Клитофон (Платон; Карпов): различия между версиями

<center>СОКРАТ И КЛИТОФОН.</center>

 

 

Один человек недавно рассказывал вам, что Клитофон, сын Аристонима, разговаривая с Лизиасом, порицал собеседования Сократовы и превозносил похвалами обращение Тразимахово<ref>Эти первые строки Клитофона походят более на надписание, или на схолию, показывающую повод, по которому происходил разговор между Клитофономи Сократом. Здесь между начальною заметкой и самым текстом нет никакой связи, и заметка эта о Сократе и Клитофоне говорит в третьем лице, чего Шатов в своих сочинениях никогда не де-</ref>.

''Сокр.'' Но ведь стыдно было бы мне не допустить твоего рассказа, когда ты расположен к моей пользе; ибо узнав,

 

что во мне хуже и что лучше, одно буду я развивать и преследовать, а другого всеми силами избегать

 

<ref>1) Всеми силами избегать, φεύξομαι κατὰ κράτος, — выражение, часто встречающееся у Омира и древних греческих трагиков; но невидно, чтобы употреблял его в своих сочинениях Платон, если исключим диалог под именем Димодоха, в котором оно есть, но который относится также к сочинениям подложным.</ref>

<!-- 458 -->

 

зло избрал бы кто-нибудь по доброй воде? Изберет, скажете, тот, кто побеждается удовольствием: но и это есть ли дело невольное, когда побеждать зависит от нашей води? Итак, выходит, что несправедливость всячески бывает поступком невольным, и что на это, как частно всякий человек, так и публично — все города, должны обращать больше внимания, чем сколько обращается теперь. Так вот, Сократ, сколь ни часто слышу я такие твои речи, всегда восхищаюсь и хвалю тебя с восторгом. Хвалю я и твой вывод из этого, что люди, имеющие попечение о телах и не радеющие о душе, делают не иное что, как не радеют о начальственном и пекутся о подвластном. Хвалю и те твои слова, что чем кто не умеет пользоваться, пользование тем лучше ему оставить: кто, например, не умеет употреблять ни глаз, ни ушей, ни всего тела, тому лучше совсем не слышать, не видеть и не пользоваться телом, чем пользоваться как-нибудь. Да то же надлежит сказать и об искусстве. Кто, например, не умеет пользоваться собственною лирою, тот, очевидно, не умеет — и лирою соседа; а кто не умеет пользоваться лирою других, тот не умеет — и своею; таким же образом, не сумеет он пользоваться и другим инструментом, или какою-нибудь вещью. Прекрасно и оканчивается у тебя эта речь, что кто не умеет пользоваться душою, тому лучше дать душе покой я не жить, чем жить, действуя по произволу; а кому жить велит необходимость, тому лучше проводить жизнь в рабстве, чем на свободе: пусть он кормило своей мысли, будто корабля, передаст иному, знающему науку править людьми, — ту науку, которую ты, Сократ, называл политикою, разумея под нею судебном и справедливость. Этим твоим словам и другим подобным, каковых было множество и которые высказаны прекрасно, что, например, добродетель изучима и что о ней надобно стараться больше всего, — этим твоим словам я никогда почти и прежде не противоречил, и, думаю, не буду противоречить после; потому что почитаю их {{перенос|убедительны|ми}}

 

 

{{перенос2|убедительны|ми}} и весьма полезными, так что они будто пробуждают нас от сна. Потом я приложил старание услышать, что следовало за этим, и сперва не тебя, Сократ, спрашивал ö том, а сверстников своих и соревнователей, — твоих друзей, или как иначе сказать о них, относительно к тебе; притон из этих спрашивал особенно тех, которые слывут у тебя первыми, стараясь разузнать, что говорено было после сего, и подражая тебе, держал к ним такую речь: Почтеннейшие! как же теперь разуметь слышимые нами увещания Сократа к добродетели? Только ли всего требуется тут, и идти далее в этом деле нельзя, чтобы овладеть им окончательно, но во всю жизнь считать своею обязанностью — убеждать еще не получивших убеждения, и чтобы последние в свою очередь убеждали других? Или, согласившись, что это самое должен делать человек, следует нам спросить Сократа и друг друга<ref>Спросить Сократа''и друг''друга, τονΣωκράτην καὶ ἀλλήλους ἐπανερωτᾶν. Эта фраза представляется нам вовсе не платоновскою. Платон соединяет собственные имена нередко с каким-нибудь местоимением, но никогда не поставляет пред ними члена, если не требуется особенного указания на лицо, или когда член принимается не вместо местоимения указательного.</ref>, что же из этого? каким образом, скажем, начать нам учение о справедливости? Пусть бы кто-нибудь, видя, что мы, будто дети, и не подозреваем, что есть какая-то гимнастика и медицина, увещевал нас иметь попечение о теле, да еще и укорял, говоря, что стыдно нам всячески заботиться о пшенице, ячмене, садовых растениях и о всем, над чем трудимся и что приобретаем для тела, — а относительно того самого не отыскиваем никакого искусства или способа, как бы вышло наилучшим наше тело, хотя такое искусство и есть. Мы, конечно, спросили бы тогда своего увещателя: скажешь ли ты нам, какие это искусства? А он, может быть, отвечал бы: гимнастика и медицина. Спросим же мы и теперь: в чем состоит искусство о добродетели души? и пусть Сократ отвечает. — Тут казавшийся иг них самым сильным взялся отвечать на это и

 

 

сказал мне: искусство, о котором ты слышишь от Сократа, есть не иное, как справедливость. — А я возразил: не имя мне нужно, а вот что: Медицина, вероятно, называется каким-нибудь искусством; а она совершает два дела<ref>Совершает два дела, διττὰ τὰ ἀποτελούμενα: выражение неплатоновское в вообще неточное, хотя оно было в употреблении, особенно во времена позднейшие.</ref>: во-первых, кроме наличных врачей, всегда приготовляет других; во-вторых, восстановляет здоровье. Но одно из этих дед есть еще не искусство, а только способ научить и научиться искусству, называемому восстановлением здоровья. То же самое и в занятии домостроительном: одно — дом, другое — домостроительство; то — дело, а это — наука. Подобной должно быть и в справедливости: одно пусть делает справедливыми, как там — художниками, а другое — то, что может делать нам справедливый. Скажи же мне, как назвать это последнее? — Собеседник мой, помнится, отвечал, что это есть полезное, другой, — что это должное, третий, — что это выгодное, четвертый, — что это прибыльное. — А я опять сказал: ведь и там — в других искусствах те же имена, то есть, делать правильно — значит делать прибыльное, полезное и иное тому подобное; но к чему все это клонится? Каждое искусство выскажет свое собственное дело, как например, строительное объявит своим делом — хорошо, красиво, по надлежащему приготовлять деревянные вещи, что самое еще не составляют искусства. Пусть же подобно этому сказано будет и о деле справедливости. — Тогда наконец, Сократ, кто-то из твоих друзей, говоривший, по-видимому, с самоуверенностью, отвечал мне, что особенное дело справедливости, не относящееся ни к какому иному искусству, есть — установлять в городах дружбу. Этот, по поводу делаемых ему вопросов, полагал, что дружба есть добро и никогда не бывает злом. Но как скоро спросили его о дружеских отношениях детей и зверей, означаемых у нас тоже именем дружбы, — он не хотел признать этого дружбою, ибо {{перенос|прихо|дилось}}

 

{{перенос2|прихо|дилось}} ему согласиться, что те отношения больше вредоносны, чем добры. Итак, избегая сделанного возражения, он в такой дружбе не видел дружбы и говорил, что те лгут, которые так называют ее: напротив, существенно и поистине дружба, очевидно, есть единомыслие. Потом, на вопрос о единомыслии, — согласие ли в мнениях, или знание разумеется под ним, — согласие мнений он унизил; ибо у людей, по необходимости, бывает много таких согласных мнений, которые вредоносны тогда как дружбу признавал он во всяком случае добром и делом справедливости, и потому говорил, что с единомыслием тожественно знание, а не мнение. Когда же мы в своем недоумении дошли до этого, — присутствовавшие казались способными сделать ему возражение и говорили, что его слово возвратилось к прежнему положению: ведь и медицина, замечали они, и все искусства суть некоторое единомыслие относительно к тому, о чем они рассуждают; стало быть, все еще неизвестно, к чему стремится рассматриваемая тобою справедливость, или единомыслие, и невидно, в чем состоит ее дело. После всех, Сократ, спрашивал я и тебя самого, и ты сказал мне, что в. дело справедливости вредить врагам, а друзьям делать добро. Но впоследствии оказалось, что вредить-то — справедливый никому не вредит, ибо делает все на пользу всем. И этого домогался я от тебя не раз и не два, но настойчиво докучал тебе в течение долгого времени — с той мыслью, что хотя ты и прекрасно делаешь, увещевая людей стараться о добродетели, но тут одно из двух: — либо это только и можешь ты, а далее ничего, — что уместно в отношении ко всякому другому искусству, как например, и не будучи кормчим, можно усердно хвалить кораблевождение, для людей весьма важное; — то же касательно других искусств, то же вменит тебе иной и касательно справедливости, полагая, что сколь ни прекрасно превозносишь ты справедливость, это еще не делает тебя знатоком ее, и такое мнение, однако ж, не мое, — так тут одно из двух: или ты не знаешь {{перенос|справед|ливости}}

 

 

{{перенос2|справед|ливости}}, или не хочешь сообщить мне о ней. Поэтому с своим недоумением я пойду, думаю, и к Тразимаху, и всюду, куда могу, пока не захочешь ты прекратить эти обращаемые ко мне увещания. Если бы, например, тебе вздумалось убеждать меня относительно гимнастики, что не должно пренебрегать телом; то в заключение увещательной своей речи ты сказал бы, каково по природе мое тело и в каком ухаживании оно нуждается. Пусть то же будет и теперь. Положим, Клитофонсогласен, что смешно об ином иметь попечение, а о душе, ради которой предпринимаются нами все прочие труды, не радеть; положим, то же говорю я и о другом, что за тем следовало и что сейчас было мною изложено: так вот убедительно прошу тебя отнюдь не делать так, чтобы я, как теперь, за одно хвалил тебя пред Лизиасон, или пред кем бы то ни было, а за другое порицал. Ведь я буду говорить, Сократ, что для человека, неубежденного тобою, ты дороже всего; а кто почти уже убежден, тому ты полагаешь препятствие для усовершения себя в добродетели и для достижения счастья.