ЭСБЕ/Якобинцы, политическая партия: различия между версиями

II. ''Якобинцы'' как партия и как политический тип пережили Якобинский клуб и продолжают жить в истории. На эту сторону дела обратил внимание Гэн и задолго до своей истории революции высказал мысль, что психологический анализ якобинского типа настолько же важен для понимания революции 1789 г., как характеристика пуританина — для английской революции XVII в. В III т. «Возникновения современной Франции» Тэн занялся этим вопросом. Еще до Тэна встречаются меткие характеристики Я., относившиеся, впрочем, больше к членам Якобинского клуба. Мишле, из симпатии к Дантону не вполне сочувствующий Я. и их главному вождю Робеспьеру, называет их «революционным духовенством» и мотивирует этот отзыв «их корпоративным духом, их пламенной и сухой верой, их цепким инквизиторским любопытством»; они были «проницающим оком революции» (oeil scrutateur). Интересна также характеристика Луи Блана, горячего поклонника Робеспьера: присущими якобинцам чертами Л. Блан считает ненависть ко всякому неравенству, окоченелые убеждения, рассчитанный фанатизм в деле смелых новшеств, любовь к владычеству и пристрастие к порядку (règle). Истый Я. — что-то мощное, оригинальное и мрачное, что-то среднее между агитатором и государственным деятелем, между протестантом и монахом, между инквизитором и трибуном. Отсюда его яростная бдительность, вознесенная на степень добродетели, шпионство, возведенное в патриотический подвиг, и мания доносов. Тэн ищет корни «якобинского духа» в общих свойствах человеческой природы и находит их в двух чертах — в наклонности к отвлеченным рассуждениям и в гордости. Эти свойства часто проявляются в молодых людях, вступающих в жизнь и осуждающих мир с точки зрения усвоенных ими теорий и самолюбия. При нормальных условиях жизни эта «болезнь роста» проходит; во время революции она, при благоприятных для нее обстоятельствах, развилась до крайности. Крушение старого порядка уничтожило все преграды, сдерживающие самолюбие: необходимость создать новый порядок вещей вызывала политические мечтания всякого рода; каждый мог считать себя законодателем и философом и заявлять об этом; всеобщая неурядица порождала не только брожение умов, но и извращение чувств и страстей; перед честолюбием открывался необъятный простор. При таких условиях складывался якобинский тип, путем гипертрофии упомянутых двух свойств: потребность отвлеченных рассуждений выродилась в узкий догматизм, не уравновешенный наблюдением над действительностью и знанием фактов; ум преисполнился политическими аксиомами; речь вращалась исключительно в области общих мест; умственная близорукость не мешала, а напротив, содействовала развитию честолюбия и стремлению все захватить в свои руки. Усвоенная якобинцем доктрина искушала его не столько своими софизмами, сколько обещаниями; убежденный в правоте своей теории, он был склонен преувеличивать свои права; держась правоверной догмы, он приобретал в своих глазах право властвовать над теми, кто был ей чужд; в этом отношении он являлся не узурпатором, а спасителем людей, становился законным их властителем, непогрешимым жрецом. Отсюда надменный тон, властный язык якобинцев. Вводя в жизнь правоверную теорию, якобинец возвышался в своих глазах не только в умственном отношении, но и нравственно; он олицетворял собою не только истину, но и добродетель; противодействовать ему — не только безумие, но и преступление; его призвание — бороться с злодеями, обеспечить торжество добродетели сокрушением нечестивых; на этом основании его жестокость становится в его глазах новой добродетелью. При таких условиях эволюция типа порождает два уродства: потерю здравого смысла и извращение нравственного чувства. Ключом к объяснению якобинцев должно служить непонятное на первый взгляд противоречие их по отношению к принципам свободы и народовластия. Выступив фанатическими приверженцами этих принципов, они стали потом с таким же фанатизмом проводить в жизнь принцип авторитета и безусловной диктатуры. Этот крутой поворот в их политике историки революции сначала объясняли внешними историческими обстоятельствами — враждой Европы против французской революции, необходимостью дать ей отпор с напряжением всех сил страны; другие ссылались на борьбу с внутренними врагами; можно указать также на влияние традиций ''старого порядка'' с его абсолютизмом и централизацией. Все это на самом деле объясняет и среду, и момент, когда приходилось действовать якобинцам, и должно быть принято в расчет; но суть дела в естественном, самопроизвольном возникновении якобинского типа. Его корнем является глубочайший эгоизм, побуждающий людей известного темперамента искать владычества над другими и при отсутствии сдержек, вырождающийся в необузданное ''самомнение'' в области идей и ''самоуправство'' в жизни, в вопросах социальных и экономических. Там, где он встречает преграды в социальном строе и где общество восприимчиво к идее равенства, такой эгоизм ищет опоры в демократическом принципе, в коллективном праве, в идее народовластия; но все это лишь средства, чтобы в союзе с другими и во имя их прав возвыситься и устранить преграды. Когда это достигнуто, индивидуальный эгоизм неудержимо выступает наружу, как бабочка пробивается из куколки, и отбрасывает демократические принципы и идеи свободы и гуманности, как ненужную скорлупу. Став господином над обессиленным обществом, якобинец раскрыл свое существо в обоих направлениях, в которых проявляется патологическое развитие человеческого «я»: в презрении к убеждениям и совести других — и в беззастенчивом распоряжении их жизнью и достоянием. Из этих двух коренных черт якобинца сама собой развилась третья: ''озлобление'' — не только то озлобление, которое вызывается противодействием и борьбой, а то присущее эгоизму хроническое озлобление, которое видит в теоретическом разногласии и практическом противодействии заслуживающее кары преступление. Психологический анализ якобинца важен не только для уяснения самого типа; без него остается непонятным важнейший факт в истории революции — совершившийся в ней перелом, разделяющий ее на две противоположные половины: период безотчетных стремлений к свободе и демократии и период сознательной диктатуры и террора.

 

 

{{ЭСБЕ/Автор|В. Герье}}.