ЭСБЕ/Эпикур: различия между версиями

{{ЭСБЕ

}}

 

Власть, почести и богатства не дают спокойствия, а напротив того, рождают тревогу и страхи. Почести суть мнимое благо, бесчестие — мнимое зло, если оно не сопряжено с действительным страданием; погоня за почестями есть величайшее безумие; скрывайся, живи в тиши, в неизвестности ({{lang|grc|λάθε βιωσας}}) — вот золотое правило Э. Каково бы ни было наше суждение о самом учении Э., для правильной оценки его следует иметь в виду, что ни одному из философов древности, за исключением разве Пифагора, не удалось создать такой прочный и тесный союз, каким была его ''школа:'' взаимная дружба эпикурейцев столь же славилась, как некогда пифагорейская, хотя она и менее превознесена легендами, а верность последователей Э. его заветам является не только большей, нежели у пифагорейцев, но даже прямо беспримерной в древности. В течение шести веков, вплоть до торжества христианства, школа Э. хранит их, можно сказать, без изменения. Это одно показывает, что притязания Э. на оригинальность не лишены основания, сколько бы ни был он обязан своим предшественникам. Его школа есть своего рода философский орден или секта, без таинств пифагорейцев, без мистики или иной религии, кроме культа памяти учителя. Эта школа есть всецело создание Э., давшего ей «догмат» — правило веры и правило жизни, своеобразный идеал мудрости и блаженства, который последователи Э. должны ''были воспитывать'' в себе и своих сочленах, денно и нощно размышляя о преподанном учении. Нравственное общение их между собой и с учителем ценилось здесь выше, чем в любой другой школе, ибо оно являлось условием не искания истины, а счастливой и приятной жизни, которая немыслима без дружбы. Совместная жизнь и дружеский союз заменяли семью, в которой все было общее, хотя коммунизм отвергался и никаких правил относительно распоряжения личной собственностью не существовало: такие внешние правила казались Э. излишними или оскорбительными для общества истинных друзей. Эпикурейский идеал был чуждым для многих, прежде всего, — для людей с деятельным умом и научными интересами, а также и для людей с деятельной, живой волей: печать утомления лежит на этой мудрости — утомления мысли в её исканиях, утомления личности в её борьбе, нравственной и политической. Это философия квиетизма, философия безмятежного, безбоязненного, по возможности безболезненного и мирного ''конца,'' ясной, радостной резигнации и покоя, без всякой веры в будущее и без страха перед будущим. Такая философия соответствовала требованиям эпохи, требованиям в высшей степени утонченной культуры умственной и эстетической, клонящейся к упадку, пережившей своих богов и утратившей ту свободную политическую атмосферу, среди которой она расцвела. Сумерки богов приближаются — сумерки греческих богов, безмятежных и ясных, как греческий день. «Гость, тебе будет здесь хорошо; здесь удовольствие высшее благо» — такова была надпись на вратах Эпикурова сада, где входящего ждала свежая вода и блюдо ячменной крупы, утолявшей, а не раздражавшей голод. Этот сад был в свое время незаменимым санаториумом для многих душ, которые Э. сажал на самую строгую диету, проповедуя удовольствие. Другой вопрос, насколько был последователен гедонизм Э. и не было ли между основным принципом его учения и дальнейшим его развитием такого же несоответствия, как между надписью над вратами сада и той ячменной кашей и водой, которые ждали в нем гостя? Можно ли сводить удовольствие к невозмутимому, бесстрастному покой, к простому прекращению страданий? Можно ли, последовательно развивая принцип удовольствия, придти к тому же результату, к какому приводили философы, считавшие удовольствие положительным злом?... Во всяком случае за проповедником удовольствия скрывается практический моралист, глубоко проникнутый верой в единство добродетели и счастья — основным эвдаймонистическим убеждением греческой морали. Последовательно или нет, учение Э. было цельно и жизненно. После смерти учителя в его саду менять ничего не приходилось; надо было лишь поддерживать его. Он привлекал к себе множество симпатий; целыми городами нельзя было бы счесть друзей Э., говорит Диоген Лаэрций. Врагов у Э. было немного проповедники мирного, покорного довольства, дружбы, тишины и спокойствия, принципиально чуждавшиеся публичной деятельности, эпикурейцы и не могли вызвать против себя общественной вражды, несмотря на свое вольнодумство, которое так хорошо умело уживаться с мертвыми и «живыми идолами» народной веры. Однако и у этой мирной школы нашлись ожесточенные враги в лице стоиков: полемика разгорелась и с обеих сторон велась нередко с большим раздражением и озлоблением. В Риме успех Э. был велик; поэма Лукреция служит красноречивым памятником того значения, какое имело его учение в духовной жизни предхристианского века. Значение Эпикура, как освободителя от суеверий, просветителя и благодетеля человечества, усиливается для многих умов по мере возрастания религиозного брожения, мистицизма и суеверия, знаменующего собой период упадка. Сад Э. представляется тихим убежищем от духовных и политических бурь времен империи. При Адриане, при Антонинах количество эпикурейцев возрастает; М. Аврелий, назначая стипендии афинским философским школам, не исключает и эпикурейскую философию. Даже в III и начале IV в. она еще существует: еп. Дионисий Александрийский (249—252) опровергает трактат Э. «О природе» в пространном комментарии (выдержки у Евсевия «Praep. ev.», XIV, 23—27); Лактанций резко нападает на учение Э. Но уже с половины IV в. сад Э. пустеет: он не пережил торжества церкви (Usener, «Epic.», LXXI—LXXVI).

 

 

[[Категория:ЭСБЕ:Персоналии]]

[[Категория:ЭСБЕ:Философы]]