Несмертельный Голован (Лесков): различия между версиями
[досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Silberrus (обсуждение | вклад) м Silberrus переименовал страницу Несмертельный Голован в Несмертельный Голован (Лесков) |
Tosha (обсуждение | вклад) Нет описания правки |
||
Строка 6:
|ДАТАПУБЛИКАЦИИ=«Исторический вестник», 1880, № 12, стр. 641—678
|ИСТОЧНИК={{книга|автор = Лесков Н. С.|заглавие = Собрание сочинений в 11 томах|место = М.|издательство = Государственное издательство художественной литературы|год = 1956|том = 6|страницы = 251—397}}
|КАЧЕСТВО = 2
}}
Строка 16:
{{Эпиграф|2=Совершенная любовь изгоняет страх.|4=''Иоанн.''}}
Строка 61:
В одном таком моменте я как сейчас вижу перед собою огромную собачью морду в мелких пестринах — сухая шерсть, совершенно красные глаза «и разинутая пасть, полная мутной пены в синеватом, точно напомаженном зеве... оскал, который хотел уже защелкнуться, но вдруг верхняя губа над ним вывернулась, разрез потянулся к ушам, а снизу судорожно задвигалась, как голый человеческий локоть, выпятившаяся горловина.
Надо всем этим стояла огромная человеческая фигура с огромною головою, и она взяла и понесла бешеного пса.
Во все это время лицо человека ''улыбалось''.
Описанная фигура был Голован.
Строка 205:
Голован ставил первою заботою всех их выкупить, а для этого нужны были деньги.
По мастерству своему он мог бы идти в повара или в кондитеры, но он предпочел другое, именно молочное хозяйство, которое и начал при помощи «ермоловской коровы».
Было мнение, что он избрал это потому, что сам был ''молокан''.
Может быть, это значило просто, что он все возился с молоком, но может быть, что название это метило прямо на его веру, в которой он казался странным, как и во многих иных поступках.
Очень возможно, что он на Кавказе и знал молоканов и что-нибудь от них позаимствовал.
Строка 305:
С этих пор доселе малоизвестного Голована широко узнали во всех слободах, и началось к нему большое народное тяготение.
Имя его, прежде знакомое прислуге дворянских домов, стали произносить с уважением в народе; начали видеть в нем человека, который не только может «заступить умершего Ивана Ивановича Аидрососа, а даже более его означать у бога и у людей».
А самому бесстрашию Голована не умедлили подыскать сверхъестественное объяснение: Голован, очевидно, что-то знал, и в силу такого знахарства он был «''несмертельный''»...
Позже оказалось, что это так именно и было: это помог всем разъяснить пастух Панька, который видел за Голованом вещь невероятную, да подтверждалось это и другими обстоятельствами.
Строка 459:
Как только прибежит от хозяина, где работал медную работу, — сейчас проскользнет через свою горенку и уже лезет из слухового окна на крышу, и если есть на небе звезды, он целью ночи сидит и все смотрит.
Ему это могли бы простить, если бы он был ученый или по крайней мере немец, но как он был простой русский человек — его долго отучали, не раз доставали шестами и бросали навозом и дохлой кошкой, но он ничему не внимал и даже не замечал, как его тычут.
Все, смеясь, звали его «Астроном», а он и в самом деле был астроном<ref>Я и мой товарищ по гимназии, нынче известный русский математик К
«Антон-астроном» (тогда уже престарелый) действительно имел кое-какие понятия о небесных светилах и о законах вращения, но главное, что было интересно: он сам приготовлял для своих труб стекла, отшлифовывая их песком и камнем из донышек толстых хрустальных стаканов, и через них он оглядывал целое небо...
Жил он нищим, но не чувствовал своей нищеты, потому что находился в постоянном восторге от «
Человек он был тихий и очень честный, но вольнодумец; уверял, что земля вертится и что мы бываем на ней вниз головами.
За эту последнюю очевидную несообразность Антон был бит и признан дурачком, а потом, как дурачок, стал пользоваться свободою мышления, составляющею привилегию этого выгодного у нас звания, и заходил до невероятного.
Строка 527:
Эти шли пешком.
Только те, кто вез «для цельбы» немощных, тянулись на какой-нибудь клячонке.
Иногда, впрочем, и немощных везли ''на себе'' и даже не очень тем тяготились, потому что с немощных на постоялых дворах за все брали дешевле, а иногда даже и совсем пускали без платы.
Было немало и таких, которые нарочно на себя «болезни сказывали: под лоб очи пущали, и двое третьего, по переменкам, на колесеньках везли, чтобы имать доход жертвенный на воск, и на масло, и на другие обряды».
Строка 544:
А ночью псы цепями по канатам гремят, и во всех окнах — «лампад и сияние», громкий храп и чьи-нибудь жгучие слезы.
Правил домом, по-нынешнему сказали бы, «основатель фирмы», — а тогда просто говорили ''«сам»''.
Был это мякенький старичок, которого, однако, все как огня боялись.
Говорили о нем, что он умел мягко стлать, да было жестко спать: обходил всех словом «матинька», а спускал к черту в зубы.
Строка 551:
Вот этот-то патриарх и ехал на открытие «в большом составе» — сам, да жена, да дочь, которая страдала «болезнью меланхолии» и подлежала исцелению.
Испытаны были над нею все известные средства народной поэзии и творчества: ее поили бодрящим девясилом, обсыпали пиониею, которая унимает надхождение стени, давали нюхать майран, что в голове мозг поправляет, но ничто не помогло, и теперь ее взяли к угоднику, поспешая на первый случай, когда пойдет самая первая сила.
Вера в преимущество ''первой силы'' очень велика, и она имеет своим основанием сказание о силоамской купели, где тоже исцелевали ''первые'', кто успевал войти по возмущении воды.
Ехали орловские купцы через Ливны и через Елец, претерпевая большие затруднения, и совершенно измучились, пока достигли к угоднику.
Строка 626:
Правда, в бедный обоз не заходили тучные иноки и иподиаконы, не видать было даже и настоящих, опытных странников, но зато здесь были свои мастера на все руки и шло обширное кустарное производство разных «святостей».
Когда мне довелось читать известное в киевских хрониках дело о подделке мощей из бараньих костей, я был удивлен младенчеством приема этих фабрикантов в сравнении с смелостью мастеров, о которых слыхал ранее.
Тут это было какое-то откровенное ''неглиже с отвагой''.
Даже самый путь к выгону по Слободской улице уже отличался ничем не стесняемою свободою самой широкой предприимчивости.
Люди знали, что этакие случаи не часто выпадают, и не теряли времени: у многих ворот стояли столики, на которых лежали иконки, крестики и бумажные сверточки с гнилою древесною пылью, будто бы от старого гроба, и тут же лежали стружки от нового.
Строка 743:
Но Голован улыбнулся и заговорил было:
— С какой стати это Фотей! — но в эту же самую минуту Фотей
— Не бреши лишнего! — и с этим сел за столы, а Голован стерпел и ни слова ему не сказал.
Строка 756:
Если же у него не случалось с собою гривны, а было менее, то Фотей, которого за пестроту его лохмотьев прозвали Горностаем, швырял Головану недостаточную дачу назад, плевал на него и даже бил его, швырял камнями, грязью или снегом.
Я сам помню, как однажды в сумерки, когда отец мой со священником Петром сидели у окна в кабинете, а Голован стоял
Такие поступки были никому не в редкость, и объяснение, что Горностай что-нибудь за Голованом знает, было, конечно, весьма естественно.
Строка 767:
Потом наступило время учиться, и оригинальный мужик с большой головою пропал у меня из вида.
И слышал я о нем только раз, во время «большого пожара».
Тогда погибло не только много строений и движимости, но сгорело и много
Рассказывали, что он упал в какую-то яму, которой не видно было под пеплом, и «сварился».
О семейных, которые его пережили, я не справлялся.
Строка 786:
Помню роскошный, теплый вечер, который мы провели с дядею в орловском «губернаторском» саду, занимаясь, признаться сказать, уже значительно утомившим меня спором о свойствах и качествах русского народа.
Я несправедливо утверждал, что народ ''очень'' умен, а дядя, может быть еще несправедливее, настаивал, что народ ''очень'' глуп, что он совершенно не имеет понятий о законе, о собственности и вообще
— И вот, — говорит, — тебе, милостивый государь, подтверждение: если память твоя сохранила ситуацию города, то ты должен помнить, что у нас есть буераки, слободы и слободки, которые черт знает кто межевал и кому отводил под постройки.
Строка 792:
Дело было в том, что, когда отдохнувший от пожаров город стал устраиваться и некоторые люди стали покупать участки в кварталах за церковью Василия Великого, оказалось, что у продавцов не только не было никаких документов, но что и сами эти владельцы и их предки считали всякие документы совершенно лишними.
Домик и местишко до этой поры переходили из рук в руки без всякого заявления властям и без всяких даней и пошлин
Правда, что никаких споров по праву владения не было, но все это не имело законной силы, а держалось на том, что если Протасов говорит, что его отец купил домишко от покойного деда Тарасовых, то Тарасовы не оспаривали владенкых прав Протасовых;
но как теперь требовались ''права'', то прав нет, и совестному судье воочию предлежало решать вопрос: преступление ли вызвало закон или закон создал преступление? — А зачем всё это они так делали? — говорил дядя.
— Потому-с, что это не обыкновенный народ, для которого хороши и нужны обеспечивающие право государственные учреждения, а это ''номады'', ''орда'', осевшая, но еще сама себя не сознающая.
С тем мы заснули, выспались, — рано утром я сходил на Орлик, выкупался, посмотрел на старые места, вспомнил Голованов домик и, возвращаясь, нахожу дядю в беседе с тремя неизвестными мне «милостивыми государями».
Строка 814 ⟶ 815 :
— Из них, — видишь ли.
— продолжал дядя, — вот этот, господин Протасов, желает купить дом и место вот этого, Тарасова; но у Тарасова нет никаких бумаг.
Понимаешь: ''никаких!''
Он только помнит, что его отец купил домик у Власова, а вот этот, третий, — есть сын господина Власова, ему, как видишь, тоже уже немало лет.
Строка 854 ⟶ 855 :
— Нет, сударь.
Голован не
Дядя пошутил: и с путаницей.
Строка 864 ⟶ 865 :
Два слова о бабушке: она происходила из московского купеческого рода Колобовых и была взята в замужество в дворянский род «не за богатство, а за красоту».
Но лучшее ее свойство было — душевная красота и светлый разум, в котором
Войдя в дворянский круг, она уступила многим его требованиям и даже позволяла звать себя Александрой Васильевной, тогда как ее настоящее имя было Анилина, но думала всегда простонародно и даже без намерения, конечно, удержала некоторую простонародность в речи.
Она говорила «ехтот» вместо «этот», считала слово «мораль» оскорбительным и никак не могла выговорить «бухгалтер».
Строка 871 ⟶ 872 :
Читать ничего не читала, кроме детских писем, но любила обновление ума в беседах, и для того «требовала людей к разговору».
В этом роде собеседником ее был бурмистр Михайло Лебедев, буфетчик Василий, старший повар Клим или ключница Маланья.
Разговоры всегда были не пустые, а к делу и к пользе, — разбиралось, отчего на девку
Вслед за таким разговором шли свои меры, как помочь Феклуше покрыть косу и что сделать, чтобы мальчик Гришка не был мачехой недоволен.
Строка 904 ⟶ 905 :
Я его ведь чуть-чуть помню, и то все с какими-то, как старик говорит, лыгендами, а ведь конечно же дело было просто...
—
Этого еще и впереди много откроется.
Приказных боялись, а своим людям верили, и все тут.
Строка 947 ⟶ 948 :
— Не только верю, но я это знаю.
— Но как можно это ''знать?''
— Очень просто.
Строка 953 ⟶ 954 :
Бабушка обратилась к работавшей с нею девочке и послала ее в сад набрать малины, а когда та вышла, она значительно взглянула мне в глаза и проговорила:
— Голован был ''девственник!''
— От кого вы это знаете?
Строка 971 ⟶ 972 :
— Какая же, бабушка, была эта причина?
— Они жили по любви ''совершенной''.
— То есть как это?
Строка 997 ⟶ 998 :
— И кому же это было известно?
— Им троим: Головану, Павле да самому этому
Ты можешь вспомнить Фотея?
Строка 1033 ⟶ 1034 :
Но я все-таки хочу добавить — и удивительные и даже невероятные.
Они невероятны, пока их окружает легендарный вымысел, и становятся еще более невероятными, когда удается снять с них этот налет и увидать их во всей их святой простоте.
Одна одушевлявшая их ''совершенная'' любовь поставляла их выше всех страхов и даже подчинила им природу, не побуждая их ни закапываться в землю, ни бороться с видениями, терзавшими св. Антония.
</div>
|