Вильям Вильсон (По; В.И.Т.): различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки |
Нет описания правки |
||
Строка 150:
До сих пор я трусливо поддавался его властному произволу. Чувство глубокого уважения, с которым я привык относиться к возвышенным чувствам, величественной мудрости, кажущимся вездесущию и всемогуществу Вильсона, в соединении с чувством ужаса, который вызывали во мне некоторые черты его характера и некоторые преимущества, породили во мне сознание бессилия и принудили меня к полной подчиненности, хотя и не без горечи и отвращения, его произвольной диктатуре. Объяснением этому может служить то, что в последнее время я стал сильно злоупотреблять спиртными напитками и их возбуждающее влияние на мой наследственный темперамент вызывало во мне все большую и большую нетерпимость ко всякому контролю. Я начал возмущаться — колебаться и сопротивляться. Возможно, что просто в моем воображении создалась уверенность, что настойчивость моего палача ослабеет с усилением моей силы воли, но, во всяком случае, я находился под наитием пылкой надежды и, в конце концов, начал питать в тайнике моей души мрачную и отчаянную решимость освободиться от моего рабства.
Во время карнавала в 18.. г. в Риме, я был на одном костюмированном балу во дворце Неаполитанского герцога Ди-Броглио. Я выпил вина больше чем обыкновенно, и душная атмосфера наполненных толпой зал невыносимо раздражала меня. Трудность, с которою мне приходилось пробивать себе дорогу, еще более усилила мое дурное расположение духа; кроме того я все время жадно искал (я не буду говорить для какой возмутительной цели) молодую, веселую, прекрасную супругу старого и сумасбродного Ди-Броглио. Она имела неосторожность доверить мне тайну своего костюма, и когда я увидел ее в отдалении, я стал спешить приблизиться к ней. В эту минуту я почувствовал, как чья-то рука легко коснулась моего плеча, и я услышал этот тихий, проклятый шепот у моего уха.
Охваченный безумной яростью, я быстро повернулся к тому, кто так растревожил меня и сильным движением схватил его за воротник. Как я и ожидал, он был в костюме абсолютно схожем с моим: на нем, так же как и на мне, был надет испанский плащ из голубого бархата, а талию охватывал малиновый пояс, к которому была прикреплена рапира. Черная шелковая маска совершенно закрывала его лицо.
—Презренный, — воскликнул я хриплым от бешенства голосом и с каждым произносимым мною слогом, я все больше и больше горячился, — презренный! Самозванец! Проклятый негодяй! О! я не позволю тебе больше ходить за мной следом, я не дам тебе затравить меня до смерти! Следуй за мной, или я тебя убью здесь же, на этом месте!
И я направился из бальной залы в прилежащую к ней небольшую комнату, насильно таща его за собой.
Войдя в нее, я отбросил его далеко от себя. Он ударился об стену; я закрыл дверь с проклятьем на устах и приказал ему обнажить шпагу.
Он колебался одно мгновение; затем с легким вздохом вынул молчаливо шпагу и стал в позицию.
Борьба была непродолжительна. Я был доведен до крайнего возбуждения и чувствовал в своей руке небывалую силу и мощь. В несколько секунд я сильными ударами припер его к панели и там, в то время как он находился в моей власти, я с зверской жестокостью несколько раз подряд пронзил ему грудь моей шпагой.
В этот момент кто-то дотронулся до дверного замка. Я поспешил предотвратить докучливое вторжение и немедленно возвратился к моему умирающему сопернику. Нет слов для выражения того удивления, того ужаса, которые охватили меня при зрелище, представшем моим глазам. Короткого промежутка времени, в течение которого я отвернулся в сторону, было достаточно, чтобы произвести, по-видимому, изменение в расположении вещей на другом конце комнаты.
Огромное зеркало, как мне показалось сначала в моем состоянии волнения, находилось там, где прежде не было никакого следа его; и в то время, как я в ужасе направлялся к нему, я увидел, как мое собственное отражение с бледным и забрызганным кровью лицом, шло медленно и шатаясь ко мне навстречу.
В таком виде это представилось мне, но на самом деле это не было так. Передо мной стоял мой противник — Вильсон — в своей предсмертной агонии. Его маска и его плащ лежали на полу, там, где он их бросил. В его костюме не было ни одной нитки, в его характерной и оригинальной фигуре не было ни одной черточки, которые не были бы точным сколком с меня — во всем было полное тожество!
Это был Вильсон, но Вильсон, уже теперь не шептавший своих слов, а говоривший так, что мне могло казаться, что я сам произносил следующие слова:
— Ты победил, а я погибаю. Но с этого момента ты также умер — умер для мира, для неба и для надежды. Во мне ты жил; а теперь ты видишь в моей смерти, видишь в этом отражении, как ты окончательно убил себя.
| |||