ЭСБЕ/Державин, Гавриил Романович: различия между версиями

Последовавшие за тем двенадцать лет (1762—1773) составляют наиболее безотрадный период в жизни поэта. На него обрушивается тяжелая черная работа, поглощающая почти все время; его окружает невежество и разврат товарищей; все это быстро и самым гибельным образом действует на страстного и увлекающегося юношу. Разврат чередуется с кутежом и азартными играми. Поэт пристрастился к картам, начав играть сначала «по маленькой», а потом и «в большую». Одно время, живя в отпуске в Москве, Д. проиграл в карты денгьи, присланные матерью на покупку именья, и это едва окончательно его не погубило: поэт «ездил, так сказать с отчаянья, день и ночь по трактирам, искать игры; познакомился с игроками или, лучше, с прикрытыми благопристойными поступками и одеждой разбойниками; у них научился заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам». «Впрочем, — прибавляет поэт, — совесть, или лучше сказать, молитвы матери, никогда его (в «Записках» Д. говорит о себе в третьем лице) до того не допускали, чтоб предался он в наглое воровство или в коварное предательство кого-либо из своих приятелей, как другие делывали»; «когда не было денег, никогда в долг не играл, не занимал оных и не старался какими-либо переворотами отыгрываться или обманами, ложью и пустыми о заплате уврениямиуверениями достать деньги»; «всегда держал свое слово свято, соблюдал при всяком случае верность, справедливость и приязнь». На помощь к лучшим нравственным инстинктам природы скоро стала приходить и врожденная склонность поэта к стихотворству. «Когда же случалось, что не на что было не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водой и марал стихи». «Марать стихи» поэт начал еще в гимназии; по словам самого Д., чтение книг стало пробуждать в нем охоту к стихотворству. Поступив в военную службу, он переложил на рифмы ходившие между солдатами «площадные прибаски на счет каждого гвардейского полка». Впрочем, одновременно с этим поэт занимается и самообразованием; он «старается научиться стихотворству из книги о поэзии Тредьяковского, из прочих авторов, как Ломоносова и Сумарокова». Его привлекает также Козловский, прапорщик того же полка, человек не без литературного дарования. Д. особенно нравилась «легкость его слога». Несмотря на то, что среди казарменной обстановки поэт «должен был, хотя и не хотел, выкинуть из головы науки», он продолжает «по ночам, когда все улягутся», читать случайно добытые книги, немецкие и русские. Так Д. удается познакомиться с сочинениями Клейста, Гагедорна, Геллерта, Галлера, Клопштока; он начинает переводить в стихах «Телемаха», «Мессиаду» и др. Лучшие инстинкты натуры, наконец, превозмогли. «Возгнушавшись сам собою», поэт под конец находит выход для своих сил: его спасает Пугачевщина. В 1773 г. главным начальником войск, посланных против Пугачева, был назначен Бибиков. Д. (незадолго перед тем произведенный в офицеры через десять лет солдатской службы) решается лично явиться к Бибикову перед его отъездом в Казань с просьбой взять его с собой, как казанского уроженца. Бибиков исполняет эту просьбу, и следующие 4 года (1773—76) Д. проводит на востоке России. Своим усердием и талантами Д. скоро приобрел расположение и доверие Бибикова. Почти немедленно по приезде в Казань Д. пишет речь, которой казанское дворянство отвечало императрице на ее рескрипт. Вслед за тем Д. посылается Бибиковым с секретными поручениями сначала в Симбирск и Самару, потом в Саратов. Полная преданность долгу, необычайная энергия, находчивость и сообразительность очень скоро приобрели Д. общее уважение и среди начальников, и среди подчиненных. Труды Д. за время Пугачевщины не доставили ему, однако, никаких служебных выгод; они окончились для поэта большими служебными неприятностями, даже преданием суду. Во всем виновата была отчасти вспыльчивость Д., отчасти, и едва ли не более всего, недостаток в нем «политичности». Суд над Д. был прекращен, но все заслуги его пропали даром. Поэту не тотчас удалось и вернуться в столицу; уже после казни Пугачева Д. получает новое, вовсе не вызывавшееся необходимостью поручение опять ехать в Саратов и около 5 месяцев проводит на Волге «праздно». К этому времени относятся так наз. «Читалагайские оды» Д. По возвращении в СПб., обойденный наградами, Д. сам принужден был о них хлопотать, тем более, что во время Пугачевщины очень много потерпел и материально: в его Оренбургском именье недели с две стояли 40000 подвод, везших провиант в войско, причем съеден был весь хлеб и скот и солдаты «разорили крестьян до основания»… Д. решился прибегнуть к покровительству всесильного Потемкина; но хлопоты долго не имели успеха: Д. пришлось подать одну за другой две просьбы Потемкину, не раз «толкаться у князя в передней», подать просьбу самой императрице, новую докладную записку Потемкину, и только после этого, в феврале 1777 г., Д. наконец было объявлена награда: «по неспособности» к военной службе он с чином коллежского советника «выпускался в штатскую» (несмотря на прямое заявление, что он «не хочет быть статским чиновником»), и ему жаловалось 300 душ в Белоруссии. Д. хотя и написал по этому поводу «Излияния благодарного сердца императрице Екатерине Второй» — восторженный дифирамб в прозе, тем не менее имел полное основание считать себя обиженным. Гораздо счастливее был Д. в это время в картах: осенью 1775 г., «имея в кармане всего 50 р.», он выиграл до 40000 р. Скоро Д. получает довольно видную должность в сенате и в начале 1778 г. женится, буквально с первого взгляда влюбившись, на 16-летней девушке, Екатерине Яковлевне Бастидон (дочери камердинера Петра III, португальца Бастидон, женившегося по приезде в Россию на русской). Брак был самый счастливый. С красивой наружностью жена Д. соединяла кроткий и веселый характер, любила тихую, домашнюю жизнь, была довольно начитана, любила искусства, особенно отличаясь в вырезывании силуэтов. В своих стихах Д. называет ее «Пленирою», и поэт никогда не был так счастлив, как в период своего первого брака. Счастливая женитьба имела самое благотворное влияние и на общее развитие поэтической деятельности Д. В 1773 г., в журнале Рубана «Старина и Новизна» явилось без подписи первое произведение Д., перев. с нем.: «Ироида или письма Вивлиды к Кавну» (из «Превращений» Овидия); в том же году была напеч., также без подписи, «Ода на всерадостное бракосочетание вел. кн. Павла Петровича», сочиненная (сказано в заглавии) «потомком Аттилы, жителем реки Ра». Около 1776 г. Д. изданы были [[Читалагайские оды (Державин)|«Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае»]], 1774. Гора Читалагай находится близ одной из нем. колоний, верстах в 100 от Саратова, на левом берегу Волги; в Пугачевщину поэт одно время стоял здесь со своим отрядом и, случайно встретив у жителей немецкий перевод славившихся тогда французских од Фридриха II, в часы досуга перевел четыре из них русской прозой. Тогда же Д. было написано несколько оригинальных стихотворений: [[На смерть Бибикова (Державин)|«На смерть Бибикова»]], [[Ода на великость (Державин)|«На великость»]], [[Ода на знатность (Державин)|«На знатность»]] и др. Все это и было собрано в названной книжке. Эти первые произведения Державина не удовлетворяли самого поэта. В большей части из них замечалось еще слишком сильное влияние Ломоносова; чаще всего это были прямые подражания, и весьма неудачные. При крайней высокопарности и бедности содержания сам язык их страдал устарелыми, неправильными формами. Лишь в «Читалагайских одах» начали несколько заметнее сказываться проблески будущего таланта; хотя и они, по сознанию самого поэта, писаны еще «весьма не чистым и неясным слогом», но в них автор уже видимо, по выражению Дмитриева, «карабкался на Парнас». Решительный перелом в поэтической деятельности Д. происходит в 1778—79 гг., около времени его женитьбы и сближения со Львовым, Капнистом, Хемницером. Державин сам так характеризует прежний, более ранний период своей поэзии и переход к позднейшему, самостоятельному творчеству: «правила поэзии почерпал я из сочинений Тредьяковского, а в выражении и слоге старался подражать Ломоносову; но так как не имел его таланта, то это и не удавалось мне. Я хотел парить, но не мог постоянно выдерживать изящным подбором слов, свойственных одному Ломоносову, великолепия и пышности речи. Поэтому ''с 1779 г. избрал я совершенно особый путь'', руководствуясь наставлениями Баттэ и советами друзей моих, Н. А. Львова, В. В. Капниста и Хемницера, причем наиболее подражал Горацию». В этих словах поэт довольно верно характеризует отличие своей поэзии от Ломоносовской и указывает литературные связи, определившие его дальнейшее поэтическое развитие. По теории Баттэ, поэзия при «подражании природе» должна прежде всего «нравиться» и «поучать». Этот взгляд был усвоен и Д. Еще более он был обязан названным здесь своим друзьям. Почти все они были моложе Д., но стояли гораздо выше его по образованию. Капнист отличался знанием теории искусства и версификацией; на автографах державинских стихотворений нередко встречаются поправки, сделанные его рукой. Н. А. Львов слыл русским Шапеллем, воспитался на французских и итальянских классиках, любил легкую шуточную поэзию и сам писал в этом роде; выше всего он ставил простоту и естественность, умел ценить народный язык и поэзию, щеголял остроумием и оригинальностью литературных взглядов, смело восставая иногда против общепринятых суждений и мнений; признавая, напр., Ломоносова «богатырем русской словесности», Львов указывал на «увечья», нанесенные им русскому языку. Вообще Львов имел репутацию тонкого и меткого критика, и его советами больше всего пользовался Д. К тому же направлению принадлежал и Хемницер. Сблизившись с этими лицами, Д. не мог не подчиниться их влиянию. Сравнивая более ранние стихотворения Д. с теми, которые были написаны им начиная с 1779 г., нельзя не видеть всей громадности шага, сделанного поэтом. Первой одой, написанной в новом направлении, было [[Успокоенное неверие (Державин)|«Успокоенное неверие»]] (1779). Почти одновременно с ней была напечатана ода [[На смерть князя Мещерского (Державин)|«На смерть кн. Мещерского»]] (1779), впервые давшая поэту громкую известность и поражавшая читателей небывалой звучностью стиха, силой и сжатостью поэтического выражения. В том же году напечана была ода «На рождение в севере порфирородного отрока». Своей игривой легкостью она резко выделялась из обычных торжественных од того времени; к этому присоединялись плавность стиха и совершенно необычная гуманность понятий и чувств поэта, в которых отразились лучшие стремления времени. В 1780 г. в печати является известная ода [[Властителям и судиям (Державин)|«Властителям и судиям»]], написанная в подражание псалму и замечательная по смелости и силе выражений; она чуть было не навлекла на поэта немилость императрицы. В том же году печатаются оды: [[На отсутствие ея величества в Белоруссию (Державин)|«На отсутствие ее величества в Белоруссию»]] и [[К первому соседу (Державин)|«К первому соседу»]]. Содержание поэзии Д. разом становится глубже и разнообразнее; самая форма стиха быстро совершенствуется. Вместо бесплодного стремления к «великолепию и пышности речи российского Пиндара» перед нами образы и картины, взятые прямо из жизни, нередко из простого быта; рядом с парением идет сатира и шутка; поэт употребляет народные обороты и выражения. [[Фелица (Державин)|«Фелица»]], написанная в 1782 г., напечатанная в 1783 г., по общему убеждению современников, открывала «новый путь» к Парнасу. Она вызвала такой же восторг в читателях, как за сорок с лишком лет до того ода «На взятие Хотина» Ломоносова. В «Фелице» все было новостью — и форма, и содержание. «Бумажный гром» высокопарных од, по сознанию современников, стал уже всем «докучать». В лице Д. и, в частности, в столь прославившей его знаменитой оде ложноклассический тон русской лирической поэзии XVIII в. впервые начинал уступать место более живой, реальной поэзии. К этому присоединялась столь необычная «издевка злая» с прозрачными намеками на живые лица и обстоятельства. Не мог не привлекать также и ярко нарисованный поэтом идеал монархини, сочувствие ее гуманным идеям и преобразованиям, всюду чувствуемое в оде стремление поэта, еще ранее им высказанное, видеть «на троне человека». И по отношению к легкости стиха в оде также видели как бы начало нового периода; как известно, «Фелица» послужила поводом к основанию даже особого журнала («Собеседника любителей российского слова»).

«Фелица» решила дальнейшую судьбу поэта. Служба его в сенате была непродолжительна. У Д. очень скоро начались неудовольствия с ген.-прокурором Вяземским. Некоторую роль играла здесь, кажется, самая женитьба поэта (Вяземскому хотелось выдать за Д. одну свою родственницу); но были и другие причины, чисто служебные. В сенате нужно было составлять роспись доходов и расходов на новый (1784) год. Вяземскому хотелось, «чтобы нового росписания и табели не сочинять», а довольствоваться расписанием и табелью прошлого года. Между тем, только что оконченная ревизия показала, что доходы государства значительно возросли сравнительно с предыдущим годом. Д. указывал на незаконность желания ген.-прокурора; ему возражали: «ничего, князь так приказал». Поэт, однако, твердо стоял на своем и, опираясь на букву закона, заставил-таки сделать новую роспись, «в которой вынуждены были показать более противу прошлого года доходов 8000000». Это был первый случай открытой борьбы Д. «за правду», приведший поэта впервые к горькому убеждению, что «нельзя там ему ужиться, где не любят правды». Вскоре Д. должен был выйти в отставку (в февр. 1784 г.). Несколько месяцев спустя, в том же 1784 г., он был назначен олонецким губернатором. По этому поводу Вяземский заметил, что «разве по его носу полезут черви, если Д. усидит долго»; и это сбылось. Не успел Д. приехать в Петрозаводск, как у него начались неприятности с наместником края, Тутолминым, и менее, чем через год, Д. был переведен в Тамбов. Здесь он также «не усидел долго». Страницы «Записок» Д., посвященные периоду его губернаторства в Тамбове, говорят о чрезвычайной служебной энергии и глубоком желании поэта принести посильную пользу, а также о его старании распространять знания и образование среди тамбовского общества, в этом «диком, темном лесу», по выражению поэта. Поэт подробно говорит в «Записках» о танцевальных вечерах, которые его жена устраивала для тамбовской молодежи у себя на дому, о классах грамматики, арифметики и геометрии, которые чередовались в губернаторском доме с танцами; говорит о мерах к поднятию в обществе музыкального вкуса, о развитии в городе итальянского пения, о заведении им первой в городе типографии, первого народного училища, устройстве городского театра и т. д. С другой стороны, громадная масса бумаг, хранящихся до сих пор в саратовском архиве и писанных рукой поэта, указывает наглядно, с каким усердием относился Д. к своей службе. Энергия нового губернатора очень скоро привела его в столкновение с наместником. Возник целый ряд дел, перенесенных в сенат. Сенат, направляемый Вяземским, стал на сторону наместника и успел так все представить императрице, что она повелела удалить Д. из Тамбова и рассмотреть представленные против него обвинения. Поэт-губернатор очутился под судом. Началась длинная проволочка, дело отлагалось «день на день», и явившийся в Москву Д. шесть месяцев «шатался по Москве праздно», отлично сознавая причину промедлений, «все крючки и норы», по его выражению. Состоявшееся наконец решение сената вышло крайне уклончивое и направлялось к тому, что так как он, Д., уже удален от должности, то «и быть тому делу так». Д. отправился в Петербург; он надеялся «доказать императрице и государству, что он способен к делам, неповинен руками, чист сердцем и верен в возложенных на него должностях». Ничего определенного, однако, он не добился. На поданную Д. просьбу императрица приказала объявить сенату словесное повеление, чтобы считать дело «решенным», а «найден ли Д. винным или нет, того не сказано». Вместе с тем Д. от имени императрицы передавалось, что она не может обвинить автора «Фелицы», и приказывалось явиться ко двору. Поэт был в недоумении. «Удостоясь со благоволением лобызать руку монархини и обедав с нею за одним столом, он размышлял сам в себе, что он такое: виноват или не виноват? в службе или не в службе?». После новой просьбы и новой аудиенции, причем поэту опять ничего не удалось «доказать», 2 авг. 1789 г. вышел именной указ, которым повелевалось выдавать Д. жалованье «впредь до определения к месту». Ждать места Д. пришлось более 2 лет. Соскучившись таким положением, поэт решился «прибегнуть к своему таланту»: написал оду [[Изображение Фелицы (Державин)|«Изображение Фелицы»]] (1789) и передал ее тогдашнему любимцу, Зубову. Ода понравилась, и поэт «стал вхож» к Зубову; около того же времени Д. написал еще две оды: [[На шведский мир (Державин)|«На шведский мир»]] и [[На взятие Измаила (Державин)|«На взятие Измаила»]]; последняя особенно имела успех. К поэту стали «ласкаться». Потемкин (читаем в «Записках») «так сказать, волочился за Д., желая от него похвальных себе стихов»; с другой стороны, за поэтом ухаживал и соперник Потемкина, Зубов, от имени императрицы передавая поэту, что если хочет, он может писать «для князя», но «отнюдь бы от него ничего не принимал и не просил», что «он и без него все иметь будет» «В таковых мудреных обстоятельствах» Д. «не знал, что делать и на которую сторону искренно предаться, ибо от обоих был ласкаем». В декабре 1791 г. Д. был назначен статс-секретарем императрицы. Это было знаком необычайной милости; но служба и здесь для Д. была неудачной. Поэт не сумел угодить императрице и очень скоро «остудился» в ее мыслях. Причина «остуды» лежала во взаимных недоразумениях. Д., получив близость к императрице, больше всего хотел бороться со столь возмущавшей его «канцелярской крючкотворной дружиной», носил императрице целые кипы бумаг, требовал ее внимания к таким запутанным делам, как дело Якобия (привезенное из Сибири «в трех кибитках, нагруженных сверху до низу») или еще более щекотливое дело банкира Сутерланда, где замешано было много придворных и от которого все уклонялись, зная, что и сама Екатерина не желала его строгого расследования. Между тем от поэта вовсе не того ждали. В «Записках» Д. замечает, что императрица не раз заводила с докладчиком речь о стихах «и неоднократно, так сказать, прашивала его, чтоб он писал в роде оды Фелице». Поэт откровенно сознается, что он не раз принимался за это, «запираясь по неделе дома», но «ничего написать не мог»; «видя дворские хитрости и беспрестанные себе толчки», поэт «не собрался с духом и не мог таких императрице тонких писать похвал, каковы в оде ФедицеФелице и тому подобных сочинениях, которые им писаны не в бытность еще при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими»… Поэт так «охладел духом», что «почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу императрице», которая «управляла государством и самым правосудием более по политике, чем по святой правде». Много вредили поэту также его излишняя горячность и отсутствие придворного такта. Менее чем через три месяца по назначении Д. императрица жаловалась Храповицкому, что ее новый статс-секретарь «лезет к ней со всяким вздором». К этому могли присоединяться и козни врагов, которых у Д. было много; поэт, вероятно, не без основания высказывает в «Записках» предположение, что «неприятные дела» ему поручались и «с умыслу», «чтобы наскучил императрице и остудился в ее мыслях»… Статс-секретарем Д. пробыл менее 2 лет: в сентябре 1793 г. он был назначен сенатором. Назначение было почетным удалением от службы при императрице. Сделавшись сенатором, Д. скоро рассорился со всеми сенаторами. Как всегда, он отличался усердием и ревностью к службе, ездил в сенат иногда даже по воскресеньями и праздникам, чтобы просмотреть целые кипы бумаг и написать по ним заключения. Правдолюбие Д. и теперь, по обыкновению, выражалось «в слишком резких, а иногда и грубых формах». В начале 1794 г. Д., сохраняя звание сенатора, был назначен президентом коммерц-коллегии; должность эта, некогда очень важная, теперь была значительно урезана и находилась накануне уничтожения, но Д. знать не хотел новых порядков и потому на первых же порах и здесь нажил себе много врагов и неприятностей. Незадолго до своей смерти, императрица назначила Д. в комиссию по расследованию обнаруженных в заемном банке хищений; назначение это было новым доказательством доверия императрицы к правдивости и бескорыстию Д., и вместе ее последним делом в отношении к своему «певцу». В 1793 г. Д. лишился своей первой супруги; прекрасное стихотворение [[Ласточка (Державин)|«Ласточка»]] (1794) изображает его тогдашнее душевное состояние. Через полгода он, однако, вновь женился (на Дьяковой, родственнице Львова и Капниста), не по любви, а «чтобы, как он говорит, оставшись вдовцом, не сделаться распутным». Воспоминания о первой жене, внушившей ему лучшие стихотворения, никогда не покидали поэта. 1782-96 гг. были периодом наиболее блестящего развития поэтической дятельностидеятельности Д. За «Фелицей» следовали: [[Благодарность Фелице (Державин)|«Благодарность Фелице»]] (1783), любопытная поэтическими картинами природы; [[Видение мурзы (Державин)|«Видение Мурзы»]] (1783), напечатанное лишь в 1791 г., где поэт оправдывается от упреков в лести; замечателен первоначальный эскиз оды, показывающий, что поэт не безотчетно воспевал императрицу и деятелей ее царствования; ода [[Решемыслу (Державин)|«Решемыслу»]] (1783), где рисуется идеал истинного вельможи с намеками на Потемкина; ода [[На приобретение Крыма (Державин)|«На присоединение Крыма»]] (1784), написанная белыми стихами: для своего времени это было такой смелостью, что поэт считал необходимым в особом предисловии оправдываться. В том же 1784 г. была окончена знаменитая ода [[Бог (Державин)|«Бог»]] (начатая еще в 1780 г.) — в ряду духовных од Д. высшее проявление его поэтического таланта. Полная горячего восторга и величественной поэзии, ода сделала имя поэта известным во всей Европе. Она была переведена на языки немецкий, французский, английский, итальянский, испанский, польский, чешский, латинский и японский; немецких переводов было несколько, еще более французских (до 15). Произведение было отчасти отражением господствовавших в то время идей деизма; под их влиянием во всех зап.-европейских литературах явилось множество стихотворений, написанных в прославление верховного существа; даже Вольтер написал оду «{{lang|fr|Le vrai Dieu}}». Общее сходство по предмету и отдельным мыслям с многочисленными иностранными произведениями того же рода не раз подавало повод к толкам о заимствованиях и подражаниях нашего поэта; но Я. К. Гроту удалось доказать полную оригинальность произведения. За время губернаторства (1785—1788) Д. почти не писал стихов: административные заботы мешали поэзии; можно отметить лишь два стихотворения: [[Уповающему на свою силу (Державин)|«Уповающему на свою силу»]] (1785), подражание 146 псалму, с явными намеками на Тутолмина, и [[Осень во время осады Очакова (Державин)|«Осень во время осады Очакова»]] (1788). Весть о взятии Очакова Потемкиным (в декабре 1788) вызывает оду «Победителю», написанную в нач. 1789 г. уже в Москве, куда приехал поэт, попавши под суд. К этому же времени относится ода «На счастие», любопытная своим шуточно-сатирическим содержанием и полная намеков, теперь не всегда понятных, на различные политические лица и обстоятельства того времени; в оправдание веселой ее иронии, поэт прибавил в заглавии оды: «писана на маслянице, когда и сам автор был под хмельком». Из других произведений, относящихся к этому времени и отчасти уже упомянутых, важнейшими были: «Изображение Фелицы» (1789), «На Шведский мир» (1790), [[На коварство французского возмущения и в честь князя Пожарского (Державин)|«На коварство»]], «На взятие Измаила» (1790) — в последней впервые начинает сказываться влияние на нашего поэта Оссиановой поэзии, — [[Памятник герою (Державин)|«Памятник герою»]] (1791), написанная в честь Репнина, находившегося тогда под опалой Потемкина; — из духовных: [[Величество Божие (Державин)|«Величество Божие»]] (1789), [[Праведный судия (Державин)|«Праведный Судия»]] (1790). К этому же времени относится написанное частью в стихах, частью прозой [[Описание торжества в доме князя Потёмкина (Державин)|«Описание торжества в доме кн. Потемкина по случаю взятия Измаила»]]. Под непосредственным впечатлением известия о неожиданной смерти Потемкина (в ноябре 1791) поэт набросал первый эскиз знаменитой оды [[Водопад (Державин)|«Водопад»]], оконченной лишь в 1794 г., — блестящего апофеоза всего, что было в духе и делах Потемкина действительно достойного жить в потомстве. Ода делала тем более чести поэту, что являлась в то время, когда многие уже без стыда топтали в грязь память умершего. По выражению Белинского, ода была «столь же благородным, как и поэтическим подвигом». Дальнейшими, более важными произведениями Д. были: ода [[На умеренность (Державин)|«На умеренность»]] (1792), полная намеков на положение поэта в должности статс-секретаря и на различные современные обстоятельства; знаменитая ода [[Вельможа (Державин)|«Вельможа»]] (1794), переделанная из оды «На знатность», напечатанной некогда в числе Читалагайских од (посвященная преимущественно изображению Румянцева, она рисует идеал истинного величия); [[Мой истукан (Державин)|«Мой истукан»]] (1794), где поэт указывает свое единственное стремление «быть человеком»; [[На взятие Варшавы (Державин)|«На взятие Варшавы»]] (1794); [[Приглашение к обеду (Державин)|«Приглашение к обеду»]] (1795); [[Афинейскому витязю (Державин)|«Афинейскому витязю»]] (1796; изображение А. Г. Орлова); [[На кончину благотворителя (Державин)|«На кончину благотворителя»]] (1795, по поводу смерти Бецкого); [[На покорение Дербента (Державин)|«На покорение Дербента»]] (1791) и др. Французская революция и казнь Людовика XVI нашли отклик в поэзии Д. двумя стихотворениями: [[На панихиду Людовика XVI (Державин)|«На панихиду Людовика XVI»]] (1793) и [[Колесница (Державин)|«Колесница»]]; последняя, набросанная при первом известии о казни, была окончена лишь много лет спустя, в 1804 г. Отметим также небольшие стихотворения: [[Гостю (Державин)|«Гостю»]] (1795) и [[Другу (Державин)|«Другу»]] (1795), наиболее ранние пьесы поэта в антологическом направлении, с этого времени все более усиливающемся в поэзии Д. Наиболее блестящий период поэтической деятельности поэта заканчивается известным его [[Памятник (Державин)|«Памятником»]] (1796), подражанием Горацию, где, однако, наш поэт верно характеризует значение и своей собственной поэтической деятельности.