Эдгар Эллень-Поэ. Северо-американский поэт (Бодлер; Пантеон)/ДО: различия между версиями

Что вы скажите объ этомъ отрывкѣ? Не угадываете-ли вы изъ него, хотя приблизительно, характеръ этого необыкновеннаго человѣка? Что касается до насъ, то намъ кажется, что въ этомъ изображеніи школьной жизни таится содроганіе при воспоминаніи объ мрачныхъ годахъ затворничества. А между-тѣмъ, Эдгаръ Поэ пишетъ въ такомъ духѣ, какъ-будто онъ не испыталъ всей тяжести годовъ затворничества, всей болѣзненостиболѣзненности несчастнаго и покинутаго дѣтства, непріятнаго ощущенія боязни, вражды товарищей, грустнаго сиротства сердца, однимъ словомъ, всѣхъ этихъ мучительныхъ страданій юныхъ лѣтъ. Столько причинъ къ грусти — и онѣ не могли его побѣдить. Будучи молодъ, онъ любитъ одиночество, или лучше сказать, онъ не чувствуетъ его; собственныя страсти доставляютъ ему наслажденіе. Плодотворный мозгъ ребенка-Поэ во всемъ видитъ одно пріятное, на все бросаетъ самый яркій колоритъ. Изъ этого тотчасъ можно заключить, что сила воли и самостоятельная гордость будутъ играть важную роль въ его жизни. ЕшеЕще болѣе! Нельзя развѣ изъ его собственныхъ словъ замѣтить, что онъ любитъ ''страданіе'', что онъ какъ-будто вызываетъ къ себѣ будущую подругу своей жизни и выжидаетъ ея появленія съ какимъ-то упоительнымъ равнодушіемъ, какъ юный гладіаторъ? Бѣдный ребенокъ не имѣетъ ни отца, ни матери, а между-тѣмъ онъ счастливъ; онъ даже съ гордостію говоритъ, что воображеніе его полно впечатлѣній, какъ карѳагенская медаль.

Въ 1822 году Эдгаръ Поэ возвратился изъ заведенія доктора Брандсбея въ Ричмондъ, гдѣ онъ продолжалъ брать уроки у самыхъ лучшихъ учителей. Въ это время онъ отличался необыкновенною гибкостью и ловкостью тѣла, соединяя въ себѣ съ достоинствами самой оригинальной красоты, силу поэтическаго ума и слишкомъ раннее дарованіе къ фантастнческимъфантастическимъ импровизаціямъ. Въ 1825 году, онъ поступилъ въ Виргинійскій университетъ. Здѣсь Эдгаръ Поэ обнаружилъ сильную наклоность къ разсѣянной жизни. Однако, онъ успѣлъ скоро заслужить славу отличнаго ученика и оказалъ неимовѣрные успѣхи въ математикѣ. Преимущественно онъ имѣлъ большую способность къ изученію физики и всѣхъ естественныхъ наукъ, что не мѣшаетъ принять къ свѣдѣнію, потому-что во многихъ его произведеніяхъ, находятся мѣста, гдѣ онъ пускается въ ученость; при всемъ томъ, Поэ любилъ упиваться дарами земли, играть въ карты и дѣлалъ столько проказъ, что наконецъ былъ выгнанъ изъ университета. Такъ какъ господннъгосподинъ Элленъ отказался платить за него долги, онъ рѣшился на отчаянный постунокъпоступокъ и убѣжалъ въ Грецію. Это была эпоха Боцариса и освобожденія Эллиновъ.

Поэ оставильоставилъ Вестъ-Поэнь, не кончивъ курса, и тутъ-то начинается плачевная эпоха его жизни. Въ 1831 году, онъ напечаталъ небольшой томикъ своихъ стихотвореній, которыя были весьма выгодно встрѣчены журнальными отзывами; но это изданіе въ продажѣ не имѣло ни малѣйшаго успѣха. Это вѣчная участь всякой первой книги неизвѣстнаго автора. Одинъ американскій критикъ, нѣкто г. Ловелль говоритъ, что въ одномъ изъ этихъ стихотвореній, посвященномъ Еленѣ Греческой, разливается ароматъ амврозіи, и что оно нисколько не уступитьуступитъ въ своемъ достоинствѣ Греческой антологіи. Въ этомъ стихотвореніи говорится и о никейскихъ ладьяхъ, и о наядахъ, и о славѣ, и о греческой красотѣ. Замѣтимъ мимоходомъ, что все это, при младенческомъ состояніи американской литературы, было только слабымъ подражаніемъ. Справедливо, что гармоническій размѣръ стиховъ Эдгара Поэ и его звучно рифмованный пятистишія, состоящія изъ двухъ мужескихъ и трехъ женскихъ рифмъ, и тутъ напоминаютъ удачныя попытки французскаго романтизма: но можно усмотрѣть, что въ то время Эдгаръ Поэ еще не достигъ полнаго развитія своего таланта.

Между-тѣмъ, несчастный труженикъ писалъ уже для журналовъ, дѣлалъ компиляціи и переводы для книгопродавцевъ, сочинялъ блестяшіяблестящія тирады и простыя сказки для обозрѣній. Издатели охотно ихъ помѣщали въ своихъ періодическихъ изданіяхъ, но они такъ дурно платили бѣдному поэту, что онъ вскорѣ впалъ въ самую крайнюю нищету. Казалось, онъ такъ низко опустился въ своемъ положеніи, что могъ слышать ''скрыпъ дверей смерти''. Однажды одниъодинъ бальтиморскій журналъ предложилъ двойную цѣну тому, кто напишетъ лучшую поэму и лучшій прозаическій разсказъ. Литературный комитетъ, въ которомъ засѣдалъ ''Джонъ Кеннеди'', долженъ былъ разсматривать представляемыя произведенія и рѣшить, которое лучше всѣхъ. Между-тѣмъ, члены комитета ни мало не давали себѣ труда перечитывать сочиненія, имъ представляемыя; они ограничивались только подписью своихъ именъ, безъ чего ни одинъ издатель не могъ издавать своего сочиненія. Разговаривая между собою о различныхъ постороннихъ предметахъ, однажды одинъ изъ членовъ обратилъ вниманіе на рукопись, отличавшуюся весьма красивымъ почеркомъ и чистотою письма. Должно замѣтить, что Эдгаръ Поэ, еще при концѣ жизни, обладалъ снособностіюспособностію писать самымъ красивымъ и чистымъ почеркомъ. Кеннеди невольно прочелъ одну страницу, и будучи пораженъ пріятностію слога, сталъ читать сочиненіе громкимъ голосомъ. Комитетъ единогласно присудилъ премію первому изъ геніевъ, умѣвшему написать свою рукопись ''четкимъ почеркомъ''. Тотчасъ послѣ этого объявленія была разломана печать секретнаго пакета и всѣ прочли имя, еще неизвѣстнаго въ то время Поэ.

Издатель такъ заманчиво изобразилъ автора г-ну Кеннеди, что тотъ пожелалъ съ ннмънимъ познакомиться. Жестокая судьба дала Поэ наружность тощаго поэта. Кеннеди разсказываетъ, что онъ при первомъ свиданіи съ Поэ, еще бывшаго во цвѣтѣ молодости, нашелъ его въ самомъ бѣдственномъ положеніи: лишенія его были такъ велики, что онъ изсохъ, какъ скелетъ. На немъ былъ надѣтъ сюртукъ изъ самаго толстаго сукна, застегнутый, по довольно понятнымъ для всякаго причинамъ до самого подбородка, панталоны его были изъ лохмотьевъ, сапоги — изорваны и надѣты на босую ногу, и при всемъ этомъ онъ имѣлъ довольно гордый видъ, благородныя манеры и глаза, исполненный глубокомыслія. Кеннеди говорилъ съ нимъ, какъ съ другомъ, и даже успѣлъ его оживить. Поэ открылъ ему свое сердце, разсказалъ исторію всей своей жизни, сознался въ своемъ честолюбіи и въ своихъ проэктахъ. Кеннеди рѣшился помочь ему прежде всего въ самомъ необходимомъ: онъ повелъ его въ магазинъ готовыхъ платьевъ, — къ ''ветошнику'', непременно сказалъ-бы Лесажъ, — и купилъ ему приличный костюмъ; потомъ онъ доставилъ ему несколько пріятныхъ знакомствъ.

Около этого времени нѣкто Томасъ Вуитъ (Thomas White), купившій право на изданіе журнала ''Южный Литературный Вѣстникъ'', (Messager Litteraire du Sud) избралъ Поэ главнымъ редакторомъ, съ жалованьемъ по двѣ тысячи пяти сотъ франковъ въ годъ. Поэ немедленно послѣ этого женился на дѣвушкѣ, которая не имѣла ничего, кромѣ свѣженькаго личика. (Эта фраза вовсе не принадлежитъ намъ; мы даже просимъ читателя обратить вниманіе на этотъ въ нѣкоторой степени презрительный тонъ, который выражается въ словѣ ''немедленно''; значитъ несчастный считалъ себя въ достаточномъ положеніи; этимъ лакопическимълаконическимъ выраженіемъ амернканскійамериканскій біографъ выразилъ все свое хладнокровіе къ столь важному событію въ жизни описываемаго имъ лица.) Утверждаютъ, что около этого времени, Поэ началъ вести невоздержную жизнь; но намъ извѣстно только, что около этого времени онъ написалъ очень много дѣльныхъ статей и критическихъ разборовъ для ''Мессенджера''. Управляя редакціею этого журнала, въ продолженіи двухъ лѣтъ съ половиною, онъ потомъ оставилъ ее и удалился въ Филадельфію, гдѣ составилъ Gentlemen’s magazine. Этотъ періодическій сборникъ преобразовался впослѣдствіи въ Graham’s magazine; Поэ продолжалъ писать для этого сборника. Въ 1840 онъ напечаталъ The tales of the grotesque and arabesque. Въ 1844 мы застаемъ его въ Нью-Іоркѣ, редактирующимъ Broodway-Journal. Въ 1845 году появилось небольшое изданіе, впрочемъ довольно извѣстное, сочиненій Поэ; изданіе принадлежим Вилею (Wiley) и Путнаму (Putnam) и заключаетъ въ себѣ стихотворную часть и собраніе разсказавъ. Изъ этого то изданія французскіе переводчики извлекли для перевода лучшіе образцы геніяльности Эдгара Поэ, и всѣ эти переводы были напечатаны во французскихъ журналахъ. До 1847 года, Поэ издалъ нѣсколько трудовъ одинъ за другимъ, о которыхъ мы тотчасъ будемъ говорить. Въ это самое время скончалась его жена въ небольшомъ городкѣ Фордамѣ, близь Нью-Iорка, бывъ жертвою самыхъ тяжкихъ лишеній. Между нью-іоркскими литераторами тогда сдѣлали подписку, чтобы пособить Эдгару Поэ. Нѣсколько времени спустя послѣ этого, въ журналахъ опять писали о немъ, какъ о человѣкѣ умирающемъ. Но въ этотъ разъ, что важнѣе всего, его упрекаютъ въ delirium tremens: именно въ одной неумолимой статьѣ, напечатанной въ одномъ изъ журналовъ того времени, его обвиняютъ за презрѣніе ко всѣмъ тѣмъ людямъ, которые себя считали его друзьями и за ненависть къ цѣлому міру. Между-тѣмъ онъ зарабатывалъ деньги и своими литературными трудами былъ почти въ силахъ существовать безъбѣдно; но мы встрѣтили въ нѣкоторыхъ біографическихъ очеркахъ, что достиженіе такой возможности стоило ему самыхъ тяжкихъ трудовъ. Говорятъ, что въ послѣдніе два года жизни онъ часто посѣщалъ Ричмондъ, гдѣ сильно предавался пьянству и тѣмъ самымъ служилъ предметомъ соблазна для другихъ. Если вѣрить подобнымъ жалобамъ, то можно придти къ заключенію, что всѣ писатели Соединенныхъ Штатовъ образцы трезвости и воздержанія. Странно, что потомъ утверждаютъ, будто при послѣднемъ его посѣщеніи города Ричмонда, оставаясь въ этомъ городѣ слишкомъ два мѣсяца, онъ отличался изысканностію въ одеждѣ, изящностію манеръ, и велъ себя какъ истинный геній. Все это ясно обнаруживаетъ, что источники, изъ которыхъ мы почерпаемъ наши свѣдѣнія, недостаточны, и не объясняютъ причинъ этихъ странныхъ превращеній. Можетъ быть, мы найдемъ отвѣтъ на эти неразрѣшимые вопросы въ томъ удивительномъ материнскомъ покровительствѣ, которое хранило этого грустнаго поэта, и такъ сказать своими человѣколюбивыми мѣрами побѣждало духа зла, который возникъ отъ его собственной крови и отъ предшествовавшихъ страданій.

При послѣднемъ посѣщеніи Ричмонда, Поэ два раза давалъ публичныя чтенія. Необходимо сказать пару словъ объ этихъ чтеніяхъ, потому-что они играютъ важную роль въ литературной жизни Соединенныхъ Штатовъ. Ни одинъ законъ не воспрещаетъ писателю, философу, поэту объявить, что онъ желаетъ публично прочесть диссертацію о какомъ-нибудь литературномъ предметѣ, или предметѣ философическомъ. Для этой цѣли нанимается особая зала, каждый желающій слушатъслушать чтеніе платитъ за входъ. Публика иногда собирается значительная, иногда ея вовсе нѣтъ. Въ послѣднемъ случаѣ, такое предпріятіе или лучше спекуляція считается неудачною, какъ и большая часть коммерческихъ случайныхъ спекуляцій. Однако, когда пронесется слухъ, это публичное чтеніе будетъ совершено лицомъ, извѣстнымъ въ литературѣ, тогда бываетъ сильный приливъ публики, и лекція походитъ на какое-то литературное торжество. Такое обыкновеніе въ Соединенныхъ Штатахъ даетъ право думать, что оно перешло туда изъ французскихъ школъ. Оно невольно заставляетъ вспомнить объ Андріе (Andrieu), Лагарпѣ, о Бур-Лорміанѣ (Baour-Lormian).

Тамъ можно встрѣтить и поэтовъ-гуманистовъ, и поэтовъ общественныхъ, и поэтовъ покровителей хлѣбопашества, и поэтовъ строителей для самихъ себя, work-houses. Поэ во время своихъ чтеній явно возсталъ противъ всѣхъ этихъ поэтовъ. Въ своихъ началахъ и доводахъ онъ вовсе не доказывалъ, подобно тѣмъ фанатическимъ раскольникамъ, которыхъ часто выводитъ на сцену Гёте, что ''все прекрасное не можетъ имѣть никакой пользы;'' но онъ только хотѣлъ опровергнуть то ложное ученіе, которое называетъ въ новѣйшее время ересью все то, что не приноситъ ''прямой практической пользы.'' Изъ этого можно усмотрѣть, что Поэ своимъ возрѣніемъ на поэзію оправдывалъ или одобрялъ романтическое направленіе французской литературы. Онъ говорилъ: «умъ нашъ обладаетъ элементарными способностями, которыхъ цѣли различны. Однѣ стремятся къ удовлетворенію разумичности, другія различаютъ оттѣнки и формы, третьи созидаютъ цѣлое. Логика, живопись, механика суть плоды этихъ способностей. Какъ мы имѣемъ нервы для ощущенія пріятнаго запаха, нервы для различенія превосходныхъ цвѣтовъ, и нервы доставляющіе намъ пріятное чувство отъ прикосновенія къ гладкому тѣлу, также точно намъ дана способность постигать ''прекрасное'', она имѣетъ свою цѣль и свои средства, ей собственно принадлежащія. Поэзія проистекаетъ изъ этой способности; она соглашается только съ понятіемъ о прекрасномъ, но ни съ какимъ другимъ. Значило-бы оскорблять ее подчинивъ вліянію другихъ способностей (c’est lai faire injure que de la soumettre au critérium des autres facultés). Поэзія также ни въ какомъ случаѣ не можетъ имѣть сродства ни съ какимъ другимъ элементомъ, кромѣ какъ съ тѣмъ, которое составляетъ пищу ума, потому-что она сама получала отъ него свое начало. Что поэзія дѣйствительно приноситъ пользу, объ этомъ никто не споритъ, но пользы нельзя считать ея цѣлію; это уже неожиданная выгода, отъ нея получаемая. Никто, не будетъ удивляться, если какой-нибудь рынокъ, или пристань при всѣхъ условіяхъ коммерческаго удобства, будутъ имѣть красивую и даже изящную наружность, хотя это послѣднее условіе не составляло главной цѣли архитектора или инженера, строившаго ихъ.» — Поэ, для подтвержденiя своей темы, дѣлалъ критическій разборъ нѣкоторымъ мѣстамъ изъ американскихъ и англійскихъ поэтическихъ произведеній. Его просили, чтобы онъ прочелъ свое собственное сочиненіе подъ заглавіемъ «Воронъ». АмерикаискіеАмериканскіе критики превозносятъ эту поэму. Они говорятъ о ней, какъ о замѣчательномъ образчикѣ версификаціи; имъ нравится ея обширный и многосложный размѣръ, замысловатое сочетаніе рифмъ, пріятно действующее на ихъ національную гордость, которая должна была много пострадать при соревнованіи съ ловкостію европейскихъ писателей. Но кажется, что Поэ успѣлъ произвесть непріятное впечатленіе на своихъ слушателей неправильною декламаціей, отчего сочиненіе его потеряло свое значеніе. При довольно чистомъ выговорѣ, Поэ въ тоже время имѣлъ глухой голосъ, какую-то монотонность въ дикціи и совершенное невниманіе къ музыкальнымъ удареніямъ и эффектамъ, которые такъ правильно и искусно обозначены его талантливымъ перомъ. Все зтоэто должно было непріятно поразить тѣхъ, которые, какъ праздника, ожидали услышать поэму изъ устъ самого автора. Мы этому ни мало не удивляемся. И какъ часто удавалось намъ замѣтить, что превосходнѣйшіе поэты бывали самыми жалкими актерами. Глубокомысленные писатели не могутъ быть ораторами.

Зала была наполнена множествомъ слушателей. Всѣ, кто не видѣлъ Эдгара Поэ со времени его бѣдственнаго положенія, теперь толпою спешили насладиться зрѣлищемъ славы своего соотечественника. Такой блистательный пріемъ наполнилъ сердце поэта давно незнакомою ему радостію. Въ немъ пробудилась весьма извинительная и такъ сказать заслуженная гордость. Онъ былъ такъ очарованъ, что хотѣлъ решительно поселиться въ Ричмондѣ. Пронесся слухъ, что будто онъ хочетъ вступить во второй бракъ. Всѣ взоры обратились на одну молодую вдову, которая была столько же красива, какъ богата; предположеніе казалось тѣмъ болѣе основательнымъ, что Поэ когда-то питалъ къ ней довольно сильную страсть, и даже подозрѣвали, что эта дама была оригиналомъ его Леноры. Между-тѣмъ, ему необходимо было на нѣкоторое время отправиться въ НыоНью-Іоркъ, чтобы выпустить новое изданіе своихъ повѣстей. Болѣе всего его подстрекало къ этому путешествію приглашеніе одного богатаго господина, просившаго его исправить стихотворенія его жены, написать къ нимъ примѣчанія, предисловіе и т. п.

Послѣ Эдгара Поэ изо всей его родни осталась только одна сестра его, которая живетъ въ Ричмондѣ. Какъ намъ извѣстно жена, его умерла нѢскольконѣсколько ранѣе, и они вовсе не имѣли дѣтей. Ея фамилія была Клеммъ и она даже была дальнею родственницею своего мужа. Мать ея пламенно любила Поэ. Она не оставляла его въ самыя трудныя минуты жизни и его преждевременная кончина поразила ее несказанною горестію: узы соединявшія ихъ души не расторглись смертію дочери. Такая преданность, такая благородная привязанность, такое постоянство дѣлаетъ честь самому Эдгару Поэ. Конечно, только добродѣтельный человѣкъ, и человѣкъ исполненный очарованія по умственнымъ своимъ достоинствамъ, могъ заслужить такую привязанность.

"Первое извѣстіе о прибытіи г. Поэ въ нашъ городъ, мы получили отъ одной дамы, которая называла себя матерью его жены. Она искала для него какихъ-ннбудьнибудь занятій. Она оправдывала себя тѣмъ, что зять ея болѣнъ, что дочь ея также слабаго здоровья, и что ихъ несчастное положеніе заставило ее принять на себя всѣ хлопоты по ихъ дѣламъ. Видъ этой ламыдамы, одушевляемой чувствами самоотверженія, нѣжной преданности и невольной грусти, носилъ на себѣ отпечатокъ трогательной красоты; печальный и кроткій голосъ, которымъ она старалась придать больше значенія своему предстательству, выраженія, въ какихъ она изображала достоинства и таланты своего зятя, все это невольно рисовало передъ нами одну изъ тѣхъ женщинъ, которыя какъ будто существуютъ только для смягченія человѣческихъ злополучій. Жестока судьба была тѣхъ несчастныхъ, о которыхъ эта женщина заботилась и которымъ, по возможности, покровительствовала. Г. Поэ ''писалъ съ утомительною трудностію'' и такимъ ''слогомъ, который слишкомъ превышалъ уровень обыкновенного пониманія, чтобы ему могли платить слишкомъ дорого''. Онъ постоянно чувствовалъ недостатокъ въ деньгахъ и часто, съ больною женой на рукахъ, нуждался въ предметахъ самой крайней необходимости. Въ продолженіе многихъ лѣтъ, мы видѣли, какъ теща Поэ, прикрывая себя ветхою одеждою, ходила изъ одной редакціи въ другую, предлагая разныя литературныя статьи сочиненія Поэ. Иногда, не имѣя статей, она осмѣливалась робкимъ голосомъ сказать, что зять ея болѣнъ, и просила помощи, не вступая въ дальнѣйшія объясненія: «''онъ болѣнъ''», — говорила она, хотя бывали и другія причины его бездѣйствія, и никогда, не смотря на собственныя страданія и слезы, ни малѣйшее движеніе лица ея не показывало, чтобы она обвиняла, или недовѣряла честности и добросовѣстности своего зятя. Она не оставляла его и по смерти своей дочери, продолжала быть его геніемъ хранителемъ, заботилась о немъ, наблюдала каждое его движеніе, и даже въ то время, когда онъ увлекся различными искушеніями, она съ самоотверженіемъ прощала ему пренебреженiе, нужду, страданія, и продолжала хлопотать объ его участи. Если привязанность женщины, происходящая отъ первой любви и поддерживаемая чувствами мужчины, можетъ приносить славу и честь тому, кто умѣлъ ее возбудить и поддержать, то неужели эта привязанность, чистая, безкорыстная, святая — не относится къ чести того, кто ее внушилъ?

Смерть Эдгара Поэ пробудила въ Америкѣ живѣйшее участіе. Въ самыхъ отдаленныхъ частяхъ союза раздались вопли непритворнаго сокрушенія. Смерть, бросая завѣсу на всѣ недостатки, заставляетъ простить многое. Мы съ особеннымъ удовольствіемъ выписываемъ письмо г. Лонгфеллау (Longfellow), которое дѣлаетъ ему тѣмъ болѣе чести, что Эдгаръ Поэ былъ всегда литературнымъ его противникомъ: «Какой грустный конецъ Эдгара Поэ», пишетъ онъ, «человѣка такъ щедро одареннаго геніяльностію! Я никогда не знавалъ лично Эдгара Поэ, но я всегда питалъ глубокое уваженіе къ его чуднымъ дарованіямъ. Проза его отличается какою-то особенною силою, правильностiю, и роскошью выраженій; стихъ его дышетъ мелодіей, значеніемъ истинной поэзіи. Строгость его критическихъ статей я всегда приписывалъ раздражительности его слишкомъ чувствительной натуры, приходящей въ ярость при малѣйшихъ признакахьпризнакахъ несправедливости.»

Эдгаръ Поэ былъ роста не много болѣе средняго, но весь его корпусъ отличался крѣпостію сложенія; руки и ноги у него были маленькія. Въ то время еще, когда Поэ пользовался полнымъ здоровьемъ, онъ обладалъ изумительной силою. Здѣсь мы невольно приходимъ къ тому замѣчанію, что природа, предназначая нѣкоторыхъ людей къ совершенiю великихъ подвиговъ, на какомъ-бы то ни было поприщѣ, въ тоже время обрекаетъ ихъ на самую трудную и тяжкую жизнь. При щедушной наружности, эти люди имѣютъ иногда атлетическія силы, и столько-же бываютъ расположены къ веселью, сколько склонны къ перенесенію страданій. Бальзакъ, присутствуя на репетиціи своей пьесы «Уловки Кинолы» (Ressource de Quinola), управляя игрою актеровъ, и почти самъ разыгрывая всѣ роли, въ тоже время находилъ возможность исправлять корректурныя ошибки своихъ сочиненій; потомъ онъ сѣлъ ужинать съ актерами, и послѣ ужина, когда всѣ разошлись для успокоенія, онъ снова возвратился къ своимъ занятіямъ. Известно, сколько проводилъ онъ безсонныхъ ночей и какъ умѣлъ воздерживаться отъ всякаго излишества. Эдгаръ Поэ, въ молодые годы, любилъ упражнять свою силу и пріобрѣтать ловкость, и это отразилось въ расчетливомьрасчетливомъ проблематическомъ направленіи его таланта. Однажды онъ побился объ закладъ, что спустившись у береговъ Ричмонда, онъ проплыветъ семь верстъ по рѣкѣ Жамѣ и въ тотъ-же день возвратится пѣшкомъ назадьназадъ. Не смотря на то, что это былъ самый жаркій лѣтній день, онъ выигралъ пари, не почувствовавъ ни малѣйшей усталости. Видъ, пріемы, походка, склоненіе головы, все изобличало въ Эдгарѣ Поэ, въ лучшіе годы его жизни, что онъ созданъ быть необыкновеннымъ человѣкомъ. Онъ имѣлъ наружность одного изъ тѣхъ людей, встрѣча съ которыми въ кофейнѣ, на улицѣ, гдѣ-бы то нибыло, невольно привлекаетъ къ нимъ взоръ наблюдателя, заставляя его призадуматься. Черты его не были слишкомъ рѣзки, но за то довольно правильны, цвѣтъ лица его былъ полу-смуглый, наружность задумчивая и разсѣянная, и хотя въ его лицѣ нельзя было замѣтить ни выраженія злости, ни дерзости, однако при всемъ томъ, оно было не совсѣмъ пріятно. Привлекательные, необычайные глаза его съ перваго взгляда казались какъ-будто темно-сѣраго цвѣта; но при большемъ вниманіи, можно было заметить, что они имѣли неопредѣленный фіолетовый цвѣтъ. Величественнѣе всего былъ его лобъ, хотя онъ вовсе не имѣлъ тѣхъ комическихъ размѣровъ, какіе существуютъ только въ воображеніи и на полотнѣ плохихъ художниковъ, желающихъ польстить самолюбію геніальныхъ людей, превращая ихъ въ ''гидросефаловъ''. Глядя на лобъ Эдгара Поэ можно было подумать, что избытокъ внутренней силы души обнаружился въ величественности этого сѣдалища мысли и творчества. Тѣ выпуклости лба, которыя кранологи принимаютъ за признакъ чувства картинности или живописанія, были особенно замѣтны у Поэ, но казалось, что онѣ стѣснены, угнетены, подавлены другими, болѣе выпуклыми признаками чувствъ ''сравненiя'', созиданiя и умозрѣнія. На этомъ замѣчательномъ челѣ, можно было замѣтить присутствіе чувства ''идеальности'' и чувства ''прекраснаго''; чувство эстетическое преобладало надъ всѣми другими. Не смотря на всѣ эти превосходныя качества, этой головѣ не достовало совершенства и гармоніи въ цѣломъ. Съ лицевой стороны она невольно привлекала и овладѣвала вниманіемъ, въ силу деспотическаго и испытующаго выраженія лба, но съ профили можно было замѣтить ея недостатки. Отголосокъ безнадежной меланхоліи, встрѣчаемый въ сочиненіяхъ Поэ, безспорно заключаетъ въ себѣ много трогательнаго; но при всемъ томъ должно замѣтить что это какая-то исключительная меланхолія, которая нисколько не симпатизируетъ съ обще-человѣческою. Мы не можемъ не разсмѣяться при воспоминаніи о нѣсколькихъ строкахъ, написанныхъ однимъ довольно почитаемымъ писателемъ Соединенныхъ Штатовъ о характерѣ Поэ, вскорѣ послѣ его смерти. Мы ихъ выписываемъ на память, но не отвѣчаемъ за вѣрность смысла: «Я недавно перечитывалъ сочиненія незабвеннаго Поэ. Какой удивительный поэтъ! Какой искусный разсказчикъ! Какой обширный и всеобъемлющій умъ! Можно сказать, что это была одна изъ сильнѣйшихъ голове нашей страны! Но при всемъ томъ, я скажу откровенно, что всѣ его семьдесятъ ''мистическихъ'', ''аналитическихъ'' и ''чудесныхъ'' повѣстей,— я-бы отдалъ за одну семейную книжонку, какую-бы онъ легко могъ написать своимъ очаровательнымъ, чистымъ слогомъ, тѣмъ самымъ слогомъ, который такъ возвышалъ его передъ другими.» — Требовать отъ Эдгара Поэ, чтобы онъ написалъ семейную книжонку! Послѣ этого нельзя уже сомнѣваться, что пошлость людская одинакова во всѣхъ странахъ, міра, и что критикъ всегда будетъ примѣшивать капусту и огурцы къ розовымъ и пальмовымъ деревьямъ.

Волосы Поэ были черные и только изрѣдка мелькали въ нихъ серебристыя сѣдинки; онъ носилъ большіе усы и держальдержалъ ихъ въ постоянномъ безпорядкѣ. Одѣвался онъ съ большимъ вкусомъ, но отчасти небрежно, какъ человѣкъ, которому нѣкогда было думать о такихъ пустякахъ. Пріемы его были самые изысканные, исполненные вѣжливости и самоувѣренности; говорилъ онъ мастерски. Въ первый разъ, когда намъ случилось спросить объ этомъ предметѣ одного американца, онъ отвѣчалъ съ грубымъ хохотомъ : «''О! o! онъ говорилъ самымъ непослѣдовательнымъ образомъ!''» Мы легко поняли изъ разсказа американца, что Поэ любилъ въ обществѣ развивать идеи, такъ, какъ математикъ объясняетъ свои теоремы передъ учениками, уже довольно сильными въ наукѣ, и что въ слѣдствіе этого онъ всегда вдавался въ длинныйдлинныя разсужденія. Дѣйствительно, такой разговоръ могъ быть весьма полезнымъ. Можно сказать, что Поэ былъ плохимъ ''болтуномъ'', тѣмъ болѣе, что какъ въ своихъ сочиненіяхъ, такъ и въ разговорѣ, онъ питалъ неограниченное отвращеніе отъ всякого рода ''условности''; но его обширныйобширныя свѣдѣнія, знаніе многихъ языковъ, безпрестанныя упражненія въ литературѣ и наконецъ частый путешествія дѣлали его разговоръ чрезвычайно интереснымъ и назидательнымъ. Однимъ словомъ, этотъ человѣкъ былъ драгоцѣненъ для тѣхъ, которые взвѣшиваютъ дружбу или знакомство, по мѣрѣ того, сколько могутъ отъ нихъ извлечь пользы для своего ума. Но, кажется, Поэ мало обращалъ вниманія на свойства того человека, съ которымъ ему случалось говорить. Онъ мало заботился, постигаютъ-ли слушатели всѣ отвлеченныя идеи или блистательныя мысли, которыя безпрестанно мелькали въ его умѣ и передавались на словахъ. Нерѣдко онъ приходилъ въ трактиръ и, садясь подлѣ какого-нибудь гуляки, съ необычайнымъ хладнокровіемъ объяснялъ ему глубокое значеніе слоейсвоей мрачной, но блистательнѣйшей поэмы (Eureka); онъ говорилъ съ этимъ ничего не смыслящимъ незнакомцемъ точно также, какъ-бы сталъ говорить съ Кеплеромъ, Бекономъ и Шведенбергомъ. Вотъ замѣчательная черта въ его характерѣ. Никто еще не пренебрегалъ такъ обществениымъобщественнымъ мнѣніемъ, какъ Поэ, никто такъ мало не обращалъ вниманія на окружающихъ, какъ онъ - можетъ быть, это было даже причиною, что его охотно принимали въ простонародные кофейные домы, и воспрещали входъ туда, гдѣ собирались образованные люди, потому-что никакое общество въ мірѣ не прощаетъ подобнаго пренебреженія, а въ особенности общество англійское или американское. Все это искупалось геніальностыо Поэ. Помѣщая свои критики въ журналѣ (Messager), онъ жестоко нанадалънападалъ на посредственность; критика его отличалась неумолимой строгостью, какъ критика человѣка, который стоялъ выше всѣхъ, не принадлежалъ ни къ какимъ литературнымъ партіямъ и судилъ произведенія единственно въ отношеніи ихъ къ идеѣ. Наконецъ, приблизилось то время, когда онъ получилъ отвращеніе ко всему житейскому и сталъ находить утѣшеніе въ одной метафизикѣ. Это обстоятельство послужило къ несчастью поэта: одни его возненавидѣли за превосходство его ума, другіе, бывшіе друзьями, стыдились его поведенія: злоба зашипѣла со всѣхъ сторонъ; всѣ его порицали.. Въ Парижѣ, въ Германіи, онъ все таки нашелъ-бы себѣ друзей, которые его оцѣнили-бы и старались-бы ему помочь; въ Америкѣ ему предстояло, съ величайшими усиліями, добывать себѣ насущный кусокъ. Вотъ какимъ образомъ объясняются причины его излишняго иристрастіяпристрастія къ опьяненію и къ перемѣнѣ мѣстъ. Жизнь представлялась ему, какъ пустынная степь, и онъ переходилъ изъ одного оазиса въ другой, какъ кочующій Арабъ.

Къ этому присоединялись еще другія причины: напримѣръ, дошашніядомашнія бѣдствія. Мы уже видѣли, что въ самые цвѣтущіе годы своей жизни Поэ почти всегда жилъ въ одиночествѣ; но болѣе всего это постоянное напряженiе ума и спѣшность несвоевременныхъ роботъ, могли породить въ немъ вредную привычку искать самозабвенія въ винѣ. Наконецъ, находясь безпрестанно среди литературныхъ дрязгъ, безконечныхъ головокружениеголовокруженiй домашнихъ неудовольствій и всѣхъ бѣдствій нищеты, Поэ бросился въ объятія самого грубаго самозабвенія, какъ-бы въ мрачную могилу; потому-что онъ пилъ не для лакомства, а пилъ отъ отчаяиіяотчаянія; стоило ему вкусить нѣсколько капель вина и онъ тот-часъ начиналъ пить запоемъ, до-техъ-поръ, пока всѣ его способности совершенно уничтожались. Но должно удивляться, что по свидѣтельству многіхъ лицъ, которыя лично знали Поэ, эти гибельныя привычки никакъ не могли повредить его дарованіямъ: чистота и доконченность eгo слога, ясность мысли, готовность къ работѣ и къ труднѣйшинътруднѣйшимъ изысканіямъ оставались въ немъ въ прежней силѣ. Изготовленіе самыхъ лучшихъ его статей, по большей части, совершалось либо прежде, либо послѣ этихъ кризисовъ. Вскорѣ послѣ, изданія, Eureka, онъ съ какимъ-то остернененіемъостервененіемъ предался запою. Въ то самое утро, когда въ Нью-Іоркѣ журналъ (Revue Whig) издавалъ его знаменитую поэму ''«Воронъ»'' когда имя его перелѣтало изъ устъ въ уста и каждый спѣшилъ произнесть свое сужденіе о его твореніи, онъ проходилъ по бульвару ''Броадвею'', описывая кривулины ногами и разбивая стекла въ окнахъ.