Менексен (Платон; Карпов): различия между версиями

''Сокр.'' Так-то вот, Менексен, должно быть, по многим причинам хорошо умереть на войне: и погребение сделают прекрасное и пышное, хотя бы кто умер бедняком; и почтут похвалами, хотя бы был человеком пустым. А будут хвалить мужи мудрые и хвалящие не наобум, но {{перенос|приго-|товляющие}}

{{перенос2|приго|товляющие}} речи задолго <ref>1) ''Приготовляющие речи задолго.'' Эта похвала ораторам есть колкая насмешка над теми из них, которые, желая пощеголять своими речами в торжественных собраниях, писали их задолго так, чтобы они годились на всякий случай, т. е. наполняли их похвалами афинскому народу и общими местами, делали множество эпизодов и пестрили свое слово вычурными оборотами и выражениями.</ref>; и хвалят они так хорошо, что говорят все, что к кому идет и не идет, и как-то изящно расцвечивая речь словами, обворожают наши души. Они всячески превозносят и город, и умерших на войне, и всех прежних наших предков, и нас самих, еще продолжающих жить; так что, хвалимый ими, я, Менексен, сильно возношусь духом и каждый раз, слушая их, стою как очарованный: мне представляется, что в ту минуту я сделался и больше, и благороднее, и прекраснее. Притом, за мною почти всегда следует и вместе со мною слушает толпа иностранцев, и я тогда бываю для них почтеннее; ибо, убеждаемые говорящим, и они, мне кажется, таким же образом смотрят как на меня, так и на весь город, то есть, почитают его более удивительным, чем прежде. И эта почетность остается при мне более трех дней: речь и голос говорящего такою флейтою звучат в ушах, что едва на четвертый, или на пятый день я бываю в состоянии опомниться и почувствовать, где я на земле, а до того времени думаю только, не на островах ли я блаженных душ. Так ловки у нас риторы!

''Сокр.'' Да уж надобно доставить тебе это удовольствие — почта так же, как я доставил бы тебе его, если бы ты приказал мне раздеться и плясать <ref>4) ''Раздеться и плясать,'' Ὀρχεῖσθαι значит не просто скакать, но в скаканье сохранять такт, или производить движения измеренные. ''Jacobs,'' ad Achill. Tat. 44,15. Из этого понятно, что такое—раздевшись, плясать. Suidas: Ἀποδύντες ἀντί τοῦ ἀποδυσάμενοι, ἀπὸ μεταφοράς τῶν ἀθλητῶν, οἱ ἀποδύονται την ἐξωθεν στολήν, ἴνα εὐτόνως χορεύσωσιν. Поэтому ἀποδύντα ὁρχήσασθαι значит плясать, не обнаживши тело, а только снявши верхнее, широкое платье, чтобы оно не скрывало искусственных движений тела и не препятствовало производить их. Зная это, нельзя без удивления читать мнение Аста о настоящем месте Менексена (de vita et scriptis Platonis, p. 449). Wie kindisch und albern ist es, говорит он, wenn Socrat es sagt, dem Menexenus zu gefallen, wolle er selbst nackt tanzen!</ref>, потому что мы наедине. Слушай же. Она, если не ошибаюсь, начала свою речь от самих умерших, и говорила так: Они на деле <ref>5) ''Она на деле у нас имеют...'' С первого взгляда такое начало речи кажется странным, как это заметил еще Dionys. de compos, у erb. Т. V, p. 116, a особенно de admir. vi Demosth. T. VI, p. 1028 sqq., ed. Reisk. Ho должно заметить, что Сократ с умыслом так начинает свою речь, на-</ref> у нас {{перенос|име-|ют}}

{{перенос2|име|ют}} то, что им прилично, что получивши, идут роковым путем, сопровождаемые городом вообще и домашними в частности. Теперь и закон велит, да и должно этим мужам воздать уже последнюю честь речью; ибо память и честь хорошо совершенных дел воздается подвизавшимся посредством прекрасной речи, произносимой слушателям. Но тут требуется какая-нибудь такая речь, которая и достаточно хвалила бы умерших, и благоприятно уговаривала живущих, повелевая детям и братьям подражать их добродетелям, а отцов и матерей, и других еще дальнейших предков, если они остаются, услаждая утешениями. Какая же речь показалась бы нам такою? Или с чего правильно было бы начат хвалить доблестных мужей, которые и в жизни радовали своих добродетелью, и смерть выменяли на спасение живущих? Мне кажется, и хвалить их надобно так, как они родились добрыми, т. е. по природе <ref>1) ''Родились добрыми'', ''то есть по природе.'' Греки всегда весьма много приписывали происхождению. От раба, по их убеждению, че могло произойти природы свободной; и наоборот—свободный афинский гражданин, по природе, раздает детей способных судить и советовать. Но впоследствии, когда эти советники начали иметь в виду не столько общее, сколько частное свое благо, и когда здравая философия за это укоряла их, они, для оправдания себя, стали уже различать между действиями естественными и действиями законными, и говорили, что закон — тиран и что надобно следовать только природе, а голос природы узнавали большею частью по происхождению. Кто, то есть, родился от добрых родителей, тот объявлял право на уважение, как гражданин добрый по природе, а закона и законодателей не хотел знать ''(Plat.'' Gorg. 491 E. 49<ref>2) ''Питание и образование'' — τροφήν τε χαι παιδίαν. Παιδία и τροφή различаются как образование и род жизни. См. Phædr. р. 107 D. Phileb. р. 55 D, Tim. р, 19 D, Crit. р. 50 D, et а1.</ref>,</ref>; а добрыми они родились потому, что родились от добрых. Итак, сперва будем величать их благородство, потом питание и образование 2), а аатем—укажем на совершенные ими дела, сколь прекрасными и достойными своих совершителей оказались они.

Быв рождены и таким образом воспитаны, предки этих умерших жили в устроенной форме правления, о которой следует кратко упомянуть; потому что форма правления есть пища людей,—хорошая добрым, а противная злым. Итак, необходимо показать, что жившие прежде нас вскормлены в форме правления хорошей, что чрез нее и те были добры, и нынешние, к числу которых относятся также умершие. Ведь форма правления и тогда и теперь—та же самая, аристократическая <ref>2) ''Форма правления аристократическая''. Аристократия у Греков имела не такое значение, какое она получила впоследствии. Нашу аристократию можно назвать фамильною и наследственною; напротив, аристократия греческая была личная и определялась избранием. У нас аристократизм находится под покровительством престола, а в Греции он покровительствуем был</ref>, которою мы и ныне управляемся, и по {{перенос|боль-|шей}}

{{перенос2|боль|шей}} части <ref>1) ''По большей части;'' ибо известно, что форма правления в афинской республике иногда изменялась, как это было во времена тридцати тиранов.</ref> управлялись во все время. А называет ее—тот демократию, другой—как ему угодно; по истине же, это—аристократия, соединенная с одобрением народа. Ведь у нас хотя всегда есть цари <ref>2) Хотя ''всегда есть цари;'' царем в Греции назывался архонт, заведовавший делами, священными и занимавший второе место в совете архонтов. ''Тittтапп'', Darstellung der griechischen Staatasverf., p. 257 sqq. Судя по тому, что архонты, по словам Платона, бывали то природные, то избранные, можно думать, что здесь метонимически царями называются все они, то есть, архонт природный был царь в собственном смысле слова, а архонты избранные получали имя царей в смысле переносном.</ref>, однако ж они бывают то природные, то избранные. Предержащая сила города есть народная сходка; а начальствование и власть она всегда вверяет тем, которые кажутся наилучшими, и никто не отвергается ни по слабости, ни по бедности, ни по не знатности отцов, равно и человек с противными качествами не удостаивается чести, как это бывает в других городах. Здесь—одно определение: получать власть и начальство прослывшему мудрым и добрым. Причина же такой формы правления у нас есть равенство рода; ибо прочие города составились из различных и несходных между собою людей; посему и формы правления у них несходны одна с другою: там бывают они тиранские, олигархические; и люди в тех городах живут, почитая себя — иные рабами, иные — господами друг друга. Напротив, мы и наши, родившись все, как братья, от одной матери, не хотим, быть ни рабами, ни господами одни других; но равнородство по природе заставляет нас искать равнозаконности по закону, и никому иному не уступать, разве увлекаясь молвой об уме и доблести.

называю отцами не только наших тел, но и свободы, как нашей, так и всех, живущих на этом материке; ибо взирая на сие дело, Эллины отваживались на опасность и в последующих сражениях за свое спасение, и были учениками Марафонян. Итак, лучшую дань речи надобно посвятить выдержавшим морское сражение и победившим при Саламине и Артемизии. Ведь о тех мужах иной мог бы рассказать многое: какие выдержали они нападения на суше и на море, и как эти нападения были грозны; но я упомяну о том, что кажется мне и того превосходнее, и что совершили они вслед за подвижниками в деле марафонском. Марафоняне настолько лишь показали себя Эллинам, насколько можно было немногим отразить многих варваров на суше: но на кораблях это было еще неизвестно; шла молва, что Персы и по многочисленности, и по богатству, и по искусству, и по силе, на море непобедимы. Так то-то именно в сражавшихся тогда на море мужах достойно похвалы, что они рассеяли страх, обуявший Эллинов, и заставили их не бояться множества кораблей и людей. Таким-то образом прочим Эллинам пришлось принять урок от тех и других,—и от пехотинцев марафонских, и от моряков саламинских,—и от тех на суше, а от этих на море нас. учиться и привыкнуть не бояться варваров. Третьим же я называю дело при Платее,—третьим и по порядку, и но доблести, из дел, совершенных для спасения Греков; но оно было уже общее Лакедемонянам и Афинянам. Все эти {{перенос|вои-|ны}}

{{перенос2|вои|ны}} отразили великое и страшное бедствие, и за такую свою доблесть теперь нами восхваляются и будут восхваляемы в последующие времена потомками. Впрочем, и после того многие эллинские города были еще на стороне варваров и говорили, что сам царь думает опять приняться за Эллинов. Так справедливо будет вспомнить нам и о тех, которые делам первых положили спасительный койец, изгнав все варварское племя и очистив море <ref>1) Это сделали Афиняне, под предводительством Кимона, разбив Персов при Платее. Впрочем здесь оратор, кажется, умышленно является слишком кратким, чтобы не высказать кое-чего для Афинян унизительного.</ref>. Это были те, которые сражались на море при Евримедоне <ref>2) Эта война происходила в одно и то же время на море и на суше, и окончена блистательною победою Афинян за 469 лет до P. X. Подробно о ней говорит ''Thucyd''. I, 100.</ref>, вели войну против Кипра <ref>3) Экспедиция против Кипра была в связи с экспедицией в Египет и продолжалась шесть лет, т. е. от 462 до 457 года. Овладев Кипром, Афиняне начали помогать своим оружием египетскому царю Инару, сыну Псамметиха, против Персов, но сражались с переменный!» счастьем и в продолжение шестилетнего времени весьма многие из них погибли. Наконец Египет занят был персидскими войсками; а Инар, выданный изменою, повешен на кресте. ''Thucyd''. I, 104,109, 110. ''Lys''. Epitaph, р. 108.</ref>, плавали в Египет и во многие другие места. Вспоминая о них, мы должны воздать им благодарность, что они заставили даря опасаться за собственное свое спасение, а не замышлять потребление Эллинов.

сего, по случаю воспламенившейся войны <ref>1) Первая война Афинян против Греков была с Лакедемонянами за свободу Бэотийцев. Повод к ней подали Фиванцы дружеским отношением к Ксерксу, и этим навлекли на себя ненависть всех, а особенно Бэотян,— потому особенно Бэотян, что Фиванцы просили Лакедемонян помочь им подчинить некоторые города бэотийские. Лакедемоняне с удовольствием обещали это и исполнили обещание, имея в виду то, что облагодетельствованные ими Фивы будут передовым постом в замышлявшийся тогда войне с Афинянами. ''Diod''. ''Sic.'' XI, р. 467, ed. Wess·.</ref>, Афиняне вступили в сражение с Лакедемонянами при Танагре, за свободу Бэотии. Сражение колебалось; но последняя битва решила дело: одни отступили и удалились, оставив Бэотян, которым помогали; а наши, на третий день одержав победу при Инозитах, справедливо возвратили несправедливо изгнанных <ref>2) Фукидид об этой войне рассказывает несколько иначе (I, с. 108). Лакедемоняне и их союзники, говорит он, одержали победу над Афинянами, и после больших потерь на той и другой стороне, чрез Геранею и перешеек возвратились домой. Но Афиняне, чрез шестьдесят два дни после сего сражения, под предводительством Мерониса, напали на Бэотян и при Инофитах одержали над ними такую блистательную победу, что овладели их землею, разрушили стены Танагры и взяли сто заложников.</ref>. Они первые после персидской войны, помогая воюющим за свою свободу Эллинам против Эллинов, явились мужами доблестными, освободителями тех, кому помогали, и за то легли первые в этом памятнике, которым почтил их город. После того, когда возгорелась война великая <ref>3) Оратор приступает к повествованию о пелопонесской войне и, искусно умалчивая о ходе ее в первые годы, когда для Афинян она была неблагоприятна, вдруг переходит к осаде я занятию Сфагии, или Свактерии, что случилось уже на седьмом году борьбы двух сильнейших республик Эллады, т. е. в 425 году до P. X.; а потом тотчас говорит о мире, заключенном после амфиполисской битвы, т. е. в 421 году; о войне же сицилийской упоминает будто об особенной, хотя она, как известно, была только продолжением войны пелопонесской.</ref>, и все Эллины, вооружившись против Афинян, разоряли их страну и воздавали им недостойную благодарность, — наши, победив их в морском сражении и взяв у них в Сфагии лакедемонских военачальников, которых могли бы умертвить, пощадили их, отдали и заключили мир—в той мысли, что с единоплеменниками {{перенос|на-|добно}}

{{перенос2|на|добно}} воевать до победы и ее губить общего блага Эллинов, потворствуя гордости своего города, а с варварами—до истребления их. Так достойны похвалы мужи, участвовавшие в этой войне и положенные здесь <ref>1) Положенные здесь. Под этим здесь — ἐνθάδε—должно разуметь δημόσιον σῆμα, или, по Схолиасту, το καλούμενον κεραμεικόν. Thucyd.II, 34. Керамиком называлось нечто в роде храма, назначенного для всенародного воспоминания об умерших. Название взято от глиняной урны,—сосуда, в котором сохраняем был прах умершего.</ref>, ибо они показали, что тот несправедливо сомневается, кто думает, будто в прежней войне против варваров были не те Афиняне,—лучше нынешних. Да, ими здесь показано, что когда Эллада волновалась,—они, управляя войною, одерживали верх над вождями прочих Эллинов и, побеждая их, каждого отдельно, вместе с ними побеждали варваров. Третья война после этого мира была неимоверная и ужасная, в которую умерли и легли здесь многие и доблестные мужи. Многие из них поставили множество трофеев в Сицилии, сражаясь за свободу Леонтинян, которым помогали, когда, для соблюдения клятвы <ref>2) Афиняне издавна были в союзе с Леонтинцами и обязались помогать им. ''Thucyd''. III,86.</ref>, приплыли в те места, и когда, по далекости плавания, город наш, поставленный в затруднение, не мог поддержать их, и плававшие, от этого пришедши в отчаяние, испытали бедствие. Впрочем, враги <ref>3) Эти слова оратора о великодушии врагов к разбитым в Сицилии Афинянам нисколько не оправдываются историей. Афиняне частью истреблены были, частью проданы в рабство: великодушия не оказано никому. Да и странно, с чего бы оратору вздумалось хвалить Мессинцев, когда он всячески избегает случаев говорить о чем-нибудь, что тогда делало честь неприятелям отечественного его города. Судя по всему, можно с вероятностью полагать, что эха похвала врагам Афинян внесена в текст Платоновой речи чужою рукою. Так думает и ''Lörs.'' (Plat. Menexcnus).</ref> их на войне за свою умеренность и добродетель заслуживают гораздо больше похвалы, чем у иных друзья. Многие также из Афинян, в морских сражениях на Геллеспонте, в один день забрали все неприятельские корабли и одержали много других побед <ref>4) Говоря о забранных Афинянами неприятельских кораблях, оратор</ref>. А что эту войну я {{перенос|на-|вал}}

{{перенос2|на|вал}} страшною и неимоверною,—то назвал потому, что прочие Эллины, вступив в состязание с нашим городом, дерзнули отправить послов в враждебнейшему царю, и этого варвара, которого вместе с нами некогда изгнали из Греции, теперь сами по себе опять призывали на Эллинов <ref>1) Разумеются конечно Лакедемоняне, которые, по совету изгнанника Адвивиада, жившего в то время в Лакедемоне и управлявшего умами спартанского правительства) вступили в союз с Дарием Нотом и получили от него деньги на постройку флота, чтобы действовать им против Афинян. ''Thucyd''. VIII,15.</ref>, чтобы против нашего города собрать всех Греков и варваров. За то тут-то и открылась его сила и доблесть. Когда полагали, что он сделался жертвою войны, и что при Митилене заперт его флот,—вдруг помощь из шестидесяти кораблей: на них восходят эти самые,—и как мужи, по сознанию всех, отличнейшие, побеждают врагов и освобождают <ref>2) Здесь оратор говорит о победе Афинян при Аргинузских островах, когда афинский полководец Конон, желая подать помощь Мефимне, вступил в митиленскую гавань, но запертый в ней с сорока кораблями неприятельским флотом, сразился с лакедемонским вождем Калликратидом и разбил его. ''Xenoph''. Hellen. 1, 6, 24. ''Diod.'' XIII, р. 602.</ref> друзей; но, получив жребий недостойный, они не были вытащены из моря, и лежат здесь <ref>3) ''Не вытащены из моря и лежат здесь.'' Ксенофонт (Hellen. I, 6 eq) говорит, что Афиняне, павшие в сражении при Аргушизских островах, вопреки тогдашнему обычаю Греков, не вытащены были из моря, и за то многие из афинских полководцев были казнены. Между тем оратор, подтверждая это же самое, говорит однако ж, что не вытащенные лежат здесь (в керамике) Чтобы освободить текст от столь явного противоречия, Готтлебер полагает, что пред глаголом κεῖνται пропущено οὐ, а Штальбом думает, что слова: οὑκ ἀναιρεθέντες ἐκ τῆς θαλάττης, либо произошли от глоссемы, либо выражают шуточный ὀζυμωρον самого оратора. Но эти ученые критики, конечно, не обратили внимания на приведенные нами в предисловии к диалогу слова Фукидида, что в керамик приносим был один покрытый одр—для тех умерших воинов, которых тела не были найдены на поле битвы. Смотря на этот одр, оратор мог представлять лежащими на нем кости тех Афинян, которых тела не были вытащены из моря.</ref>. О них помнить и их хвалить должно всегда;

ибо их доблестью мы выиграли не только тогдашнее морское сражение, но и успех дальнейшей войны: чрез них о нашем городе составилось мнение, что он не может быть побежден и всеми людьми,—и это мнение справедливо. Если же наши и были побеждены <ref>1) Намекает на поражение Афинян лакедемонским полководцем Лизандром при Эгос-Потамосе. Намек легкий, нисколько не останавливающий внимания слушателей; даже не указывается место битвы. Так неприятно было Афинянам говорить и слышать о своих поражениях.</ref>, то побеждены внутренним несогласием, а не другими. От других-то мы и теперь еще непобедимы, а побеждаем самих себя и побеждены сами от себя. После сего, когда настала тишина и мир <ref>2) Оратор указывает на постыдный мир с Спартой, по условиям которого Афиняне должны были разрушить свои стены, свою гавань и не иметь ''у'' себя больше двенадцати кораблей. ''Xenoph''. H. Gr. II, р. 68.</ref> с другими,—у нас возгорелась такая война домашняя <ref>3) Оратор говорит о междоусобной войне, которую вел Тразибул против тридцати тиранов, или нового правительства, установленного согласно ''с'' условиями мира, заключенного с Спартанцами. ''Xenoph''. H. Gr. 3. Diod.. XIV, 661.</ref>, что если бы людям суждено было возмущаться, то всякий желал бы, чтобы его город страдал не иначе как этою болезнью; ибо с каким удовольствием и дружеским расположением соединились между собою граждане и из Пирея, и из частей городских, и, сверх чаяния прочих Эллинов, превратили войну против возмутителей элевзинских <ref>4) ''Против возмутителей элевзинских;'' потому что тридцать олигархов, быв изгнаны из Афин, ушли в Элевзину и там старались собрать себе войско. ''Xenoph'', I, 1 ''Nepos''T г as. 2, 3.</ref>! И причина всего этого не иная, как сродность, не словом, а делом доставляющая твердое и, по единоплеменности, братское дружество. Итак, надобно иметь память и об умерших друг от друга во время сей войны, и просить их, как можем, молитвами и жертвами, чтобы лежащие здесь побежденные примирились с победившими, если только мы сами восстановили мир между собою; ибо не злобою взаимною и не враждой были они затронуты, а несчастием. Мы, живущие,—сами свидетели этих бедствий. Принадлежа к тому же роду, к которому и они, мы {{перенос|про-|щаем}}

{{перенос2|про|щаем}} один другому, что сделали и что потерпели. После сего наступил у нас совершенный мир, и город наслаждался тишиной. Он простил варварам, которые, довольно пострадав от него, недостаточно отмстили за себя; но на Эллинов досадовал, помня, как, быв им облагодетельствованы, они отблагодарили его, когда, соединившись с варварами, истребили его флот <ref>1) Предписав мир Афинянам, Лизандр. по условиям этого мира, взял афинский флот и, яри рукоплесканиях и радостных кликах своих союзников, сжег его. ''Plut.''ѵ. ''Lis.''с.15.</ref>, который спас их, и разрушили стены—за то, что мы отклонили разрушение их стен. Поэтому наш город положил в мысли не защищать Эллинов, — Эллины ли будут порабощать их, или варвары—и так жил. Между тем как мы держались такой мысли, Лакедемоняне подумали, что мы, покровители свободы, пали, а потому теперь их делю — поработить других, и начали это. Но для чего долго рассказывать? Ведь не древние и не за много лет случившиеся события стали бы мы припоминать после этого. Сами знаем, как первые из Эллинов—Аргивяне Бэотяне, Коринфяне, пораженные страхом, приходили просить защиты у города; и что всего удивительнее, даже сам царь находился в таком затруднении, что не оставалось ему ниоткуда более ожидать спасения, как от того города, который прежде старался он погубить <ref>2) Те события, которые Здесь разумеет оратор, выставлены им в таком свете, что более благоприятствуют Афинянам, чем исторической истине. Дело было так: Лакедемоняне, желая помочь Киру младшему против законного государя Персии—Артаксеркса II, послали ему, под предводительством Агезилая, значительный вспомогательный корпус. Артаксеркс, не имея сил противостоять этому войску, решился действовать на Греков деньгами. Он отправил большие суммы разным греческим республикам и побудил их поднять союзную войну против Спартанцев, чтобы чрез то отвлечь Агезилая от его цели в Азии. Этот маневр Артаксеркса удался совершенно: Аргивяне, Бэотяне, Коринфяне и Афиняне объявили Спарте войну и вели eе очень успешно. Спартанцы, видя, что им не справиться с союзниками, вызвали из Азии Агезилая, который, возвратившись, остановил на суше успехи неприятелей.</ref>. И вот, если бы кто захотел справедливо осуждать наш город; то

одни только мы не дерзнули <ref>1) Эту твердость и честность афинского народа в отношении к анталкидскому договору историки мало ценят, или по крайней мере проходят молчанием; а между тем здесь-то именно положено семя последующих несогласий и войн между Греками. Говорят, что одни Фиванцы отказались принять условия анталкидского договора, но и те после согласились (Лоренц I, 24<ref>3) Это предательство произошло следующим образом. Благоразумнейшие из Коринфян не советовали вступать в войну с Лакедемонянами и желали сохранить мир, чтобы не лишиться плодов от засеянных полей. Узнав об этом, Аргивяне, Бэотяне и Афиняне стали бояться, как бы Коринфяне опять не перешли на сторону Лакедемонян, и тайно умертвили главных защитников мира, а пятьдесят человек из них сослали ''(Diod.'' XIV, р. 709). Сосланные пришли к лакедемонскому вождю Приксиле и взялись провести его с войском внутрь стен, прилежащих к коринфскому порту Лехее. Получив его согласие, они в одну ночь приплыли к берегу, и заняли это место (''Xenoph'' Ages. с. 2). Тогда Бэотийцы и Афиняне с Аргивянами и Коринфянами придвинули свои войска к Лехее и тотчас вторгнулись в форт. Но Лакедемоняне мужественно отразили их и удалились победителями. ''Xenoph''. Hellen. IV, 2 et 4. ''Diod.'' XII, 33.)</ref>; а о решительном несогласии Афинян не говорят ни слова.</ref> ни продать своих единоплеменников, ни поклясться. Так-то вот благороден, свободен, тверд, неиспорчен и по природе враждебен варварам наш город! Это — Эллины чистые, без примеси стихии варварской. Не Пелопсяне, не Кадмейцы, не Египтяне, не Данайцы и не другие, по природе варварские, а по закону эллинские племена живут с нами, но самые Эллины, не смешавшиеся с варварами. Отсюда нашему городу врождена чистая ненависть к природе чуждой. Однако ж, не согласившись совершить постыдное и нечестивое дело—предать Эллинов варварам, мы опять остались одни: только теперь, пришедши в такие обстоятельства, в которых прежде были побеждены, при помощи Божией, лучше повели войну, чем тогда; ибо, имея корабли и стены <ref>2) Восстановление афинских стен произведено не по силе анталкидского договора, а независимо от него. Стены восстановлены Кононом, с помощью войск Фарнабаза и афинских союзников в Греции, особенно Фиванцев.</ref>, сохранили от войны и наши колонии. С какою охотою старались отделаться от нее и наши неприятели! Впрочем она тоже лишила нас мужей доблестных, из которых одни погибли в Коринфе от местных неудобств, другие—в Лехее—от предательства 3). {{перенос|Доблест-|ны}}

{{перенос2|Доблест|ны}} были и освободившие царя, и прогнавшие с моря <ref>1) Говорится о Короне и Тимофее, которые разбили лакедемонский флот при Книде и возвратили Афинянам владычество на море. ''Nepos Corn''. 4).</ref> Лакедемонян. Я напоминаю ваш об этих мужах., а вы должны восхвалить и украсить их память.

помня наши слова, вы, если подвизаетесь и в чем другом, должны подвизаться доблестно, зная, что все стяжания и занятия без этого постыдны и худы. Ведь ни богатство не доставляет блага тому, кто приобрел его малодушно, — ибо такой богатеет другим, а не себе <ref>1) ''Богатеет другим, а не себе'', — ἄλλῳ γὰρ πλουτεῖ, καὶ οὑκ ἑαυτῷ. Это выражение переводят так: «богатеет для другого, а не для себя». Но принимая во внимание логический смысл речи, я хотел бы понимать его, как-бы оно было в форме предложения: ἀπ’ ἄλλου γὰρ πλουτεῖ, καὶ οὐκ ἀπ’ ἀυτοῦ. Дательный без предлога можно встречать нередко. Напр.: Χερσὶν ὑπὸ Πατρόκλοιο δομῆναι II. II. 420.</ref>,—ни красота телесная и сила не к благообразию служат тому, кто труслив и зол, а к безобразию,—обо кто имеет эти свойства, тот становится еще более заметным, когда обнаруживает трусость. Всякое же знание, отдельно от справедливости и другой добродетели, представляется плутовством, а не мудростью <ref>2) Эту самую мысль буквально выражает Цицерон, Offic. 1, 12: Scientia, quae est remota a justitia, calliditas potius, quam sapientia est appellanda.</ref>. Посему и прежде, и после, и во всякое время должны вы усердно стараться, как бы знаменитостью превзойти и вас, и предков. А когда нет,—знайте, что если доблестью мы победим вас, эта победа покроет нас стыдом; если же, напротив, будем побеждены вами,—это поражение доставит нам счастье. А особенно были бы мы побеждены и вы победили бы нас тогда, когда бы оказались готовыми не злоупотреблять славою предков и не помрачать ее, зная, что для человека, имеющего о себе некоторое понятие, нет ничего постыднее, как выдавать себя почтенным не за себя, а за славу предков. Честь предков <ref>3) ''Честь предков'' — εἶναι τιμὰς γονέων. Все это выражение надобно принимать за нераздельное подлежащее, как бы сказано было: τὸ εἶναι τιμὰς γονέων<nowiki>; тогда понятно будет, почему далее стоит </nowiki>καλὸς θησαυρός, а не καλὸν θησαυρόν.</ref> для потомков есть, конечно, прекрасное и великолепное сокровище: но пользоваться этим сокровищем их богатства и честей и, по недостатку собственных своих стяжаний и славных дед, не передавать их потомкам—постыдно и малодушно. Если вы будете {{перенос|ста-|раться}}

{{перенос2|ста|раться}} об этом, то, как друзья наши, когда потребует того неизбежная судьба, перейдете к нам, друзьям: напротив, кто пренебрежет нас и обезчестит, того никто благосклонно не примет. Да будет сказано это нашим детям.

А отцов наших, у кого они есть, и матерей всегда должно увещевать, чтобы они как можно легче переносили случившееся несчастие и не присоединяли своего сетования, — ибо умершие не имеют нужды в прибавке плачущих, случившееся бедствие и само будет достаточно для возбуждения слез,—но были здравомысленнее и спокойнее, помня, что чего они оросили себе, как величайшего блага, тому самому боги и вняли. Ведь не бессмертия просили они своим детям, а доблести и знаменитости,—и дети получили эти величайшие блага. Но чтобы все в жизни смертного человека выходило по его мыслям,—это нелегко. Мужественно перенося несчастья, они, как отцы действительно мужественных детей, и сами покажутся такими же; а поддавшись скорби, возбудят подозрение, что либо мы дети не этих отцов, либо хвалящие нас ошибаются. Между тем не должно быть ни того ни другого; но те, первые, пусть особенно хвалят нас самым делом, показывая в себе по истине таких отцов, которые являются мужами мужей. Ведь старинная пословица: ничего слишком <ref>1) ''Ничего слишком:'' — μηδὲν ἄγαν. Эта пословица, которую приписывают Хилону, надписана была на дельфийском храме. См. Protag. р. 343 В.</ref>, кажется, заключает в себе прекрасную мысль; ибо это, в самом деде, хорошо сказано. У кого все, относящееся к счастью, или почти к счастью, зависит от него самого, а не от других людей, которых счастье или несчастие по необходимости увлекает за собою и его судьбу; того жизнь устроилась превосходно, тот рассудителен, тот мужествен и благоразумен, тот,—прибывают ли деньги или дети, или убывают,—остается верен этой пословице и, веря ей, не будет слишком ни радоваться, ни печалиться. Этого-то требуем мы от своих, этого хотим и это говорим. Такими выставляем мы теперь и самих себя: не {{перенос|бу-|дем}}

{{перенос2|бу|дем}} слишком ни тревожиться, ни бояться, если бы даже надлежало умереть в эту минуту. Итак, просим и отцов наших, и матерей, проводить остальную жизнь с этою самою мыслью, и знать, что не слезами и стонами особенно доставят они нам удовольствие: напротив,—если умершие сохраняют какое-нибудь чувство в отношении к живущим, этим возбудилась бы в нас скорее неудовольствие, что, тяжело переноса несчастья, они бесчестят себя; тогда как перенося их легко и умеренно, доставили бы нам приятное. Ведь наша жизнь тогда получит уже такую кончину, какая у людей почитается самою лучшею, так что се приличнее украшать по· хвалами, чем оплакивать. Пусть они лучше примут на себя попечение о наших женах и детях, кормят их, и на это обратят внимание; а о несчастий пусть забудут и живут как можно лучше, правее и для нас благоприятнее. Для наших от нас довольно этого завещания; городу же приказали бы мы заботиться о наших отцах и детях, последним давая благонравное воспитание, а первым—достойную старцев пищу. Впрочем, знаем, что хотя бы мы и не приказывали, город будет иметь о них достаточную заботливость.

отцов их и матерей, преимущественно пред прочими гражданами, охранять от обид. Детям же город дает совместное воспитание, всемерно стараясь, чтобы они де замечали своего сиротства. Для этого он, во время их отрочества, становится им сан вместо отца, а когда, наконец, они достигают мужеского возраста <ref>1) Достигают мужеского возраста, εἰς ἄνδρος τέλος ἴωσιν, т. е. εἰς ἄνδρας ἐγγράφωνται. Lobeck., ad Phrynich. p. 212, поправляет: εἰς ἄνδρας τελέσωσιν. Εἰς ἄνδρας τελεῖν читается Legg. XI, p. 924 В. Но исправления тут не требуется. Loersius кстати сносит Epinom. р. 992 Di εἰς πρεσβύτου τέλος ἀφικόμενος.</ref>, посылает их на родину, украшенных полным вооружением <ref>2) Мысль оратора такова: дети воинов, достигнув восемнадцатилетнего возраста, во время публичного праздника τῶν ἐφηβίων (см. ''Meurs.'' Graciae Feriatae p. 129) вписываются в роспись Эфебов, надевают плащ — знак вступления в звание воина, и носят его до двадцатилетного возраста. Посему этот плащ и был отличием Эфебов (''Hemsterkus''. ad Poll. X, 164). Приняв его, Эфебы в продолжение первого года упражняются в гимназиях и вместе с тем знакомятся с ходом дел общественных; потом поставляются стражами пирейской крепости, или занимают посты вне города и носят имя τῶν περιπόλων (''Terent''. Eun. II, 2, 59, interpr. ad Thucyd. IV, 62. ''Petit.'' Legg. Attic. VIII, 1, p. 654 sq.). Сюда относится замечательный отрывок из Аристотеля у Гарпократиона, р. 241: τὸν δεύιτερον ἐνιαυτὸν, εκκλησίας ἐν τῷ θεάτρῳ γενομένης ἀποδεξάμενοι τῷ δἤμω περὶ τὰς τάξεις καὶ λαβόντες ἀσπίδα καὶ δόρυ παρά τοῦ δήμου περιπολοῦσι τὴν χώραν καὶ διατρίβουσιν ἐν τοῖς φυλακτηρίοις. После же двадцати лет они получают полное вооружение и поступают на действительную службу. Это полное вооружение—πανοπλίαν—получали и те, которые лишились родителей и воспитывались на счет общества. ''Aeschin.'' adv. Ctesiph. § 154, p. 372, ed. Brem. Эсхин (de fals, legat, p. 329) говорит, что и он, в течение двух лет, нес должность стража в крепости.</ref>, и передавая их памяти знания отца, дает им орудия отцовской добродетели, в роде предзнаменования, что каждый из них начнет управлять ходом дел у отеческого очага, облеченный оружием силы. А чтить самих умерших город никогда не перестает, но ежегодно <ref>3) Дальман недоумевает, то ли надобно разуметь под этими словаки, что подобные торжества совершаемы были каждый год, или они указывают на обычай Афинян—совершать погребение убитых воинов каждою зимою,</ref> совершает установленный законом {{перенос|празд-|ник}}

{{перенос2|празд|ник}} и делает для всех вообще то самое, что частно делается для каждого отдельно. Сверх того, он установил в память их гимнастические, конские и всякие музыкальные <ref>1) И всякие музыкальные игры—καὶ μουσικῆς πὰσης. Pollux. III, 141: οὐ ῥάδιον λέγειν ἀγῶνας μουσικούς, ἀλλά μουσικῆς. Но почему так? Хотя ἀγών μουσικής читается Legg. VII, р. 825 А: τοὺς μουσιχῆς ἀγώνας, ib. XII, p. 947 E: ἀΥῶνα μουσικἦς αὐτοῖς καὶ γυμνικὸν τε θήσουσιν al.; однако ж нельзя охуждать и другой формы. Thucyd. III, 104: ἀγών ἐποείτο καὶ γυμνικὸς καὶ μουσικός; и далее: μόυσικὸς ἀγών ἦν. Plat. Legg. II, 658 A: εἰ ποτέ τις οὔτως ἀπλῶς αγώνα θείη ὁντινοῦν, μηδὲν ἀφορίσας μήτε γυμνικὸν μηθ* ιππιχὸν μήτε μουσικόν) ibid. VIII, p. 828 C: χορούς τε καὶ ἀγώνας μουσικούς. В рассматриваемом месте неловко было сказать ἀγώνάς μουσικούς конечно от прибавленного слова πάσης.</ref> игры. Просто сказать: в отношении к умершим отдам он принимает жребий наследника и сына, в отношения к детям — жребий отца, а в отношении к родителям и родственникам—жребий попечителя, и имеет попечение все, о всех и всегда. Размышляя об этом, надобно спокойнее переносить несчастие; ибо таким образом вы сделаетесь любезнее и умершим и живущим, и вам будет легко как услуживать, так и принимать услуги. Теперь же и вы, и все прочие, по закону собща оплакавши умерших, удалитесь.—Вот тебе речь Аспазии мелисийской, Менексен!