Страница:Бальмонт. Горные вершины. 1904.pdf/79

длинный свитокъ минувшаго, онъ не можетъ удержать слезъ, но слезы не смываютъ печальныхъ строкъ. Ночь, описанная всего двумя-тремя бѣглыми штрихами, выступаетъ лишь какъ темный фонъ при изображеніи мрачнаго состоянія души, простого, элементарнаго, не связаннаго неизбѣжно съ тѣмъ, что есть въ ночи самаго краснорѣчиваго. Душа поэта полна яркихъ, но обычныхъ чувствъ, земныхъ мыслей, онъ размышляетъ о своей судьбѣ, и отъ него ускользаетъ величественность ночи, плывущей въ безбрежныхъ пространствахъ, усѣянныхъ иными мірами. Лермонтовъ совершенно аналогичнымъ образомъ, при видѣ голубой ночи и пустыни, внемлющей Богу, задается вопросомъ, отчего ему грустно и больно, говоритъ, что онъ ничего болѣе не ждетъ отъ жизни, что ему хочется свободы и забвенья. Опять Байроновская мысль въ русской транскрипціи. Это мысли юной души, еще не остывшей отъ поцѣлуевъ, которые были лживыми, еще не успѣвшей отъ личнаго вознестись въ сферы созерцанія, гдѣ страсти кажутся чѣмъ-то давнишнимъ, отброшеннымъ на далекое разстояніе. Фетъ, описывая ночь, говоритъ:

„На стогѣ сѣна, ночью южной,

Лицомъ ко тверди я лежалъ,

И хоръ свѣтилъ, живой и дружный,

Кругомъ, раскинувшись, дрожалъ.

Земля, какъ смутный сонъ, нѣмая,

Безвѣстно уносилась прочь,

И я, какъ первый житель рая,

Одинъ въ лицо увидѣлъ ночь.

Я ль несся къ безднѣ полуночной,

Иль сонмы звѣздъ ко мнѣ неслись?

Казалось, будто въ длани мощной

Надъ этой бездной я повисъ.

И, съ замираньемъ и смятеньемъ,

Я взоромъ мѣрилъ глубину,

Въ которой съ каждымъ я мгновеньемъ

Все невозвратнѣе тону“.

Фетъ описываетъ ночь—и она дѣйствительно предстаетъ передъ нами въ своемъ собственномъ величіи, мы ее видимъ, видимъ въ то же время и душу поэта, но не подъ гнетомъ случайнаго, не въ рабствѣ у вещественнаго и очевиднаго, а въ пантеистическомъ сліяніи съ безконечнымъ цѣлымъ, въ