Кратил (Платон; Карпов): различия между версиями

<center>'''ЕРМОГЕН, КРАТИЛ и СОКРАТ.'''</center>

 

''Ерм.'' Хочешь ли<ref>Хочешь ли, сообщим свое рассуждение и Сократу? Аст (De vita et scriptis Platonis p. 274) полагает, что этот диалог потерял свое начало: но мы никак не думаем, чтобы кто-нибудь согласился с его мнением, кому известно, что Платону иногда нравилось вводить внимание читателя вдруг в самую средину предмета. Весьма подобно этому и начало Филеба: «Смотри-ка, Протарх, что намерен ты теперь говорить за Филеба, и против какого нашего положения хочешь спорить, если оно высказано не по твоим мыслям». Можно сравнить также начала Пира, Менона и некоторых других диалогов.</ref>, сообщим свое рассуждение и Сократу?

 

 

''Ерм.'' Кратил этот говорит, Сократ, что правильное название каждой вещи прирождено ей природою, и что не то ее имя, которым называют ее некоторые, условившись называть так и издавая часть своего голоса, но и у греков и у варваров есть прирожденная всем им правильность наименований. Так вот я и спрашиваю его: — имя ему «Кратил» — истинно или нет? — Он соглашается, что это действительное его имя. Ну, а Сократу? спросил я. — «Сократ», отвечает он. — Не так же ли и всем другим людям, — каким именем каждого называем, то и

 

<!-- 199 -->

 

есть его имя? — Однако ж тебе-то имя не «Ермоген»<ref>Кратил шутливо отказывал Ермогену в его имени, говоря, что оно никак к нему не идет, и имел в мысли, вероятно, то, что Ермоген и не красноречив, в чем сам он сознается, р. 408 В, и не богат, что показывает р. 384 С. Сравн. р. 407 E sqq.</ref>, говорит он, хотя бы и все так называли тебя. — Когда же стал я спрашивать и усиливался узнать, чт''о'' тут разумеется, он не объяснил мне ничего, а только смеется надо мною, показывая вид, что предоставляет собственному моему уму знать об этом. Между тем если бы он захотел высказать ясно, то привел бы к убеждению и меня, и я говорил бы то же, что говорит он. И так, если ты можешь как-нибудь разгадать<ref>Кратил высказал свое мнение не открыто и ясно, а прикровенно и темно, как обыкновенно высказывались провещатели. Поэтому провещание, μαντεία, есть положение, выраженное темно и прикровенно. Оттого хорошо идет сюда и глагол συμβαλεῖν, гадать. Может быть, здесь имелось в виду и то, что Кратил в этих вещах слишком много приписывал провещателю Эвтифрону.</ref> оракул Кратила, то я с удовольствием послушал бы. Или еще приятнее было бы удостовериться, что кажется самому тебе в рассуждении правильности имен, если бы ты захотел сказать это.

''Сокр.'' Ермоген, сын Иппоника! есть старинная пословица, что прекрасное трудно<ref>О пословице: χαλεπὰ τὰ καλά, прекрасное трудно, см., кроме Схолиаста кэтому месту, De Republ. IV, р. 435 С. VI, р. 497 С. Hipp. Mai. р. 304. 3.</ref>, когда приступаешь к его изучению. Так-то и об именах — учение не маловажное. Если бы я слышал пятидесятидрахмовый урок Про дика<ref>Сократ искусно подшучивает и над хвастовством софиста, требовавшим за свои уроки по пятидесяти драхм, и над своею бедностью, которая не позволяла ему принадлежать к служителям дорогой его мудрости. О дружеских отношениях Сократа к Продику см. прекрасные места Protagor. р. 341 А Charmid. р. 163 D. Софистучил так, что, смотря по содержанию урока, илидаже по различию слушателей, требовал и различного вознаграждения. Да и автор Аксиоха (с. 6) говорит, что Продик преподавал иное за полдрахмы с каждого слушателя, иное за две драхмы, иное за четыре. Из настоящего места мы узнаем, что он рассуждал также περὶ ὀνομάτων ὀρθότητος, — и это были уроки дорогие, пятидесятидрахмовые, стоившие около десяти рублей (Aristot. Rhetor. III, 14).</ref>,

 

 

по выслушании которого, говорить он, становишься знающим это; то ничто не помешало бы тебе сейчас узнать истину о. правильности имен: но я не слышал его, а слышал драхмовый; так не знаю, сколько тут истинного. Я готов исследовать это сообща с тобою и Кратилом. А что имя тебе, говорит он, поистине не «Ермоген», то я подозреваю здесь его шутку. Может быть, он думает, что ты, стараясь собирать деньги, всякий раз встречаешь неудачи. Но я уже сказал, что знать такие вещи трудно; надобно это дело рассмотреть сообща, — как ты будешь говорить о нем, и как Кратил.

 

 

''Сокр.'' Может быть, и есть что-то в словах твоих,

 

<!-- 201 -->

 

Ермоген; но рассмотрим положение: как кто называет каждую вещь, так ей и имя.

{{№|B}}

 

''Ерм.'' Конечно.

 

 

''Сокр.'' Хорошо, увидим, Ермоген, таковыми ли представляются тебе вещи, что сущность их есть особая для каждого, — как говорил Протагор, полагая, что мера всех

 

<!-- 203 -->

 

вещей есть человек<ref>Это учение Протагора раскрыто Платоном во многих диалогах, и мы много раз объясняли его во вступительных своих рассуждениях и примечаниях. См. Protagor.; Theaet. р. 152 А, 177 С. Apolog. 28 E. Gorg. р. 512 А et аи.</ref>, то есть какими представляются предметы мне, таковы они для меня, а какими тебе, таковы для тебя; или вещи, по твоему мнению, в самих себе имеют некоторую основу сущности.

''Сокр.'' И это-то, я думаю, тебе очень кажется, что если

 

 

есть разумность и неразумность, то решительно невозможно, чтобы Протагор говорил истину, потому что один, по правде, ничем не был бы умнее другого, если бы что каждому представляется, то для каждого было бы и истинно.

 

 

''Сокр.'' Неужели же сами они таковы, а действия их не такого свойства? Или и это самое — действия — не есть ли один какой-то вид вещей?

 

<!-- 205 -->

 

''Ерм.'' Конечно, и это.

''Сокр.'' Действия же представлялись нам действиями не для нас, но чем-то имеющим собственную свою природу.

 

 

''Ерм.'' Так.

 

 

''Ерм.'' Конечно.

 

<!-- 207 -->

 

''Сокр.'' Так не сказать ли того же и об имени? Назвав имя орудием, что делаем мы им?

''Ерм.'' В самом деле не могу.

 

 

''Сокр.'' Не кажется ли тебе, что передал нам их закон?

 

 

''Сокр.'' Если же челнок делается, для тонкой ли то или

 

<!-- 209 -->

 

толстой, для льняной или шерстяной ткани, — вообще для какой бы ни было; то не надобно ли смотреть на вид челнока, и для какой именно ткани был бы он наилучшим, не таким ли по природе следует и приготовлять его для каждой работы?

''Сокр.'' Так и имя, свойственное по природе неделимому, почтеннейший<ref>От изобретателя имен Сократ требует двух дел: во первых, он должен изобретать имена применительно к звукам и слогам, чтобы чрез то самая природа вещей выражалась вернейшим образом; во вторых, он должен иметь идею имени, подобно тому, как делатель челнока, при постройке этого орудия, держит в уме самый вид его. Отсюда р. 390 А: ἔως ἄν τὸ τοί ἰνόματος εῖδος ἀποδιδῷ τὸ προςῆκον ἑκάστῳ ἐν ὁποιαιστοῦν συλλαβαῖς.</ref>, не должно ли тому законодателю уметь полагать в звуках и слогах и, смотря на это самое, что такое имя, составлять и придавать все имена, если он хочет быть верным их придавателем? — А что каждый законодатель полагает название не в тех же самых слогах, то относительно этого не должно оставаться в незнании. Ведь и всякий кузнец, делая то же самое орудие для той же самой вещи, полагает его не в то же самое железо, хотя, из другого ли железа сделано оно, здесь ли

 

 

сделано, или у варваров, пока имеется в виду одна и та же идея, — оно правильно. Не так ли?

 

 

D. ''Сокр.'' Стадо быть, строить руль есть дело плотника, под

 

<!-- 211 -->

 

надзором кормчего, если руль должен быть построен хорошо.

''Ерм.'' Да, я конечно желаю знать.

 

 

''Сокр.'' рассматривай же.

 

 

''Сокр.'' Когда же не нравится тебе это, так надобно учиться у Омира<ref>Показавши на взгляд справедливость Кратилова мнения, Сократ с этого места начинает в духе Кратила рассуждать так, что поставляет пред очами самый верный образ того способа, которым люди подобного рода пользовались при исследовании и обсуждении происхождения слов. Поэтому {{перенос|следую|щих}} {{перенос сноски|ref}}</ref> и у других поэтов.

 

<!-- 213 -->

 

''Ерм.'' А что же говорит Омир об именах, Сократ? и где?

у смертных Киминдой,—

 

 

£

<section begin="ref"/>{{перенос2|следую|щих}} за сим рассуждений, явно усвояемых тогдашним грамматикам, никак не должно вводить в круг, убеждений Платоновых. Напротив, у Платона здесь все направлено к тонкому и ловкому осмеянию софистической этимологии. Этим только можно объяснить, почему и самые нелепые производства слов с такою отчаянною смелостью выставляются здесь как бы совершенно справедливые. С этою же целью, без сомнения, упоминает теперь Платон и о словах омирических·, ибо софисты,чтобы придать более важности своим словотолкованиям, обыкновенно ссылались на авторитет Омира и Исиода. (Сравн. р. 392 А, В·, 397 С; 407 А; 408 А·, 410 В. С al). Под Эвтифроном, учение которого Сократ, для изложения Кратилова мнения, притворяется слушавшим, разумеется, конечно, тот самый провещатель Эвтифрон, именем которого озаглавлен один из разговоров Платона. Он был убежден в себе так, что будто бы не говорил ничего маловажного, ничего низкого, ничего смертного. Поэтому и о производстве слов толковал не иначе, как под наитием какого-то божественного вдохновения и исступления. На такое его состояние указывают между прочим Εὐθύφρονος ἰπποι, р. 409 D.<section end="ref"/>

 

худое ли дело знать, насколько правильнее той же самой птице придавать название Халкиды, чем Киминды<ref>См. Iliad. XIV, 291.</ref>? Встречаем мы также Ватиею<ref>См. Iliad. II, 813.</ref> и Мирину, и многие другие нaзвания, как у этого поэта, так и у иных. Но исследования прочих названий может быть выше нас, — меня и тебя: рассмотрение же Скамандрия и Астианакса соразмернее, как мне кажется, с силами человеческими и легче; а эти имена, говорит Омир, принадлежали сыну Гектора, и показывает, какова их правильность. Вероятно, ты знаешь стихи, в которых заключается то, о чем я говорю.

 

 

''Сокр.'' А троянцев не почитал ли и Омир более мудрыми, чем женщин их?

 

<!-- 215 -->

 

''Ерм.'' Я думаю.

''Сокр.'' Ведь правильно-таки, как мне представляется, порождение льва называть львом, а порождение коня — конем. Не говорю о том, что рождается как бы уродом, — от коня чем-то не таким, что конь; говорю о родовом порождении, согласном с природою. Если конь, вопреки природе, производит порождение быка по природе, то уже

 

 

не жеребенком надобно назвать его, а теленком. Равным образом, если бы и от человека, думаю, произошло порождение не человека, этого порождения не следует называть человеком. И дерева, и все таким же образом. Или тебе не кажется?

 

 

''Сокр.'' Не то же ли самое и о царе? Ведь от царя, вероятно, будет царь, от доброго добрый, от прекрасного прекрасный, и все таким же образом, — из каждого рода другое такое же порождение, если не произойдет урод. Поэтому надобно прилагать к ним те же имена. Можно оразноображивать их слогами, чтобы показать неразумному, что, при существенном своем тожестве, они отличны друг от друга. Как лекарства врачей, различающиеся цветом и запахом, нам, при их тожественности,

 

<!-- 217 -->

 

кажутся иными, а врачу, рассматривающему силу лекарств, представляются теми же и не изумляют его примесью: так, может быть, и знаток в именах смотрит на силу их и не изумляется, если прибавляется к ним буква, или переставляется, или отбрасывается, или сила имени заключается и в совершенно иных буквах. Вот и в сказанном сейчас примере, Астианакс и Гектор состоят вовсе не из тех же букв, кроме буквы τ, однако ж означают одно и то же. Так-то и Археполис что общего имеет в буквах? а выражает то же самое. Много и других имен, которые не означают ничего, кроме царя; а иные-то опять означают военачальника, каковы: Агис, Полемарх, Эвполем. Бывают также и врачебные, например: Ятрокл, Акесимврот. Может быть, нашли бы мы множество и других, по слогам и буквам различных, а по силе выражающих одно и то же. Кажется так, или нет?

''Сокр.'' То есть, имя, как видно, не Феофила, не Мнисифеоса и никакое подобное, а такое, которое имеет {{перенос|про|тивное}}

 

 

{{перенос2|про|тивное}} этим значение, если только названия должны быть правильны.

 

 

''Ерм.'' Как же это?

 

<!-- 219 -->

 

''Сокр.'' Об этом человеке говорят, например, что в убийстве Миртила<ref>Некогда Пелопс, путешествуя с Ипподамиею, сошел с колесницы, чтобы поискать ключевой воды, и ушел далеко. Ипподамия, оставшись одна с кучером Миртилом, вздумала располагать его к преступной любви. Но Миртил не послушался ее. Тогда она стала обвинять Миртила пред Пелопсом, будто бы он посягал на ее целомудрие. Выслушав эту клевету, Пелопс бросил своего кучера в ближнее море, которое от имени брошенного получило свое название. См. Thzetzes ad Lycophron, v. 156. С того времени дом Пелопса стал подвергаться страшным бедствиям. Sорhосl. Electr. 508.</ref> он не предугадывал и не предвидел ничего, что в будущем произойдет для всего рода, какому от того подвергнется он бедствию, — когда, смотря только на близкое и настоящее, — что и значит πέλας, — старался всеми силами взять сторону жены своей Ипподамии. А что касается до Тантала, то всякий согласится, что к нему имя приложено правильно и по природе, если только справедливо все, о нем рассказываемое.

''Сокр.'' Он еще при жизни испытал много ужасных несчастий, в заключение которых и отечество его было всецело разрушено, а после смерти, в преисподней, над его головою, в соответствие его имени, удивительно повешен камень. И просто выходило, будто бы кто, желая назвать висящее (ταλάντανον), назвал прикровенно, и, вместо ταλάντανον, сказал Τάνταλον. Такое то, как видно, жребий молвы произвел имя и для него. Явно, что и к отцу его, так называемому Зевсу, прекрасно приложено было имя; только не легко понять его. Ведь имя Зевса есть просто как бы слово: разделив же его на двое, одни из нас пользуются одною его частью, другие — другою, — одни, то есть, называют его Зином (Ζῆνα), другие Дием (Δία). Сложенные же в одно, эти части выражают природу Бога, — что и свойственно, говорим, делать имени; ибо ни в нас ни во всех других нет ничего, почему бы кто больше был причиною жизни (τοῦ ζῇν), чем правитель и царь всех. И так, следует, что он правильно

 

 

называется богом, чрез которого всегда получают жизнь (δὶ ὅν ζῇν)все существа живущие. Но это выражение распалось, как говорю, надвое, на имена Дия и Зина. Слушающему же сразу может показаться, что этот сын Кроноса своеволен; да так и следует, чтобы Зевс был порождением некоего великого разума: потому что Кронос означает не мальчика (κόρον), а чистоту и незапятнанность его ума (νοῦς). Этот же, как говорит предание, есть сын Урана, — и таким именем хорошо выражается смотрение вверх. Урания значит: смотрящая на выспреннее (ὁβώσα τὰ ἄνω). Оттого-то и говорят, Ермоген, что верхогляды являются чистыми умами, и что небу (οὐβαναῷ) правильно дано имя. И если бы я помнил генеалогию Исиода, о каких еще отдаленнейших предках их говорит он, то не перестал бы доказывать, как правильно приложены к ним имена, пока не испытал бы, что может сделать такая мудрость, замолчит ли она, или нет, — та мудрость, которую теперь вдруг навеяло на меня, не знаю откуда-то.

 

 

''Ерм.'' Я-то согласен; потому что с большим удовольствием слушал бы, что еще остается сказать об именах.

 

<!-- 221 -->

 

''Сокр.'' Сделаем же так. Откуда, хочешь, начнем мы свое исследование, теперь, как уже вошли в пределы какого-то типа<ref>Слово τύπος, когда говорится собственно об отпечатлении образов, часто употребляется у философа в значении общего описания речи или рассуждения. Отсюда ἐν τύπῳ λέγειν нередко значит — рассуждать о каком-нибудь предмете вообще, не рассматривая с точностью его частей. Platon. De Rep. VI, p. 491 C: ἔχεις γὰρ τὸν τύπον ὦν λέγω, где потом противополагается этому слову то ἀκριβέστερον πύθεσθαι. Ibid. III, р. 414 А: ὡς ἐν τὁπω, μή δἰ ἀκριβείας εἰρῆσθαι. Alib.</ref>, — чтобы видеть, будут ли нам свидетелями самые имена, что каждое из них полагается не вовсе так, случайно, но имеет некоторую правильность? Упомянутые имена героев и людей могли бы, может быть, обмануть нас: потому что многие из них даются, как мы прежде говорили, по фамилиям предков и к иным вовсе не идут; а многие также прилагаются, как знаки желания, — например, Эвтихид (счастливый), Сосия (сохраненный), Феофил (боголюбезный), и подобные. Так все такие, мне кажется, надобно оставить. Вероятно, найдем мы гораздо правильнее приложенными те, которые всегда существенны и согласны с природою; потому что приложение имен с этой стороны, надобно думать, было предметом особенной заботливости. Некоторые же из них, может быть, приложены и божественною — больше нежели человеческою силою.

''Сокр.'' Тут я подозреваю следующее. Первые из людей, населявших Элладу, мне кажется, чтили тех только богов, которых чтут теперь многие из варваров, то есть, солнце, луну, землю, звезды и небо. Видя, что все они всегда идут своим путем, бегут, от этой природы<ref>Кто внимательно всмотрится здесь в цель рассуждения, тот легко заметит, что это мнение о производстве имени богов не принадлежит Платону. {{перенос сноски|ref}}</ref>

 

 

 

бежания (θεἵν) те люди наименовали их богами (θεούς); а впоследствии, признав и всех других, они уже и этим усвоили то же название. Походит ли несколько на правду, что я говорю, или нет?

<section begin="ref"/>Такое же производство этого имени мы встречаем и у Г е р о д о т а, II, 52: Θεοὺς προςωνόμασάν σφεας ἀπὸ τοῦ τοιούτου, ὅτι κόσμῳ θέντες τὰ πάντα πρήγματα καὶ πάσας νομὰς εἶχον. К этому см. примечание Весселинга, что такая этимология могла нравиться гераклитянам, которые, представляя, что все находится в непрестанном движении, полагали, что и самые боги суть не иное что, как скороходы.<section end="ref"/>

 

 

''Сокр.'' А добрые иное ли что, чем<ref>Вот это положение чисто сократическое, по которому добродетель — одно и то же с знанием.</ref> разумные?

''Сокр.'' То есть, все они произошли от любви либо бога к смертной, либо смертного к богине. Если будешь рассматривать так, и притом на основании аттического древнего языка, то узнаешь и больше. Тебе откроется, что от имени Эроса, от которого произошли герои, слово герой немного отступило как название. Герои либо имеют это происхождение, либо они были софисты, сильные риторы и диалектики, способные предлагать вопросы; ибо εἴρειν значит говорить. Поэтому на аттическом языке, как мы сейчас заметили, так называемые герои, некоторые риторы и эротики сходятся в своем значении, так что род риторов и софистов оказывается

 

 

племенем героев. Так не это трудно понять, а скорее имя людей, — почему называются они людьми. Ты можешь сказать?

''Сокр.'' Вот как. Это имя значит ἀνθῤωπος (человек) — потому, что прочие животные того, что видят, не рассматривают, не рассчитывают, не соображают; напротив, человек, как только увидел, — а это то же, что δπωπε, — тотчас сообразил (ἀναθρείν) и рассчитал, что увидел. Отсюда-то из животных только человек правильно назван ἀνθρωπος, — соображающий, что увидел, — ἄναθρῶν ἅ ὄπωπεν.

 

 

''Ерм.'' Что же? после этого спросить ли тебя о том, что узнал бы я с удовольствием?

''Ерм.'' Не иное.

 

 

''Сокр.'' Что ж? а природу всех прочих вещей, — разве не верить Анаксагору, — устрояет и поддерживает ум<ref>Почему здесь соединяются оба эти имени — νοῦς τε καὶ ψυχἡ, показывает Аристотель(De anim. I, 2, 13): Ἀναξαγόρας δ’ ἒοικε μὲν ἓτερον λέγειν ψυχἡν τε καὶ νοῦν, — —χρῆται δὲ ἀμφοῖν ὡς μιῷ φύσει, πλἡν ἀρχήν γε τὸν νοῦν τίθεται μάλιστα πάντων. Анаксагор учил, что все вещи и стихии их были некогда смешаны между собою, но потом силою ума разделились и распределились. Для выражения этого, формула его была такова: νοῦς πάντα χρῆματα διῆρε καὶ διεκόσμησε. См. Phaedon, p. 72 С. И так, глагол διακοσμεῖν принадлежит самому Анаксагору, а причастие καὶ ἔχουσαν прибавлено Платоном для этимологии.</ref>и душа?

''Сокр.'' Это-то представляется мне различным образом: отступи хоть несколько, — и производств множество. Так, некоторые тело (σῶμα) называют гробом<ref>Слово σῶμα, по мнению Сократа, имеет троякое происхождение: во первых, оно производится от σῆμα и значит как бы гроб души; потом, во втором значении τοῦ σήματος, оно есть знак, которым душа пользуется для показания своих чувствований, и, наконец, σῶμα может быть понимаемо как σῶσμα, темница, в которой душа живет как узница, под наказанием, пока не будет изведена из ней. Первая этимология, вероятно, принадлежала Гераклиту или Филолаю, а последнюю философ сам относит к орфистам.</ref> (σῆμα) души, которая в настоящее время как бы положена в нем. А как телом опять означается то, что означает душа, то тело (σῶμα) правильно поэтому называется и знаком (σῆμα). Но это имя особенно установили, мне кажется, орфисты, — полагая, что душа несет здесь наказание за то, за что несет, и что она имеет этот покров, чтобы могла

 

 

быть соблюдена (σώζηται) будто в темнице. И так, это имя σωμα, как оно произносится, выражает узилище души, пока душа не воздаст должного, и тут не надобно изменять ни одной буквы.

''Сокр.'' Да, клянусь Зевсом, Ермоген, мы-то, если только есть в нас ум, могли бы привести одно прекрасное основание, что о богах ничего<ref>По-видимому, делается намек на известное положение Протагора (Diog. Laert. IX, 51): περὶ μὲν θεῶν οὐκ ἔχω εἰδέναι εῖθ’ ὡς εἰσὶν, εἴθ’ ὡς οὐκ εἰσίν; только оно весьма мягко применяется к настоящему предмету. Затрагивается здесь и народный предрассудок, что будто бы богам нравятся именно некоторые прилагаемые к ним имена.</ref> не знаем, — ни о них самих, ни об именах, какими они называют себя; хотя явно, что они-то называют себя справедливо. Другое же опять основание правильности в том, как в молитвах<ref>Известно древнее языческое благочестие в употреблении имен божиих. См. Spanhem. ad Callim. Hymn. in Dian. v. 7. Stan1ei. ad Aeschyl. Agam. v. 168. Этотобычай молящихся осмеивает Лукиан (Timon): ὦ Ζεῦ φίλιε, καὶ ξένιε, καὶ ἑταιρεῖε, καὶ ἐφέστιε, καὶ ἀστεροπητά, καὶ ὅρκιε, καὶ νεφεληγερέτα, καὶ ἐρίγδουπε, καὶ εἴ τί σε ἄλλο οἱ ἐμβρόντητοι ποιηταὶ καλοῦσιν, κ. τ. λ. Поэтому Сократ в Филебе говорит (р. 12 С): «всегдашнее мое благоговение пред именами богов не таково, как пред человеческими, но выше величайшего страха. Я и теперь Афродиту называю так, как ей нравится, — Афродитою».</ref> нам велит закон молиться, (ибо) какими которые боги любят называться именами, так, не зная других наименований, должны называть их и мы; и это, мне кажется, узаконено хорошо. Так, если хочешь, будем рассуждать, как бы предупреждая богов, что относительно их мы не исследуем ничего, ибо не считаем себя способными исследовать, а обратим свои рассуждения к людям, которые, составив себе некогда понятие о них, прилагали к ним имена: это — дело не укоризненное.

 

 

''Ерм.'' Ты говоришь, кажется, дельно, Сократ; так и сделаем.

''Сокр.'' Приложение имен мне представляется делом каких-то таких людей. И кто стал бы рассматривать даже имена иностранные, все-таки нашел бы, что значит каждое из них. Например, здесь, — что мы называем οὐσίαν (сущностью), то другие зовут ἐσίαν, а еще другие — ὠσίαν. И так сперва, применительно к второму из сих имен, было основание сущность вещей назвать ἑστίαν (Вестою). А так как у нас и то опять, что причастно сущности, называется также ἑστία (Вестою), то вот наша ἑστία (Веста) вышла и правильным именем. В древности, видно, и мы οὐσίαν (сущность) называли ἐσίαν. Притом, и судя по жертвам, можно полагать,

 

 

что прилагатели имен имели такую мысль; потому что те, которые Весту называли сущностью всего, находили приличным приносить жертву первой Весте, прежде чем всем богам. А у кого опять употреблялось ὡσία, те почти усвояли взгляд Гераклита, полагая, что все сущее идет и ничто не стоит. Поэтому причиною и вождем у них был толчок (τὸ ὠθοῦν), и отсюда хорошо было назвать это ὡσίαν. Так вот как мы, люди, ничего не знающие, рассудили об этом. — После Весты справедливо будет исследовать Рею и Кроноса, хотя имя Кроноса-то мы уже и рассматривали. Впрочем, может быть, это не отговорка.

''Сокр.'' Что же? Кажется ли тебе, что чужда была Гераклита мысль, что прилагатель имен предкам прочих богов дал имена Реи (течения) и Кроноса (времени)? Ужели случайно, думаешь, с обоими богами соединил он наименования текучести? Так-то опять и Омир<ref>См. Iliad. 14, 201: εἵμι γὰρ ὀψομένη πολυφόρβου πείρατα γαίης, Ὠκέανόν τε, θεῶν γένεσιν, καὶ μητέρα Τηθύν. Ibid. 302.</ref> отцом

 

 

богов называет Океан, а материю Тифису. То же, думаю, и Исиод<ref>Theog. 44 sq. Здесь родителями всех богов Исиод называет Γαῖαν и Οὐρανόν. А Ὠκεανὸν и Τηθύν (см. 337 sqq.) почитает родоначальниками только рек и морей. Впрочем Сократ говорит об этом с сомнением.</ref>. Говорит негде и Орфей<ref>Подобно этому начало гимна Океану: ὠκεανόν καλέω, πατέρ’ ἄφθιτον αἰὲν ἐόντα ἄθανάτων τε θεῶν γένεσιν θνητῶν τ’ ἀνθρώπων. О приведенных в тексте стихах см. Orphica, р. 384, ed. Herm.</ref>, что

''Сокр.'' Первый, назвавший Посидона Посидоном, назвал его, кажется, потому, что, когда он шел, природа моря удержала его и не позволила ему идти далее, но была для него как бы ножными узами (δεσμὸς τῶν ποδῶν). Так вот начальник этой силы, бог, и назван Посидоном, как бы Ποσίδεσμον (скованным по ногам); буква же ε внесена сюда, может быть, для благоприличия. Впрочем, пожалуй, и не то здесь говорится, но вместо сигмы сперва стояли

 

 

в этом слове две ламвды; так что оно было именем многознающего (πολλὰ εἰδότος) бога. А может быть, он назван от глагола σείειν (трясти) σείων (потрясающим), и потом к этому слову прибавлены π и δ. Что же касается до Плутона, то он получил это имя от даяния богатства (πλοῦτος),так как богатство достается глубоко из земли. А преисподнюю (ᾂδης), кажется, многие понимают как невидимое (ἀειδές), прилагают к ней это имя и, боясь такого имени, называют ее Плутоном.

''Сокр.'' Стало быть, преисподняя связывает их пожеланием, величайшим из пожеланий, если хочет удержать их узами сильнейшими.

 

 

''Ерм.'' Да.

''Сокр.'' Поэтому скажем, стало быть, Ермоген, что из тамошних никто не захочет удалиться сюда, даже самые Сирены<ref>П р о к л, объясняя ото место, говорит о Сиренах следующее: τρία γένη Σειρήνων οἶδεν ὁ μέγας Πλάτων: оὐράνιоν, ὅπερ ἐστὶν ὑπὸ τὴν τοῦ Διὸς βασιλείαν γενεσιουργόν,ὅπερ ἐστίν ὑπὸ τὸν Ποσειδῶνα καθαρτικόν,ὅπερ ἐστὶν ὐπὸ τὸν Ἄιδην. Καὶ ἔστι κοινὸν αὐτῶν πασῶν τὸ διἀ τῆς ἐναρμονίου κινὴσεως ὑποκατακλίνειν πάντα τοῖς ἑαυτῶν ἡγεμόσι θεοῖς* διόπερ ἐν οὐρανῷ μὲν τὴν ψυχὴν οὔσαν ἑνίζειν θέλει ταῖς ἑκεῖ διαγωγαῖς* ἐν δὲ τῇ γενέσι ζώσας παραπλέειν αὐτὰς προςήκει κατὰ τὸν ὁμηρικὸν Ὁδυσσέα (Od. XII, 165 sqq. Coll. 40 sqq.), εἴπερ καὶ ἡ θάλασσα γενέσεως εἰκών, ἰνα μὴ θέλγωνται ὑπὸ τῆς γενέσεως. ἐν δὲ τῷ ᾅδῃ γενομένας συνάπτεσθαι διὰ τῶν νοήσεων πρὸς τὸν θεὸντοὑτον* ὡςτε οἶδεν ὁ Πλάτων ἐν τῇ τοῦ Ἀίδου βασιλεία, γένη θεῶν καὶ δαιμόνων καὶ ψυχῶν, ἄὶ περιχορεύουσι τὸν θεόν, ὑπὸ τῶν ἐκεῖ Σειρήνων θελγόμεναι. С последними словами Прокла сравн. место De Rep. X, р. 617.</ref> но и эти, и все другие там очарованы: так хороши, как видно, речи, которые умеет говорить им преисподняя. И надобно думать посему, что этот бог — совершенный софист и великий благодетель находящихся у него душ, если в самом деле подает тамошним столь великие блага; и так много у него там избытков, что от этого получил он и имя Плутона. Да и то опять, — не хочет он обращаться с людьми, имеющими тела, но тогда только вступает с ними в связь, когда душа бывает чиста от всех, относящихся к телу, зол и пожеланий. Не дело ли философа, мужа благонастроенного, и то, что он таким образом связал и держит их в узах добродетели, тогда как, при порывах и неистовстве тела, не мог бы и Кронос — отец — удержать их, связав так называемыми своими узами<ref>Об узах Сатурна говорит Макробий (Saturnal. 1, 8): «Почему сам Сатурн содержится в оковах, причины этого, сознается Verrius Flaccus, я не знаю. Но мне помогает чтение Аполлодора. Сатурн, по словам Аполлодора, весь год связан шерстяными узами, и разрешается только в день своего праздника, то есть в месяце декабре. И отсюда-то произошла {{перенос|послови|ца}} {{перенос сноски|ref}}</ref>?

 

 

''Ерм.'' Ты, должно быть, дело говорить, Сократ.

<section begin="ref"/>{{перенос2|послови|ца}}: «боги имеют шерстяные ноги», означающая то, что в десятый месяц семя, одушевленное в утробе, возрастает в жизнь и, пока не выйдет на свет, удерживается мягкими связями природы».<section end="ref"/>

 

 

''Ерм.'' Конечно замечал, и ты правду говоришь.

''Сокр.'' Так по своим освобождениям (ἀπολύσεις) и {{перенос|омы|ваниям}}

 

 

{{перенос2|омы|ваниям}} (ἀπολούσεις), как врач в таких делах, он правильно может быть назван Омывателем (Απολούων). Потом, по провещательности, весьма правильно было бы называть его, как называют фессалийцы, истинным и простым (ὰπλοῦν), что — одно и то же; а все фессалийцы произносят его имя «Аплон». Далее, по всегдашнему метанию, как сильный в стрельбе, он может быть назван всегда метающим (ἀεὶ βάλλων). Наконец, что касается до музыки, — должно заметить, что а, как в словах ἀκόλουθος и ἄκοιτις, часто значит ''вместе''; так и здесь означает совместную полюсность (πόλησιν), — и на небе, которого крайние точки называются полюсами, и в гармонии пения, где полюсы получают имя симфонии. И вот это, как говорят знатоки в музыке и астрономии, связывает все вместе (ἅμα πολεῖ) некоторою гармонией. И так, этот бог владычествует своею гармонией, выражая ее в совместном вращании (ὁμοπολὡν) всего и у богов и у людей. Поэтому, как ὁμοκέλεοθον (сопутника жизни) и ὁμόκοιτιν (разделительницу ложа) мы, переменив ο на α, назвали ἀκόλοοθον и ἄκοιτιν; так назвали и Аполлона, который прежде был ὁμοπολῶν (вместе вращающий), прибавили, то есть, другую λ, так как без этого ὁμοπολῶν соименно было с страшным словом ἀπολῶν (имеющий погубить). Неправильно рассматривая это имя, некоторые и теперь подозревают в нем такую силу и боятся его, как означающего какую-нибудь гибель. Между тем оно, как сейчас говорено, приложено к богу так, что касается всех его свойств, — простоты, всегдашнего стреляния, омывания, совместного вращания. А Муз и вообще искусство музыкальное законодатель наименовал этим именем, как видно, от ощупывания (μῶσθαι), или от исследования и философии; Литу же — от кротости этой богини, так как она выражает свое благожелание всякому, о чем кто просит ее. Может быть, впрочем, верно и то, как называют ее иностранцы; а из иностранцев многие называют ее

 

Лифо. Видно, они не за суровость нрава, а за кротость и мягкость (λεῖον) нашли приличным назвать ее Лифо, когда так называют. Артемида же получила имя, по-видимому, от непорочности (ἀρτεμές) и скромности, за ее любовь к девственности. Впрочем, назвавший эту богиню, может быть, назвал ее за знание добродетели<ref>За знание добродетели,ἀρετῆς ἴστορα. Шутка этой этимологии так осязательна, что надобно быть слишком тупоумным, чтобы не заметить ее здесь, равно как и в других словопроизводствах. И однако ж добрые грамматики всем этим этимологиям дают значение чистой правды, и, не задумываясь, вносят их в ряд Платоновых положений.</ref> (ἀρετης), или за то, что она ненавидела женскую ниву (ἄροτον), осеменяемую мужчиною. И так, прилагавший имена дал такое имя богине или за что-нибудь в этом роде, или за все сказанное.

 

''Сокр.'' О другом-то ее имени не трудно сказать, почему оно приложено.

 

 

''Ерм.'' О каком?

''Ерм.'' Выходит.

 

 

''Сокр.'' Да не он ли это всем известный Фест, притянувший к себе η?

''Сокр.'' Да это-то имя, «Эрмий», по-видимому, относится несколько и к предмету, потому что означает истолкователя, вестника, хищника и обманщика на словах и деятеля на торговой площади: все эти занятия касаются содержания нашей речи. И так, что говорили мы и прежде, глагол εἴρειν<ref>См. p. 398 D.</ref>означает употребление слова, а другой, часто встречающийся у Омира<ref>Об омирическом слове ἐμὴσατο снес. Iliad. ζ' 157; Odyss. γ'119, 303, κ' 115, λ' 428, χ' 194.</ref> в форме ἐμήσατο, значит ''измышлять.''

 

 

Из обоих этих глаголов как бы повелевает нам законодатель составлять имя бога, введшего в употребление речь и выдумавшего слово. Люди! кто выдумал употреблять речь (τὸ εἴρειν), тот может справедливо называться у вас εἰρέμης. А мы теперь, заботясь, думаю, о прикрасах, изменили это имя в Эрмия. Да и Ирида названа, видно, от εἴρειν, потому что она была вестницею.

''Сокр.'' Стало быть, все (τὸ πᾶν), показывающее и всегда вращающее (ἀεὶ πολῶν), правильно называется Паном, пастухом коз (αἰπόλος), двухприродным сыном Эрмия, который вверху легок, а внизу жесток и козловиден. {{перенос|При|том}}

 

 

{{перенос2|При|том}} Пан есть или слово, или брат слова, если только он — сын Эрмия; брат же если походит на брата, — нет ничего удивительного. Но, как я уже говорил, отстанем от богов, почтеннейший.

''Сокр.'' Но этот свет вокруг луны всегда нов и {{перенос|дре|вен}}

 

 

{{перенос2|дре|вен}}, если только анаксагорейцы<ref>Анаксагор, говорят, первый начал определеннее учить, как это бывает, что свет луны то получает приращение, то ущербляется. Plutarch. Vit. Nic. 23: ὁ γὰρ πρῶτος σαφέστατόν τε πάντων καὶ θαῤῥαλεωτατον περὶ σελἡνης καταυγασμῶν καὶ σκιἄς λόγον εἰς γραφὴν καταθέμενος ἀναξαγὁρας. Origen. Philosoph. 8: οὔτος ἀφώρισε πρῶτος τὰ περὶ τὰς ἐκλείψεις καὶ φωτισμούς.</ref> говорят правду. Всегда ходя около нее, солнце постоянно обливает ее новым светом, старый же остается от прежнего месяца.

''Сокр.'' Наблюдай же, что я подозреваю в отношении к нему. Я замечаю, что эллины, и особенно те из них,

 

которые живут под властью варваров, многими именами обязаны варварам.

 

''Сокр.'' Годовые времена<ref>Годовые времена,ὦῥσι. Ωραι должно произносить на древнем аттическом наречии; стало быть, надобно говорить ὅραι, потому что ω и η в Афинах в древности не употреблялись. Но ὅραι суть пределы зимы, лета и проч.</ref> (ὦραι), если хочешь знать это имя

 

 

по надлежащему, надобно произносить аттически, как произносили его в древности; ибо годовые времена (ὅραι) названы так потому, что ими определяются (ὁρίζονται) зимы, лета, ветры и произрастающие из земли плоды. А как определяющие, они справедливо называются ὅραι. Слова же ἐνιαοτὁς и ἔτος (год) должны составлять нечто одно. Ведь это — всякая вещь, преемственно выводящая на свет то, что рождается и бывает, и выводимое испытывающая (ἑξετάζον) в себе (ἐν ἐαυτῷ): как прежде видели мы, что Зевса, разделив имя его надвое, люди стали называть то Зином (Ζῆνα), то Дием (Δία); так и теперь — год одни называют ἐνιαυτόν, потому что он в себе (ἐν ἐαυτώ), а другие — ἐτος, потому что он испытывает. Целое же выражение, которым означается испытующее в себе, показывает одно, разделенное надвое; так что в одном слове вышли два имени — ἐνιαυτός и ἔτος.

''Сокр.'' Ты поднимаешь, друг, немаловажный род имен: но так как теперь я одет в кожу льва<ref>Здесь указывается на басню Езопа, в которой рассказывается, что осел, одевшись в кожу льва, хотел, чтоб его почитали львом, и потому издавал дикие и страшные рычания. Но наконец кто-то, видевший и осла и льва, открыл обман и глупое животное прогнал палкой (Aesopi Fabul. 113).</ref>, то не надобно робеть; надобно, как видно, рассматривать и {{перенос|разум|ность}}

 

 

{{перенос2|разум|ность}}, и смышленость, и думу, и знание, и прочие, все те, о которых говоришь, прекрасные имена.

''Сокр.'' Разумность (φρόνησις): ведь это есть мысль (νόησις) о движении (φορᾶς) и течении (ῥοῦ); а можно понимать и выгоду движения (φορᾶς ὄνησιν); по крайней мере здесь говорится о движении. Потом, дума (γνώμη), если угодно, всячески указывает на рассматривание и колебание (νώμησιν) порождения (γονῆς); ибо колебать (νομᾶν) и рассматривать — одно и то же. Далее, если хочешь, самая мысль (νόησις) есть желание нового (νέου ἕσις), а новым означается то, что всегда происходит. Это-то расположение души хотел выразить положивший имя νεόεσιν; потому что в древности говорили не νόησις, но вместо η надлежало читать двойное ε, — νεόεσιν.

 

 

А рассудительность<ref>Штальбом удивляется, что Аристотель (Ethic. VI, 5) подтверждает изложенную Сократом этимологию слова σωφροσύνη, ибо стагирский философговорит так: ἔνθεν καὶ τὴν σωφροσύνην τούτῳ προςαγορεύομεν τῷ ὀνόματι, ὡς σώζουσαν τὴν φρόνησιν. То же высказывает и Etymologia Magna (p. 744, 33): σωφροσύνη παρὰ τὸ σώζειν τὸ φρονεῖν, ἤ παρὰ τὸ σῶμα φρουρεῖν ἀπὸ ρύπου, ἤ διὰ τὰ σῶα φρονεῖν. По нашему мнению, это не только не удивительно, а напротив, весьма справедливо; потому что σωφροσὑνη, по самой точной этимологии, значит — здравомыслие. Вот почему, желая взять несколько шире это слово, мы, вместе с Шлейермахером, постоянно переводили σωφροσυ'νη словом рассудительность, соответствующим немецкому Besonnenheit.</ref> (σωφροσύνη), которую мы сейчас только рассматривали, есть сохранение разумности (σωτηρία φρονήσεως). Даже и знание-то<ref>Эта этимология явно направлена к опровержению понятий гераклитовских и протагоровских. Так как философы сих школ полагали, что все непрестанно движется, то необходимо должны были согласиться, что и ум, если надобно ему что-нибудь познать, принужден следовать своим движением за идущею вперед природою вещей.</ref> (ὲπιστήμη) показывает как бы последование (ὲπομένης) замечательной души за ходом дел, причем она и не отстает, и не забегает вперед. Поэтому в слово ἐπιστήμη надобно внести ι и читать ἐπιίστημη. И смышленость (σύνεσις) опять может казаться чем-то таким, как соображение; когда говорят: ξυνιέναι (ξὺν ἰέναι), тогда это говоримое совершенно соответствует τῷ ἐπίστασθαι (знанию), ибо шествие вместе означает душу, идущую рядом с вещами. Так и мудрость (σοφία) значит — касаться движения. Это, конечно, довольно темно и странно: но мы должны припомнить по местам слова поэтов, которые, когда говорят о чем-нибудь таком, что начинает идти быстро, употребляют слово ἐσύθη (шел торопливо). А у одного из благородных лакондев было и имя Σοῦς, которым лакедемоняне называют быстрое стремление. Осязанием (ἐπαφὴ) этого-то движения, когда движутся вещи, означается ἡ σοφία. Что же касается слова τὸ ἀγαθόν (добро), то это имя естественно прилагается к тому, что по всей своей природе ἀγαστὁν (достойно удивления); ибо так как вещи идут, то есть в них скорость, есть и медленность. Но таково не все, а нечто, достойное удивления (ὰγαστὸν),

 

 

быстрое (θόον). Этому-то достойному удивления (ἀγαστῷ) дано название — добро (ἀγαθον). Справедливость, так как это имя прилагается к разумению правого, легко понять, а самое правое — трудно: да и видно, что до некоторой степени большинство соглашается в этом, а потом начинает разногласить. Ведь держащиеся той мысли, что все — в ходу, представляют в мире, конечно, много такого, что есть не более, как преходящее; однако ж во всем этом допускают и нечто, чем проникается целое, и что производит все бывающее. Это нечто есть быстрейшее и тончайшее, потому что не иначе можно проникать все преходящее, как будучи самым тонким, чтобы ничем не задерживаться, и самым быстрым, чтобы пользоваться всем другим, как бы оно стояло. Но так как проникающее (διαϊόν) управляет всем прочим, то это имя правильно дано справедливому (δίκαὶον), приняв для благозвучия звук κ. — И вот доселе, как мы теперь говорили, большинство соглашается, что это есть справедливое. Но я, Ермоген, человек в этом отношении докучливый, разузнал все здесь тайно, будто справедливое (δίκαὶον) тожественно с причиною (αἴτιον), — ибо то, чрез что (δι’ ὅ) нечто бывает, есть причина, — и иные собственно ради причины почитали это название правильным. А когда, выслушав такое мнение, я тем не менее снова потихоньку спрашиваю: что же такое будет справедливое, почтеннейший, если это так? — тогда мой вопрос, кажется, заходит уже далее надлежащего, перескакивает<ref>О пословице: ὑπέρ τὰ σκάμματα, или τὰ ἐσκαμμένα ἄλλευσθαι, перескакивать чрез предмет исследуемый, говорят: Zenobius, Cent. VI, Prov. 23; Eustathius ad Hom. Odyss. p. 302, 2. Употребление ее, по замечанию Leopard. (Emendatt. 1, с. 22), особенно нравилось церковным писателям.</ref> чрез предмет исследуемый. Довольно, Говорят, знать мне и слышать; думая же удовлетворить меня, начинают утверждать — один то, другой — другое, и тут более не сходятся между собою. Иной, например, полагает:

 

 

справедливое (δίκαιον) вот что, — солнце; потому что оно одно, все проникая (διαϊόντα) и разгорячая (κάοντα), управляет сущим. А как скоро, выслушав это, будто что-то прекрасное, я начинаю с удовольствием пересказывать кому-нибудь то же самое, — этот слушатель смеется надо мною и спрашивает: неужели, думаешь, у людей не бывает ничего справедливого, когда солнце зашло? Потом, склоняясь на мои докуки, он с своей стороны заявляет, что справедливое есть самый огонь. Но в этом нелегко удостовериться. Другой разумеет здесь не самый огонь, а скрывающуюся в огне теплоту. Третий смеется над всеми подобными мнениями и говорит: справедливое есть то, чем признает его Анаксагор, — это ум; потому что ум, по мнению Анаксагора, самодержавно и ни с чем не смешиваясь, проходит всюду и устрояет все вещи<ref>Τό δίκαιον опять принимается за одно и то же с τὸ αἴτιον. Из этого видно, почему здесь могло быть упомянуто положение Анаксагора, о котором см. Phaedon. р. 98 В. Анаксагор понимал ум, как αὐτοκράτορα, не подчиненного никакой чуждой власти, или, как говорит Aristоt. (De anima, I, 2, 22, III, 4, 3, 5), ἀπαθῆ (см. Trendelenb. ad Arist. de anima p. 467). Сюда же относится его выражение: οὐὸενἰ μεμιγμένον, или ἀμιγῆ, ибо, смешавшись с чужими частями, ὁ νοῦς не имел бы возможности упорядочивать и устроят природу вещей.</ref>. Так здесь, друг мой, я прихожу гораздо в большее недоумение, чем в каком находился, когда только что начал изучать справедливое, что такое оно. Впрочем имя-то, ради которого d,было у нас исследование, приложено к справедливому, явно, поэтому.

''Сокр.'' Слушай же. Может быть, я и в остальном обману тебя, будто говорю, не слушав никого. Что еще остается у нас после справедливости? Думаю, мы не рассматривали еще мужества. Несправедливость-то (ὰδικία) ведь, в {{перенос|су|ществе}}

 

{{перенос2|су|ществе}} дела, очевидно, есть только помеха тому, что проникает (διαϊόντος), а мужество (ἀνδρεία) значит, что это имя получило свое начало от борьбы; борьба же, когда что течет (ῤεῖ), существенно условливается не иным чем, как противным течением (ἐναντίαν ῤοὴν). Поэтому если из имени ἀνδρεία мы выкинем δ, то самое дело укажет на имя ἀνρεία. Но явно, что не всякому течению противное течение есть ἀνδρεία, а только тому, которое направляется против справедливого; ибо иначе мужество не было бы похваляемо. И мужеский пол (αῥῤεν) и мужчина (ἀνήρ) близко подходят к сказанному значению, то есть, к течению вверх (ἀνω ῤοή). Напротив, женщина (γονή), по моему представлению, значит порождение (γονή). Женский же пол (θήλυ) назван, кажется, от сосца (θηλῆς); а сосец-то (θηλὴ), Ермоген, не от того ли, что орошаемое им он заставляет цвести (θηλεῖν)?

 

''Сокр.'' Ты не знаешь, почтеннейший, что первые установленные имена уже завалены теми, которые хотели придать им трагический характер, чрез прибавку и убавку букв ради благозвучия и чрез различное перевертывание

 

 

их, в видах украшения и по вкусу времени. Вот и в слове κάτοπτρον (зеркало) не кажется ли тебе странною вставка буквы ρ? Ведь это делают, думаю, те, которые нисколько не заботятся об истине, а только фигурничают устами; так что, внесши многое в первые имена, они наконец производят то, что ни один человек не понимает, что значит известное имя; например, и сфинкса (σφίγγα), вместо финкса (φιγγὸς), называют сфинксом, и многое другое.

''Сокр.'' И я вместе с тобою желаю, Ермоген; только не слишком гоняйся за точностью, любезнейший, чтобы не надорвать моих сил ''<ref>Чтобы не надорвать моих сил, μὴ μ’ἀπογυιώσης μένεος, — слова Гектора, Homer. Iliad. VI, 265: μὴ μ’ ἀπογυιώσης μενεος δ’ ἀλκῆς τε λάθωμαι. Это — тонкая насмешка Сократа над строгостью и серьезностью Ермогена в производстве имен.</ref>.'' Ведь я приступаю к главнейшему в том, о чем говорил; так как после имени τέχνη мы будем рассматривать слово μηχανή. Μηχανὴ (машина), мне кажется, есть знак длинного пути к совершенству (ἄνειν); потому что μῆκος (долгота) означает длинный путь. Так из обоих этих слов — μῆκος и ἄνειν, — сложено имя μηχανή. Но, как я и сейчас сказал, нам надобно идти к главнейшему в том, о чем было говорено: теперь должно исследовать, что значат имена: добродетель (ἀρετή) и порок (κακία). Одного из них я еще не достигаю своим взглядом, а другое кажется мне {{перенос|очевид|ным}}

 

 

{{перенос2|очевид|ным}}, потому что согласно со всем прежним. При всеобщем движении вещей, все идущее дурно (κακῶς) есть порок (κακία); а когда это совершается в душе, — что она дурно направляется путем дел, — тогда оно, от имени целого, называется пороком по преимуществу. А что значит идти дурно, мне кажется явно и из слова δειλία (робость), которое мы прошли не рассмотревши, тогда как следовало рассмотреть его вместе с ἀνδρεία (мужеством); должно быть, пропущено у нас и многое другое. Слово δειλία (робость души) означает крепкие узы; ибо λίαν (слишком) есть некоторая сила: поэтому δειλία должно выражать сильные и величайшие узы души; равно как и словом ἀπορία (недоумение) и всяким другим, которым, как видно, указывается на препятствие в хождении и движении, выражается зло. Так вот что, по-видимому, значит дурно идти: значит задерживаться и встречать препятствия в хождении; и когда это бывает в душе, тогда она становится полна порока. Если же в этом имя «порок», то имя «добродетель» (ἀρετὴ) будет противно сему, означая сперва удобное хождение, а потом — разрешенное течение доброй души; так что это имя досталось, как видно, тому, что всегда течет (ἀεὶ ρέον) неудержимой беспрепятственно. Посему добродетель правильно было бы называть ἀειρείτη (всегда текущею). Впрочем, может быть, разумеют под нею и αἱρετἡν (избранную), так как она есть состояние самое избранное. Сокращенно же назвали ее ἀρετή. Теперь, может быть, не станешь говорить, что я выдумываю. Полагаю, что если правильно сказанное мною перед сим, что такое порок, то правильно и это имя — добродетель.

''Сокр.'' Странным, клянусь Зевсом, кажется мне это имя, и трудным для объяснения. Так и к нему я прилаживаю ту машину.

 

 

''Ерм.'' Какую это?

''Сокр.'' Стало быть, прекрасным — прекрасное?

 

 

''Ерм.'' По крайней мере, надобно полагать.

''Сокр.'' По-видимому, употреблять это слово, Ермоген, надобно не так, как употребляют его торговцы, разумея под ним вознаграждение расхода; не этот, мне кажется, смысл заключает в себе λοσιτελοῦν (выгодное), а тот, что оно, будучи быстрее всего, не позволяет останавливаться делам и, когда движение пришло к концу, не дает ему застаиваться и прекращаться, но всегда разрешает остановку (λύει τέλος), если бы она хотела существиться, и {{перенос|де|лает}}

 

 

{{перенос2|де|лает}} движение беспрерывным и бессмертным. Поэтому-то, мне кажется, добро почтили словом выгоды (λυσιτελοῦν), ибо выгодным (λυσιτελοῦν) назвали движение, разрешающее конец (λύον τὸ τέλος). Ὠφέλιμον же (полезное) — слово иностранное, которым часто пользуется и Омир в форме ὀφέλλειν: это — название увеличения и возрастания.

''Ерм.'' Правда. Но ζημιῶδες (вредное) что же будет?

 

 

''Сокр.'' Что будет ζημιῶδες? Смотри, Ермоген, как я справедливо говорю, полагая, что чрез прибавку и отнятие букв сильно переиначивается смысл имен; так что иногда хоть чуть-чуть переверни имя, — тотчас выйдет противное значение. Таково, например, и слово δέον (вяжущее): я привел его на мысль и вспомнил сейчас, по поводу того, о чем хотел тебе говорить, — что новый наш язык, такой прекрасный, скрывая свой смысл, так перевернул слова τὸδέον и τό ζημιῶδες, что они показывают противное, тогда как древний тем и другим словом выражает именно то, что они значат.

''Сокр.'' И ζυγὸν-το ничего не выражает, между тем как двум (δοεῖν), связанным для везения (ἐς τὴν ἀγωγην), {{перенос|спра|ведливо}}

 

 

{{перенос2|спра|ведливо}} дано имя δυογόν. А теперь ζυγόν. Множество и других имен этого рода.

''Сокр.'' Это, как мне кажется, Ермоген, не очень трудные. Ведь ἡδονὴ (удовольствие) получило это имя, как действие, стремящееся, по-видимому, к полезному (ὄνησιν); а дельта вставлена в него с тою целью, чтобы оно, вместо ἡονῆς, произносилось ἠδονἡ. Α λύπη (скорбь) названо так, кажется, от разложения (διαλύσεως), которому в этом {{перенос|со|стоянии}}

 

{{перенос2|со|стоянии}} подвергается тело. И ἀνιά (печаль) тоже есть препятствие к шествию (ἰέναι). А ἀλγηδὡν (мучение) представляется мне словом иностранным, происшедшим от ἀλγεινὸν (мучительное). Потом, ὀδύνη (грусть) получило это имя, по-видимому, от вхождения (ἐνδύσεως) скорби. А ἀχθηδὡν (тоска), как явно для всякого, есть имя, уподобляющееся тяжелости движения. Теперь χαρὰ<ref>Имя χαρᾶς приложено к разливу души, вероятно оттого, что, по взгляду древних, душа от радости расширяется, а от печали сжимается; эту самую мысль Платон высказал также в Фнлебе (р. 31 А) и Симпосионе (р. 206 D).</ref> (веселье) обязано своим именем, по-видимому, разливу (διαχύσει) и свободе течения (ῥοῆς) души. Τέρψις (увеселение) произведено от τερπνόν (увеселительное); аτερπνὸν (увеселительное) названо по подобию пресмыкающагося (ἕρψεως) в душе дыхания (πνοῇ): по правде произносили его ἔρπνουν, но с течением времени оно перешло в τέρπνον. Что же касается до εὐφροσύνη (радость), то нет нужды говорить, почему она так названа; ибо для всякого явно, что она получила это имя, εὐφροσύνη, от хорошего (εὖ) сдружения (ξομφέρεσθαι) с делами, и это-то справедливо; не смотря однако ж на это, мы называем ее εὐφροσύνη. Не трудно и слово ἐπιθομία (пожелание); ибо явно, что это имя получило свое начало от силы, идущей к сердцу (ἐπὶ τὸν θομόν); а θυμὸς (сердце) ведет свое название от пыла (θύσεως) и горячности души. Но ἱμερος-то (приманка любви) придано особенно влекущему душу потоку (ῥῷ); ибо так как оно сильно течет (ἱέμενος βεῖ), жаждая дел, и таким образом желанием течь могущественно привлекает душу, то от этой всей силы и называется ἵμερος. Ἵμερος называется также и πόθος, означая этим стремление не к настоящему, а к находящемуся где-то и отсутствующему, отчего и наименовано πόθος. Πόθος, когда предмет желания был присущ, называлось ἵμερος; а то же самое ἵμερος, когда предмет в отсутствии, называется πόθος. Ἔρως же (любовь), так как он втекает (ἐςρεῖ) извне, входит чрез глаза, а не {{перенос|состав|ляет}}

 

<!-- 257 -->

 

{{перенос2|состав|ляет}} домашнего потока в том, кто его имеет, по этой причине, от втечения (ἐςρεῖν), в древности назывался ἔςρος; ибо тогда вместо ω мы употребляли<ref>Евстафий (ad Iliad, р. 1001 s. р. 246 Т. III, ed. Lips.) говорит: Ὅτι δὲ τὸ о στοιχεῖον ου ἑγράφετο, κατὰ καὶ τὸ ε ει, δηλοῦσιν οἱ παλαιοί. Καὶ ἡ ἀιτία, ἵνα στοιχειακῶς περισπῶνται καὶ αὐτὰ ὡς μακρά βραχέα γὰρ ὄντα οὐκ εῖχον περισπᾶσθαι. Из этого места и р. 426 ученые заключают, что Кратил написан после XCIV 2 олимп., так как в этом году, под магистратурою Эвклида, ионийские гласные Н и Ω Официально приняты были в алфавит. См. Muret. Varr. Lectt. ΧVΙII, с. 1. Wesseling. ad Petit, leger. Attic. p. 194 et al.</ref> о, а теперь, о заменив ω, стали называть его ἔρως. Не укажешь ли еще чего-нибудь, что должны мы рассмотреть?

''Сокр.'' Потому что хочу кончить. Думаю только разобрать ἀνάγχην (необходимость), которая в связи с прежним, и слово ἑχούσιον (добровольное). Ἑχούσιον есть уступающее, не противоборствующее, однако ж, как говорю, уступающее тому, что идет (εἶχον τῷ ἰόντι): этим именем выражается уступка по желанию. А ἀναγχαῖον (необходимое) и ἀντίτοπον (противоборствующее), как происходящее против воли,

 

 

есть то, что относится к погрешности и невежеству; это слово принаровлено к шествию по ущельям (κατὰ τὰ ἄγκη), где препятствия, скалы и поросты задерживают движение. Оттого-то, может быть, и вышло ἀναγκαῖον, что движение уподоблено шествию по ущельям (διὰ τοῦ ἄγκους). Но пока будет у нас сила, не оставим ее праздною; не оставляй и ты, а спрашивай.

 

 

''Ерм.'' Конечно.

 

<!-- 259 -->

 

''Сокр.'' Мы сейчас вывели одно, на чем основываясь, можем, кажется, отвечать дельно.

''Сокр.'' Так не стихии ли и те имена, о которых ты теперь спрашиваешь, и не должно ли уже каким-нибудь иным

 

 

способом исследовать их правильность, в чем она состоит?

 

 

''Сокр.'' И вот если бы, думаю, захотели мы выразить верхнее и легкое, то, подражая самой природе вещи, {{перенос|под|няли}}

 

<!-- 261 -->

 

{{перенос2|под|няли}} бы руку к небу; а когда бы нижнее и тяжелое, — к земле. Равным образом, желая означить бегущего коня, или иное животное, мы уподобляем им, знаешь, свое тело и его положения.

''Сокр.'' Во первых, мне кажется, — не такое, как если бы мы подражали вещам — как подражаем музыкой, d. хотя бы в то же время подражали им и голосом; во вторых, и не такое, чтобы подражать тому же, чему подражает музыка, не означая подражаемого именем. Я говорю вот что: каждой вещи приличен свой голос и образ, а многим и цвет.

 

 

''Ерм.'' Конечно.

 

 

''Сокр.'' Вероятно. Но какой возможен способ различения их, чтобы подражателю начать подражание? Так как подражают сущности обыкновенно слогами и {{перенос|бук|вами}}

 

<!-- 263 -->

 

{{перенос2|бук|вами}}, то не всего ли правильнее сперва различать стихии, подобно тем, которые, приступая к ритмам, сперва различают силы стихий, потом силы слогов, и таким образом переходят уже своим исследованием к ритмам, — прежде же не переходят?

''Сокр.'' Не так ли и мы должны сперва различить гласные, а потом и другие, по видам их, то есть согласные и безгласные: ведь так говорят люди, в этом отношении сильные. За тем опять, которые буквы не гласные, хотя впрочем и не безгласные? Да и между самыми гласными сколько есть разных видов! И когда мы хорошо разберем все это, надобно будет снова взять имена и смотреть, есть ли что такое, к чему все они относятся, как стихии, из которых можно узнавать вещи, и есть ли у них виды таким же образом, как в стихиях. Хорошо рассмотревши все это, надобно уметь каждое имя приложить по подобию, — нужно ли будет одной вещи приписать одно, или с одним смешать многие, — как делают живописцы, которые, стараясь о сходстве, употребляют то одну пурпуровую краску, то какое-нибудь иное снадобье, а иногда смешивают многие цвета, когда, например, приготовляют цвет человеческого тела, или что другое в этом роде, так как всякое изображение требует, думаю, особого состава. Подобно этому будем и мы применять стихии к вещам, и, то одну соединяя с одной, где покажется это нужным, то взявши многие, станем образовать так называемые слоги, а потом опять устанавливать соединение слогов, из чего составятся<ref>Из чего составятся имена и глаголы, ἐξ ὦν τά τε ὀνὀματα καὶ ῥήματα συντίθενται. Здесь, не смотря на подлежащие среднего рода, глагол стоит во множественном числе. Гейндорфу до того не нравится это, что он советует множественное число переменить в единственное. Но есть много причин, почему аттики имена среднего рода соединяли иногда с множественным числом. Примеры таких соединений собраны Астом, Ad legg. р. 46,1, р.</ref> имена

 

 

и глаголы; из имен же и глаголов наконец разовьем уже что-нибудь большое, прекрасное и целое, — разовьем, как там, например, животное — живописью, так здесь речь — именословием, или риторикою, или какое оно ни будь, это искусство. Или, лучше сказать, будем делать это не мы, — я увлекся словом; имена, как сложены они, сложили их так древние: нам же надобно, если только положим исследовать все это научно, так различив их, рассматривать с той стороны, — правильно ли приложены первые и последние, или нет; а соединять их иначе — как бы не было худо и неметодично, любезный Ермоген.

 

<ref>634 E, Ad Rempubl. р. 386; Поппом,Prolegg. ad Thucydid. 1, р. 97 А, Ad Xenoph. Anabas. I, 2, 23 et al. рассмотревши эти примеры внимательно, всякий заметит, что множественным числом означается или множество частей, или какое-нибудь подразумеваемое имя мужеского рода, имеющее то же значение с именем среднего рода. Последний случай особенно возможен при означении животных. А Бернарди (Syntax. р. 418) полагает, что аттики в ежедневном разговоре после имен среднего рода употребляли глагол во множественном числе, водясь просто правилом вежливости.</ref>

<!-- 265 -->

 

коже это необходимо. Для нас нет ничего лучше, как отнести к чему-нибудь истинность первых имен, подражая сочинителям трагедий, которые, когда в чем недоумевают, тотчас бегут к машинам, чтобы поднять богов: так отделаемся и мы, если скажем, что первые имена наложены богами, и оттого они правильны. Не будет ли и для нас это сильнейшим из оснований? Или — то, что мы приняли их от каких-нибудь варваров, так как варвары древнее нас? Или со стороны древности нельзя рассматривать их и как варварские? Потому что все они легко могли быть отклонительными уловками того, кто не хотел давать отчета в первых именах, правильно ли они наложены. Между тем, кто каким-нибудь образом не узнал правильности первых имен, тому нельзя знать правильность и последних; потому что эти необходимо объясняются теми, о которых он ничего не знает. Стало быть, явно, что называющий себя искусником в отношении этих, должен иметь готовность особенно и яснейшим образом показать свое искусство относительно к именам первым, а не то — быть уверенным, что о последних-то он будет только пустословить. Или тебе калюется иначе?

''Сокр.'' Во первых, буква ρ (р) представляется мне как бы орудием всякого движения; но мы и не сказали, откуда происходит это имя — κίνησις (движение). Впрочем явно, что им означается ἴεσις (шествие), ибо в древности мы употребляли не η, а ε. Начало же его от κίειν; а κίειν имя иностранное, и значит идти. И так, кто открыл бы соответственное нашему языку древнее его наименование, тот стал

 

 

бы правильно называть его ἵεσις. А теперь от иностранного κίειν, от замены в нем гласной итою (η) и от внесения в него ν оно названо κίνησις, хотя следовало бы произносить κιείνησις, или ἵεσις. Но στᾶσις (стояние) означает отрицание τοῦ ἰέναι (шествия) и для красоты названо στάσις. — Так стихия ρ, как говорю, есть, кажется, прекрасное орудие движения в устах устанавливателя имен, желающего выразить движущееся (φορά), — и он в самом деле часто пользуется этим орудием для сказанной цели: буква ρ есть явное подражание движению, во первых, уже в глаголе ῥεῖν (течь) и в слове ῥοή (течение), потом в слове τρόμος (трепет), далее в имени τραχύς (страшный), а сверх сего и в таких глаголах, каковы κρούειν (ударять), θραῦειν (ломать), ἐρείκειν (раскалывать), θρύπτειν (тереть), κερματίζειν (раздроблять), ῥυμβεῖν (вертеть); все это выражается по большей части буквою ρ. Ведь налагатель имен видел, думаю, что язык, произнося ее, не бывает неподвижен, но сотрясается; потому-то, представляется мне, и пользовался ею для этого. А и опять употреблял он для выражения всего тонкого, что особенно идет чрез все; потому-то ἰέναι (идти) и ἴεσθαι (поспешать) выговаривает чрез ι; тогда как чрез φ, ψ, σ и ζ, имеющие характер букв дышащих, подражает всему такому, и в именах говорит, например: ψοχρόν (холодное), ζέον (кипящее), σείεσθαι (сотрясаться) и вообще σεισμός (сотрясение). Отсюда наименователь, подражая чему-нибудь дующему, везде в таких случаях вносит в речь большею частью такие, по-видимому, и буквы. Буквы же: δ, выражающая сжатие языка, и τ — твердость его, каждая, имеют, думал он, силу подражать вязанию (δεσμὸς) и стоянию (στάσις). Или опять, состояние падения (ὀλισθάνειν) языка замечая в букве λ, по подобию характеризовал он ею τὰ λεῖα (легкое), самый глагол ὀλισθάνειν, также слова: λιπαρόν (тучное), κολλῶδες (клейкое), и все такие. А сила буквы γ противодействует падению языка, и отсюда, по подражанию, вышли слова: τὸ γλισχρόν (скользкое), γλοκύ (сладкое),

 

<!-- 267 -->

 

γλοιῶδες (вязкое). Заметив опять, что буква ѵ издает звук внутри, и буквами выражая вещи, наименователь обозначал ею внутреннее, сокрытое. Равным образом α придавал он большому (μεγάλω), а η — длинному (μήκει), так как это буквы долгие. А требуя знака для выражения круглоты (γογγύλον), он большею частью вносил в имя букву о. Так, кажется, поступал налагатель имен, образуя знаки и имена для каждой вещи по буквам и слогам, а из этих уже подражательно составляя и прочее, им соответствующее. И вот что, Ермоген, по моему мнению, означается правильностью имен, если не иное что-нибудь говорит об этом Кратил.

''Ерм.'' Мне-то, клянусь Зевсом, не кажется. Но я нахожу весьма хорошими вот эти слова Исиода: кто к малому прибавит хоть немногое, — дело подвинется<ref>См. Орр. et DD. 359: εἰ γὰρ κεν καὶ σμικρὸν ἐπὶ σμικρὸν καταθεῖο, καὶ θαμὰ τοῦτ’ ἔρδοις, τάχα κεν μέγα καὶ τὸ γένοιτο.</ref>. Поэтому, если малое нечто ты в состоянии сделать большим, не отказывайся от труда, но облагодетельствуй и этого Сократа и, по справедливости, меня.

 

 

''Сокр.'' Да ведь и сам-то я, Кратил, ничего не утверждал, о чем говорил, а рассматривал дело с Ермогеном, как мне представлялось; так и поэтому-то смело говори, если знаешь что лучшее, в той мысли, что слова твои будут приняты. Ведь я и не удивился бы, когда бы ты мог говорить что-нибудь лучшее; потому что, кажется, и сам исследовал это, и учился у других. Так если думаешь сказать нечто лучшее, относительно правильности имен, то по этому вопросу запиши и меня в число твоих учеников.

 

 

''Сокр.'' Ах, добрый Кратил! я и сам давно дивлюсь своей мудрости и не верю ей. Поэтому, кажется, надобно исследовать, говорю ли я что. Ведь быть обманываемым самому от себя всего хуже; потому что если обманщик ни на шаг не отступает, но всегда присущ, то как это ужасно! Так видно, надобно чаще оглядываться на то, что сказано было прежде, и стараться, по словам того поэта<ref>Того же поэта Iliad. α' 341, γ' 109. Cicer. Epist. famil. XIII, 15.</ref>, смотреть взад и вперед. Вот и теперь мы видим, что у нас сказано. Правильность {{перенос|име|ни}}

 

<!-- 269 -->

 

{{перенос2|име|ни}}, говоришь, состоит в том, что оно показывает, какова самая вещь. Достаточно ли, скажем, это положение?

''Сокр.'' Что же? Этому Ермогену (Ἑρμογένει), как мы недавно говорили, и не приложено, значит, такое имя, если оно не сближает его с родом Ермия (ἑρμοῦ γένεσις), или хотя и приложено, да только неправильно?

 

 

''Крат.'' И не приложено, мне кажется, Сократ, а только представляется приложенным: это имя другого, которого именем выражается самая природа<ref>Не природа проявляет имя, а имя — природу. Поэтому справедливо выразил мысль Фицин: cui natura inest, quae nomine continetur.</ref>.

 

 

''Сокр.'' А ну-ка не переменимся ли, Кратил: не полагаешь

 

<!-- 271 -->

 

ли ты, что иное дело имя, и иное — то, чему принадлежит имя?

''Сокр.'' И так, чтобы нам не сражаться словами, тебе и мне, так как мы друзья, — прими то, что я говорю. Ведь такое-то распределение в обоих подражаниях, друг мой, в изображениях и именах, называю я правильным, и в именах не только правильным, но и истинным;

 

 

другое же, которым приписывается и усвояется вещи не подобное, называю неправильным, а когда это в именах, то и ложным.

 

 

''Крат.'' Так; ты, мне кажется, хорошо судишь.

 

<!-- 273 -->

 

''Сокр.'' Если первые имена мы уподобим опять начертаниям живописи, то, как в живописные изображения, можно вносить в них все приличные им цвета и формы, и не все, но некоторые оставлять, а другие прибавлять, в большем или меньшем количестве. Или нельзя?

''Крат.'' Так. Но видишь, Сократ, — когда эти буквы, α, β, и каждую из стихий мы будем грамматически придавать именам, когда станем что-нибудь отнимать, присоединять, или перестанавливать, — имя хотя и напишется, однако ж неправильно, как будто бы оно вовсе не было написано, даже выйдет прямо другое, если подвергнется таким переменам.

 

 

''Сокр.'' Чтобы, рассматривая дело так, не рассматривать нам худо, Кратил!

 

 

''Сокр.'' Смешные вещи, Кратил, происходили бы от имен для тех, по отношению к которым эти имена суть имена, если бы все они во всем были похожи на самые предметы. Тогда каждый предмет был бы двойным, и ни о чем нельзя было бы сказать, что тут самый предмет, и что его имя.

 

<!-- 275 -->

 

''Крат.'' Правда.

''Сокр.'' Стало быть, хорошо приложенное бывает приложено так, а что нехорошо приложилось, то, может быть, состоит большею частью из приличных и подобных букв,

 

 

если это будет изображение, но имеет и нечто не приличное, отчего имя выйдет не хорошим и нехорошо составленным. Так ли скажем, или иначе?

 

 

''Сокр.'' Ты хорошо говоришь. Поэтому, если имя будет подобно вещи, то по природе необходимо, чтобы вещам подобны были стихии, из которых кто либо захочет слагать первые имена. Я говорю так: составил ли бы когда кто-нибудь, как мы сейчас рассуждали, живописное изображение, похожее на какую либо вещь, если бы материалов, из которых составляются живописные изображения, природа не представляла подобными вещам, служащим

 

<!-- 277 -->

 

предметами подражания для живописи? Или это невозможно?

''Крат.'' Может быть, она внесена неправильно, Сократ.

 

 

Как недавно, разговаривая с Ермогеном, ты отнимал и прибавлял буквы, где следовало, и мне казалось это правильным, — так, может быть, и теперь вместо λ надобно говорить ρ.

 

 

''Сокр.'' Но заявление-то — посредством неподобного тому, что, произнося, я думаю, — если только λ не подобна понимаемой тобою жесткости (σκληρύτητι). Если же так, то что иное значит это, как не соглашение твое с самим собою, и правильность имени основывается у тебя на условии, поколику для выражения-то назначаются и подобные и неподобные буквы, по случайному обыкновению и условию. А как обыкновение есть всего менее условие, то не хорошо было бы сказать, что подобие есть заявление; скажем, — обыкновение; потому что оно заявляет, как видно, подобным и неподобным. Сошедшись же в этом, Кратил, — ибо твое молчание я буду принимать за согласие, — необходимо нам, для заявления своих мыслей словом, привнести и условие и обыкновение. Ведь если захочешь ты, любезнейший, обрат титься к числу, то откуда думаешь взять имена и приложить, как подобные, к каждому из чисел, пока не дашь

 

<!-- 279 -->

 

сколько-нибудь своего согласия, что и условие имеет силу относительно правильности имен? Так мне хотя и самому нравится, что имена, по возможности, подобны вещам, но чтобы это взыскивание подобия, как говорит Ермоген<ref>См. р. 414, где он сказал: καὶ μάλα γε γλίσχρως. А это старание Кратила все приводить к подобию ловко названо было ὀλχή.</ref>, не было в самом деле слишком привязчиво, необходимо сверх того, для правильности имен, пользоваться и этим грубым способом, — условием. Впрочем, по возможности, была бы речь прекраснейшею, когда бы или вся она, или большею частью выражалась именами подобными, то есть приличными; противное же тому делало бы негоднейшею. После этого, отвечай мне еще вот на что: какую силу имеют у нас имена, и что делают они, D. скажем, хорошего?

''Сокр.'' Этот самый способ не есть ли и изыскание вещей, и изыскавший имена не изыскал ли и то, чему они принадлежат? Или искать и находить — должен быть другой способ, а учиться — этот?

 

 

''Крат.'' Всего вернее то, что искать и находить — тот же способ, этот самый.

 

 

''Сокр.'' Но эта-то защита, добрый Кратил, ничего не значит. Ведь если установитель имен ошибся вначале, то не удивительно, что принужден был ошибаться и потом, и поставлялся в необходимость согласоваться с самим собою, — подобно тому, как у начертывателя геометрических фигур, когда допущена первая малая и незаметная неправильность, прочее, сколь бы ни было многосложно, приходит уже во взаимное согласие. Так начало всякой вещи каждый человек должен много обдумывать и рассматривать, правильно ли оно полагается, или неправильно. Когда же начало достаточно испытано, — прочее явно будет за ним следовать. Я даже и не удивился бы, если бы имена согласовались одни с другими. Присмотримся-ка

 

<!-- 281 -->

 

опять к тому, о чем рассуждали прежде. Имена, говорим мы, означают у нас сущность идущего, движущегося, текущего. Иное ли что выражают они, по твоему мнению?

''Сокр.'' Так что же, Кратил? Будем ли считать имена

 

 

будто подаваемые голоса, и в этом поставим их правильность? то есть, в каком значении имен окажется больше, те имена будут и верны?

 

 

''Сокр.'' Так каким образом они, эти законодатели установления имен, могли бы знать вещи, прежде чем приложили хоть одно имя и уразумели его, если только изучать вещи возможно не иначе, как из имен?

 

<!-- 283 -->

 

''Крат.'' Я думаю, весьма справедливо говорят об этом, Сократ, что приложение первых имен к вещам относится к какой-то высшей силе, нежели человеческая, дабы они были необходимо правильны.

''Сокр.'' Смотри же, ради Зевса: не соглашались ли мы много раз, что имена, хорошо приложенные, подходят к тому, чего они имена, и бывают изображениями вещей?

 

 

''Крат.'' Да.

 

 

''Сокр.'' рассмотрим же это самое, — не то, что известное

 

<!-- 285 -->

 

лицо прекрасно, иди нечто такое, — все это, по-видимому, течет, — а самое, скажем, прекрасное: не таково ли оно всегда, каково есть?

''Сокр.'' Там, по справедливости, нельзя указать и на знание, Кратил, где все вещи изменяются и ничто не стоит. Ведь если это самое знание есть знание того, что не изменяется, то знание всегда пребывает и всегда есть знание: а когда изменяется и самый вид знания, то, как скоро В. вид знания изменяется в иной, знания уже нет, и где всегда происходит изменяемость, там никогда не бывает знания; а отсюда следует, что там не бывает ни познаваемого, ни имеющего быть познанным. Если же, напротив, всегда есть познающее, то есть и познаваемое, есть и прекрасное, есть и доброе, есть и бытие каждой отдельной

 

 

вещи; и это уже не походит на то, что мы недавно говорили, — на течение и движение. Этим ли образом все существует, или тем, о котором говорят последователи Гераклита и многие другие, — решить, может быть, не легко: не слишком умному человеку свойственно, пускаясь в имена, занимать ими себя и свою душу, веря им и их установителям, — утверждать, будто что-то знаешь; а между тем произносить суд против себя и вещей, — что ни в чем нет ничего здравого, но что все течет, будто скудель, — что все вещи, точно будто люди, страдающие расстройством желудка, подвержены разным течениям и излияниям. Может быть, это и в самом деле так, Кратил, а может быть и нет. Так тебе надобно мужественно и хорошо исследовать, а не вдруг принимать, — ведь ты еще молод, в цветущем возрасте; когда же исследуешь и найдешь, сообщишь и мне.

 

 

''Крат.'' Так и будет, Сократ; но постарайся и ты подумать еще об этом.