Предисловие (ко второму изданию) (Карпов): различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
м →‎top: перенесено в "Индекс:"
Строка 1:
{{Сочинения Платона|Предисловие-2|т=1|примечания=да}}
<!-- -->
{{ц|ПРЕДИСЛОВИЕ|рш=200%}}
 
<center>'''(ко второму изданию.)'''</center>
 
Уже более двадцати лет прошло с той поры, как изданы были мною два тома сочинений Платона. Условия издания зависели тогда не от меня, а вместе с тем не в моей власти было сообщить изданию те или другие внешние качества. Несмотря однако ж ни на что внешнее, тогдашняя критика была ко мне очень снисходительна и, оценивая внутренние достоинства изданной мною книги, встретила ее приветливо и почтила меня самыми лестными отзывами. Эти отзывы были единственною наградою за мой труд и принесли мне по крайней мере нравственную пользу в том отношении, что с тех пор и до настоящего времени я не расставался с Платоном и не закончил издания двумя томами. Правда, служебные занятия немного давали мне досуга для приготовления к изданию неизданных еще диалогов любимого моего философа: за то, сколько оставалось у меня свободных часов, — я посвящал их Платону более чем с удовольствием. Таким образом оригинал мало по малу накоплялся, куча исписанной бумаги время от времени утолщалась, и случалось, что взглянув на нее, я с грустью припоминал высказанную мне когда-то одним двигателем ''русского'' <!-- -->''народного просвещения'' обидную хулу на родной наш язык, будто он не может принять форм Платоновой речи. Да с русским языком чего нельзя сделать в области филологии! Славяно-русс, кажется, по самому языку филолог, как Германец по языку философ, а Итальянец по языку поэт. Я не говорю конечно о тех, хорошо понимаемых, но отнюдь не передаваемых особенностях греческого языка, которые выработаны его гением, как черты заветные, порожденные своеобразностью народной жизни и характером взаимного отношения древних Греков. Такие идиотизмы можно встречать в письменности каждого общества, и преимущественно у тех писателей, которые глубоко отличали законы домашнего своего говора от общеевропейского, и выражали характеристические оттенки родной мысли, как она зародилась и образовалась в духе народа, под известными условиями его жизни. Надобно согласиться, что таких особенностей в языке древне-греческом больше, нежели во всех позднейших, которые чем далее развиваются, тем ближе, в законах своего развития, подходят один к другому. Взаимное сближение обществ ложится в основание взаимного сближения языков и сглаживает их своеобразности; тогда как язык древних Греков, развиваясь во множестве собственных своих наречий, получал формы самостоятельно. Нельзя отвергать и того, что речь Платона оригинальностью и характером своего склада изумляла самых современных ему Греков: введение в язык множество новых слов, отчетливый до мельчайших подробностей состав фразы, удивительная изворотливость в соединении выражений, тончайшие оттенки мыслей, схваты<!-- -->ваемые ловким употреблением частиц, — все это слагалось в особенный тип речи великого философа и заставляло, при чтении, вдумываться в нее почти непрерывно, Поэтому, нечего и говорить, что Платонов язык, когда хотят перелагать его на нынешнюю живую речь со всею точностью, представляет величайшие затруднения. Но тут-то и дознается превосходство русского языка пред всеми романскими и кельтическими наречиями. Приняв в основание славянские формы, сроднившие его с формами широко развитого в этимологическом отношении языка греческого, он получил необыкновенную гибкость и возможность выражать самомалейшие оттенки мысли; а сблизившись с законами фразеологии языков кельтических, он приобрел способность делать свою речь, когда нужно, сжатою, сильною, энергическою и быстрою, — такую способность, которой позавидовали бы и Софоклы. Пользуясь этими-то преимуществами русского языка, незабвенный Гнедич мог оставить нам такой перевод Илиады, с которым в близости и точности не равняется ни один из западно-европейских переводов той же книги. Пробовал и я, сколько мог, гибкость и богатство родной нашей речи на языке Платона, и хотя сознавал недостаточность лексикографических и грамматических ее способов, но, если исключить пословицы и этимологические приноровления, — сознавал только в немногих случаях. Невозможно было передать буквально лишь некоторые формулы и термины, характеризовавшие социальные отношения Греков, каковы, например, звательные — ὧ 'γοθέ, ὧ ''δαιμόνιε,'' ὦ κάλλιστε, и т. п. Нельзя было также выдержать по-русски буквальный смысл и некоторых ответных <!-- -->формул в диалоге Платона, каковы: ἔγωγε, ἔμοιγε, πάνυ μἐν оῦν, παντάπασι μέν οῦν, καὶ μάλα, σφόδραγε, πολύγε. И эти идиотизмы я должен был выражать, применяясь больше к намерению философа, чем следуя собственному значению употребляемых им слов.
 
В числе затруднений, представлявшихся мне при переводе Платона на русский язык, было и произношение собственных имен; и это зависело уже конечно не от греческого или русского языка, а от истории научного нашего образования. Известно, что у древних Греков почти все гласные произносимы были двояко — в одних слогах гортанью, в других — полостью рта, от чего и происходила мелодичность их говора. Но гортань римская и славянская не принимала участия в произношении гласных букв. Отсюда, при переложении собственных Пен на латинский или славянский язык, можно было либо следовать одному буквенному составу их в греческом, либо, вместе с буквами, стараться удерживать также гортанное или не гортанное их произношение. Первый способ усвоили себе Славяне, а последний — Римляне, и пред гортанною гласною ставили букву h. Поэтому одно и тоже собственное имя у Славян произносилось, наприм. Ирод, а у Римлян Herodes. Такое же несогласимое различие органов — римского и славянского было и в отношении к греческой гласной η, которую Римляне произносили как е, а Славяне, как ''и.'' После сего естественно возникает вопрос: кому лучше следовать, перелагая собственные имена с греческого на русский язык? римского ли держаться способа, или славянского? Судя по тому, что мы, по происхождению, Славяне, надобно бы конечно предпо<!-- -->честь произношение славянское: но на научное наше развитие в продолжение последних двух сот лет имел столь сильное влияние язык латинский со всеми романскими его отраслями, что терминология собственных имен из области истории, географии, медицины, философии и проч. сделалась для нас весьма привычною; так что теперь как будто и странно уже Гераклита называть Ираклитом, Филеба — Филивом, и т. д. С другой стороны, нельзя однако ж не замечать, что при всем влиянии западной интонации на нашу речь, в отечественном нашем органе, относительно произношения собственных имен, сохранилось все еще много родного, славянского; народная память, покровительствуемая преимущественно языком священным и церковным, никак не хочет и не может расстаться с звуками некоторой до-Петровской номенклатуры, и называть Ираклия Гераклием, Исихия — Гезихием, Ипполита — Гипполитом и т. д. К славянскому произношению многих собственных имен немало сверх того приучили нас в прошедшем и в начале нынешнего столетия и некоторые светские наши писатели, хорошо понимавшие сродство коренных законов нашей грамматики с языком Кирилла и Мефодия, а чрез них и с конструкцией языка греческого. Благодаря им, мы теперь не задумываемся называть Гомера Омиром, Гезиода — Исиодом, Геру — Ирою и т. д. Подражая этим писателям и разделяя их убеждение, старался и я, где только можно было без дикости и странности, возвращать произношение собственных имен к способу славянскому и очищать русскую речь с этой стороны от чуждого и не сродного ей характера. Таким-то моим направлением <!-- -->пусть объясняют филологи, что Демосфен у меня пишется Димосфеном, Ктезипп — Ктизиппом, Аристодем — Аристодимом, и т. д. Касательно собственных имен считаю нужным сказать еще то, что все оканчивающиеся по-гречески на ος и ης, (исключая Λάχης) я передавал по-русски в форме усеченной, напр. Απολλοδόρος писал Аполлодор, Σωκράτης — Сократ; а все имеющие окончание ις, ων и ας (исключая Προτάγορας) произносил и писал по-русски почти так же, как они произносятся и пишутся по-гречески, напр. Πλάτων — Платон, Γλαύκων — Главкон, Παυσάνιας — Павзаниас, Κλείνιας — Клиниас, Λυσις — Лизис, и проч.
 
Не боясь никаких внутренних препятствий к изданию на русском языке Платона, я однако ж долго не решался приняться за это дело: меня пугала сомнительная судьба многотомных творений в таком роде, каков философский. Найдет ли у нас Платон довольно читателей? Эта мысль долго колебала меня: я думал, передумывал, представлял направление нынешнего образования, соображал требования современного общества, вслушивался в толки о философии, ожидал внушений Сократова гения; но ничто не просветляло моей мысли и не наклоняло ее к чему-нибудь определенному. Одно только обстоятельство делало легкий перевес в пользу издания: это — пробуждение духовенства к развитию в своей среде учено-литературной деятельности и старание министерства восстановить на кафедрах его училищ здравую и плодоносную в своих основаниях философию. Почему же, думал я, в такую пору всеобщего стремления к установлению прочной учености в России не пригодились бы идеи Плато<!-- -->на, когда и в прежние времена, за три века пред этим, его именно творениями открывалась эпоха возрождения наук на западе Европы? — Итак решено: печатать и, если Бог поможет, довести издание до совершенной полноты. При этом представлялся мне и другой вопрос: надобно ли ограничиться только продолжением издания, то есть печатанием 3-го, 4-го, 5-го и т. д. томов, или приступить к изданию второму, начав его с тома 1-го? Мысль о продолжении издания показалась мне неосуществимою; потому что,, при нынешнем усовершении русской прессы, я не нашел бы ни такой бумаги, на какой напечатаны первые два тома, ни такого шрифта, каким они напечатаны. Поэтому надлежало начать сначала. Но пользуясь необходимостью перепечатания двух первых томов, я счел нелишним, кстати, пересмотреть их текст и снова сверить его с текстом греческим. Гораций сказал же: opus nonum premetur in annum; a мой труд издан был не за 9, а за 22 года назад; следовательно нет ничего естественнее, что нынешний переводчик мог во многом исправить прежнего и даже по местам сгладить некоторые неровности русского его выражения.
 
Ревнуя о чести русской литературы, я старался, чтобы русский наш Платон не уступал ни одному из иностранных — не только в верности и возможной точности перевода, но и в приложениях, облегчающих чтение и понимание великого философа. Поэтому, согласно высказанному мною прежде обещанию, я каждому диалогу предпосылаю введение, с целью показать его план и содержание, и, где нужно, объясняю отдельные мысли подстроч<!-- -->ными историческими, философскими и частью филологическими примечаниями, а в заключение надеюсь снабдить издание и подробными указателями.
 
Желал сделать хорошее и хорошо, — это знает моя совесть; а сделал ли, — пусть судят люди, знающие дело.