Филеб (Платон; Карпов): различия между версиями

 

<section begin="ref"/>неподобную другой вещи, ведь и в самом деле следует называть ἑτέρῳ ὀνόματι, между тем как Сократ укоряет за это Протарха. Поэтому Grou пред προςαγορεὔεις поставляет οὐ — частицу отрицательную; Гейндорф (Specim. Crit. р. 20), вместо ἑτέρω, советует писать ἑνί γέ τῳ, т. е. одним каким-нибудь именем; другие стараются поправить дело иначе. Но мне кажется, тут нет никакой надобности в поправке. Сократ говорит так: «это различие удовольствий повредит нашему рассуждению тем, что явления, взаимно непохожия и противные, ты называешь иным именем, чем каким следовало, чем какое соответствует несходству их; потому что всем им даешь общее имя благ.Так как из удовольствий одни хороши, а другие нехороши, то явно, что все их нельзя назвать добрыми; потому что это прямо противоречит логическому мышлению».<section end="ref"/>

<!-- 54 -->

¥

 

<section begin="ref"/>{{перенос2|це|лей}} эристических, — и тут уже не щадят никого и ничего. Это-то обличение молодости вызвало иронию Протарха. Впрочем, такой оборот речи встречается и в других местах сочинений Платона. Phaedr. р. 236 О; De Rep. I, р. 327 С. Подобное место и у Горация (Serm. 1, 4): Cui si concedere nolis, multa — veniat manus, auxilio quae sit mihi, nam multo plures sumus.<section end="ref"/>

<!-- 60 -->

¥

 

<section begin="ref"/>καὶ τῶν ἕν ἐκείνων ἕκαστον: Фраза, очевидно, поврежденная, и филологи стараются восстановить ее различным образом. Более правдоподобным кажется мне исправление ее, делаемое. Штальбомом, который полагает, что эту фразу надобно читать: καὶ τῶν ἐν ἐκείνω ἕκαστον.<section end="ref"/>

<!-- 62 -->

¥

 

<section begin="ref"/>то есть композицией разных звуков; потому что гармония у греков была не просто всякое сочетание низких и высоких звуков, как говорит Бекк (De metris Pindari р. 203, vol. 1 edit. Part. И), но заключала в себе разные роды модуляций и мотивов, к которым подбираемы были звуки. Отсюда происходила гармония дорийская, Фригийская, лидийская и друг. Ptolem. Harm. II, 6. Cicer. Tuscul. 1, 18: Harmoniam ex intervallis sonorum nosse possumus; quorum varia compositio etiam harmonias efficit plures.<section end="ref"/>

<!-- 64 -->

¥

 

<section begin="ref"/>отпускать его домой. Соображая это «если хочешь», он говорит: «стало быть мне не должно ожидать ничего страшного», — а потому местоимение мне поставляет с членом — τὸν ἐμέ, указывая этим на себя тогдашнего, когда ему грозили. Об употреблении личных местоимений с членом см. Dionys. Thrax, ар. Valckenar. ad Ammon. р. 201; А р о 11 о n. De pronom. р. 275·, De syntax. 1, 28, p. 65 edit. Sylburg.<section end="ref"/>

<!-- 69 -->

¥

 

<section begin="ref"/>{{перенос2|по|нимается}}, как результат ограничения беспредельного пределом; а в таком случае вещь на языке философском иесть τὸ γενόμενον, или Сытное.<section end="ref"/>

<!-- 80 -->

¥

 

<section begin="ref"/>divina, cum nullo alio nisi cum ipso deo comparari potest. De senect. c. 21. audiebam Pythagorum Pythagoreosque — nunquam dubitasse, quin ex universa mente divina delibatos animos haberemus. В этом именно смысле излагает свое учение и сам Сократ у Ксенофонта (Memor. 1, 4, 8): «Ты думаешь, что в тебе есть нечто разумное, а вне тебя нигде нет разума? Между тем знаешь, что тогда как земли много, в твоем теле — малая ее часть; тогда как жидкости много, у тебя ее немного; тогда как все велико, неделимое твое мало, и тело у тебя устроено из взятых от него частей. Одного ли только ума нет нигде, и ты будто случайно как-нибудь схватил его? Тебе кажется, что эта неизмеримая величина, это бесконечное множество, получило такую стройность от какого-то неразумия?» — Там же (IV, 3, 14): ἀλλὰ μὴν καὶ, ἀνθρώπου γε ψυχὴ, ἥ, ἐίπερ τι καὶ ἄλλο τῶν ἀνθρωπίνων, τοῦ θείου μετέχει, ὅτι μὲν βασιλέυει ἐν ἡμῖν, φανερόν, ὁρἄται δὲ οὐδ’ αὐτἡ.<section end="ref"/>

<!-- 89 -->

¥

 

<section begin="ref"/>вещь, которой не имеем и которою хотим восполниться. Поэтому мы желаем чего-то противного тому, чем впечатлены. А так как нам и чувствовать нельзя ничего, что не сделало на нас впечатления, и вспомнить невозможно ни о чем, чего никогда не чувствовали: то явно, что душа к мысли о восполнении приводится памятью, и что самое желание возбуждается не в теле, а в душе.<section end="ref"/>

<!-- 100 -->

¥

 

<section begin="ref"/>виду эти слови своих собеседников, Сократ теперь шутливо замечает им, что все, им сказанное, вызвано было их вопросами, и что решение этих вопросов они тогда одобрили, а теперь длинные те рассуждения бросают в сторону, как будто бы они к делу не относятся.<section end="ref"/>

<!-- 104 -->

¥

 

<section begin="ref"/>объяснить природу чувства комического. Из множества свойственных человеку слабостей, немаловажна слабость незнания себя. По незнание себя бывает троякое, — по числу трех благ, к которым люди обыкновенно стремятся: т. е., незнание по отношению к богатству, телесной красоте и душевной добродетели или мудрости; ибо человек, ослепленный ложным о себе понятием, почитает себя или богаче, или красивее, или умнее, чем каков он на самом деле; и это есть одно из величайших зол. Кроме сего, для уразумения того смеющегося злорадства, надобно еще людей, водящихся ложными о себе понятиями, различать в двух отношениях: одни при этом бывают сильны и могущественны, а другие только горды, на самом же деле слабы, бессильны. Посему эти смешны, а те — жестоки и, по незнанию себя, соединенному с могуществом, бесстыдны. Ведь смешны в самом деле люди; если они гордятся своими благами и, в то же время, подвергаясь насмешкам, по слабости и невежеству не могут отмстить за себя; а которые надмеваются высоким о себе понятием и вместе могущественны, так что могут вредить другим, тех мы называем жестокими и бесстыдными. Отсюда видно, каким образом в комедии бывает смешение приятных и неприятных чувствований. Злорадство есть несправедливая радость о зле тех, которым мы должны желать добра. Стало быть, злорадствуя другим, мы смеемся над человеческим невежеством, которым ослепленные люди ложно судят о своих благах, и в этом находим удовольствие. Но так как злорадствующий другому носит в своем сердце скорбь, то не может быть, чтобы в то же время, когда от смешного чувствуется удовольствие, он вместе с тем не чувствовал и скорби. — Таково изложенное здесь содержание Платонова учения о комическом удовольствии. Но оно, кажется, могло бы быть яснее изложено применительно к вышепоказанному происхождению удовольствия в чесотке. Злорадство есть внутреннее воспаление души: комедия есть чесание, вызывающее это воспаление наружу; а такой вызов внутреннего зла наружу сопровождается удовольствием.<section end="ref"/>

<!-- 127 -->

¥

 

<section begin="ref"/>В этом значении нередко употребляется и латинское veritas. См. Gronovii Observatt. IV, 7·, Spalding. ad Quint. ИП, p. 593.<section end="ref"/>

<!-- 129 -->

¥

 

<section begin="ref"/>быть принимаемо иначе, как за нечто простейшее и потому начальное. То περιφερές у Пифагора и Платона отличалось достоинством высочайшего совершенства. Diog. Laert. Vifc. Pythag. 19, 35; Plat. Tim. p. 33 B. Τὰ ἐπίπεδα καὶ στερεά, — например, квадраты, треугольники, кубы, конусы, цилиндры, — не заключают в себе также ничего, кроме тех простых начал. — Но каким образом все такое могло доставлять уму много удовольствия? Этот вопрос решается в Тимее (р. 52 D sqq.), где говорится, что весь мир устроен Богом по законам соотношения чисел и Фигур.<section end="ref"/>

<!-- 134 -->

¥

 

<section begin="ref"/>изменяется и исчезает; но это недостойно имени истинного знания. Отсюда философ выводит порядок всех наук и искусств, и устанавливает его так: первое место дает философии и диалектике, второе — наукам математическим более чистым, третье — математике народной, четвертое — искусствам мастерским, пользующимся науками математическими, пятое же наконец — тем, которые совершенно чужды математической точности и изучаются одним упражнением и навыком. Об этом предмете говорится также Phaedr. р. 248 E sqq.; Politic. р. 278 А sqq.·, De Rep. VII, р. 521 С sqq., — X, р. 602 sqq.; Gorg. р. 451 С sqq.<section end="ref"/>

<!-- 143 -->

¥

 

<section begin="ref"/>{{перенос2|про|стираются}} до тонкостей, то поднимают ум к высшей области и возбуждают силу мышления, хотя чрез это не делаются еще наукою, достойною своего имени, не приобретают того, что называется знанием — ἐπιστήμη. De Rep. У, р. 477 С; VI, р. 511 В, С, D; VII, р. 533 D sqq. Все эти науки трудятся, πεπόνηνται; а πονεῖσθαι значит выносить — особенно в мастерстве — тяжкия работы, подобно Омировым циклопам, доившим овец и коз (Odyss. ί, ν. 250, 310, 343): но все они занимаются только мнениями и из круга мнений не выступают.<section end="ref"/>

<!-- 150 -->

¥

 

<section begin="ref"/>А Дионис, как производитель вина, конечно, умел различным образом растворять его. Это — простейшее объяснение места; но Платон с именами Диониса и Ифеста мог соединять также значение аллегорическое. Мнение позднейших платоников об этом можно читать у Олимпиодора.<section end="ref"/>

<!-- 155 -->

¥

 

<section begin="ref"/>вещи не подлежат чувствам. Phaedon, р. 80 А: σκόπει δὴ, ἔφη, ὦ Κέβης, εἰ ἐκ πάντων τῶν εἰρημένων τὰ δὲ ἡμῖν ξυμβαίνει, τῷ μὲν θείῳ καὶ ἀθἀνά τῳ καὶ νоητῷ καὶ μονοειδεῖ καὶ ἀεὶ ὡςαύτως κατὰ ταὐτὰ ἐχοντι ἑαυτῷ ὅμοιότατον εἶναι ψυχή, κ τ. λ. Отсюда уже само собою явно, что разумеется под Сферою человеческою и что такое — круг человеческий. Это — тот горизонт, в котором действуют наши чувства, что выражают и прибавленные здесь указательные местоимения ταύτην и τοὑτους.<section end="ref"/>

<!-- 157 -->

¥