Карпов В. Н., Содержание девятой книги: различия между версиями

= Карпов В. Н. Платон. Политика или государство. Содержание девятой книги. =

В конце восьмой книги Сократ рассуждал о тирании, ее происхождении и природе; а теперь описывает ''подобного тирании человека'', который находится под таким сильным владычеством какой-нибудь страсти, что бывает рабски подчинен ей. Он спрашивает: каким образом человек тиранический происходит из демократического? Какие имеет он свойства и какую ведет жизнь,—несчастную — несчастную, или счастливую? Эти вопросы рассматриваются следующим образом. Чтобы правильнее судить о таких вещах, говорит Сократ, надобно к природе удовольствий и пожеланий прибавить нечто такое, о чем прежде упоминаемо не было. Между пожеланиями и удовольствиями не необходимыми есть много постыдных и непозволительных. Если они заранее исправляются и поставляются под управление пожеланий лучших и разумных; то могут быть или совершенно искоренены, или значительно ослаблены: а когда этого не бывает,—они — они, возрастая с каждым днем, наконец получают такую силу, что им уже нельзя противостоять. Сюда относятся сладострастие и невоздержание. Р. 571— 572571—572 В.

С этой точки зрения на человека тиранического, исследуется сперва его ''происхождение.'' Рожденный и воспитанный таким отцом, который особенное внимание обращает на домашнюю экономию, который, кроме богатства, не знает ничего ценного и все, относящееся к образованию, ставит ни во что,—сын — сын, попав в общество юношей, воспитанных свободнее и знакомых с непозволительными удовольствиями, так привязывается к свободной их жизни, что получает сильное

отвращение к скупости своего отца. Приняв, однако ж, хорошее воспитание, он находит в его внушениях еще столько силы, что не решается предаться всем удовольствиям; а отсюда происходит то, что он равно избегает как распутной и рассеянной жизни товарищей, так и грязной скупости своего отца. Но таков-то и есть человек демократический. Положим же теперь, что у этого, уже состарившегося человека, есть сын, воспитанный и образованный совершенно по примеру отца. Став юношей, и он тоже вступает в общество рассеянных людей, увлекающих его к каким-нибудь удовольствиям. И напрасны будут просьбы отца, напрасны увещания друзей, старающихся расторгнуть его связь с дурными товарищами. Эти развратные рабы удовольствий, если не сделают ничего другого, то непременно разовьют в нем какую-нибудь страсть, например, любовь. Когда же она будет воспламенена,—последуют — последуют за нею и прочие похоти, которыми обыкновенно увлекаются любовники; а чрез это, ради безумной любви, он заглушает в себе все благородные чувствования и всецело предается ее власти. Таково же зарождение и других пороков, например, пьянства, наглости, дерзости. Если душа бывает до того занята ими, что не владеет сама собою; то в человеке том является настоящая тирания, которая как бы насильственно нудит ее к делам постыдной страсти. Таково происхождение человека тиранического. 572 С—573С — 573 С.

стены, разбойничать по дорогам, грабить храмы, и не откажется ни от какого преступления. Если таких людей в обществе окажется много; то они не только не будут врагами тирании, к которой склонны по природе, но еще постараются, проявлять ее самым жестоким образом. Человек с таким настроением души ни с кем не может находиться в дружеских отношениях, равно как не будет любить и защищать свободу граждан; потому что он не привык ни в кому иметь доверенность, не уважает справедливости, не отвращается ни от каких дурных поступков. Если же такова жизнь этого человека; то видно уже, как должно судить о его счастье. Чем сильнее обуревается он страстями, тем больше его несчастье; так что человек тиранический есть существо самое жалкое. Это будет еще понятнее, если мы сравним разные формы правления, о которых говорено было выше; человек тиранический всего подобнее тирании, демократический—демократиидемократический — демократии, олигархический—олигархииолигархический — олигархии, всякий—своейвсякий — своей. И как то общество совершенное, или аристократическое, должно быть почитаемо, без сомнения, самым счастливым, а то, терзаемое тираном,—самым — самым несчастным; то естественно следует, что человек, подобный тирании, находящийся, то есть, под жестоким владычеством страстей, есть человек самый жалкий, а покорный внушениям ума, витающий уважение к справедливости и добродетели,—самый — самый счастливый. В самом деле, в обществе тираническом нет свободы: нет ее также и в подобном этому обществу человеке; потому что душа его порабощена страстями, и потому всегда бывает возмущенною и терзается ощущениями скорбными. Потом, общество, повинующееся тирану, мучится бедностью и недостатками: то же надобно сказать и о человеке, непрестанно мучимом ненасытимою жаждою удовольствий. Кроме того, общество тираническое исполнено страданий, и ни в каком другом не проливается столько слез: то же бывает и с подобным ему человеком, которого душа непрестанно потрясается силою страстей и нередко доходит даже до безумия, а покойною и мирною никогда не бывает. Такова участь его в жизни не только частной, но и общественной, когда он бывает тираном государства; ибо и тут мучат его—

то страх, то подозрение, то нечистая совесть, то буйство страстей, то неистовство злобы,—и — и он, не веря никому, живет в своем доме, будто в тюрьме, становится человеком самым несчастным и несет бремя самого горького рабства. К тому ж, это зло не исцеляется и временем: напротив, подозрение, жесткость сердца, несправедливость и гнусность поведения все более и более развиваются. Если же так, то чем далее кто-нибудь отступает от сходства с описанным прежде наилучшим обществом, тем жалче и несчастнее становится жизнь его. Посему самым счастливым надобно почитать того царственного мужа, который держится аристократии. А за аристократией по порядку следуют уже человек тимократический, олигархический, и демократический; последнее же место принадлежит тираническому, который, скрытно ли то будет от богов, или явно, бывает несчастнее всех. Р. 573 D—580D — 580 С.

Хотя таким образом достаточно доказано, что жизнь тирана самая несчастная; однако ж Сократ находит нужным раскрыть то же самое и с другой стороны. Как в обществе, говорит он, различили мы три сословия граждан, так и в человеке заметили τρια εἴδη τῆς ψυχῆς, именно: τὸ λογίστικὸν, τὸ θυμικόν и τὸ ἐπιθυμητικόν''.'' Соответственно же этим видам, или сторонам души, смотря по тому, которая из них бывает господствующею, в человечестве являются и ''три рода людей'': род философов, в котором над прочими частями души владычествует τὸ λογιστικόν, или ум; род честолюбцев, или спорщиков, в котором начало управляющее есть τὸ θυμικόν и род скупцов, который находится под владычеством'' — '' τοῦ ἐπιθνμητίκοῦ. Отсюда, по различию людей, есть и три рода пожеланий или страстей; так что, если бы эти люди, взятые по родам, должны были отвечать на вопрос: какая жизнь самая счастливая? то каждый счастливейшею признал бы ту, которая сродни ему самому. Скупой стал бы хвалить обладание богатством, честолюбец превозносил бы обаяние славы, а философ всему предпочел бы познание истины и мудрость. Такой спор не иначе может быть прекращен, как опытностью, рассудком и словом, без которых предложенного вопроса никто не разрешит суждением верным. Итак, в массе троякого рода людей о

счастье только тот будет судить справедливо, кто, с одной стороны, знает употребление вещей, с другой—пользуетсядругой — пользуется рассудком и словом. Философу, конечно, лучше знакома природа удовольствия, чем скупому; потому что первый, по требованию необходимости, в молодых летах испытав, что такое значат удовольствия низшие, наслаждается потом и удовольствием чистейшим, происходящим от познания истины, тогда как скупой вкушал только грубые, а благороднейших не испытывал. От этого суждение философа будет вернее, чем суждение скупого. То же и в отношении к честолюбивому. Приятно, без сомнения, приобрести известность и прославиться; и это удовольствие не меньше известно философу, как и честолюбцу: но наоборот — удовольствие, происходящее от созерцания истины, испытывает исключительно философ; а из этого видно, что философ опытностью и употреблением вещей превосходит всех прочих. Что же касается до рассудка и слова, то уже само собою явствует, что последний стоит далеко выше людей и скупых и честолюбивых. Итак, если о всякой вещи надобно судить при помощи опыта, рассудка и слова; то необходимо следует, что о счастливой жизни лучше всех будет судить философ. А когда это справедливо,—то — то из тех трех родов удовольствия превосходнейшим будет удовольствие, получаемое от познания истины, и относящееся к той стороне нашей души, которою обыкновенно созерцается истина. Следовательно, блаженнейшею и превосходнейшею жизнью будет жизнь мудреца, в котором господствующее начало есть τὸ λογιστικόν''. ''P. 580 D—583D — 583 A.

ствующее, бывает или неприятное, или приятное. Поэтому ложно мнение тех, кому удовольствие представляется кондом страдания, а страдание — концом удовольствия; что, впрочем, видно и из того, что приятнейший запах ощущается без всякой предшествующей скорби, да не оставляет ее и после себя. Итак, в отсутствии скорби нет никакого удовольствия, и те удивительно как ошибаются, которые, будучи свободны от скорбей, думают, будто чрез это самое они уже наслаждаются непрерывным удовольствием. Эта ошибка походит на то, как если бы кто, с самого низкого места восходя на самое высокое, дошел до средины и, вообразив, что он дошел уже до конца, начал снова идти книзу. Если же в отсутствии скорби еще не видно истинного удовольствия, и многие телесные удовольствия рождаются от какой-нибудь предшествующей скорби, как например, неприятное чувство голода или жажды прогоняется пищей и питьем; то наслаждающиеся такими удовольствиями не ощущают удовольствий истинных и чистых, а гоняются только за их тенями. От такого заблуждения свободен один мудрец. Кроме того, надобно заметить еще следующее. Между удовольствиями тела и души—тодуши — то различие, что первыми удаляются какие-нибудь неприятные телесные ощущения, а последними удовлетворяется стремление к истине, проявляющееся в душе каждого лучшего человека. Но всякий согласится, что верное мнение, знание, разумение и добродетель содержат в себе больше истины, чем пища, питье и другие чувствопостигаемые вещи; потому что душа правильнее может назваться истинно-сущим, чем тело, которое есть не иное что, как ее отражение. А насколько истиннее ощущаемое и ощущающее, настолько истиннее и самые получаемые при этом удовольствия. Итак, нет сомнения, что жизнь философа, относительно к счастью, должна быть поставляема далеко выше всякой другой. Люди, гоняющиеся за площадными удовольствиями, не могут даже и мыслью постигать этого счастья; потому что они ослеплены страстями. И жизнь их тем хуже и несчастнее, чем далее отступает от порядка, закона и ума. Всего далее отступает от этого жизнь тирана; а всего ближе к этому жизнь мужа дарственного. Поэтому и сказать нельзя, как последний стоит

выше первого не только счастьем, но и честностью, и благообразностью, и добродетелью. Р. 583 В—588В — 588 А.

В заключение Сократ говорит, что для достижения истинного счастья философской жизни, надобно ''все стороны души поставлять в гармоническое отношение, согласно с законом справедливости'', так чтобы разумная господствовала над раздражительною и пожелательною,—и — и объясняет это подобием. Представим себе разновидное чудовище, окруженное со всех сторон головами животных то кротких, то диких; и эти головы может оно по произволу производить из себя и заменять их другими. Это чудовище огромной величины вообразим сросшимся с природами льва и человека. Всем этим трем животным дадим общую фигуру человека; так чтобы, кто смотрит на них, представлял, что смотрит на образ человеческий. В этой картине разновидное чудовище есть подобие τού ἐπιθιμητικοῦ, лев—подобиелев — подобие τοῦ θυμικοῦ'','' а человек—подобиечеловек — подобие τοῦ λογισζιχοῦ''.'' Нарисовав такой образ, Сократ далее рассуждает следующим образом. Кто говорит, что несправедливость полезна, а справедливость не приносит пользы; тот этим самым полагает, что то огромное чудовище и льва надобно питать и лелеять, а человека ослаблять и томить голодом, чтобы он легче подчинялся, куда бы ни вздумали вести его—чудовищеего — чудовище или лев, чтобы он даже помогал, когда бы эти дикие звери стали удовлетворять своим пожеланиям, либо враждовать друг против друга, кусать, терзать и пожирать человека. Напротив, кто уверен, что должно чтить справедливость и в ней полагать всю цену жизни: тот будет судить совсем не так; тот найдет законным стараться, чтобы человек в человеческой фигуре, внутренне соединенный с зверем и львом, господствовал над прочими животными, чтобы, при помощи льва, укрощал дикого зверя, чтобы кроткие его головы питал, а жестокие обуздывал, и чтобы, уничтожив неистовые пожелания зверей, водворил в себе мир и спокойствие. Если этот образ таков, что соответствует самой вещи; то совершенно ясно, что хвалитель справедливости судит весьма верно, а проповедник несправедливости изменяет законам здравого суждения: ибо возьмем ли в расчет пользу и славу, будем ли

иметь в виду счастье, — последний утверждает ложь и нелепость, а первый—истинупервый — истину и согласное с умом понятие. Имя честности произошло от того, что она пожелания дурные подчиняет лучшей и божественнейшей части человека: напротив, бесчестное названо этим именем потому, что кроткую часть нашей души оно порабощает той дикой. Но как никто не согласился бы взять золото, чтобы за него отдать в рабство сына или дочь: так никому не приходится, приняв несправедливо золото, или совершив иное беззаконие, божественнейшую часть души передать в рабство части худшей и преступнейшей. И не за иное ведь что-нибудь подвергается порицанию невоздержание, дерзость, гордость, изнеженность, роскошь, лесть, низкое и презренное чувство, а именно за то, что все эти выражения человеческой природы божественную часть нашей души, которая должна быть в нас господствующею, повергают в жалкое рабство. Ведь насколько лучше находиться под властью господина мудрого и доброго; настолько полезнее принимать законы от того, что в нас превосходнейшее. Итак, несправедливость, хотя бы она и укрывалась от преследования людей и законов, не только не приносит никакой пользы, но еще по тому самому, что ее не замечают и не наказывают, она становится тем хуже и гибельнее. Зная это, мудрец во всю свою жизнь будет стараться о приобретении средств для умеренности, справедливости, здравомыслия; а попечение о теле будет позволять себе только с тою целью, чтобы чрез согласие всех его частей поддержать и возвысить ту совершеннейшую гармонию, какая должна быть в душе всякого наилучшего человека; ибо таким только образом он удостоится имени истинного музыканта, следовательно также имени градоначальника и политика. Р. 588 В—592В — 592 В.