Кратил (Платон; Карпов): различия между версиями

''Ерм.'' Кратил этот говорит, Сократ, что правильное название каждой вещи прирождено ей природою, и что не то ее имя, которым называют ее некоторые, условившись называть так и издавая часть своего голоса, но и у греков и у варваров есть прирожденная всем им правильность наименований. Так вот я и спрашиваю его:  — имя ему «Кратил»  — истинно или нет?  — Он соглашается, что это действительное его имя. Ну, а Сократу? спросил я.  — «Сократ», отвечает он.  — Не так же ли и всем другим людям,  — каким именем каждого называем, то и

есть его имя?  — Однако ж тебе-то имя не «Ермоген»<ref>1) Кратил шутливо отказывал Ермогену в его имени, говоря, что оно никак к нему не идет, и имел в мысли, вероятно, то, что Ермоген и не красноречив, в чем сам он сознается, р. 408 В, и не богат, что показывает р. 384 С. Сравн. р. 407 E sqq.</ref>, говорит он, хотя бы и все так называли тебя.  — Когда же стал я спрашивать и усиливался узнать, чт''о'' тут разумеется, он не объяснил мне ничего, а только смеется надо мною, показывая вид, что предоставляет собственному моему уму знать об этом. Между тем если бы он захотел высказать ясно, то привел бы к убеждению и меня, и я говорил бы то же, что говорит он. И так, если ты можешь как-нибудь разгадать<ref>2) Кратил высказал свое мнение не открыто и ясно, а прикровенно и темно, как обыкновенно высказывались провещатели. Поэтому провещание, μαντεία, есть положение, выраженное темно и прикровенно. Оттого хорошо идет сюда и глагол συμβαλεῖν, гадать. Может быть, здесь имелось в виду и то, что Кратил в этих вещах слишком много приписывал провещателю Эвтифрону.</ref> оракул Кратила, то я с удовольствием послушал бы. Или еще приятнее было бы удостовериться, что кажется самому тебе в рассуждении правильности имен, если бы ты захотел сказать это.

''Сокр.'' Ермоген, сын Иппоника! есть старинная пословица, что прекрасное трудно<ref>3) О пословице: χαλεπὰ τὰ καλά, прекрасное трудно, см., кроме Схолиаста кэтому месту, De Republ. IV, р. 435 С. VI, р. 497 С. Hipp. Mai. р. 304. 3.</ref>, когда приступаешь к его изучению. Так-то и об именах  — учение не маловажное. Если бы я слышал пятидесятидрахмовый урок Про дика<ref>4) Сократ искусно подшучивает и над хвастовством софиста, требовавшим за свои уроки по пятидесяти драхм, и над своею бедностью, которая не позволяла ему принадлежать к служителям дорогой его мудрости. О дружеских отношениях Сократа к Продику см. прекрасные места Protagor. р. 341 А Charmid. р. 163 D. Софистучил так, что, смотря по содержанию урока, илидаже по различию слушателей, требовал и различного вознаграждения. Да и автор Аксиоха (с. 6) говорит, что Продик преподавал иное за полдрахмы с каждого слушателя, иное за две драхмы, иное за четыре. Из настоящего места мы узнаем, что он рассуждал также περὶ ὀνομάτων ὀρθότητος,  — и это были уроки дорогие, пятидесятидрахмовые, стоившие около десяти рублей (Aristot. Rhetor. III, 14).</ref>,

по выслушании которого, говорить он, становишься знающим это; то ничто не помешало бы тебе сейчас узнать истину о. правильности имен: но я не слышал его, а слышал драхмовый; так не знаю, сколько тут истинного. Я готов исследовать это сообща с тобою и Кратилом. А что имя тебе, говорит он, поистине не «Ермоген», то я подозреваю здесь его шутку. Может быть, он думает, что ты, стараясь собирать деньги, всякий раз встречаешь неудачи. Но я уже сказал, что знать такие вещи трудно; надобно это дело рассмотреть сообща,  — как ты будешь говорить о нем, и как Кратил.

''Сокр.'' Но что, если я назову какую-нибудь вещь, например то, что теперь мы называем человеком,  — если это самое я назову лошадью, а теперешнюю лошадь человеком: ведь общественное имя одному и тому же предмету будет тогда «человек», а частное «лошадь»; и опять  — частное имя «человек», а общественное «лошадь»? Согласен?

''Сокр.'' Хорошо; скажи мне вот что: называешь ли ты что-нибудь  — говорить истинно и ложно?

''Ерм.'' У меня, Сократ, нет иной правильности имени, кроме той, что каждую вещь я могу назвать другим именем, какое ни придам ей, а ты  — другим, какое ни придашь. Вижу, что так и в городах,  — каждый к одним и тем же предметам иногда прилагает имена собственно для себя,  — и эллины особо от иных эллинов, и эллины особо от варваров.

''Сокр.'' Хорошо, увидим, Ермоген, таковыми ли представляются тебе вещи, что сущность их есть особая для каждого,  — как говорил Протагор, полагая, что мера всех

''Сокр.'' Как же ты полагаешь это? Не так ли, что люди очень добрые  — очень умны, а очень злые  — очень безумны?

''Сокр.'' Но возможно ли, если Протагор говорил истину,  — если, то есть, истина<ref>2) Если, то есть, истина  — в том. Сократ и здесь и в следующих далее словах, по-видимому, указывает на сочинение Протагора, озаглавленное словом Ἄλήθεια. Подобное косвенное указание мы видим и в Теэтете р. 171 С: οὐδενὶ ἂν εἴη ἡ Πρωταγόρου ἀλήθεια ἀληθἡς. Ib. p. 162 ἀ: εἰ. ἀληθἡς ἡ Ἄλἡθεια Πρ. Ибо в этом сочинении объяснялось знаменитое его мнение о человеке, как мере всех вещей.</ref> в том, что что каждому из нас кажется, то и есть,  — возможно ли, чтобы одни из нас были разумны, а другие безумны?

''Сокр.'' А когда и не для всех все вместе и всегда равно<ref>1) Опровергнув умствование Протагора, Сократ видит, что Ермоген, если только не хочет он противоречить самому себе, не может одобрить и положение Эвтидема, который природу вещей почитал везде тою же, и по этому случаю из вышеприведенных посылок выводит заключение о ничтожестве Эвтидемова мнения. Эвтидем держался воззрения Протагорова, которое однако, чтобы привнести к нему что либо новое, несколько изменил. По его понятию, вещи таковы, какими кому кажутся, следовательно для всех вообще людей везде и непрестанно они те же. Он разумел здесь, без сомнения, всегдашнее тожество производимых вещами впечатлений, поколику они берутся отвлеченно. Вот как мнения Протагора и Эвтидема различает Прокл, р. 15: «Иное, говорит он, учение Протагорово, иное Эвтидемово; по смыслу первого, не представляется ничего подлежащего, что было бы таково или таково, кроме чувствуемого чрез смешение вещей деятельных и страдательных, а по взгляду Эвтидемову, каждое неделимое производит все вместе и всегда, и производит все справедливое. И так, эти софисты,вышедши из различных начал, сошлись в одном заключении».</ref>, и не для каждого в каждой вещи свое, так уже явно, что есть предметы, имеющие какую-то непреложную сущность сами<ref>2) Силу и природу вещей почитает Сократ не субъективною, о которой надобно судить в зависимости от чувственных наших ощущений, а скорее объективною, которая существует сама по себе и от извне не зависит.</ref> в себе, не для нас и не от нас,  — влекомые нашим представлением туда и сюда,  — но существующие по себе, для своей сущности, с которою срослись.

''Сокр.'' Неужели же сами они таковы, а действия их не такого свойства? Или и это самое  — действия  — не есть ли один какой-то вид вещей?

''Сокр.'' Равным образом, если мы возьмемся жечь, следуя ли всякому мнению будем жечь, или только правильному? А это мнение,  — то, по которому каждый предмет жгут, и он жжется,  — естественно и согласно с природою.

''Сокр.'' Так ли говоря, как кому покажется говорить, будет он говорить правильно, или больше успеет и скажет, если начнет говорить о вещах естественно и как позволяют они говорить о себе, а когда не так,  — погрешит и ничего не сделает?

''Сокр.'' Стало быть, ткач будет действовать челноком хорошо; хорошо же,  — значит, по-ткацки. А учитель будет пользоваться именем хорошо; хорошо же,  — значит, по-учительски.

''Сокр.'' Всякий ли  — плотник, или только тот, кто знает искусство?

толстой, для льняной или шерстяной ткани,  — вообще для какой бы ни было; то не надобно ли смотреть на вид челнока, и для какой именно ткани был бы он наилучшим, не таким ли по природе следует и приготовлять его для каждой работы?

''Сокр. А'' челнок, по природе свойственный неделимому,  — в дереве.

''Сокр.'' Так и имя, свойственное по природе неделимому, почтеннейший<ref>1) От изобретателя имен Сократ требует двух дел: во первых, он должен изобретать имена применительно к звукам и слогам, чтобы чрез то самая природа вещей выражалась вернейшим образом; во вторых, он должен иметь идею имени, подобно тому, как делатель челнока, при постройке этого орудия, держит в уме самый вид его. Отсюда р. 390 А: ἔως ἄν τὸ τοί ἰνόματος εῖδος ἀποδιδῷ τὸ προςῆκον ἑκάστῳ ἐν ὁποιαιστοῦν συλλαβαῖς.</ref>, не должно ли тому законодателю уметь полагать в звуках и слогах и, смотря на это самое, что такое имя, составлять и придавать все имена, если он хочет быть верным их придавателем?  — А что каждый законодатель полагает название не в тех же самых слогах, то относительно этого не должно оставаться в незнании. Ведь и всякий кузнец, делая то же самое орудие для той же самой вещи, полагает его не в то же самое железо, хотя, из другого ли железа сделано оно, здесь ли

сделано, или у варваров, пока имеется в виду одна и та же идея,  — оно правильно. Не так ли?

''Сокр.'' Поэтому не худо должно быть и то, как ты думаешь<ref>1)Как ты думаешь. Относящиеся сюда мысли Ермогена чит. р. 384 D.</ref>, Ермоген,  — что, то есть, прикладывание имен есть дело не плохих и не случайных людей; да справедливо говорит и Кратил, утверждая, что вещи получают свои имена от природы и что не всякий есть составитель имен, а только тот, кто смотрит на имя каждого предмета в отношении к природе и может вид сего полагать в буквах и слогах.

''Сокр.'' Самое правильное дело, друг мой, рассматривать с знающими, платя им деньги и воздавая благодарность. Такие люди  — софисты, переплатив которым много денег, и брат твой Каллиас<ref>1) О щедрости Каллиаса относительно софистов см.Apolog. Socr. р. 20 А. О дружеских же его связях с софистами, а особенно с Протагором, см. Protagor. р. 314 С sqq. Theaet. р. 165 А. Xenoрh. Symp. 1, 5.</ref> кажется мудрецом. А так как ты не распоряжаешься отцовским наследством, то должен докучать брату и просить его, чтобы он научил тебя правильности касательно этого, как узнал о ней от Протагора<ref>2) По-видимому, здесь имеется в виду так называемая ὀρθοέπεια Протагора, которая занималась, без сомнения, изъяснением свойственных словам грамматических форм и показанием правильного их употребления. См. Aristot. Rhetor. III, 5. De sophistar. elenchis  — p. 574, ed. Buhl. et Sprengel. Artium scriptorr. p. 472 sqq. Совсем иное было у Протагора ἡ τῶν ὀνομάτων ὀρθότης, рассуждавшая о происхождении и природе слов и бывшая частью книги, под заглавием Ἀλήθεια, о чем ясно свидетельствует и настоящее место. (Снес. р. 386 С). Абдеритянин, кажется, вышел из того положения, что человек есть мера всех вещей, и отсюда приходил к заключению, что и самое начало слов должно быть производимо от чувств, чтобы имена вещей были естественны. След этого учения заметен в Протагоре (р. 332 А): Ἐπειδή δὲ ὁ ἄνθρωπος θείας μετέσχε μοίρας, πρῶτον μὲν θεοὐς ἐνόμιζε,  — ἔπειτα φωνὴν καὶ ὁνόματα ταχὺ διηρθρώσατο τῇ τέχνῃ, καὶ οἰκὴσεις καὶ ἐσθῆτας  — εὕρετο. И так, Протагор, кажется, полагал, что и имена вещей для каждого таковы, какими они постигаются и понимаются в зависимости от чувств, и потому они естественны. А отсюда явно, почему Ермоген, утверждавший противное, говорит с таким презрением о Протагоровой Ἄλἡθεια.</ref>.

худое ли дело знать, насколько правильнее той же самой птице придавать название Халкиды, чем Киминды<ref>1) См. Iliad. XIV, 291.</ref>? Встречаем мы также Ватиею<ref>2) См. Iliad. II, 813.</ref> и Мирину, и многие другие нaзвания, как у этого поэта, так и у иных. Но исследования прочих названий может быть выше нас,  — меня и тебя: рассмотрение же Скамандрия и Астианакса соразмернее, как мне кажется, с силами человеческими и легче; а эти имена, говорит Омир, принадлежали сыну Гектора, и показывает, какова их правильность. Вероятно, ты знаешь стихи, в которых заключается то, о чем я говорю.

''Ерм.'' Клянусь Зевсом,  — и я.

''Сокр.'' Потому, мне кажется, что и оно близко к Астианаксу, и оба эти имени походят на эллинские,  — так как ἄναξ и ἕκτωρ означают почти одно и то же,  — оба эти имени царские; ибо чей кто был бы ἀναξ (царь), в отношении к тому он был бы, вероятно, и £κτωρ (обладатель), так как, очевидно, господствует над ним, обладает им и имеет его. Или тебе кажется, что я ничего не говорю, что я недоразумеваю и думаю, как бы лишь напасть на какой-то след Омировой мысли о правильности имен?

''Сокр.'' Ведь правильно-таки, как мне представляется, порождение льва называть львом, а порождение коня  — конем. Не говорю о том, что рождается как бы уродом,  — от коня чем-то не таким, что конь; говорю о родовом порождении, согласном с природою. Если конь, вопреки природе, производит порождение быка по природе, то уже

''Сокр.'' Ты хорошо говоришь. Наблюдай же за мною, чтобы я как-нибудь не обманул тебя. Ведь на этом же основании, если порождение происходит от царя,  — оно должно быть называемо царем: теми ли слогами означается оно, или другими,  — это все равно; прибавляется какая буква, или отбрасывается,  — и это ничего не значит, пока имеет силу проявляющаяся в имени сущность дела.

''Сокр.'' Не хитро. Ты знаешь, что мы произносим имена стихий (слова), а не самые стихии,  — за исключением четырех: ε, и, о, ω,  — и что, обстанавливая их другими гласными и согласными, означаем таким образом прочие буквы и составляем их имена. И пока в имени полагается проявляющаяся сила стихии, правильно будет называть именем то, что она открывает нам. Например, вите присоединение η, τ и α, видишь, нисколько не повредило, чтобы целым именем этой стихии, которого хотел законодатель, нельзя было выразить ее природы. Так умел он хорошо давать имена буквам.

''Сокр.'' Не то же ли самое и о царе? Ведь от царя, вероятно, будет царь, от доброго добрый, от прекрасного прекрасный, и все таким же образом,  — из каждого рода другое такое же порождение, если не произойдет урод. Поэтому надобно прилагать к ним те же имена. Можно оразноображивать их слогами, чтобы показать неразумному, что, при существенном своем тожестве, они отличны друг от друга. Как лекарства врачей, различающиеся цветом и запахом, нам, при их тожественности,

''Сокр.'' Но что, если против природы,  — если рождаются в виде уродов? Например, когда от человека доброго и благочестивого рождается нечестивый: не так же ли надобно поступить, как мы сказали прежде, если бы конь произвел порождение быка,  — надлежало бы, то есть, порождению дать имя не родившего, а рода, к которому оно относится?

''Сокр.'' Должно быть такой какой-то и Агамемнон, когда над тем, что показалось ему, работает и упорствует, положив конец мнениям для добродетели. Доказательством его упорства служит неотступное стояние греческой толпы под Троей. Так что этот человек был по своей стоянке (ἐπιμονή)удивителен (ἀγαστός): это самое выражается именем Агамемнон. Может быть, правильно приложено к нему и имя Атрей ''<ref>1) Хризипп был сын Пелопса и Астиопы. Так как отец любил его почти исключительно, то мачеха его Ипподамия, негодуя на это, расположила двух своих сыновей, Атрея и Фиэста, убить его (см. Н у g i n. f. 85. Раusаn. VI, 20). О жестоком поступке Атрея с Фиэстом см. Н у g i n. f. 88. Pausan. II, 18.</ref>:'' ибо убиение Хризиппа и то, что жестокого сделал он по отношению к Фиэсту,  — все это вредоносно и гибельно (ἀτηρά) для добродетели (ἀρετήν). Так название его этим именем мало отступает от дела и прячется под покрывалом, чтобы не всем была известна природа этого человека: говорящим об именах довольно видно, что значит Атрей. Возьмешь ли τὸ ἀτειρες (несокрушимый),или то ἄτρεστον (бестрепетный),или τὸ ἀτηρόν (гибельный),  — во всяком случае имя к нему приложено правильно. Мне кажется, что прилично дано имя и Пелопсу; потому что Пелопс означает человека близорукого, и такого названия он заслуживает.

''Сокр.'' Об этом человеке говорят, например, что в убийстве Миртила<ref>1) Некогда Пелопс, путешествуя с Ипподамиею, сошел с колесницы, чтобы поискать ключевой воды, и ушел далеко. Ипподамия, оставшись одна с кучером Миртилом, вздумала располагать его к преступной любви. Но Миртил не послушался ее. Тогда она стала обвинять Миртила пред Пелопсом, будто бы он посягал на ее целомудрие. Выслушав эту клевету, Пелопс бросил своего кучера в ближнее море, которое от имени брошенного получило свое название. См. Thzetzes ad Lycophron, v. 156. С того времени дом Пелопса стал подвергаться страшным бедствиям. Sорhосl. Electr. 508.</ref> он не предугадывал и не предвидел ничего, что в будущем произойдет для всего рода, какому от того подвергнется он бедствию,  — когда, смотря только на близкое и настоящее,  — что и значит πέλας,  — старался всеми силами взять сторону жены своей Ипподамии. А что касается до Тантала, то всякий согласится, что к нему имя приложено правильно и по природе, если только справедливо все, о нем рассказываемое.

''Сокр.'' Он еще при жизни испытал много ужасных несчастий, в заключение которых и отечество его было всецело разрушено, а после смерти, в преисподней, над его головою, в соответствие его имени, удивительно повешен камень. И просто выходило, будто бы кто, желая назвать висящее (ταλάντανον), назвал прикровенно, и, вместо ταλάντανον, сказал Τάνταλον. Такое то, как видно, жребий молвы произвел имя и для него. Явно, что и к отцу его, так называемому Зевсу, прекрасно приложено было имя; только не легко понять его. Ведь имя Зевса есть просто как бы слово: разделив же его на двое, одни из нас пользуются одною его частью, другие  — другою,  — одни, то есть, называют его Зином (Ζῆνα), другие Дием (Δία). Сложенные же в одно, эти части выражают природу Бога,  — что и свойственно, говорим, делать имени; ибо ни в нас ни во всех других нет ничего, почему бы кто больше был причиною жизни (τοῦ ζῇν), чем правитель и царь всех. И так, следует, что он правильно

называется богом, чрез которого всегда получают жизнь (δὶ ὅν ζῇν)все существа живущие. Но это выражение распалось, как говорю, надвое, на имена Дия и Зина. Слушающему же сразу может показаться, что этот сын Кроноса своеволен; да так и следует, чтобы Зевс был порождением некоего великого разума: потому что Кронос означает не мальчика (κόρον), а чистоту и незапятнанность его ума (νοῦς). Этот же, как говорит предание, есть сын Урана,  — и таким именем хорошо выражается смотрение вверх. Урания значит: смотрящая на выспреннее (ὁβώσα τὰ ἄνω). Оттого-то и говорят, Ермоген, что верхогляды являются чистыми умами, и что небу (οὐβαναῷ) правильно дано имя. И если бы я помнил генеалогию Исиода, о каких еще отдаленнейших предках их говорит он, то не перестал бы доказывать, как правильно приложены к ним имена, пока не испытал бы, что может сделать такая мудрость, замолчит ли она, или нет,  — та мудрость, которую теперь вдруг навеяло на меня, не знаю откуда-то.

''Сокр.'' И причина-то восторженности, Ермоген, перешла в меня, думаю, особенно от Эвтифрона проспалтийского; потому что я поутру долго беседовал с ним и слушал его. Так вот, в своем восторге, он гениальною мудростью, должно быть, не только наполнил мои уши, но и занял мою душу. Поэтому, мне кажется, надобно нам поступить так: сегодня воспользоваться ею и рассмотреть прочее относительно имен; а завтра, если вам будет угодно, отвратить ее жертвенно и очиститься, нашедши, кто в силах очищать это,  — из жрецов ли кого-нибудь, или из софистов.

''Сокр.'' Сделаем же так. Откуда, хочешь, начнем мы свое исследование, теперь, как уже вошли в пределы какого-то типа<ref>1) Слово τύπος, когда говорится собственно об отпечатлении образов, часто употребляется у философа в значении общего описания речи или рассуждения. Отсюда ἐν τύπῳ λέγειν нередко значит  — рассуждать о каком-нибудь предмете вообще, не рассматривая с точностью его частей. Platon. De Rep. VI, p. 491 C: ἔχεις γὰρ τὸν τύπον ὦν λέγω, где потом противополагается этому слову то ἀκριβέστερον πύθεσθαι. Ibid. III, р. 414 А: ὡς ἐν τὁπω, μή δἰ ἀκριβείας εἰρῆσθαι. Alib.</ref>,  — чтобы видеть, будут ли нам свидетелями самые имена, что каждое из них полагается не вовсе так, случайно, но имеет некоторую правильность? Упомянутые имена героев и людей могли бы, может быть, обмануть нас: потому что многие из них даются, как мы прежде говорили, по фамилиям предков и к иным вовсе не идут; а многие также прилагаются, как знаки желания,  — например, Эвтихид (счастливый), Сосия (сохраненный), Феофил (боголюбезный), и подобные. Так все такие, мне кажется, надобно оставить. Вероятно, найдем мы гораздо правильнее приложенными те, которые всегда существенны и согласны с природою; потому что приложение имен с этой стороны, надобно думать, было предметом особенной заботливости. Некоторые же из них, может быть, приложены и божественною  — больше нежели человеческою силою.

''Сокр.'' Так не справедливо ли будет начать нам исследование от богов,  — каким образом боги назвали правильным это самое имя?

''Сокр.'' А добрые иное ли что, чем<ref>1) Вот это положение чисто сократическое, по которому добродетель  — одно и то же с знанием.</ref> разумные?

''Сокр.'' Разве не знаешь ты, что герои  — полубоги?

племенем героев. Так не это трудно понять, а скорее имя людей,  — почему называются они людьми. Ты можешь сказать?

''Сокр.'' Вот как. Это имя значит ἀνθῤωπος (человек)  — потому, что прочие животные того, что видят, не рассматривают, не рассчитывают, не соображают; напротив, человек, как только увидел,  — а это то же, что δπωπε,  — тотчас сообразил (ἀναθρείν) и рассчитал, что увидел. Отсюда-то из животных только человек правильно назван ἀνθρωπος,  — соображающий, что увидел,  — ἄναθρῶν ἅ ὄπωπεν.

''Сокр.'' Чтобы сказать об этом сразу<ref>1) Первое производство τη. ψοχῆς, которое одно, без сомнения, справедливо, приводится, говорит, мимоходом, без предварительного обсуждения. Но за ним следует тотчас другое, чрезвычайно нелепое, и полагается уже не мимоходом, а с особенною уверенностью, как производство, достойное Эвтифрона. Какая тонкая и остроумная шутка! Впрочем вот что говорит Аристотель(De anim. I, 2, 23): διὸ καὶ τοῖς ὀνόμασιν ἀκολουθοῦσιν, οἱ μὲν τὸ θερμὸν λέγοντες, ὅτι διὰ τοῦτο καὶ τὸ ζῆν ὠνόμασται, οἱ δὲ τὸ ψυχρὸν διὰ τὴν ἀναπνοὴν καὶ τὴν κατάψυξιν καλεῖσθαι ψυχήν (см. к этому месту Trendelenb. р. 242).</ref>,  — назвавшие душу имели, думаю, в виду ту мысль, что душа (ψοχὴ), пока присуща она телу, есть причина его жизни, так как дает ему способность дышать и охлаждаться (ἀναφύχειν), и если охлаждения не достает, тело разрушается и кончается. Поэтому-то, кажется мне, назвали ее душою. Но, если хочешь, потерпи; потому что я, следуя Эвтиоронам, кажется, усматриваю нечто убедительнее этого. Такое мнение, как мне представляется, могут, конечно, презирать и почитать затейливым; однако ж рассматривай, не понравится ли оно и тебе?

''Сокр.'' Что ж? а природу всех прочих вещей,  — разве не верить Анаксагору,  — устрояет и поддерживает ум<ref>1) Почему здесь соединяются оба эти имени  — νοῦς τε καὶ ψυχἡ, показывает Аристотель(De anim. I, 2, 13): Ἀναξαγόρας δ’ ἒοικε μὲν ἓτερον λέγειν ψυχἡν τε καὶ νοῦν,  — —χρῆται δὲ ἀμφοῖν ὡς μιῷ φύσει, πλἡν ἀρχήν γε τὸν νοῦν τίθεται μάλιστα πάντων. Анаксагор учил, что все вещи и стихии их были некогда смешаны между собою, но потом силою ума разделились и распределились. Для выражения этого, формула его была такова: νοῦς πάντα χρῆματα διῆρε καὶ διεκόσμησε. См. Phaedon, p. 72 С. И так, глагол διακοσμεῖν принадлежит самому Анаксагору, а причастие καὶ ἔχουσαν прибавлено Платоном для этимологии.</ref>и душа?

''Ерм.'' Но то, что после сего,  — что скажем о нем?

''Сокр.'' Это-то представляется мне различным образом: отступи хоть несколько,  — и производств множество. Так, некоторые тело (σῶμα) называют гробом<ref>2) Слово σῶμα, по мнению Сократа, имеет троякое происхождение: во первых, оно производится от σῆμα и значит как бы гроб души; потом, во втором значении τοῦ σήματος, оно есть знак, которым душа пользуется для показания своих чувствований, и, наконец, σῶμα может быть понимаемо как σῶσμα, темница, в которой душа живет как узница, под наказанием, пока не будет изведена из ней. Первая этимология, вероятно, принадлежала Гераклиту или Филолаю, а последнюю философ сам относит к орфистам.</ref> (σῆμα) души, которая в настоящее время как бы положена в нем. А как телом опять означается то, что означает душа, то тело (σῶμα) правильно поэтому называется и знаком (σῆμα). Но это имя особенно установили, мне кажется, орфисты,  — полагая, что душа несет здесь наказание за то, за что несет, и что она имеет этот покров, чтобы могла

''Ерм.'' Об этом, мне кажется, довольно сказано, Сократ; но нельзя ли бы нам таким же образом сделать исследование об именах богов, подобно тому, как ты говорил сейчас об имени Зевса,  — какая правильность заключается в их наименованиях?

''Сокр.'' Да, клянусь Зевсом, Ермоген, мы-то, если только есть в нас ум, могли бы привести одно прекрасное основание, что о богах ничего<ref>1) По-видимому, делается намек на известное положение Протагора (Diog. Laert. IX, 51): περὶ μὲν θεῶν οὐκ ἔχω εἰδέναι εῖθ’ ὡς εἰσὶν, εἴθ’ ὡς οὐκ εἰσίν; только оно весьма мягко применяется к настоящему предмету. Затрагивается здесь и народный предрассудок, что будто бы богам нравятся именно некоторые прилагаемые к ним имена.</ref> не знаем,  — ни о них самих, ни об именах, какими они называют себя; хотя явно, что они-то называют себя справедливо. Другое же опять основание правильности в том, как в молитвах<ref>2) Известно древнее языческое благочестие в употреблении имен божиих. См. Spanhem. ad Callim. Hymn. in Dian. v. 7. Stan1ei. ad Aeschyl. Agam. v. 168. Этотобычай молящихся осмеивает Лукиан (Timon): ὦ Ζεῦ φίλιε, καὶ ξένιε, καὶ ἑταιρεῖε, καὶ ἐφέστιε, καὶ ἀστεροπητά, καὶ ὅρκιε, καὶ νεφεληγερέτα, καὶ ἐρίγδουπε, καὶ εἴ τί σε ἄλλο οἱ ἐμβρόντητοι ποιηταὶ καλοῦσιν, κ. τ. λ. Поэтому Сократ в Филебе говорит (р. 12 С): «всегдашнее мое благоговение пред именами богов не таково, как пред человеческими, но выше величайшего страха. Я и теперь Афродиту называю так, как ей нравится,  — Афродитою».</ref> нам велит закон молиться, (ибо) какими которые боги любят называться именами, так, не зная других наименований, должны называть их и мы; и это, мне кажется, узаконено хорошо. Так, если хочешь, будем рассуждать, как бы предупреждая богов, что относительно их мы не исследуем ничего, ибо не считаем себя способными исследовать, а обратим свои рассуждения к людям, которые, составив себе некогда понятие о них, прилагали к ним имена: это  — дело не укоризненное.

''Сокр.'' Так иначе ли начнем, чем с Весты<ref>1) Начнем с Весты.Schol. ad Euthyphr. § 2: «αφ’ Ἑστίας ἄρχεσθαι.  — Эта пословица прилагается к тем, которые, будучи облечены силою, начинали делать обиды с домашних,  — ибо был обычай  — из богов приносить первые жертвы Весте. Это перенесено было с лиц, занимающихся религиозными предметами, которые приносили Весте начатки, или первые произведения домашнего очага, произведения из домашества, потому что очаг (ἑστία) есть дом». Слово «Веста» употребляется здесь Сократом двузнаменательно.</ref>, по закону?

''Ерм.'' Клянусь Зевсом,  — и это, думаю, не легко.

''Сокр.'' Первые прилагатели имен, добрый Ермоген, должно быть, не худые в самом деле были люди, но какие-то верхогляды<ref>2) Разумеются исследователи вещей, вдававшиеся в тонкости, каковы были философы,которых толпа иначе почти и не называла. Посему Сократ употребляет теперь эти названия, говоря языком народа, и таким образом с одной стороны обличает нелепость тех этимологов, а с другой  — насмешливо указывает на данные им прозвища. Подобное сему см. Phaedr. р. 269 Е; снес. Parm. р. 135 D; De Rep. VI, р. 488.</ref> и болтуны.

''Сокр.'' Приложение имен мне представляется делом каких-то таких людей. И кто стал бы рассматривать даже имена иностранные, все-таки нашел бы, что значит каждое из них. Например, здесь,  — что мы называем οὐσίαν (сущностью), то другие зовут ἐσίαν, а еще другие  — ὠσίαν. И так сперва, применительно к второму из сих имен, было основание сущность вещей назвать ἑστίαν (Вестою). А так как у нас и то опять, что причастно сущности, называется также ἑστία (Вестою), то вот наша ἑστία (Веста) вышла и правильным именем. В древности, видно, и мы οὐσίαν (сущность) называли ἐσίαν. Притом, и судя по жертвам, можно полагать,

что прилагатели имен имели такую мысль; потому что те, которые Весту называли сущностью всего, находили приличным приносить жертву первой Весте, прежде чем всем богам. А у кого опять употреблялось ὡσία, те почти усвояли взгляд Гераклита, полагая, что все сущее идет и ничто не стоит. Поэтому причиною и вождем у них был толчок (τὸ ὠθοῦν), и отсюда хорошо было назвать это ὡσίαν. Так вот как мы, люди, ничего не знающие, рассудили об этом.  — После Весты справедливо будет исследовать Рею и Кроноса, хотя имя Кроноса-то мы уже и рассматривали. Впрочем, может быть, это не отговорка.

Взял за себя сестру от матери общей  — Тифису.

''Сокр.'' Почему не так? Но что за этим?  — О Зевсе мы уже сказали.

''Сокр.'' Мне кажется, люди, относительно этого бога силы многоразличным образом ошибались и недостойно боялись его. Ведь боятся того, что, когда кто из нас умрет, навсегда там останется; испугались и того, что душа отходит к нему обнаженною от тела: а мне кажется, что все стремится к чему-то тому же,  — и власть этого бога, и его имя.

''Сокр.'' Я скажу тебе, что именно представляется мне. Скажи, какое бы то ни было животное которыми узами сильнее понуждается оставаться где-нибудь,  — необходимостью, или пожеланием?

''Сокр.'' Стало быть, преисподняя связывает их, как видно, каким-то пожеланием, если связывает узами крепчайшими,  — а не необходимостью.

''Сокр.'' Поэтому скажем, стало быть, Ермоген, что из тамошних никто не захочет удалиться сюда, даже самые Сирены<ref>1) П р о к л, объясняя ото место, говорит о Сиренах следующее: τρία γένη Σειρήνων οἶδεν ὁ μέγας Πλάτων: оὐράνιоν, ὅπερ ἐστὶν ὑπὸ τὴν τοῦ Διὸς βασιλείαν γενεσιουργόν,ὅπερ ἐστίν ὑπὸ τὸν Ποσειδῶνα καθαρτικόν,ὅπερ ἐστὶν ὐπὸ τὸν Ἄιδην. Καὶ ἔστι κοινὸν αὐτῶν πασῶν τὸ διἀ τῆς ἐναρμονίου κινὴσεως ὑποκατακλίνειν πάντα τοῖς ἑαυτῶν ἡγεμόσι θεοῖς* διόπερ ἐν οὐρανῷ μὲν τὴν ψυχὴν οὔσαν ἑνίζειν θέλει ταῖς ἑκεῖ διαγωγαῖς* ἐν δὲ τῇ γενέσι ζώσας παραπλέειν αὐτὰς προςήκει κατὰ τὸν ὁμηρικὸν Ὁδυσσέα (Od. XII, 165 sqq. Coll. 40 sqq.), εἴπερ καὶ ἡ θάλασσα γενέσεως εἰκών, ἰνα μὴ θέλγωνται ὑπὸ τῆς γενέσεως. ἐν δὲ τῷ ᾅδῃ γενομένας συνάπτεσθαι διὰ τῶν νοήσεων πρὸς τὸν θεὸντοὑτον* ὡςτε οἶδεν ὁ Πλάτων ἐν τῇ τοῦ Ἀίδου βασιλεία, γένη θεῶν καὶ δαιμόνων καὶ ψυχῶν, ἄὶ περιχορεύουσι τὸν θεόν, ὑπὸ τῶν ἐκεῖ Σειρήνων θελγόμεναι. С последними словами Прокла сравн. место De Rep. X, р. 617.</ref> но и эти, и все другие там очарованы: так хороши, как видно, речи, которые умеет говорить им преисподняя. И надобно думать посему, что этот бог  — совершенный софист и великий благодетель находящихся у него душ, если в самом деле подает тамошним столь великие блага; и так много у него там избытков, что от этого получил он и имя Плутона. Да и то опять,  — не хочет он обращаться с людьми, имеющими тела, но тогда только вступает с ними в связь, когда душа бывает чиста от всех, относящихся к телу, зол и пожеланий. Не дело ли философа, мужа благонастроенного, и то, что он таким образом связал и держит их в узах добродетели, тогда как, при порывах и неистовстве тела, не мог бы и Кронос  — отец  — удержать их, связав так называемыми своими узами<ref>2) Об узах Сатурна говорит Макробий (Saturnal. 1, 8): «Почему сам Сатурн содержится в оковах, причины этого, сознается Verrius Flaccus, я не знаю. Но мне помогает чтение Аполлодора. Сатурн, по словам Аполлодора, весь год связан шерстяными узами, и разрешается только в день своего праздника, то есть в месяце декабре. И отсюда-то произошла {{перенос|послови|ца}} {{перенос сноски|ref}}</ref>?

''Сокр.'' Димитра (Δημήτηρ) названа, по-видимому, от пищи, которую раздает, как мать (μήτηρ); а Ира  — как некая любимица (ἐρατή), отчего и говорится, что Зевс был ее любовником (ἐρασθεὶς). А может быть, законодатель, смотря на явления небесные, Ирою прикровенно наименовал воздух (ἀέρα), то есть, положил начало в конце: ты можешь это узнать, если будешь чаще произносить имя Иры. Что же касается до Ферефатты, то многие, как видно, по неопытности относительно правильности имен, боятся и этого имени, и Аполлона. Изменивши название, они представляют Ферсефону, и страшным кажется им это имя; а между тем оно дает знать, что богиня мудра; ибо, когда производятся дела, прикасаться к ним, браться за них и мочь преследовать их было бы мудростью. И так, эта богиня, за мудрость и ухватливость в производящихся делах (τὴν ἐπαφήν τοῦ φερομένου), могла бы быть правильно названа Ферепафою, или чем-то таким. Потому-то с нею сопоставляется преисподняя, как мудрая, какова она и есть. А теперь, предпочитая благозвучие истине, уклоняют это имя от его значения и богиню называют Ферефаттою. То же, как говорю, и об Аполлоне: многие боятся имени этого бога, как будто оно выражает что страшное. Или ты не замечал?

''Сокр.'' Я постараюсь сказать, что именно мне представляется. Ведь нет имени, которое бы, при своем единстве, более приноровлено было к выражению четырех сил этого бога; так что оно касается всех их и некоторым образом указывает на искусства  — и музыкальное, и провещательное, и врачевательное, и стрелковое.

''Сокр.'' А между тем оно самое гармоничное, так как этот бог  — музыкант. Во первых, умилостивление и очищения<ref>1) Proclus, р. 106: ὅτι τὴν κάθαρσιν μὴ μόνον ἐπὶ τῆς ἰατρικῆς ὁρἄν, ἀλλὰ καὶ ἐπὶ τῆς μαντικῆς δείκνυσιν, ὅτι γενικῶς ἡ καθαρτικὴ τοῦ ἀπόλλωνος δύναμις περιέχει τάς δὑο* καὶ γὰρ ταῖς τοῦφωτὸς μαρμαρυγαῖς λαμπρὑνει τὸν κόσμον, καὶ ταῖς παιωνικαῖς ἐνεργείαις πάσαν τὴν ὑλικὴν ἀμετρίαν ἐκκαθαίρει, ἄ δή καὶ οἱ ἑνταῦτα μιμούμενοι ἰατροί τε καὶ μάντεις οἱ μὲν τὰ σώματα καθαίρουσιν, οἱ δὲ διὰ τῶν περιρράνσεων καὶ τῶν περιθείσεων ἀγνοὐς ἑαυτοὺς καὶ τοὺς συνόντας ἀποτελοῦσι. Под словом περιθειώσεις разумеются обливанье себя водою, осыпанье серою и другими очистительными веществами: эти торжественные обряды древних люстраций всякому известны. Tibull.I, 5, 8: illi ego, quum tristi morbo defessa iaceres, te dicor votis eripuisse meis·, ipseque ter centum lustravi sulfure puro, carmine quum magico praecinuisset anus. V i r g i 1. Aen. VI, 226: Idem ter socios pura circumtulit unda. Περιῤῥάνσις означало окачивание водою всего тела. Из Плутарха (Vit. Sull. с. 32, Т. 1, р. 472) видно, что περιῤῥαντἡριον Аполлона было и в Риме.</ref>, предписываемые как врачами, так и провещателями, священные обходы то с врачебными, то с провещательскими средствами, омыванья при этом и опрыскивания, все это в состоянии сделать одно: представить человека чистым и по телу и по душе. Или нет?

{{перенос2|омы|ваниям}} (ἀπολούσεις), как врач в таких делах, он правильно может быть назван Омывателем (Απολούων). Потом, по провещательности, весьма правильно было бы называть его, как называют фессалийцы, истинным и простым (ὰπλοῦν), что  — одно и то же; а все фессалийцы произносят его имя «Аплон». Далее, по всегдашнему метанию, как сильный в стрельбе, он может быть назван всегда метающим (ἀεὶ βάλλων). Наконец, что касается до музыки,  — должно заметить, что а, как в словах ἀκόλουθος и ἄκοιτις, часто значит ''вместе''; так и здесь означает совместную полюсность (πόλησιν),  — и на небе, которого крайние точки называются полюсами, и в гармонии пения, где полюсы получают имя симфонии. И вот это, как говорят знатоки в музыке и астрономии, связывает все вместе (ἅμα πολεῖ) некоторою гармонией. И так, этот бог владычествует своею гармонией, выражая ее в совместном вращании (ὁμοπολὡν) всего и у богов и у людей. Поэтому, как ὁμοκέλεοθον (сопутника жизни) и ὁμόκοιτιν (разделительницу ложа) мы, переменив ο на α, назвали ἀκόλοοθον и ἄκοιτιν; так назвали и Аполлона, который прежде был ὁμοπολῶν (вместе вращающий), прибавили, то есть, другую λ, так как без этого ὁμοπολῶν соименно было с страшным словом ἀπολῶν (имеющий погубить). Неправильно рассматривая это имя, некоторые и теперь подозревают в нем такую силу и боятся его, как означающего какую-нибудь гибель. Между тем оно, как сейчас говорено, приложено к богу так, что касается всех его свойств,  — простоты, всегдашнего стреляния, омывания, совместного вращания. А Муз и вообще искусство музыкальное законодатель наименовал этим именем, как видно, от ощупывания (μῶσθαι), или от исследования и философии'''; '''Литу же  — от кротости этой богини, так как она выражает свое благожелание всякому, о чем кто просит ее. Может быть, впрочем, верно и то, как называют ее иностранцы; а из иностранцев многие называют ее

''Сокр.'' Но полагая, что это имя взято от пляски в вооружении, мы правильно, думаю, положили бы, потому что потрясать (πάλλειν) и потрясаться (πάλλεσθαι), прыгать (ὀрχεῖν) и кружиться (ορχεῖσθαι)  — значит у нас поднимать себя, или что другое вверх, взять что с земли, или держать в руках.

''Сокр.'' Арей, если угодно, мог быть назван по мужескому полу (ἄῤῥεν) и по мужеству (ἀνδρεῖον); да хотя бы опять назывался он по жесткости и неуступчивости, что выражается словом ἄρρατον (несокрушимое),  — воинственному богу и в этом и во всяком смысле прилично называться Ареем.

''Ерм.'' Клянусь Зевсом,  — Кратил, стало быть, как мне кажется, хорошо говорит, что я не Ермоген; потому что вовсе не легко измышляю слово.

''Сокр.'' Ты знаешь, что это слово означает все (τὸ πᾶν); оно всегда круговращает и перевертывает; оно  — двойное: истинное и ложное.

''Сокр.'' Истинная сторона его легка и божественна, она живет вверху между богами; а ложная  — внизу, среди народной черни,  — она жестка и трагична<ref>2) Трагична или козлиста,τραγικόν. Это  — прекрасная амфиболия, которою ловко затрагиваются трагические басни поэтов. Мысли Платона о народной эллинской трагедии ясно и определенно высказаны в его книгах о Государстве.</ref> (козлиста). Отсюда то в трагичной (козлистой) жизни множество басен и лжи.

{{перенос2|При|том}} Пан есть или слово, или брат слова, если только он  — сын Эрмия; брат же если походит на брата,  — нет ничего удивительного. Но, как я уже говорил, отстанем от богов, почтеннейший.

''Ерм.'' От таких-то, Сократ, пожалуй, если хочешь; но о других что мешает тебе рассуждать,  — например, о солнце, о луне, о звездах, о земле, об эфире, о воздухе, об огне, о воде, о годовых временах, о годе?

''Сокр.'' Но речь о солнце, по-видимому, сделалась бы более наглядною, если бы говорящий воспользовался дорийским его именем; у Дорян же оно называются ἅλιος. Дорийское ἅλιος, применительно к глаголу ἁλίζειν, значит  — собираться людям в одно место, когда солнце восходит; могло быть оно названо и потому, что всегда (ἀεὶ) в своем ходе вращается (εἱλεῖ) около земли, или и потому, что своим движением разнообразит (ποικίλλει) произведения земли; а разнообразить и испещрять цветами (αἰολεἶν)  — одно и то же.

''Сокр.'' Это имя  — σελήνη,  — видимо, дразнит Анаксагора.

''Сокр.'' Так, что τὸ σέλας (блеск) и τὸ φῶς (свет)  — то же самое.

''Сокр.'' Месяц (μεὶς) мог бы, от уменьшаемости (μειοῦσθαι), правильно быть назван μείης; а звезды (ἄστρα) получили имя, по-видимому, от молнии (ὰστραπή); молния же (ὰστραπἡ),  — так как она заставляет отвращать глаза (ὤπα),  — могла бы быть названа ἀναστρωπή; между тем как теперь, для красоты, она называется ἀστραπή.

''Сокр.'' Смотри же, и это имя,  — огонь,  — не есть ли что-то варварское; потому что нелегко привить его к языку эллинскому; и вот фригийцы, произнося это слово, очевидно уклоняются несколько от эллинского его произношения. Таковы же слова: вода, собака и многие другие.

''Сокр.'' Стало быть, тут не должно быть насилия; потому что могут ведь и вспомнить их. Поэтому огонь и воду я устраняю. Но воздух, Ермоген, не потому ли назван воздухом (ἀἠρ), что поднимает (αἴρει) наземное; или  — что он всегда течет (ῥεῖ), или  — что от его течения происходит ветер? Потому что ветры у поэтов называются дуновениями (ἀήταῖ). Может быть, смысл его такой, как бы кто говорил πνεοματόῥῤοον (поток ветра), ἀητόρροον (поток дуновений). А эфир я понимаю как-то так, что он всегда бежит (ἀεῖ θεῖ), обтекая воздух (ἀέρα), и потому справедливо мог бы быть назван ἀειθεήρ (непрестанным обтекателем воздуха). Земля же (γῆ) скорее имеет то значение, какое соединяют с нею, называя ее Геею (Γαῖα); потому что Гея правильно называется родительницею, как говорит Омир, у которого γεγάασι значит ''порождены.''

по надлежащему, надобно произносить аттически, как произносили его в древности; ибо годовые времена (ὅραι) названы так потому, что ими определяются (ὁρίζονται) зимы, лета, ветры и произрастающие из земли плоды. А как определяющие, они справедливо называются ὅραι. Слова же ἐνιαοτὁς и ἔτος (год) должны составлять нечто одно. Ведь это  — всякая вещь, преемственно выводящая на свет то, что рождается и бывает, и выводимое испытывающая (ἑξετάζον) в себе (ἐν ἐαυτῷ): как прежде видели мы, что Зевса, разделив имя его надвое, люди стали называть то Зином (Ζῆνα), то Дием (Δία); так и теперь  — год одни называют ἐνιαυτόν, потому что он в себе (ἐν ἐαυτώ), а другие  — ἐτος, потому что он испытывает. Целое же выражение, которым означается испытующее в себе, показывает одно, разделенное надвое; так что в одном слове вышли два имени  — ἐνιαυτός и ἔτος.

''Ерм.'' Да, после этого вида я охотно рассмотрел бы те прекрасные<ref>1) Прекрасные имена,τὰ καλἀ ὀνόματα, то есть слова, которыми означаются прекрасные вещи (De Rep. 1, р. 344 Б. Hipp. т. р. 288 D).</ref> имена,  — в какой степени справедливо они приложены,  — имена, относящиеся к добродетели, как-то: разумность, смышленость, справедливость и все подобные этим.

''Сокр.'' Разумность (φρόνησις): ведь это есть мысль (νόησις) о движении (φορᾶς) и течении (ῥοῦ); а можно понимать и выгоду движения (φορᾶς ὄνησιν); по крайней мере здесь говорится о движении. Потом, дума (γνώμη), если угодно, всячески указывает на рассматривание и колебание (νώμησιν) порождения (γονῆς); ибо колебать (νομᾶν) и рассматривать  — одно и то же. Далее, если хочешь, самая мысль (νόησις) есть желание нового (νέου ἕσις), а новым означается то, что всегда происходит. Это-то расположение души хотел выразить положивший имя νεόεσιν; потому что в древности говорили не νόησις, но вместо η надлежало читать двойное ε,  — νεόεσιν.

А рассудительность<ref>1) Штальбом удивляется, что Аристотель (Ethic. VI, 5) подтверждает изложенную Сократом этимологию слова σωφροσύνη, ибо стагирский философговорит так: ἔνθεν καὶ τὴν σωφροσύνην τούτῳ προςαγορεύομεν τῷ ὀνόματι, ὡς σώζουσαν τὴν φρόνησιν. То же высказывает и Etymologia Magna (p. 744, 33): σωφροσύνη παρὰ τὸ σώζειν τὸ φρονεῖν, ἤ παρὰ τὸ σῶμα φρουρεῖν ἀπὸ ρύπου, ἤ διὰ τὰ σῶα φρονεῖν. По нашему мнению, это не только не удивительно, а напротив, весьма справедливо; потому что σωφροσὑνη, по самой точной этимологии, значит  — здравомыслие. Вот почему, желая взять несколько шире это слово, мы, вместе с Шлейермахером, постоянно переводили σωφροσυ'νη словом рассудительность, соответствующим немецкому Besonnenheit.</ref> (σωφροσύνη), которую мы сейчас только рассматривали, есть сохранение разумности (σωτηρία φρονήσεως). Даже и знание-то<ref>2) Эта этимология явно направлена к опровержению понятий гераклитовских и протагоровских. Так как философы сих школ полагали, что все непрестанно движется, то необходимо должны были согласиться, что и ум, если надобно ему что-нибудь познать, принужден следовать своим движением за идущею вперед природою вещей.</ref> (ὲπιστήμη) показывает как бы последование (ὲπομένης) замечательной души за ходом дел, причем она и не отстает, и не забегает вперед. Поэтому в слово ἐπιστήμη надобно внести ι и читать ἐπιίστημη. И смышленость (σύνεσις) опять может казаться чем-то таким, как соображение; когда говорят: ξυνιέναι (ξὺν ἰέναι), тогда это говоримое совершенно соответствует τῷ ἐπίστασθαι (знанию), ибо шествие вместе означает душу, идущую рядом с вещами. Так и мудрость (σοφία) значит  — касаться движения. Это, конечно, довольно темно и странно: но мы должны припомнить по местам слова поэтов, которые, когда говорят о чем-нибудь таком, что начинает идти быстро, употребляют слово ἐσύθη (шел торопливо). А у одного из благородных лакондев было и имя Σοῦς, которым лакедемоняне называют быстрое стремление. Осязанием (ἐπαφὴ) этого-то движения, когда движутся вещи, означается ἡ σοφία. Что же касается слова τὸ ἀγαθόν (добро), то это имя естественно прилагается к тому, что по всей своей природе ἀγαστὁν (достойно удивления); ибо так как вещи идут, то есть в них скорость, есть и медленность. Но таково не все, а нечто, достойное удивления (ὰγαστὸν),

быстрое (θόον). Этому-то достойному удивления (ἀγαστῷ) дано название  — добро (ἀγαθον). Справедливость, так как это имя прилагается к разумению правого, легко понять, а самое правое  — трудно: да и видно, что до некоторой степени большинство соглашается в этом, а потом начинает разногласить. Ведь держащиеся той мысли, что все  — в ходу, представляют в мире, конечно, много такого, что есть не более, как преходящее; однако ж во всем этом допускают и нечто, чем проникается целое, и что производит все бывающее. Это нечто есть быстрейшее и тончайшее, потому что не иначе можно проникать все преходящее, как будучи самым тонким, чтобы ничем не задерживаться, и самым быстрым, чтобы пользоваться всем другим, как бы оно стояло. Но так как проникающее (διαϊόν) управляет всем прочим, то это имя правильно дано справедливому (δίκαὶον), приняв для благозвучия звук κ.  — И вот доселе, как мы теперь говорили, большинство соглашается, что это есть справедливое. Но я, Ермоген, человек в этом отношении докучливый, разузнал все здесь тайно, будто справедливое (δίκαὶον) тожественно с причиною (αἴτιον),  — ибо то, чрез что (δι’ ὅ) нечто бывает, есть причина,  — и иные собственно ради причины почитали это название правильным. А когда, выслушав такое мнение, я тем не менее снова потихоньку спрашиваю: что же такое будет справедливое, почтеннейший, если это так?  — тогда мой вопрос, кажется, заходит уже далее надлежащего, перескакивает<ref>1) О пословице: ὑπέρ τὰ σκάμματα, или τὰ ἐσκαμμένα ἄλλευσθαι, перескакивать чрез предмет исследуемый, говорят: Zenobius, Cent. VI, Prov. 23; Eustathius ad Hom. Odyss. p. 302, 2. Употребление ее, по замечанию Leopard. (Emendatt. 1, с. 22), особенно нравилось церковным писателям.</ref> чрез предмет исследуемый. Довольно, Говорят, знать мне и слышать; думая же удовлетворить меня, начинают утверждать  — один то, другой  — другое, и тут более не сходятся между собою. Иной, например, полагает:

справедливое (δίκαιον) вот что,  — солнце; потому что оно одно, все проникая (διαϊόντα) и разгорячая (κάοντα), управляет сущим. А как скоро, выслушав это, будто что-то прекрасное, я начинаю с удовольствием пересказывать кому-нибудь то же самое,  — этот слушатель смеется надо мною и спрашивает: неужели, думаешь, у людей не бывает ничего справедливого, когда солнце зашло? Потом, склоняясь на мои докуки, он с своей стороны заявляет, что справедливое есть самый огонь. Но в этом нелегко удостовериться. Другой разумеет здесь не самый огонь, а скрывающуюся в огне теплоту. Третий смеется над всеми подобными мнениями и говорит: справедливое есть то, чем признает его Анаксагор,  — это ум; потому что ум, по мнению Анаксагора, самодержавно и ни с чем не смешиваясь, проходит всюду и устрояет все вещи<ref>1) Τό δίκαιον опять принимается за одно и то же с τὸ αἴτιον. Из этого видно, почему здесь могло быть упомянуто положение Анаксагора, о котором см. Phaedon. р. 98 В. Анаксагор понимал ум, как αὐτοκράτορα, не подчиненного никакой чуждой власти, или, как говорит Aristоt. (De anima, I, 2, 22, III, 4, 3, 5), ἀπαθῆ (см. Trendelenb. ad Arist. de anima p. 467). Сюда же относится его выражение: οὐὸενἰ μεμιγμένον, или ἀμιγῆ, ибо, смешавшись с чужими частями, ὁ νοῦς не имел бы возможности упорядочивать и устроят природу вещей.</ref>. Так здесь, друг мой, я прихожу гораздо в большее недоумение, чем в каком находился, когда только что начал изучать справедливое, что такое оно. Впрочем имя-то, ради которого d,было у нас исследование, приложено к справедливому, явно, поэтому.

''Сокр.'' И я вместе с тобою желаю, Ермоген; только не слишком гоняйся за точностью, любезнейший, чтобы не надорвать моих сил ''<ref>1) Чтобы не надорвать моих сил, μὴ μ’ἀπογυιώσης μένεος,  — слова Гектора, Homer. Iliad. VI, 265: μὴ μ’ ἀπογυιώσης μενεος δ’ ἀλκῆς τε λάθωμαι. Это  — тонкая насмешка Сократа над строгостью и серьезностью Ермогена в производстве имен.</ref>.'' Ведь я приступаю к главнейшему в том, о чем говорил; так как после имени τέχνη мы будем рассматривать слово μηχανή. Μηχανὴ (машина), мне кажется, есть знак длинного пути к совершенству (ἄνειν); потому что μῆκος (долгота) означает длинный путь. Так из обоих этих слов  — μῆκος и ἄνειν,  — сложено имя μηχανή. Но, как я и сейчас сказал, нам надобно идти к главнейшему в том, о чем было говорено: теперь должно исследовать, что значат имена: добродетель (ἀρετή) и порок (κακία). Одного из них я еще не достигаю своим взглядом, а другое кажется мне {{перенос|очевид|ным}}

{{перенос2|очевид|ным}}, потому что согласно со всем прежним. При всеобщем движении вещей, все идущее дурно (κακῶς) есть порок (κακία); а когда это совершается в душе,  — что она дурно направляется путем дел,  — тогда оно, от имени целого, называется пороком по преимуществу. А что значит идти дурно, мне кажется явно и из слова δειλία (робость), которое мы прошли не рассмотревши, тогда как следовало рассмотреть его вместе с ἀνδρεία (мужеством); должно быть, пропущено у нас и многое другое. Слово δειλία (робость души) означает крепкие узы; ибо λίαν (слишком) есть некоторая сила: поэтому δειλία должно выражать сильные и величайшие узы души; равно как и словом ἀπορία (недоумение) и всяким другим, которым, как видно, указывается на препятствие в хождении и движении, выражается зло. Так вот что, по-видимому, значит дурно идти: значит задерживаться и встречать препятствия в хождении; и когда это бывает в душе, тогда она становится полна порока. Если же в этом имя «порок», то имя «добродетель» (ἀρετὴ) будет противно сему, означая сперва удобное хождение, а потом  — разрешенное течение доброй души; так что это имя досталось, как видно, тому, что всегда течет (ἀεὶ ρέον) неудержимой беспрепятственно. Посему добродетель правильно было бы называть ἀειρείτη (всегда текущею). Впрочем, может быть, разумеют под нею и αἱρετἡν (избранную), так как она есть состояние самое избранное. Сокращенно же назвали ее ἀρετή. Теперь, может быть, не станешь говорить, что я выдумываю. Полагаю, что если правильно сказанное мною перед сим, что такое порок, то правильно и это имя  — добродетель.

''Сокр.'' Но τὸ καλέσαν (назвавшее) вещи и τὸ καλὸν (прекрасное) не то же ли самое,  — не рассудок ли это?

''Сокр.'' А все, что производится умом и рассудком, не есть ли произведение похвальное? Напротив, что не ими,  — достойно порицания?

''Сокр.'' Но врачебным производится врачебное, плотническим  — плотническое? Или как ты скажешь?

''Сокр.'' Стало быть, прекрасным  — прекрасное?

''Сокр.'' А это-то  — не рассудок ли, как мы говорим?

{{перенос2|де|лает}} движение беспрерывным и бессмертным. Поэтому-то, мне кажется, добро почтили словом выгоды (λυσιτελοῦν), ибо выгодным (λυσιτελοῦν) назвали движение, разрешающее конец (λύον τὸ τέλος). Ὠφέλιμον же (полезное)  — слово иностранное, которым часто пользуется и Омир в форме ὀφέλλειν: это  — название увеличения и возрастания.

''Сокр.'' И βλαβερὸν-то (гибельное) есть вредящее течению (βλάπτον τὸν ῥοῦν); а вредящее (βλάπτον) опять есть желающее связать (ἅπτειν); связывающее же и вяжущее (ἅπτειν καὶ δεῖν)  — одно и то же: это имена порицания. И так, что желает связать течение (τὸ βοολόμενον ἅπτειν ῥοῦν), то правильно могло бы быть названо βοολαπτεροῦν, а для красоты, как мне представляется, стали называть это βλαβερόν.

''Ерм.'' Пестры выходят у тебя имена-то, Сократ; ты как будто насвистываешь теперь прелюдию посвященной Афине песни<ref>1) Песня, νὁμος, или напев песни, посвященной Минерве, весьма разнообразился. См. Pollux IV, 77·, сн. IV, 66. Hesych. in v. Αθηνᾶ. И так, Ермоген в шутку говорит Сократу, что он как бы пропел прелюдию к песне, посвященной Минерве, когда имя βουλαπτεροῦς представил в таких разнообразных сочетаниях. Если, то есть, самая тема песни принимает большое разнообразие, то и прелюдия к ней не может быть проста и ровна, потому что иначе не соответствовала бы разнообразию ее модуляций.</ref>, когда произносишь это имя  — βοολαπτεροῦν.

''Сокр.'' Что будет ζημιῶδες? Смотри, Ермоген, как я справедливо говорю, полагая, что чрез прибавку и отнятие букв сильно переиначивается смысл имен; так что иногда хоть чуть-чуть переверни имя,  — тотчас выйдет противное значение. Таково, например, и слово δέον (вяжущее): я привел его на мысль и вспомнил сейчас, по поводу того, о чем хотел тебе говорить,  — что новый наш язык, такой прекрасный, скрывая свой смысл, так перевернул слова τὸδέον и τό ζημιῶδες, что они показывают противное, тогда как древний тем и другим словом выражает именно то, что они значат.

''Сокр.'' Я скажу тебе. Ты знаешь, что древние наши весьма часто употребляли ι и δ; не менее употребляют эти буквы и женщины, которые особенно сохраняют древний язык. А теперь вместо и ввертывают в слова или ει или η, вместо же δ  — ζ, так как эти буквы великолепнее.

''Сокр.'' Например, ἡμέραν (день) древнейшие называли ἱμέραν, другие  — ἐμέραν, а нынешние называют ἡμέραν.

''Сокр.'' Но не то выйдет, если мы воспользуемся именем древним, которое положено, вероятно, гораздо правильнее, чем нынешнее, и которое будет согласно с прежними именами добра, если, вместо ε, мы внесем в него ι, как произносили древние; ибо не δέον значит оно, а διὸν  — проницающее добро, и его-то налагатель имен действительно хвалит Да таким образом не будет он противоречить и самому себе, но тем же самым с словом δέον будет представляться ему и полезное, и выгодное, и прибыльное, и доброе, и пригодное, и благоуспешное;  — это слово выразится только различными именами и, проходя своим благоустроением всюду, будет представлять достойное похвалы, тогда как задерживая и связывая, оно вызывает порицание. Даже и ζημιῶδες (вредное), если, по требованию древнего языка, вставить в это имя дельту вместо зиты, переменившись в δημιῶδες, представится тебе именем, вяжущим идущее.

''Сокр.'' Δόξа наименована или по преследованию (διώξει),  — когда душа идет преследовать знание, каковы вещи, или по полету стрелы (τόξου) к последнему подходит ближе: потому что с этим согласуется мнимость (οἴησις). Полетом стрелы указывается, по-видимому, на стремление души к вещи, какова каждая из них, равно как и воля (βουλή) имеет значение в отношении к полету стрелы (βολή); иметь же волю (βούλεσθαι) значит желать, а желать значит советоваться (βουλεύεσθαι). Все это, взятое вместе, изображается подобием летящей стрелы; равно как и противное  — ἀβουλία (необдуманность) есть, кажется, неудача, когда кто не добросил (οὐ βαλέντος) и не попал в то, во что бросал, чего хотел, к чему стремился и о чем советовался.

''Ерм.'' Спрашиваю о важнейшем и прекраснейшем,  — об истине и лжи, о сущем и о том самом, о чем у нас теперь речь,  — об имени: для чего бывает имя?

''Сокр.'' Так ὄνομα есть имя, выраженное словом, показывающим, что это есть сущее искомое. В этом ты еще более можешь увериться из того, что называем мы именуемым; ибо здесь ясно высказывается, что сущее есть то, относительно чего бывает изыскание (μάσμα). И слово ἀλήθεια (истина) также составлено, по-видимому, из других слов; потому что этим словом  — истиною  — означается божественное движение сущего, или как бы божие хождение (θεία ἄλη). А ψεύδος (лож) противоположно движению; потому что, задерживаемое и принуждаемое молчать, становясь опять предметом порицаемым, оно взято по подобию спящих (καθεύδοοσι), и только приданное ψ скрывает значение этого имени. Потом, ὄν (сущее) или οὐσία (сущность), приняв и, приходят к согласию с истинным, так как оно в этом случае означает идущее (ἰὸν), а οὐκ ὄν опять, как некоторые и называют его, не идущее (οὐκ ἰόν).

''Ерм.'' Это-то, кажется мне, Сократ, ты составил мужественно. Но если бы кто спросил об этих именах: τὸ ἰόν (идущее), τὸ ῥέον (текущее), τὸ δοῦν (вяжущее),  — какая заключается в них правильность?

''Ерм.'' Говори; лишь бы только достало у меня силы,  — буду рассматривать вместе с тобою.

''Сокр.'' Что одна-то некоторая правильность у всякого имени, первого и последнего, и что никоторое из них, как имя, ничем не отличается от другого,  — думаю, и тебе кажется.

''Сокр.'' Пускай. Но первые-то, пока им еще не подлежат другие, каким образом с надлежащею ясностью выразят нам вещи, если надобно им быть именами? Отвечай мне вот на что: представь, что у нас не было бы ни голоса, ни языка, а хотелось бы дать знать другим о вещах;  — не стали ли бы мы, как теперь глухонемые, делать знаки руками, головою и прочими частями тела?

{{перенос2|под|няли}} бы руку к небу; а когда бы нижнее и тяжелое,  — к земле. Равным образом, желая означить бегущего коня, или иное животное, мы уподобляем им, знаешь, свое тело и его положения.

''Сокр.'' Во первых, мне кажется,  — не такое, как если бы мы подражали вещам  — как подражаем музыкой, d. хотя бы в то же время подражали им и голосом; во вторых, и не такое, чтобы подражать тому же, чему подражает музыка, не означая подражаемого именем. Я говорю вот что: каждой вещи приличен свой голос и образ, а многим и цвет.

''Сокр.'' Так имя  — не там, где есть это подражание, и не такими подражаниями занимается искусство наименовательное; ибо эти-то подражания свойственны во первых музыке, во вторых живописи. Не так ли?

''Сокр.'' Что же? Если бы кто мог этому самому,  — сущности каждой вещи,  — подражать буквами и слогами, то выразил ли бы, что значит каждая вещь? Или нет?

''Сокр.'' А чем признать могущего сделать это? Из прежних одного назвал ты музыкантом, другого живописцем,  — а этого кем?

''Ерм.'' Мне кажется, Сократ, что это тот, кого мы давно ищем,  — это наименователь.

''Сокр.'' Но если ты говоришь правду, то, видно, надобно уже исследовать те имена, о которых спрашивал, то есть слова: ῥοὴ (течение), ἰέναι (шествие) и σχέσις (удержание),  — выражают ли они буквами и слогами вещи, к которым прилагаются, так, чтобы подражали сущности, или не выражают.

{{перенос2|бук|вами}}, то не всего ли правильнее сперва различать стихии, подобно тем, которые, приступая к ритмам, сперва различают силы стихий, потом силы слогов, и таким образом переходят уже своим исследованием к ритмам,  — прежде же не переходят?

''Сокр.'' Не так ли и мы должны сперва различить гласные, а потом и другие, по видам их, то есть согласные и безгласные: ведь так говорят люди, в этом отношении сильные. За тем опять, которые буквы не гласные, хотя впрочем и не безгласные? Да и между самыми гласными сколько есть разных видов! И когда мы хорошо разберем все это, надобно будет снова взять имена и смотреть, есть ли что такое, к чему все они относятся, как стихии, из которых можно узнавать вещи, и есть ли у них виды таким же образом, как в стихиях. Хорошо рассмотревши все это, надобно уметь каждое имя приложить по подобию,  — нужно ли будет одной вещи приписать одно, или с одним смешать многие,  — как делают живописцы, которые, стараясь о сходстве, употребляют то одну пурпуровую краску, то какое-нибудь иное снадобье, а иногда смешивают многие цвета, когда, например, приготовляют цвет человеческого тела, или что другое в этом роде, так как всякое изображение требует, думаю, особого состава. Подобно этому будем и мы применять стихии к вещам, и, то одну соединяя с одной, где покажется это нужным, то взявши многие, станем образовать так называемые слоги, а потом опять устанавливать соединение слогов, из чего составятся<ref>1) Из чего составятся имена и глаголы, ἐξ ὦν τά τε ὀνὀματα καὶ ῥήματα συντίθενται. Здесь, не смотря на подлежащие среднего рода, глагол стоит во множественном числе. Гейндорфу до того не нравится это, что он советует множественное число переменить в единственное. Но есть много причин, почему аттики имена среднего рода соединяли иногда с множественным числом. Примеры таких соединений собраны Астом, Ad legg. р. 46,1, р.</ref> имена

и глаголы; из имен же и глаголов наконец разовьем уже что-нибудь большое, прекрасное и целое,  — разовьем, как там, например, животное  — живописью, так здесь речь  — именословием, или риторикою, или какое оно ни будь, это искусство. Или, лучше сказать, будем делать это не мы,  — я увлекся словом; имена, как сложены они, сложили их так древние: нам же надобно, если только положим исследовать все это научно, так различив их, рассматривать с той стороны,  — правильно ли приложены первые и последние, или нет; а соединять их иначе  — как бы не было худо и неметодично, любезный Ермоген.

''Сокр.'' Так оставим это; или, не хочешь ли, сделаем, что можем,  — возьмемся хоть немного рассмотреть это, по силам, сказав наперед, как недавно говорили богам, что, нисколько не зная истины, мы гадаем о ней по человеческим мнениям: позволим себе таким же образом сказать и теперь, что если полезно должно быть кому другому или нам различение имен, то так надобно различать их; а потому в настоящее время мы и обязаны, как говорится, по силам заняться этим. Кажется это? Или как ты скажешь?

коже это необходимо. Для нас нет ничего лучше, как отнести к чему-нибудь истинность первых имен, подражая сочинителям трагедий, которые, когда в чем недоумевают, тотчас бегут к машинам, чтобы поднять богов: так отделаемся и мы, если скажем, что первые имена наложены богами, и оттого они правильны. Не будет ли и для нас это сильнейшим из оснований? Или  — то, что мы приняли их от каких-нибудь варваров, так как варвары древнее нас? Или со стороны древности нельзя рассматривать их и как варварские? Потому что все они легко могли быть отклонительными уловками того, кто не хотел давать отчета в первых именах, правильно ли они наложены. Между тем, кто каким-нибудь образом не узнал правильности первых имен, тому нельзя знать правильность и последних; потому что эти необходимо объясняются теми, о которых он ничего не знает. Стало быть, явно, что называющий себя искусником в отношении этих, должен иметь готовность особенно и яснейшим образом показать свое искусство относительно к именам первым, а не то  — быть уверенным, что о последних-то он будет только пустословить. Или тебе калюется иначе?

''Сокр.'' Во первых, буква ρ (р) представляется мне как бы орудием всякого движения; но мы и не сказали, откуда происходит это имя  — κίνησις (движение). Впрочем явно, что им означается ἴεσις (шествие), ибо в древности мы употребляли не η, а ε. Начало же его от κίειν; а κίειν имя иностранное, и значит идти. И так, кто открыл бы соответственное нашему языку древнее его наименование, тот стал

бы правильно называть его ἵεσις. А теперь от иностранного κίειν, от замены в нем гласной итою (η) и от внесения в него ν оно названо κίνησις, хотя следовало бы произносить κιείνησις, или ἵεσις. Но στᾶσις (стояние) означает отрицание τοῦ ἰέναι (шествия) и для красоты названо στάσις.  — Так стихия ρ, как говорю, есть, кажется, прекрасное орудие движения в устах устанавливателя имен, желающего выразить движущееся (φορά),  — и он в самом деле часто пользуется этим орудием для сказанной цели: буква ρ есть явное подражание движению, во первых, уже в глаголе ῥεῖν (течь) и в слове ῥοή (течение), потом в слове τρόμος (трепет), далее в имени τραχύς (страшный), а сверх сего и в таких глаголах, каковы κρούειν (ударять), θραῦειν (ломать), ἐρείκειν (раскалывать), θρύπτειν (тереть), κερματίζειν (раздроблять), ῥυμβεῖν (вертеть); все это выражается по большей части буквою ρ. Ведь налагатель имен видел, думаю, что язык, произнося ее, не бывает неподвижен, но сотрясается; потому-то, представляется мне, и пользовался ею для этого. А и опять употреблял он для выражения всего тонкого, что особенно идет чрез все; потому-то ἰέναι (идти) и ἴεσθαι (поспешать) выговаривает чрез ι; тогда как чрез φ, ψ, σ и ζ, имеющие характер букв дышащих, подражает всему такому, и в именах говорит, например: ψοχρόν (холодное), ζέον (кипящее), σείεσθαι (сотрясаться) и вообще σεισμός (сотрясение). Отсюда наименователь, подражая чему-нибудь дующему, везде в таких случаях вносит в речь большею частью такие, по-видимому, и буквы. Буквы же: δ, выражающая сжатие языка, и τ  — твердость его, каждая, имеют, думал он, силу подражать вязанию (δεσμὸς) и стоянию (στάσις). Или опять, состояние падения (ὀλισθάνειν) языка замечая в букве λ, по подобию характеризовал он ею τὰ λεῖα (легкое), самый глагол ὀλισθάνειν, также слова: λιπαρόν (тучное), κολλῶδες (клейкое), и все такие. А сила буквы γ противодействует падению языка, и отсюда, по подражанию, вышли слова: τὸ γλισχρόν (скользкое), γλοκύ (сладкое),

γλοιῶδες (вязкое). Заметив опять, что буква ѵ издает звук внутри, и буквами выражая вещи, наименователь обозначал ею внутреннее, сокрытое. Равным образом α придавал он большому (μεγάλω), а η  — длинному (μήκει), так как это буквы долгие. А требуя знака для выражения круглоты (γογγύλον), он большею частью вносил в имя букву о. Так, кажется, поступал налагатель имен, образуя знаки и имена для каждой вещи по буквам и слогам, а из этих уже подражательно составляя и прочее, им соответствующее. И вот что, Ермоген, по моему мнению, означается правильностью имен, если не иное что-нибудь говорит об этом Кратил.

''Ерм.'' Мне-то, клянусь Зевсом, не кажется. Но я нахожу весьма хорошими вот эти слова Исиода: кто к малому прибавит хоть немногое,  — дело подвинется<ref>1) См. Орр. et DD. 359: εἰ γὰρ κεν καὶ σμικρὸν ἐπὶ σμικρὸν καταθεῖο, καὶ θαμὰ τοῦτ’ ἔρδοις, τάχα κεν μέγα καὶ τὸ γένοιτο.</ref>. Поэтому, если малое нечто ты в состоянии сделать большим, не отказывайся от труда, но облагодетельствуй и этого Сократа и, по справедливости, меня.

''Крат.'' Те, о которых ты говорил по началу,  — законодатели слова.

''Сокр.'' Лучшие же не лучшими ли представляют нам свои работы, изображения, а другие худшими? И не таким же ли образом домостроители,  — одни строят лучшие дома, а другие  — худшие?

''Сокр.'' Не тоже ли и законодатели,  — одни представляют нам свои дела лучшими, а другие  — худшими?

''Крат.'' И не приложено, мне кажется, Сократ, а только представляется приложенным: это имя другого, которого именем выражается самая природа<ref>1) Не природа проявляет имя, а имя  — природу. Поэтому справедливо выразил мысль Фицин: cui natura inest, quae nomine continetur.</ref>.

''Сокр.'' Хитро твое слово,  — не по мне, не по моему возрасту, друг мой; однако ж скажи мне вот что: говорить ли только, думаешь, нельзя ложно, а полагать можно?

''Сокр.'' Ни сказать, ни примолвить? Например, пусть бы кто-нибудь, встретившись с тобою на чужой стороне, взял тебя за руку и сказал: здравствуй афинский иностранец, сын Смикриона, Ермоген!  — этот,  — говорил ли бы он, полагал ли бы это, сказал ли бы, или примолвил,  — назвал бы не тебя, а этого Ермогена? Или никого?

ли ты, что иное дело имя, и иное  — то, чему принадлежит имя?

''Сокр.'' Так, во-первых, смотри вот на что: изображение мужчины не отнесет ли кто либо к мужчине, а изображение женщины  — к женщине, и прочее таким же образом?

''Сокр.'' И противное этому  — изображение мужчины к женщине, а женщины к мужчине?

''Сокр.'' И так, чтобы нам не сражаться словами, тебе и мне, так как мы друзья,  — прими то, что я говорю. Ведь такое-то распределение в обоих подражаниях, друг мой, в изображениях и именах, называю я правильным, и в именах не только правильным, но и истинным;

''Крат.'' Но как бы не было этого,  — неправильного распределения, Сократ,  — только в живописных изображениях; а в именах  — не так: там оно всегда по необходимости правильно.

''Сокр.'' Как ты говоришь? Что за различие между этим и тем? Разве нельзя, подошедши к мужчине, сказать ему: вот твой портрет, а указать  — на что случится, на его ли изображение, или на изображение его жены? Указать же значит поставить предмет пред чувство зрения.

''Сокр.'' Что же? Разве нельзя опять, подошедши, к нему, сказать: вот твое имя? Ведь и имя есть подражание, как живописное изображение. Так вот я и говорю: разве нельзя было бы сказать ему: вот твое имя,  — и после того пред чувство его слуха поставить что случится, его ли подражание, говорящее, что он мужчина, или подражание женскому полу человеческого рода, говорящее, что он женщина? Не кажется ли тебе, что это возможно, и иногда бывает?

''Сокр.'' Да и хорошо делаешь, что соглашаешься, друг мой, если так: теперь об этом слишком спорить не надобно. Если же таково распределение и здесь, то одно из В них мы хотим называть говорящим правду, другое  — ложь. А когда так, то распределять имена неправильно и приписывать вещи не то, что ей прилично, но иногда то, что не прилично, значило бы такие составлять и глаголы. А как скоро так составлены глаголы и имена,  — таковы по необходимости будут и речи; потому что речь, как я думаю, есть состав из этого. Или как ты говоришь, Кратил?

''Сокр.'' Что же сказать о том, кто подражает сущности вещей посредством слогов и букв? Не таким же ли способом и у него,  — если будет отнесено к ним все, им приличное, выйдет образ прекрасный, и это есть имя; а когда он немногое пропустит или иногда прибавит,  — хотя и выйдет образ, но не прекрасный,  — так что одни имена будут составлены хорошо, а другие  — худо?

''Сокр.'' Следовательно, может быть один хорошим мастером имен, а другой  — худым?

''Сокр.'' Следовательно, может быть, клянусь Зевсом, как в других искусствах, так и между законодателями, что будет один хороший, другой  — худой, если в прежнем мы уже согласились.

''Крат.'' Так. Но видишь, Сократ,  — когда эти буквы, α, β, и каждую из стихий мы будем грамматически придавать именам, когда станем что-нибудь отнимать, присоединять, или перестанавливать,  — имя хотя и напишется, однако ж неправильно, как будто бы оно вовсе не было написано, даже выйдет прямо другое, если подвергнется таким переменам.

''Сокр.'' Может быть, все, что ты говоришь, испытывает то же, что необходимо испытывать вещи, зависящей от бытия или небытия какого-нибудь числа. Вот, например, десять, или какое хочешь иное число: если отнимешь от него, или прибавишь к нему что-нибудь,  — тотчас выйдет другое. Но не такова правильность какого либо предмета качественного и всякого подобия: напротив, вполне даже и невозможно выразить, каков предмет, которому выражение уподобляется, если имеет быть подобие. Смотри, дело ли я говорю. Два ли будут такие предмета, каковы Кратил и его изображение, если кто из богов изобразит не только твой цвет и вид, как делают живописцы, но и все внутреннее,  — такое, какое именно твое,  — выразит ту самую и мягкость, и теплоту, вложит в них и движение, и душу, и разумность, какая у тебя,  — одним словом, все, что ты имеешь, представит таким особо и поставит возле тебя? Будут ли эти предметы  — Кратил и его изображение, или два Кратила?

''Сокр.'' И так, смело допускай, почтеннейший, что одно имя прилагается хорошо, другое нет, и не требуй всех букв таких, чтобы непременно выходило имя, точь в точь соответствующее предмету, но давай место и букве несоответственной; если же внесешь не соответствующую вещи букву, то внесешь и имя в выражение, а когда имя, то и выражение в речь,  — и вещь тем не менее будет означаться именем и высказываться, пока сохранится тип вещи, о которой идет дело,  — как мы, я и Ермоген, помнишь ли, недавно говорили о стихиях на именований.

''Сокр.'' Хорошо же. Когда в имени это есть,  — пусть и не все приличное,  — вещь по крайней мере наименована; и наименована хорошо, если прилично все,  — худо, если не многое. Оставим же ее, почтеннейший, называться, чтобы не сделаться нам смешными, подобно эгинянам, бродящим позднею ночью по дорогам,  — чтобы не показалось, будто и мы к вещам на самом деле как-то так вышли позднее надлежащего. Либо ищи какой-нибудь иной правилности имени, и не соглашайся, что имя вещи заявляется слогами и буквами; потому что, принимая оба эти положения, ты не можешь быть в согласии с самим собою.

''Сокр.'' Но если в этом мы согласились, то после сего рассмотрим вот что: как скоро имя будет приложено хорошо,  — скажем ли, что оно должно иметь приличные буквы?

''Сокр.'' А не хорошо ли, по твоему мнению, говорится, что одни имена сложены из первоначальных, другие  — первые?

''Сокр.'' Но если заявлениями некоторых вещей должны сделаться первые, то имеешь ли ты какой иной, лучший способ сообщить им значение заявлений, чем представить их сколько можно более такими, каковы самые вещи, которые надобно выразить ими? Или больше нравится тебе способ, о котором говорит Ермоген и многие другие, что, то есть, имена суть условные знаки, что они служат знаками для условившихся, которые наперед знают вещи, и что в этом состоит правильность имени,  — в условии; разницы же в том нет, так ли кто условливается, как ныне принято, или, напротив, нынешнее малое называет великим, а нынешнее великое  — малым? Который способ нравится тебе?

''Крат.'' Полное и совершенное различие, Сократ,  — выражать подобием, что выражаешь, а не случайностью.

''Сокр.'' А λ  — к легкому, мягкому и к тому, о чем недавно говорили?

Как недавно, разговаривая с Ермогеном, ты отнимал и прибавлял буквы, где следовало, и мне казалось это правильным,  — так, может быть, и теперь вместо λ надобно говорить ρ.

''Крат.'' Понимаю,  — по крайней мере по обыкновению, любезнейший.

''Сокр.'' Но, говоря об обыкновении, думаешь ли, что оно есть нечто отличное от условия? Иное ли что называешь ты обыкновением, чем я,  — что, то есть, произнося это, я мыслю то, а ты знаешь, что я то мыслю? Не это ли говоришь ты?

''Сокр.'' Но заявление-то  — посредством неподобного тому, что, произнося, я думаю,  — если только λ не подобна понимаемой тобою жесткости (σκληρύτητι). Если же так, то что иное значит это, как не соглашение твое с самим собою, и правильность имени основывается у тебя на условии, поколику для выражения-то назначаются и подобные и неподобные буквы, по случайному обыкновению и условию. А как обыкновение есть всего менее условие, то не хорошо было бы сказать, что подобие есть заявление; скажем,  — обыкновение; потому что оно заявляет, как видно, подобным и неподобным. Сошедшись же в этом, Кратил,  — ибо твое молчание я буду принимать за согласие,  — необходимо нам, для заявления своих мыслей словом, привнести и условие и обыкновение. Ведь если захочешь ты, любезнейший, обрат титься к числу, то откуда думаешь взять имена и приложить, как подобные, к каждому из чисел, пока не дашь

сколько-нибудь своего согласия, что и условие имеет силу относительно правильности имен? Так мне хотя и самому нравится, что имена, по возможности, подобны вещам, но чтобы это взыскивание подобия, как говорит Ермоген<ref>1) См. р. 414, где он сказал: καὶ μάλα γε γλίσχρως. А это старание Кратила все приводить к подобию ловко названо было ὀλχή.</ref>, не было в самом деле слишком привязчиво, необходимо сверх того, для правильности имен, пользоваться и этим грубым способом,  — условием. Впрочем, по возможности, была бы речь прекраснейшею, когда бы или вся она, или большею частью выражалась именами подобными, то есть приличными; противное же тому делало бы негоднейшею. После этого, отвечай мне еще вот на что: какую силу имеют у нас имена, и что делают они, D. скажем, хорошего?

''Сокр.'' Может быть, ты разумеешь то, Кратил, что кто знает имя, каково оно,  — а оно есть как бы вещь,  — тот будет знать и вещь, так как существующее  — подобно имени; для всего же взаимно подобного  — одно искусство. Это-то, кажется, разумеешь ты, когда говоришь: кто знает имена, тот будет знать и вещи.

''Сокр.'' Давай же посмотрим, что это за способ изучения вещей, о котором ты теперь говоришь, и есть ли какой-нибудь иной,  — только этот лучше того,  — или иного вовсе нет, кроме этого. Как ты думаешь?

''Крат.'' Я думаю так, что иной-то едва ли есть,  — что этот  — единственный и наилучший.

''Сокр.'' Этот самый способ не есть ли и изыскание вещей, и изыскавший имена не изыскал ли и то, чему они принадлежат? Или искать и находить  — должен быть другой способ, а учиться  — этот?

''Крат.'' Всего вернее то, что искать и находить  — тот же способ, этот самый.

''Крат.'' Смотри, чтоб не было иначе, Сократ: установитель имен необходимо знал, почему дает их; а не то,  — как я и прежде говорил,  — они не были бы и именами. Что установитель имен не погрешал против истины, вот тебе важнейшее доказательство: у него никогда не было бы все так согласно. Разве не замечаешь этого сам, когда говоришь, что все имена происходили таким же образом и потому же?

''Сокр.'' Но эта-то защита, добрый Кратил, ничего не значит. Ведь если установитель имен ошибся вначале, то не удивительно, что принужден был ошибаться и потом, и поставлялся в необходимость согласоваться с самим собою,  — подобно тому, как у начертывателя геометрических фигур, когда допущена первая малая и незаметная неправильность, прочее, сколь бы ни было многосложно, приходит уже во взаимное согласие. Так начало всякой вещи каждый человек должен много обдумывать и рассматривать, правильно ли оно полагается, или неправильно. Когда же начало достаточно испытано,  — прочее явно будет за ним следовать. Я даже и не удивился бы, если бы имена согласовались одни с другими. Присмотримся-ка

''Сокр.'' Начнем же свое рассмотрение, взяв из них сперва вот это имя  — ἐπιστήμη (знание): оно довольно обоюдно и как бы означает больше то, что останавливает (ἰστησιν) нашу душу на (ἐπὶ) вещах, нежели то, что движется с ними; и правильнее производить его начало не чрез прибавление к нему буквы г, как говорили мы ныне, а чрез внесение в него, вместо ει, гласной и. Потом и слово βέβαιον (постоянное) есть также подражание какой-то неподвижности (βάσεως) и стояния, а не движения. Затем самое ἱστορία (преследование) означает то, что удерживает течение (ἵστησι τὸν ῥοῦν). И πιστὸν (надежное), без сомнения, значит останавливать (ἱστᾶν). Далее, и μνήμη (память) всякому, вероятно, показывает, что в душе есть пребывание (μονή), а не движение. Если угодно, то и ἀμαρτία (грех) и ξυμφορὰ (опасность), как скоро захочешь следовать имени, выражают одно и то же с понятием (ξύνεσις), знанием (ἐπιστήμη) и со всеми прочими именами, принимаемыми в хорошую сторону. Близки к ним, по-видимому, и ἀμαθία (невежество) и ἀκολασία (неумеренность); потому что ἀμαθία выражает шествие вместе с Богом (ἃμα θεῷ), а ἀκολασία непременно есть следование (ἀκολοοθία) за делами. Таким образом, что почитаем мы именами в самом дурном, то может очень походить на имена в самом хорошем. Думаю, что, если потрудишься, откроешь много и другого, чем опять приведен будешь к мысли, что устанавливатель имен означает ими вещи не идущие или движущиеся, а неподвижные.

''Сокр.'' Совсем нет, друг мой; оставим и эту сторону дела, а рассмотрим другое,  — согласимся ли мы и в этом, или не согласимся. Ну-ка, согласимся ли мы совершенно, что постановители имен в городах эллинских и варварских суть законодатели, а могущее делать это искусство есть законодательство?

''Сокр.'' Говори-ка,  — первые законодатели, установляя первые имена, знали ли вещи, к которым прилагали их, или не знали?

''Сокр.'' Так установивший имена,  — гений ли это какой, или бог установлял их,  — думаешь, противоречил сам себе? Или тебе кажется, что недавние наши слова ничего не значат?

''Сокр.'' Которые, почтеннейший,  — к стоянию ли ведущие, или к движению? Ведь они, как сейчас сказано, различаются не многочисленностью.

''Сокр.'' Но когда имена восстают друг против друга, и одни утверждают, что ''они'' подобны истине, а другие  — что ''онщ''  — чем мы различим их и на каком основании? Ведь, конечно, не на иных же именах, которые отличны от этих,  — что невозможно;  — но кроме сих имен надобно искать, очевидно, чего-то другого, что и без имен открывает нам, которые из них истинны, то есть, показывают истину вещей.

Не чрез то ли, чрез что было бы естественно и совершенно справедливо,  — то есть, одни чрез другие, если они взаимно сродны, и самих чрез себя? Потому что отличным от них и чуждым означалось бы нечто отличное и чуждое, а не сами они.

''Сокр.'' Так если вещи можно изучать особенно чрез имена, можно и чрез самые вещи: то которое изучение их будет наилучшее и яснейшее? Из образа ли узнавать вещь самою в себе, сколь хорошо она отображена, и истину из ее изображения, или из истины  — как самую истину вещи, так и образ ее, прилично ли он сделан?

''Сокр.'' Каким образом надобно изучать и открывать вещи,  — у знать это, может быть, выше сил моих и твоих; для нас довольно и обоюдного согласия, что они должны быть изучаемы и исследуемы не из имен, а гораздо скорее сами из себя, чем из имен.

''Сокр.'' рассмотрим еще и то, как бы не обмануло нас множество этих к одному и тому же направляющихся имен. В самом деле, устанавливавшие имена устанавливали их в той мысли, что все идет и течет,  — ибо они, мне кажется, действительно так мыслили; а между тем случилось не так: эти установители, как бы лопав в какой-то круговорот, и сами вертятся, и нас тянут за собою и бросают в тот же вихрь. Смотри-ка, почтеннейший Кратил, что мне часто представляется как бы во сне<ref>1) Так говорит Сократ, давая заметить, что самая сила вещей, постоянная и неизменная в себе, представляется ему более гадательно, чем в выводах умозаключения. Платон приведен был к учению об идеях, по-видимому, тогда, когда положение о общих понятиях Сократа соединил с философемами элейцев о сущем. После того он уже обдуманно отступил от мнения гераклитян, которые не допускали ничего постоянного, но все представляли в непрестанном движении.</ref>: называем ли мы нечто прекрасным и добрым самим в себе, и относительно всякой отдельной вещи таким же образом, или не называем?

''Сокр.'' рассмотрим же это самое,  — не то, что известное

лицо прекрасно, иди нечто такое,  — все это, по-видимому, течет,  — а самое, скажем, прекрасное: не таково ли оно всегда, каково есть?

''Сокр.'' Можно ли выразить правильно то, что всегда уходит,  — выразить, во первых, что это  — то же, во вторых, что это  — таково? Иди необходимо, что, тогда как мы говорим, оно тотчас становится уже иным, ускользает и не остается тем же?

''Сокр.'' Да оно не было бы никем и познано; ибо только что приступил бы ты с намерением познать его,  — оно сделалось бы иным и чуждым, а потому не было бы еще узнано, каково оно действительно и в каком состоянии находится. Ведь никакое знание не познает, познавая никак не существующее.

вещи; и это уже не походит на то, что мы недавно говорили,  — на течение и движение. Этим ли образом все существует, или тем, о котором говорят последователи Гераклита и многие другие,  — решить, может быть, не легко: не слишком умному человеку свойственно, пускаясь в имена, занимать ими себя и свою душу, веря им и их установителям,  — утверждать, будто что-то знаешь; а между тем произносить суд против себя и вещей,  — что ни в чем нет ничего здравого, но что все течет, будто скудель,  — что все вещи, точно будто люди, страдающие расстройством желудка, подвержены разным течениям и излияниям. Может быть, это и в самом деле так, Кратил, а может быть и нет. Так тебе надобно мужественно и хорошо исследовать, а не вдруг принимать,  — ведь ты еще молод, в цветущем возрасте; когда же исследуешь и найдешь, сообщишь и мне.