Политика или государство. Книга четвертая (Платон; Карпов): различия между версиями

 

 

 

{| style="border-spacing:0;"

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| же дорогою; ибо скажем, что нет ничего удивительного, если и эти таким образом будут людьми самыми счастливыми, — только ведь мы устрояем город, смотря не на то, как бы нам сделать счастливым исключительно этот класс народа, а на то, каким бы образом упрочить счастье целого города: ведь в таком-то особенно городе привыкли мы находить справедливость, равно как в городе, весьма худо устроенном,—несправедливость, и смотря на это, судить о предмете давних наших исследований. Теперь мы, по обычаю, о счастливом городе составляем себе понятие не частное и берем его относительно не к нескольким человекам, а к целому; а потом уже будем исследовать противоположное этому. Пусть бы к нам, когда мы срисовываем статую, кто-нибудь подошел и, порицая нас, сказал, что для прекраснейших частей животного у нас употребляются не прекраснейшие цвета: глаза, например, орудия прекраснейшие, наводятся не пурпуровою, а черною краской. Против такого порицателя мы могли бы, кажется, порядочно защититься, говоря: Не думай, чудный человек, будто мы должны рисовать столь прекрасные глаза, чтобы они не казались ни глазами, ни другими членами. Смотри-ка, не тогда ли является у нас прекрасное целое, когда каждому члену приписывается, что к нему идет. Так-то и теперь—не принуждай нас с званием стражей соединять такое счастье, которое скорее сделает их всем, чем стражами. Ведь сумели бы мы и земледельцев одеть в богатотканные плащи и подпоясать золотом, а потом велеть им для удовольствия обрабатывать землю, — либо гончарам, поудобнее наклонившись к огню, пить и бражничать, и в то же время, придвинув к себе станок, обделывать, сколько захочется, черепицы, и таким же образом сделать счастливыми всех других, чтобы блаженствовал целый город. Так не внушай нам этого; потому что, если мы послушаемся тебя,—у нас ни зем-

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

||  

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| и таких случаев.—То же опять,—кто по бедности не может достать себе даже орудий, или чего другого, относящегося к искусству; тот и сам будет производить вещи худшего качества, и сыновей, или других своих учеников сделает худшими производителями. — Как не сделает? — Значит, и от того и от другого, — и от бедности и от богатства, как произведения искусств, так и сами искусники становятся худшими.—Явно.—Так теперь, по-видимому, мы нашли другое, что стражи должны всеми силами караулить, как бы это без их ведома не проникло в город. — Что такое разумеешь ты?— Богатство и бедность, сказал я; потому что первое располагает к роскоши, лености и желанию новизны, а последняя — к раболепствованию и злоухищрениям для новизны. — Конечно, сказал он; однако ж смотри, и на то, Сократ, каким образом город будет у нас иметь возможность вести войну, когда он не приобретет денег, — особенно если необходимость заставит воевать с городом великим и богатым.—Явно, сказал я, что с одним труднее, а с двумя такими легче. — Как это? спросил он.—Да первое может быть оттого, отвечал я, что если понадобится сражаться, — не с богатыми ли людьми будут сражаться наши истинные ратоборцы? — Конечно так, сказал он.—Что же, Адимант? продолжал я. Если боец, сколько можно лучше приготовленный к этому делу, бьется с двумя не бойцами, но богатыми и тучными людьми,—не полагаешь ли, что ему легче бывает биться?—Может быть,—особенно если они не вместе, отвечал он. —Разве нельзя ему иногда, продолжал я, убегая, вдруг обратиться назад и толкнуть первого наступающего, и чаще делать это во время солнечное и знойное? Разве, будучи таковым, не усмирит он многих подобных? — Конечно, сказал он; тут не было бы ничего удивительного.—Но не думаешь ли ты, что богатые, по своему знанию и опытности, сильнее в кулач-

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

||  

1) А не город в смысле игроков, Scholiast. πόλειδ παίζειν — εἴδός ἐστη πεττεύτικῆς παιδιᾶς· μετῆκται δὲκαὶ εις παροιμίαν. Тоже иу Свиды υ. πόλις. Conf. interpp. ad Pollue. IX, 7. Meurs.de ludis Gracc. in Gronov. Thesaur. T. VII, p. 983. Erasm. Adagg. Chil. III. cent. II, 28. Эта игра в города походила, кажется, на нынешнюю игру шахматную.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| то один великий город нелегко найти ни у Греков, ни у варваров; а кажущихся (великими) много, и они еще разнообразнее описанного. Или тебе представляется иначе?—Нет, клянусь Зевсом, сказал он.—

1)  Городом с внешней стороны, δοκοῦσαν, Сократ называет общество, рассматриваемое в явлении, или в пространственном развитии. Этот смысл τῆς δοκοῦσης πόλεως определен выше р. 423 А: οὐ τῷ δοκεῖν λέγω, ἀλλ’ ὡς ἀληθῶς μεγίστη: μεγίστην δὲ αὐτὴν ἔσεσθαι, ἔως ἀν οἰκῆ σθφρόνως, Это должно быть основанием внутреннего его величия.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| 424.

2) Сократ внушает ту мысль, что правительство должно более всего заботиться, чтобы в общество не проникло повреждение нравов; а для этого надобно наблюдать за гимнастикою и музыкою, как бы в них не произошло каких-либо нововведений, в роде тех, о которых сказано было выше. Особенно же следует смотреть за музыкою; потому что ее-то изнеженность более всего содействует порче доброй нравственности и развивает женоподобие в массе народа. Этому мнению философа, конечно, никто не будет удивляться, помня, что музыка у Греков находилась в самой тесной связи со всеми свободными науками. Потому-то жалобы на искажение характера древней музыки мы встречаем и у многих других греческих писателей. См. ''Aristoxen''. ар. Athen. XIV, р. 362 А. Сравн. ''Plat''. Legg. libr. II, p. 656 С—659 E. Libr, III, p. 700 A sqq. ''Plut''. de Music. p. 1141 0. Dio Chrysost. Or. XXXII, p. 380 C, al.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| Которое вновь превзошло у поющих 1),

2) Эту мысль впоследствии подтвердил и Цицерон, legg. II, 15, 38. Assentior enim Platoni, nihil tam facile in animos teneros atque molles influere quam varios canendi sonos, quorum dici vix potest quanta vis sit in utramque partem. Conf. ''Maxim''. Tyr. XXXVII, 4. Платон, как мы видели выше, не изгонял из музыки мелодий нежных, трогающих и смягчающих чувство, а только требовал, чтобы они не расслабляли души, не портили нравственности и не развивали страстей.

 

{| style="border-spacing:0;"

||  

2) Платон развивает здесь ту мысль, что все внешние мелочи—в одежде, в обуви, в стрижении волос и во всем подобном, законами определены быть не могут, хотя они всегда служат верными признаками внутреннего настроения человека. Поэтому, если юноши будут воспитаны в тех началах добродетели, о которых говорено было выше, то внешние формы их жизни будут выравниваться сами собою, а в противном случае, они оразнообразятся и исказятся до бесконечности.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| ному 1) и решительному,—будет ли то добро, или противное добру.—Как не прийти? сказал он.—Но, ради богов, продолжал я,—что сказать о делах народной площади, где все связуются между собою условиями? Что сказать, если хочешь, касательно ремесленнических сделок, ссор, обид, распутывания судебных дел, постановления судей, равным образом касательно того, нужно ли по делам народной площади, или порта, взыскание либо назначение каких-нибудь пошлин, вообще касательно порядка площадного, городового, портового и другого тому подобного? Осмелимся ли мы в этом отношении постановлять какие-нибудь законы?—Но мужам прекрасным и добрым не годится приказывать, сказал он; ведь большую часть того, что надобно определить законом, они, конечно, и сами легко откроют.—Да, друг мой, примолвил я, — если только Бог дал им хранение тех законов, о которых мы прежде рассуждали. — А когда не дал-то, — они, сказал Адимант, проведут всю жизнь, постановляя много таких и беспрестанно исправляя их— в той мысли, что добьются до наилучшего. — Ты говоришь, заметил я, что они будут жить будто больные и, по невоздержанию, не хотящие оставить дурной своей жизни.—И конечно. — Так эти-то будут жить забавляясь 2), ибо лечась, они не подвинутся вперед, кроме того только, что станут оразноображивать и увеличивать виды болезни, всегда надеясь, авось кто-нибудь присоветует им такое лекарство, от которого выздоровеют.—Да, припадки подобных больных действительно таковы, сказал он. —

2) Живут забавляясь, χαριέντως διατελοῦσιν: это не однозначительно с выражением: παίζοντες διατελοῦσιν. Schol. χαριέντως εὐτραπέλως, σκωπτικῶ. По-русски можно бы выразить ближе: живут посмеиваясь, живут себе на уме, водятся соображениями эгоистическими.

 

{| style="border-spacing:0;"

||  

2) Философ, вероятно, разумеет афинскую республику. Isocral. de рас. § 2: εἰὠτατε πάντως τοὺς ἄλλους ἐκβάλλειν, πλὴν τοὺς συναγορεύοντας ταῖς ὑμετεραις ἐπιθυ— μίαις, Ibid. § 3: οὐκ ἐθέλετε ἀκούειν, πλὴν τῶν πρὸς ἡδονὴν δημηγορευόντων, κ. τ. λ. Платон вообще не любил народной формы правления; потому что она представляет широкое поприще льстецам, которые, пользуясь невежеством народа, наклоняют его к личным своим выгодам и не только благо общее приносят в жертву собственному эгоизму, но еще доходят до убеждения, что они в самом деле отличные политики, если умели обмануть толпу, хотя бы это было сопряжено с очевидною гибелью общества.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| рые расположены угождать таким городам и усердствовать им?—Да, отвечал он, исключая только тех, которые бывают обмануты ими и думают, что они в самом деле политики, если слышат одобрение со стороны черни.—Что ты говоришь? не соглашаться с этими мужами? сказал я. Разве можно, думаешь, человеку, не умеющему мерять, когда многие, тоже не умеющие, говорят ему, что он—четырех локтей, — разве можно не почитать себя четырехлоктевым?—Это-то невозможно, отвечал он. — Так не досадуй. Ведь эти, как я недавно говорил, законодатели и всегдашние исправители законов, может быть, забавнее всех с своим ожиданием, что они найдут какой-нибудь конец зол, проистекающих из сношения людей; хотя, как сейчас сказано, сами не знают, что на деле точно будто рассекают гидру 1). —Да так и есть; они и не иное-таки что делают, сказал Адимант. — А по моему-то мнению, продолжал я, истинный законодатель не должен трудиться над таким родом законов и управления, — будет ли город устрояться хорошо или худо; потому что в первом случае такие законы бесполезны и ни к чему не служат, а в последнем они частью могут быть найдены каждым самим по себе, частью вытекают из прежних постановлений.—

1) В народном правлении всякий демагог, сообразуясь с личными своими видами, старался склонить народ к постановлению известного закона. Но так как этот закон покровительствовал только частной пользе; то скоро оказывалось вредное его действие на выгоды общие. Тогда всходил на трибуну другой такой же демагог и, скрывая не менее эгоистическую цель, требовал у народа другого закона. Таким образом кодекс законов увеличивался; а обществу пользы от них все-таки не было. Всякий старался отрубить голову гидре; но вместо одной, отрубленной, у ней вырастало их десять. Пословицу о гидре лернейской объясняет Scholiast. ad h. I. Erasm. Adagg. Chii. 1, cent. X, 9.

 

{| style="border-spacing:0;"

||  

3) Среди земли. У Греков была мысль, что Дельфы стоят на средине земли, и оттого получили название τοῦ ὀμφαλοῦ τῆς γῆς. Аст замечает, что ὀμφαλόν собственно было каменное седалище в дельфийском храме. См. Aeschyl. Eumen. V, 40. Pausan. X, 16.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| людей, или нет.—Это пустяки, сказал Главкон. Ведь ты Е. обещался сам исследовать: неблагочестиво-де было бы, говорил, не помочь справедливости всячески, сколько есть сил 1).—Верно припоминаешь, сказал я: так-то, конечно, и надобно сделать; однако должны помогать и вы.—Да, мы будем, примолвил он.—Так надеюсь найти это следующим образом, продолжал я. Думаю, что город у нас, если только он правильно устроен, есть город совершенно добрый.—Необходимо, сказал он.—Явно, стало-быть, что он и мудр, и мужествен, и рассудителен, и справедлив.—Явно. — Так не остальное ли из того, что нашли мы в нем, было бы еще ненайденным?—Что же более? — Возьмем, например, что-нибудь иное четверичное: если в которой-либо четверице вещей мы искали одну, то, узнавши ее наперед, остаемся довольными; а когда сперва узнали три, то чрез это самое становится у нас дознанною и искомая; ибо явно, что она есть уже не иное что, как оставшаяся 2).—Правду говоришь, сказал он. — Не таким же ли образом надобно исследовать и это,—поколи· ку оно тоже четверично?—Очевидно.—

2) Сократ говорит так: если из четырех вещей нам пришлось наперед найти ту, которая нам нужна, то мы успокаиваемся и прочие три оставляем. А когда, между четырьмя ища одной, мы нашли сперва три, которых не искали, то остальная, конечно, будет та, которой ищем, и свойства ее, если по своим качествам известно было нам целое, чрез выделение свойств, принадлежащих прочим трем вещам, легко определятся. Говоря таким образом, Сократ намерен, прежде чем коснется справедливости, решить вопрос о мудрости, мужестве и рассудительности, чтобы потом открылось само собою, что такое справедливость.

 

{| style="border-spacing:0;"

||  

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| мудростью прочих знаний 1) —Ты говоришь весьма справедливо, сказал он. — Так вот оно—одно из четырех: не знаю, каким-то образом мы нашли и то, каково оно само, и то, где в городе оно укореняется.—Да, мне кажется, решительно нашли.—

2) Это подобие так характеристически выражает предмет — чувство законности, показывающей, что страшно и нестрашно, что многие позднейшие писа-

 

{| style="border-spacing:0;"

||  

1) Вычищательныя средства, ῥύμματα, по Схолиасту, τρίμματα, σμήγματα,— вытиранья, стиранья. ''Cornarius'' Eclogg. р. 98, ed. Fischer: «sunt autem ῥύμματα, quae extersoriam et repugnantem vim habent, velut est nitrum (селитра), quod hic χαλαστραῖον a loco vocat, et lixivium (щелок), quod κονίαν hic appellat, quanquam etiam calcem (известь) haec vox significat. Est autem lixivium e calce paratum primarium et maxime vi illa praeditum.»

 

{| style="border-spacing:0;"

|| дению, приняли они законы — основную краску, и получая природу и пищу благопотребную, пропитывались мнением о предметах страшных и всех других; так чтобы краска их не смывалась теми чистительными средствами, например, удовольствием, скорбью, страхом и пожеланием, которые в состоянии все изглаживать и сделать это сильнее всякого халастра 1), пятновыводящего порошка и другого вычищающего вещества. Такую-то силу и всегдашнее хранение правильного и законного мнения о вещах страшных и нестрашных я называю мужеством и в этом поставляю мужество, если ты не почитаешь его чем-нибудь другим. — Не почитаю ничем другим, сказал он; потому что правильное мнение о том же самом, родившееся без образования,—мнение зверское и рабское ты почитаешь не очень законным, и называешь его чем-то другим, а не мужеством.—Весьма справедливо говоришь, сказал я. —Так принимаю это за мужество.—Да и принимай,—по крайней мере за мужество политическое, примолвил я,—и примешь правильно. В другой раз, если угодно, мы еще лучше рассмотрим его: теперь же у нас исследуется не это, а справедливость; так для исследования ее, о мужестве, как я полагаю, сказано довольно. — Ты хорошо говоришь, примолвил он.—

1) Халастр—селитра, по Схолиасту, получил свое имя от македонского города Халастры, ἔνθα τὸ χαλαστραῖον νίτρον γιγνόμενον διὰ ἐννεατηρίδος πήγνυται ὁμοίως δὲ λύεται. Plin. Histor. Nat. XXXI, 19. 5. 46, ed. Hard. Optimum (nitrum) copiosumque in litis Macedonae, quod vocant Chalastricum, candidum purumque, proximum sali.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| E.

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| ших по образованию. — Правда, сказал он. — Так не видишь ли, — в городе у тебя уместно и то, чтобы пожелания многих и негодных были там под властью пожеланий и благоразумия немногих и скромнейших? — Вижу, сказал он. — Следовательно, если какой-нибудь город должно назвать городом выше удовольствий, пожеланий и его самого; то вместе с ним следует назвать и этот. — Без сомнения, примолвил он. — А по всему этому, не назовем ли его и рассудительным? — И очень, отвечал он. — Да и то еще: если в каком-нибудь городе, и начальствующие и подчиненные питают одинаковое мнение о том, кому должно начальствовать; то и в этом уместно то же самое. Или тебе не кажется? — Напротив, даже очень, сказал он. — Так видишь ли? мы теперь последовательно дознали, что рассудительность походит на некоторую гармонию.—Что это за гармония?—То, что рассудительность—не как мужество и мудрость: обе эти, находясь в известной части города, делают его —первая мужественным, последняя мудрым<nowiki>; </nowiki>а та действует иначе: она устанавливается в целом городе и отзывается во всех его струнах то слабейшими, то сильнейшими, то средними? но согласно поющими одно и то же звуками,—хочешь умствованием, хочешь силою, хочешь многочисленностью, деньгами, либо чем другим в этом роде; так что весьма правильно сказали бы мы, что рассудительность есть это-то самое единомыслие, согласие худшего и лучшего по природе в том, кому должно начальствовать и в обществе и в каждом человеке. — Я совершенно того же мнения, сказал он. —

1) Отзывается во всех его струнах, διὰ πασῶν παρεχομένη, т. е. χορδῶν.Это выражение взято из терминологии музыкантов и означает гармоническое слияние всех главных звуков, или аккорд.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;

1) ''Следуй, помолившись со мною'', ἕπου—εὐξάμενος μετ’ ἐμοῦ. Это, кажется, была поговорка, подобная нашей: иди с Богом, или, ступай с Божией помощью. Таково жe употребление ее Phileb. р. 25 В. Tim. р. 27 В. С.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| и что это, или вид этого 1), как мне кажется, есть справедливость. Мы положили, то есть, и, если помнишь, многократно говорили, что из дел в городе каждый гражданин должен производить одно то, к чему его природа наиболее способна.—Да, говорили.—А что производить свое-то и не хвататься за многое, есть именно справедливость,— это слышали мы и от других, и часто высказывали сами.—Да, высказывали.—Так это-то, друг мой, некоторым образом бывающее, продолжал я,—это делание своего, вероятно, и есть справедливость. Знаешь ли, из чего заключаю? — Нет, скажи, отвечал он. — Мне кажется, в исследуемых нами добродетелях города, то есть, в рассудительности, мужестве и мудрости, остальное есть то, что всем им доставляет силу внедряться в человека 2), и в кого они внедряются-то, тем служить к спасению, пока в ком это имеется. Но остальное в них, когда эти три были найдены, мы назвали справедливостью. —Да и необходимо,

2) Сократ раскрывает следующую мысль: справедливость есть такая добродетель, которая мудрости, мужеству и рассудительности доставляет как бы свойственную каждой силу; потому что она одна делает то, что эти добродетели могут развиваться и преуспевать. Мудрость есть добродетель правительства: но правительству необходимо быть справедливым, то есть делать свое, чтобы в управлении обнаруживалась мудрость. Мужество есть добродетель стражей: но стражам необходимо быть справедливыми, то есть делать свое, чтобы они являлись мужественными. рассудительность есть гармония общества, или единомыслие граждан относительно лучшего и худшего, высшего и низшего, управляющего и управляемого: но это единомыслие не иначе возможно, как под

 

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;

условием справедливости, или делания своего дела; потому что иначе низшее, не делая своего, как низшее, или подчиненное, не делая своего, как подчиненное, перестает быть рассудительным. Итак, справедливость общества состоит в том, чтобы и рабочие, и военные, и управляющие знали свое и исполняли каждый собственную обязанность, а в чужие дела не мешались. Поэтому неудивительно, что справедливость иногда понимается Платоном как вся добродетель. См. I, р. 350 C. D. 351. А. 354. A. VΙΙΙ, 554 Е.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| ешь, повредит городу?—Не очень, сказал он.—Но кто, полагаю, по природе художник, или какой другой промышленник, возгордившись либо богатством, либо множеством, либо силою, либо чем иным в этом роде, решился бы войти в круг дел воинских, или военный — в круг дел советника и блюстителя, тогда как он того не стоит, и оба эти взаимно обменялись бы орудиями и значениями, либо даже один захотел бы делать все вместе; тот, как и ты, думаю, согласишься, этим обменом и многодельем погубил бы город. — Совершенно.—Следовательно, при трех видах добродетели, многоделье и взаимный обмен занятий причиняют городу величайший вред и весьма правильно могут быть названы злодеянием. —Конечно так.—А злодеяние не назовешь ли ты величайшею несправедливостью против своего города? — Как не назвать? — Это-то, стало быть, — несправедливость. Скажем опять и так: своеделье видов— промышленного, вспомогательного и блюстительного, поколику всякий из них в городе делает свое, будет противно той несправедливости,—будет справедливость и сделает город справедливым.—Мне кажется, не иным, примолвил он, но именно таким. — Твердо мы, может быть, ничего не скажем об этом, заметил я. Но если искомый вид подойдет у нас к отдельному человеку и в нем также будет справедливостью, то уже согласимся,—да что тогда и говорить?— а когда не подойдет — станем рассматривать что-нибудь другое. Итак, теперь окончим свое исследование обычным способом, а именно: если прежде мы брались созерцать справедливость в чем-то великом, где она имеется; то гораздо легче можем приметить ее в одном человеке. Нам показалось, что это есть е. город; так вот мы и устрояли его, как могли наилучше, зная хорошо, что справедливость может находиться именно в наилучшем. Теперь же, что открыли мы там, перенесем на одного; и если уладится,—будет хорошо, а когда в одном обнаружится что-нибудь иное, — опять воротимся и станем

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| 435.

2) Сократ разумеет привычную себе, простую и доступную для понятия

 

{| style="border-spacing:0;"

|| на нем? спросил он: ведь для меня, по крайней мере, в настоящее время, он был бы достаточен. — А меня-то и очень удовлетворит, сказал я.—Не затрудняйся же, примолвил он, и исследуй.—Итак, не крайне ли необходимо согласиться нам, продолжал я, что в каждом из нас есть те самые роды и нравы, какие в городе? Ведь не откуда же, вероятно, все идет туда 1).—Да и смешно было бы, если бы кто подумал, что гневливость прирождается городам не частными лицами, которые точно такими и оказываются, например, во Фракии, да в Скифии, и в местах еще выше; тогда как около наших мест можно замечать особенно любознательность, а около Финикии и Египта не менее 436. заметна склонность к любостяжанию 2).—И очень, сказал он.—Это-то так, примолвил я; это знать нетрудно.—Конечно. —Но следующее уже трудно: —тем же ли самым делаем мы каждое (дело), или, так как у нас три (природы), то одною одно,—познаем, то есть, тем, гневаемся

2) Финикияне, по своей любостяжательности, в древности не пользовались хорошим мнением. См. Boisson.ad Philostr. Heroic. p. 286. Аст хорошо говорит: «Это место Платона замечательно: стихии человеческой природы и человеческого общества, τὸ θυμοειδες, τὸ ἐπιθυμητικὸν καὶ τὸ σοφὸν, обнаруживаются не только в отдельных людях, но характеризуют и отдельные государства. Соответственно природе вещей, τὸ θυμοειδές, или в обществе — τὸ ἐπικουρικόν,из чего проистекает мужество, есть стихия, господствующая на севере; ὲπιθημητικόν, или в обществе—τὸ χρηματιστ.κόν, особенно господствует на востоке) где люди преданы неге и роскоши; а τὸ λογιστικόν или φΐλομαθές— преуспевает в поясах умеренных, где больше процветает наука и образование.»

 

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;

1) Для большего прояснения этого места, сравн. libr. I, р. 335 E<nowiki>; </nowiki>II, р. 357 А; X, р. 609 В: οὐκ ἤδη εἰσόμεθα, ὅτι ὄλεθρος οὐκ ἦν. ''Matth''. Gr. § 505, 2. Явно, что тут высказывается обыкновенная логическая формула закона противоречия: о том же нельзя утверждать не того же. Но Платон, как известно, с этими логическими формами всегда соединял содержание, то есть брал их реально и полагал, как первые стихии для развития теории идей. Здесь свое учение об идеях прилагает он к решению предложенного сейчас вопроса: сама ли по себе делает каждая часть души, что делает, или все совершаемое в душе, которою бы ее природою что-либо ни совершалось, совершается целою душою? Речь Платона в этом месте довольно сжата и потому темна: для сего после слов: ὲν αὐτοῖς ταῦτα γιγνόμενα, я повторяю в знаке вместительном τἀναντία — противное, a фразу ὰλλὰ πλείω дополняю словами: ἢ τἀυτόν— ''чем то же''.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| же самое,—мы, конечно, не приняли бы этого,—потому что такие вещи вертятся и не вертятся в отношении не к одному и тому же,—а сказали бы, что в них есть прямое и круглое, и что по прямоте они стоят, ибо никуда не уклоняются, а по окружности совершают круговое движение. Когда же эта прямота, вместе с обращением окружности, уклоняется направо либо налево, вперед либо назад, тогда в вещи уже ничто не может стоять.—И справедливо, сказал он. — Итак, нас не изумит никакое подобное положение и уже не уверит, будто что-нибудь, будучи тем же в отношении к тому же и для того же, иногда может терпеть или делать противное.—Меня-то не уверит, сказал он.—Впрочем, продолжал я, чтобы, чрез рассуждение о всех таких недоумениях и чрез доказывание их несправедливости, не подвергаться нам необходимости растягивать свою речь,—мы положим это за верное и пойдем вперед с условием, — если бы иное показалось нам иначе, а не так, — решать все, заключая от этого. —Так и надобно делать, сказал он.—Хорошо, — согласие и несогласие, желание взять что-нибудь и отрицание, приведение к себе и удаление от себя, и все такие—действия ли то будут или страдания,(различия здесь нет никакого),—не поставишь ли ты в числе предметов противоположных один другому? спросил я.—Конечно, в числе противоположных., сказал он.—Но что? продолжал я, жаждания и алкания, вообще пожеланий, также хотения и стремления, — всего этого не причтешь ли ты как-нибудь к тем родам, о которых мы сейчас говорили? То есть душу желающего не назовешь ли душою, всегда стремящеюся к тому, чего она желала бы, или привлекающею то, что хотела бы она иметь при себе, или опять душою, сколько хочется ей приобрести чего-нибудь, соглашающеюся на это, как будто кто спрашивает ее, и домогающеюся, чтобы это было?—Причту.—Ну, а отвращения, нехотения и нежелания не отнесем ли мы к отогнанию и удалению от души, и ко всему, что противно прежнему?—

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| D.

2) ''Желание'',—ἐπιθυμία, и желание само по себе,— αὐτὴ ἡ ἐπιθυμία, Платон различает так, что первое есть род природы пожелательной, и формы ее многоразличны; так что, как скоро пробуждается желание теплого, тотчас противополагается нежелание холодного, и вообще, она есть желание τοῦ τοίου ἢ τοίου: напротив, последнее есть желание в значении чистой идеи силы, действующей в недре ума и тожественной с свободою.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| есть желание, то оно должно быть желанием пригодного — питья ли то, или чего другого подобного: то же—и прочие желания. — Да может быть и дело сказал бы тот, кто сказал бы так, заметил он. — Однако ж все такое, что поставлено в связь с чем-нибудь, по некоторым качествам, относится, как я думаю, к известному качественному предмету, а что существует само по себе, то относится толь: о к себе 1).—Не понимаю, сказал он. — Не понимаешь того, возразил я, что большее бывает больше чего-нибудь?—О, конечно.—Значит, меньшего?—Да.—Поэтому, и гораздо большее—гораздо меньшего; не правда ли? — Да. — Следовательно, и некогда большее — некогда меньшего, и будущее большее—будущего меньшого?—Да как же, сказал он.—Не так же ли относится и множайшее к немногому, в двукратное к половинному, и все подобное? не так же ли опять—тяжелейшее к легчайшему, скорейшее—к медленнейшему, да и теплое к холодному, и все тому подобное?— Без сомнения. — А что сказать о науках? не то же ли отношение? Сама-то наука есть наука о ее учении, — в чем бы ни надлежало полагать ero; а наука некоторая, и некоторая качественная, есть знание чего-то качественного. Рассуждаю так: не знанием ли своего дела наука отличается от других наук, когда называется домостроительством? — Как же. — Стало быть, не тем ли, что она такова, какою не бывает ни одна из них? — Да. — Следовательно, поколику она есть наука какого-нибудь предмета, и сама делается какою-нибудь наукою? и таким же образом прочие искусства и науки?—Правда.—Так вот и полагай, что это-то хотелось мне тогда сказать, примолвил я, если теперь ты

1) Что поставлено в связь с чем-нибудь, οἶα εἶναι τοῦ, то есть, ὥςτε εἶναι πρός τι. Всякая вещь имеет некоторые свойства существенные, по которым она существует сама по себе и для себя: с этой стороны существование ее самостоятельно или безусловно. Но во всякой вещи есть и такие качества, по которым она есть вещь для других вещей, и чрез которые находится в связи с ними: с этой стороны бытие ее называется относительным. Это различие между сторонами одной в той же вещи Платон далее объясняет примерами.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| Ε.

1) Это замечание Сократа напоминает о многих умозаключениях или софизмах Эвтидема и Дионисиодора, которые, принимая относительные признаки вещей за существенные и существенные — за относительные, из своих посылок легко выводили следствия самые нелепые. См. Euthyd. passim.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| и очень много; это часто случается, отвечал он.—Что же подумать о них? спросил я: не то ли, что в душе их есть одно повелевающее, а другое возбраняющее пить, и что последнее отлично от повелевающего и господствует над ним?—Мне кажется, отвечал он. — Следовательно, возбраняющее не по разуму ли внушает это, если внушает? а что ведет и влечет, не от страстей ли происходит и болезней?—Явно. — Так не безрассудно, сказал я, мы будем здесь признавать двойственное и взаимно различное:— одно, чем душа разумеет, называя разумностью души, а другое, чем она любит, алчет, жаждет и влечется к иным пожеланиям,—неразумностью и пожелательностью—подругою восполнения каких-нибудь наслаждений 1) и удовольствий.— Нет, отвечал он, мы по справедливости можем так думать. — Пусть же, сказал я, будут у нас теперь разграничены два имеющихся в душе вида. Но вид гневливости, или то, чем мы гневаемся, есть ли третий, или он однороден с которым-нибудь из этих 2)?—Может быть, с одним из этих,—с пожелательностью, отвечал он.— Однако ж некогда носился слух, сказал я, и можно верить, что Леонтий, сын Аглайона, возвращаясь из Пирея по дороге за северною стеною, заметил лежавшие на лоб-

2) Подругою восполнения каких-нибудь наслаждений y Платона коротко: πληρώσεών τινων — ἐταῖρον. Всякое желание природы пожелательной предполагаетκένωσίν τινα, которое должно быть восполнено.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;

1) На лобной площади, παρὰ τῷ δημείω, то есть на месте, где преступники подвергаемы были публичной казни. Tib. Hemsterhus. Anecd. Т. I, p. 252. Об упоминаемой здесь северной стене говорится Plat.Lys. p. 202 А. ἐπορευόμην μὲν ἐξ Ἀκαδημίας εὐθὺ Αυκείου τὴν ἔξω τείχους ὑπ’ αὐτὸ τὸ τεῖχος.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| то, чему ты уподобляешь его, примолвил он. Ведь на попечителей в своем городе мы действительно смотрели как на собак, послушных пастухам города—правителям.—Ты хорошо понимаешь, что хочется мне выразить, примолвил я; но кроме этого, вникни в следующее. — Во что такое? — Это, что касательно гневливости нам представляется нечто противное прежнему: тогда мы почитали ее чем-то пожелательным; а теперь говорим далеко не то,—теперь, при междоусобии души, она гораздо скорее принимает оружие за разумность. —Без сомнения, сказал он. —Так гневливость есть ли вид, неотличный 1) от этого — от разумности, чтобы в душе имелось не три, а два вида — разумность и пожелательность? Или, как город составлен из трех родов — промышленного, вспомогательного и советовательного, так и в душе эта гневливость есть третье, служащее к охранению того, что разумно по природе, если только она не испорчена дурным воспитанием?—Необходимо третье, сказал он. —Да, примолвил я, покажись лишь она чем-то отличным от разумности, как показалась отличною от пожелательности.—Но показаться ей нетрудно, заметил он; ведь это-то можно видеть и в детях: они тотчас исполняются гневом, между тем как иные из них никогда не получают смысла, а многие—уже поздно. — Клянусь Зевсом, ты хорошо сказал. Что слова твои справедливы, можно видеть и в животных. Да сверх того, об этом же свидетельствует и приведенный нами где-то выше стих Омира 2):

2) Homer. Odyss. ΙΙΙ, 4.

 

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| должал я, не будут ли они прекрасно охранять всю душу и тело и от внешних неприятелей—одна своими советами, другая сражениями, следуя в этом части начальствующей и мужественно исполняя ее предписания? — Так.—Да и мужественным-то по этой, думаю, последней части назовем мы каждого, когда, то есть, гневливость его, среди скорбей и удовольствий, будет соблюдать предписания ума о страшном и нестрашном. — Правда, сказал он.—А мудрым,—уж конечно, по той малой части, которая начальствует в нем и предписывает это, так как она же имеет и знание, что полезно каждой из частей и целой совокупности трех их.—Без сомнения.—Что же? рассудительным опять — не по дружеству ли и согласию этих последних, когда и начальствующее начало, и подчиненные следуют одному мнению, с уверенностью, что управлять должна разумность, и что возмущаться против ней не следует.— рассудительность, отвечал он, и в городе, и в частном гражданине, действительно, есть не иное что, как это.—Ну а справедливый-то будет справедлив так и потому, как и почему мы часто называем его таким.—Совершенно необходимо.—Но что? спросил я,—как бы не споткнуться нам на значение справедливости, отличное от того, какое имела она в городе? — Мне не думается, отвечал он. — Ведь если в нашей душе, продолжал я, остается еще какое недоумение; то мы можем совершенно утвердить свои мысли, противопоставив им нелепости.—Какие нелепости?— Пусть бы, например, мы согласились касательно того города и, как по природе, так и по воспитанию, подобного ему человека: не может ли показаться, что, приняв залог золота или серебра, этот человек растратит его? Подумает ли кто, по твоему мнению, что он сделает это скорее, чем все не такие?—Никто, сказал он.—Не чужд ли он будет и святотатства, и хищения и предательства, как частного, в отношении к друзьям, так и публичного, в отношении к городу?—Чужд.—Равно никак не позволит

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;

 

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| &nbsp;&nbsp;

 

|}

{| style="border-spacing:0;"

|| зов правления, сказал я, столько, вероятно, есть и образов души.—Сколько же их?—Пять в деле правления, отвечал D. я, пять и в душе. —Скажи же, какие они? спросил он.— Говорю, отвечал я, что у нас рассматриваем был один образ правления; но его можно называть двояко. Если власть, предпочтительно пред правителями, сосредоточена в одном человеке, — образ правления называется царствованием; а когда она разделена между многими, — аристократией.—Правда, сказал он.—Так это у меня один вид, примолвил я; потому что многие ли будут царствовать или один, — пользуясь воспитанием и теми знаниями, о которых мы говорили, они ничего не изменят в достоуважаемых законах города.—И не следует, сказал он.

 

|}