Вильям Вильсон (По; В.И.Т.)/ДО: различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки |
Нет описания правки |
||
Строка 52:
Пробужденіе утромъ, приказаніе вечеромъ ложиться спать, приготовленіе уроковъ, отвѣты, періодическіе отпуски на прогулку, ссоры, забавы и интриги во время рекреацій на дворѣ, — все это изчезнувшее изъ памяти, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла, заключало въ себѣ такое изобиліе воспріятій, можно сказать цѣлый міръ разнообразныхъ впечатлѣній и самыхъ упоительныхъ и полныхъ страсти ощущеній.
Oh! le bon temps que ce siècle de fer!
Моя пылкая, властная, полная энтузіазма натура не могла не выдвинуть меня изъ среды моихъ товарищей и мало по малу совершенно естественно создала мнѣ первенствующее положеніе между всѣми моими сверстниками, за исключеніемъ одного.
Этотъ ученикъ хотя и не былъ моимъ родственникомъ, но назывался такъ же, какъ и я: — въ этомъ обстоятельствѣ на первый взглядъ не было ничего удивительнаго — такъ какъ мое имя, несмотря на аристократичность моего происхожденія, было однимъ изъ тѣхъ обыденныхъ именъ, которыя съ незапамятныхъ временъ по праву давности считалось принадлежностью толпы. Въ этомъ разсказѣ я присвоилъ себѣ имя Вильяма Вильсона — и это вымышленное названіе очень схоже съ моимъ настоящимъ именемъ. Ученикъ, называвшійся такимъ же именемъ, одинъ изъ всего нашего класса, рѣшался соперничать со мной, какъ въ успѣхахъ по ученію, такъ и въ играхъ и спорахъ во время рекреаціи, отказывался слѣпо принимать на вѣру утвержденія и не выказывалъ полнаго подчиненія моей волѣ; однимъ словомъ обнаруживалъ противодѣйствіе моей диктатурѣ во всѣхъ возможныхъ случаяхъ. Едва-ли можно найти гдѣ-либо такой неограниченный деспотизмъ, какой наблюдается у выдающагося по способностямъ ребенка надъ его менѣе одаренными товарищами.
Протестъ Вильсона былъ для меня источникомъ большихъ затрудненій, тѣмъ болѣе, что несмотря на то, что я считалъ своей обязанностью публично бравировать его претензіями, въ глубинѣ души я чувствовалъ, что боюсь его. Кромѣ того я не могъ не уважать его за умѣнье поставить себя на равную непринужденную ногу со мной, — что и было доказательствомъ его настоящаго превосходства, — между тѣмъ, какъ съ моей стороны существовало только постоянное усиліе не очутиться въ подчиненномъ положеніи. А между тѣмъ только я одинъ замѣчалъ это превосходство, или вѣрнѣе равенство; наши товарищи вслѣдствіе какого-то необъяснимаго ослѣпленія даже и не подозрѣвали о чемъ-либо подобномъ. И дѣйствительно его соперничество, его противодѣйствіе и въ особенности его вмѣшательство въ мои планы имѣло совершенно частный характеръ. У него по-видимому совершенно отсутствовало честолюбіе, которое возбуждало во мнѣ жажду власти, и та страстная энергія, которая давала мнѣ возможность ее осуществить.
Можно было думать, что въ этомъ соперничествѣ онъ руководится только однимъ страннымъ желаніемъ пойти въ разрѣзъ съ моимъ мнѣніемъ, изумить и больно задѣть меня; хотя въ нѣкоторыхъ случаяхъ я не могъ не замѣтить съ смѣшаннымъ чувствомъ изумленія, униженія и гнѣва, что онъ примѣшивалъ къ своимъ оскорбленіямъ, дерзостямъ и противорѣчіямъ, совершенно не подходящую и потому страшную непріятную для меня снисходительность и нѣжность. Я могъ объяснить такое странное поведеніе съ его стороны только предположивъ, что оно является результатомъ полнаго самодовольства, позволяющего себѣ вульгарный тонъ покровительства.
Можетъ быть эта послѣдняя черта въ поведеніи Вильсона въ соединены съ тождествомъ нашихъ именъ и случайнымъ одновременнымъ поступленіемъ въ школу — и была причиной возникновенія въ старшихъ классахъ убѣжденія въ томъ, что мы братья. Обыкновенно они не особенно вникали въ дѣла учениковъ младшихъ классовъ. Я уже говорилъ, или долженъ былъ сказать, что Вильсонъ не находился ни въ какой даже самой отдаленной родственной связи съ моей семьей. Но несомнѣнно, если бы мы были бы братьями — мы должны были быть близнецами; потому что, случайно уже послѣ того, какъ я покинулъ школу доктора Брансби я узналъ, что мой однофамилецъ родился 19 января 1813, что представляетъ замѣчательное совпаденіе, такъ какъ мое рожденіе приходится въ это-же число.
Можетъ показаться страннымъ, что несмотря на постоянную боязнь, внушаемую мнѣ соперничествомъ Вильсона и его невыносимымъ духомъ противорѣчія, я все-таки не могъ его ненавидѣть въ полной мѣрѣ. Почти всякій день между нами происходила ссора, въ которой, уступая мнѣ публично пальмы побѣды, онъ старался все-таки до нѣкоторой степени дать мнѣ почувствовать, что не я, а онъ заслужилъ ихъ; какъ бы то ни было, но съ моей стороны чувство гордости, а съ его сознаніе собственнаго достоинства заставляло насъ твердо держаться опредѣленныхъ рамокъ приличія, несмотря на то, что въ нашихъ характерахъ было достаточно точекъ соприкосновенія для пробужденія такого чувства, которому только принятыя нами взаимныя отношенія мѣшали перейти въ дружбу. И дѣйствительно, мнѣ очень трудно опредѣлить, или описать мои настоящія чувства къ нему; они составляли очень причудливую и разнородную амальгаму — изъ враждебности, не перешедшей еще въ ненависть, изъ уваженія, почтенія, боязни и сильнаго, тревожнаго любопытства.
Совершенно излишне прибавлять, для свѣдѣнія моралиста, что мы съ Вильсономъ были неразлучными товарищами.
Безъ сомнѣнія эти ненормальность и двуличность нашихъ отношеній и преплавляли всѣ мои многочисленныя явныя и скрытыя нападки на него въ формы ироніи и каррикатуры (шутовство тоже можетъ наносить тяжелыя раны), отнимая отъ нихъ характеръ настоящей опредѣленной враждебности. Но, несмотря на всѣ мои усилія, я не всегда достигалъ на этомъ поприщѣ полнаго торжества, хотя всѣ мои планы были очень остроумно задуманы, такъ какъ у моего однофамильца въ характерѣ было много той строгости, соединенной съ сдержанностью и спокойствіемъ, которая, наслаждаясь уколами своихъ шутокъ, никогда не показываетъ своей Ахиллесовой пяты и совершенно недоступна для насмѣшекъ. Я могъ найти въ немъ только одну уязвимую точку, а именно одинъ физическій недостатокъ, происходящій можетъ быть отъ какого-нибудь конституціональнаго пораженія и которымъ менѣе ожесточенный противникъ никогда не сталъ бы пользоваться для своихъ цѣлей, — у моего соперника наблюдалась слабость голосового аппарата, вслѣдствіе которой онъ могъ говорить только очень тихимъ шопотомъ. Я же всегда старался извлечь изъ этого недостатка всѣ возможныя для меня выгоды.
Вильсонъ платилъ мнѣ тою же монетой и кромѣ того у него въ распоряженіи былъ особый видъ хитрости, которая ужасно раздражала меня. Какъ ему удалось догадаться, что такое незначительное обстоятельство будетъ безконечно волновать меня, составляетъ вопросъ, который я никакъ не могъ рѣшить, но какъ только оно было имъ найдено, онъ сталъ упорно пользоваться этимъ средствомъ пытки. Я всегда питалъ отвращеніе къ моей несчастной, неизящной фамиліи и къ моему плебейскому, тривіальному имени; оно терзало мой слухъ всякій разъ, какъ меня вызывали, и когда въ первый же день моего поступленія въ школѣ появился другой Вильямъ Вильсонъ, я сталъ ненавидѣть его за то, что онъ носитъ такое же имя и еще съ большимъ отвращеніемъ сталъ относиться къ нему, потому что оно было именемъ совершенно посторонняго человѣка — изъ-за котораго оно будетъ произноситься вдвое чаще, который будетъ постоянно вмѣстѣ со мной, — и дѣла котораго въ повседневной жизни школы, вслѣдствіе этого несчастнаго совпаденія, очень часто и неизбѣжно будутъ смѣшиваться съ моими.
Чувство возмущенія, возбужденное этимъ обстоятельствомъ, обострялось все болѣе и болѣе при всякомъ случаѣ, освѣщавшемъ нравственное, или физическое сходство между моимъ соперникомъ и мною. Въ то время я еще не зналъ о замѣчательномъ фактѣ тожественности нашего возраста; но я видѣлъ, что мы были одинаковаго роста и даже пришелъ къ заключенію, что между нами существуетъ большое сходство, какъ въ общемъ обликѣ, такъ и въ отдѣльныхъ чертахъ лица. Меня также раздражали слухи, ходившіе о нашемъ родствѣ и считавшіеся достовѣрными въ старшихъ классахъ. Однимъ словомъ, ничто не могло такъ взволновать меня (хотя я съ величайшимъ стараніемъ старался скрыть причины моего волненія), какъ намекъ на какое-нибудь сходство между нами, — касался ли онъ нашего развитія, личности, или происхожденія; но на самомъ дѣлѣ я не имѣлъ никакого основанія думать, что это сходство (за исключеніемъ факта родства и всего того, что умѣлъ находить только самъ Вильсонъ) было когда нибудь предметомъ какихъ-нибудь комментарій, или когда-нибудь замѣчалось нашими товарищами по классу. Для меня было ясно только то, что оно служило предметомъ внимательнаго наблюденія для Вильсона во всѣхъ своихъ проявленіяхъ, такъ же, какъ и для меня; но что, при подобныхъ обстоятельствахъ, онъ могъ извлекать изъ этого сходства массу раздражавшихъ меня мелочей — я не могу приписывать ничему другому, какъ я уже сказалъ выше, какъ только его необыкновенной проницательности.
Онъ отвѣчалъ мнѣ, стараясь всегда въ жестахъ и словахъ копировать меня — и всегда прекрасно исполнялъ эту роль. Ему не трудно было скопировать мой костюмъ, точно такъ же, какъ усвоить себѣ особенности моей походки и манеръ; несмотря даже на свой физическій недостатокъ, онъ научился подражать и моему голосу.
Конечно, онъ не пробовалъ сравняться со мной въ силѣ звука, но тонъ его былъ тожественъ съ моимъ, и несмотря на то, что онъ говорилъ тихо, его голосъ былъ, какъ бы эхомъ моего.
Какъ сильно это въ высшей степени интересное подражаніе (потому что я не могу назвать его каррикатурой) мучало меня, — трудно даже представить себѣ. У меня было только единственное утѣшеніе въ томъ, что это подражаніе, повидимому, замѣчалось только мной однимъ, и что мнѣ приходилось переносить таинственныя и саркастическія улыбки исключительно только моего однофамильца. Довольный произведеннымъ на меня эффектомъ своихъ уловокъ, онъ втайнѣ наслаждался нанесенными имъ мнѣ уколами и, повидимому, относился съ презрѣніемъ къ тѣмъ знакамъ публичнаго одобренія, которые ему такъ легко было получить за свои остроумный выдумки. Но, какъ наши товарищи не догадались о его намѣреніяхъ, какъ они могли не замѣтить его отношенія ко мнѣ и не присоединиться къ его насмѣшливому третированію меня, — въ теченіе многихъ мѣсяцевъ представляло для меня неразрѣшимую загадку и служило источникомъ безпокойства. Можетъ быть очень продолжительная постепенность подражанія сдѣлала его незамѣтнымъ, или можетъ быть моя безопасность въ этомъ отношеніи обусловливалась мастерствомъ исполненія, въ которомъ подражатель руководствовался не буквой (доступной наблюденію толпы), а къ моему величайшему удивленію и огорченію, возсозданіемъ духа оригинала.
Я уже говорилъ нѣсколько разъ о мучительномъ для меня покровительственномъ тонѣ съ его стороны и о его частомъ и услужливомъ вмѣшательствѣ въ мои поступки. Это вмѣшательство принимало иногда непріятный характеръ совѣта, который хотя и не давался открыто, но подразумѣвался, или внушался. Я принималъ его съ отвращеніемъ, которое усиливалось съ каждымъ годомъ. Тѣмъ не менѣе, я считаю своимъ долгомъ признать, что даже и въ эту отдаленную эпоху я не могу припомнить ни одного случая, въ которомъ внушенія моего соперника были бы (какъ это совершенно естественно могло быть въ возрастѣ не богатомъ опытомъ и недостаточно зрѣломъ) ошибочны и безразсудны, — наоборотъ, его нравственное чувство, а также и способности, и свѣтскій тактъ были гораздо тоньше моихъ и что, конечно, я былъ бы въ настоящую минуту лучшимъ и потому болѣе счастливымъ человѣкомъ, если бы я не такъ часто отвергалъ его, произносившіеся многозначительнымъ шопотомъ, совѣты, которые были для меня въ то время такъ ненавистны и къ которымъ я относился съ величайшимъ презрѣніемъ.
Такимъ образомъ, мало-по-малу во мнѣ укрѣплялся протестъ противъ его возмутительнаго надзора и я съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе ненавидѣлъ то, что считалъ съ его стороны невозможною дерзостью. Я говорилъ уже, что въ первые годы нашего товарищества, мои чувства къ нему могли легко перейти въ дружбу, но въ продолженіе послѣднихъ мѣсяцевъ моего пребыванія въ школѣ, хотя онъ и меньше надоѣдалъ мнѣ своими обычными пріемами поддразниванія, мое отношеніе къ нему сдѣлало поворотъ въ сторону положительной ненависти.
Какъ мнѣ кажется, ему удалось это замѣтить при одномъ обстоятельствѣ и съ тѣхъ поръ онъ сталъ меня избѣгать, или старался сдѣлать видъ, что избѣгаетъ.
Почти въ то же время, если мнѣ только не измѣняетъ память, у насъ произошла съ нимъ бурная стычка, во время которой онъ, выйдя изъ рамокъ своей обычной сдержанности, говорилъ и поступалъ съ совершенно несвойственной ему развязностью. Тогда-то я открылъ, или мнѣ показалось, что я открылъ въ его разговорѣ, въ манерѣ и въ его общемъ обликѣ то, что сначала заставило меня содрогнуться, затѣмъ глубоко заинтересовало меня, вызвавъ въ моемъ представленіи какія-то неясныя видѣнія моего ранняго дѣтства, какія-то странныя, смѣшанныя мимолетныя воспоминанія о томъ времени, о которомъ моя память не сохранила никакихъ свѣдѣній. Всего лучше я могу опредѣлить это гнетущее ощущеніе, сказавъ, что мнѣ трудно было отдѣлаться отъ мысли, что я уже какъ будто раньше, въ какую-то очень отдаленную эпоху зналъ моего однофамильца. Эта иллюзія во всякомъ случаѣ исчезла такъ же быстро, какъ и появилась, и я упоминаю о ней только для объясненія моего послѣдняго разговора съ моимъ alter ego.
Старый и обширный домъ съ своими безконечными подраздѣленіями заключалъ въ себѣ нѣсколько большихъ, соединявшихся между собой комнатъ, служившихъ спальнями для большей части учениковъ. Тѣмъ не менѣе (какъ это непремѣнно и должно было быть въ зданіи съ такимъ запутаннымъ планомъ) въ немъ находилась масса угловъ и закоулковъ, — которые въ цѣляхъ экономіи изобрѣтательный докторъ Брансби тоже превратилъ въ дортуары; но такъ какъ это были небольшія клѣтушки, то въ нихъ не могло помѣщаться больше одного ученика. Одну изъ такихъ маленькихъ комнатъ и занималъ Вильсонъ.
Однажды ночью, въ концѣ моего пятаго года пребыванія въ школѣ и вскорѣ послѣ ссоры, о которой я уже говорилъ, воспользовавшись тѣмъ, что всѣ спали крѣпкимъ сномъ, я всталъ съ постели и съ лампой въ рукѣ проскользнулъ по лабиринту узкихъ проходовъ къ комнатѣ моего соперника.
Я очень долго придумывалъ, какъ бы сыграть съ нимъ одну изъ тѣхъ злыхъ штукъ, которыя мнѣ до сихъ поръ не удавались. Я рѣшилъ привести мой планъ въ исполненіе и дать ему почувствовать всю кипѣвшую во мнѣ злобу.
Дойдя до его спальни, я вошелъ потихоньку, оставивъ лампу подъ абажуромъ у двери. Приблизившись къ моему сопернику, я прислушивался къ его ровному дыханію. Убѣдившись въ томъ, что онъ крѣпко спить, я возвратился назадъ къ двери, взялъ лампу и снова приблизился къ его постели. Занавѣсы были спущены, я отдернулъ ихъ безшумно и медленно, чтобы привести въ исполненіе мое намѣреніе; въ это время свѣтъ упалъ на спящаго и одновременно съ этимъ мой взглядъ остановился на немъ. Я смотрѣлъ на него и чувствовалъ, какъ цѣпенѣю и холодѣю отъ ужаса. Сердце мое билось, колѣни дрожали и невыносимый и необъяснимый испугъ охватывалъ все мое существо. Судорожно дыша — я поднесъ лампу еще ближе къ его лицу… Неужели это были черты лица Вилліама Вильсона. Я зналъ, что это былъ онъ, но я весь дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ, представляя себѣ, что я вижу не его черты лица. Что же такое было въ нихъ особеннаго, что могло смутить меня до такой степени? Я продолжалъ всматриваться въ него и у меня кружилась голова отъ тысячи безсвязныхъ мыслей, возникавшихъ въ моемъ мозгу. Онъ не былъ такимъ, нѣтъ, конечно онъ не казался мнѣ такимъ въ часы своего бодрствованія. То же имя! тѣ же черты лица! одинъ и тотъ же день поступленія въ школу! И затѣмъ это упорное и необъяснимое подражаніе моей походе, моему голосу, моему костюму и моимъ манерамъ! Могло ли быть дѣйствительно, въ предѣлахъ человѣческой возможности, ''что то, что я видѣлъ теперь'' было только результатомъ привычки къ насмѣшливому подражанію! Дрожа отъ ужаса, я потушилъ лампу, вышелъ изъ комнаты и вскорѣ разъ навсегда покинулъ эту школу, чтобы никогда въ нее не возвращаться.
По прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, которые я провелъ у моихъ родителей въ полной праздности, я поступилъ въ Итонскій коллежъ. Этотъ короткій перерывъ былъ совершенно достаточенъ для того, чтобы ослабить воспоминаніе о событіяхъ въ школѣ Брансби, или по крайней мѣрѣ произвести замѣтное измѣненіе въ характерѣ тѣхъ чувствъ, которыя внушали мнѣ эти воспоминанія. Дѣйствительность, трагическая сторона драмы для меня больше не существовала. Я уже находилъ теперь нѣкоторыя основанія сомнѣваться въ свидѣтельствѣ моихъ чувствъ и почти всегда, припоминая мои приключенія, удивлялся безграничности человѣческаго легковѣрія и смѣялся надъ богатой силой воображенія, унаслѣдованной мной отъ моихъ предковъ. Жизнь, которую я велъ въ Итонѣ, только способствовала къ развитію во мнѣ такого рода скептицизма. Вихрь безумства, охватившій меня въ это время, смелъ все, поглотивъ сразу всѣ прежнія прочныя и серьезныя впечатлѣнія и оставилъ въ моемъ воспоминаніи только безразсудства предшествующаго періода моей жизни.
Въ мою задачу, во всякомъ случаѣ, не входятъ описанія моихъ отчаянныхъ безпутствъ, которыя нарушали всѣ законы нравственности и ускользали отъ всякаго наблюденія. Три безразсудныхъ года, прожитыхъ безполезно, только укрѣпили во мнѣ порочныя привычки и подвинули ненормальнымъ образомъ мое физическое развитіе. Однажды, послѣ цѣлой недѣли, проведенной самымъ распутнымъ образомъ, я пригласилъ къ себѣ въ комнату на тайную оргію компанію самыхъ развращенныхъ студентовъ. Мы собрались поздно ночью, потому что нашъ кутежъ долженъ былъ продолжаться до самаго утра. Вино лилось рѣкой и другіе, мо-жетъ быть, болѣе опасные соблазны тоже не были забыты нами, такъ что къ тому времени, какъ начала заниматься заря и небо стало блѣднѣть на востокѣ, наши безумства и излишества достигли своего апогея. Доведенный до неистоваго возбужденія, разгоряченный картами и виномъ, я только что приготовился произнести непристойный тостъ, когда мое вниманіе было внезапно отвлечено тѣмъ, что одна изъ дверей внезапно открылась и я услышалъ торопливый говоръ появившагося на порогѣ слуги. Онъ говорилъ, что меня ждетъ кто-то въ вестибюлѣ, и желаетъ говорить со мной по спѣшному дѣлу.
Находясь въ состояніи особеннаго возбужденія отъ вина этотъ внезапный перерывъ скорѣе доставилъ мнѣ удовольствіе, чѣмъ удивилъ меня. Шатаясь, я бросился къ двери и быстро очутился въ вестибюлѣ. Въ этомъ узкомъ и низкомъ помѣщеніи не горѣло ни одной лампы и оно освѣщалось только слабымъ свѣтомъ зари, проникавшемъ изъ стеклянаго купола.
Не успѣлъ я переступить порогъ, какъ увидѣлъ фигуру молодого человѣка, почти моего роста, одѣтаго въ бѣлый, сшитый по послѣдней модѣ домашній костюмъ вродѣ того, какой былъ на мнѣ въ данную минуту; не смотря на слабый свѣтъ я все это увидѣлъ сразу, хотя и не могъ различить чертъ его лица. Только что я вошелъ въ вестибюль, какъ онъ бросился ко мнѣ и, схвативъ меня за руку нетерпѣливымъ, властнымъ жестомъ, прошепталъ мнѣ на ухо: «Вилліамъ Вильсонъ». Эти слова моментально отрезвили меня.
Въ манерѣ новоприбывшаго, въ нервномъ дрожаніи его пальца, который онъ держалъ на высотѣ моихъ глазъ, было что-то такое, что страшно изумило меня; но мое волненіе было вызвано не изумленіемъ, а другимъ обстоятельствомъ. Въ этихъ странныхъ словахъ, произнесенныхъ низкимъ, свистящимъ голосомъ, было какое-то особенное значеніе и торжественность наставленія. Кромѣ того характеръ и тонъ этихъ простыхъ, знакомыхъ слоговъ, произнесенныхъ таинственнымъ шопотомъ возбуждали въ моей душѣ тысячи воспоминаній прошлыхъ дней и пронизывали мою душу какъ бы электрической искрой. Но раньше, чѣмъ я могъ придти въ себя и собрать свои мысли, таинственный незнакомецъ исчезъ.
Хотя это происшествіе и произвело сильное впечатлѣніе на мое разстроенное воображеніе, тѣмъ не менѣе оно скоро улетучилось. Правда, въ теченіе нѣсколькихъ недѣль, я поочередно, то подвергалъ этотъ фактъ серьезному изслѣдованію, то погружался въ туманъ болѣзненныхъ измышленій. Я не пытался опровергать существованіе странной личности, вмѣшивавшейся такъ настойчиво въ мои дѣла и удручавшей меня своими услужливыми совѣтами. Но кто такое, что такое представлялъ собою этотъ Вильсонъ? Откуда онъ явился? Какая была цѣль его появленія? Я не могъ отвѣтить удовлетворительно ни на одинъ изъ этихъ во просовъ; — я только зналъ, относительно него, что вслѣдствіе какого-то внезапнаго несчастья въ его семьѣ, онъ покинулъ школу доктора Брансби въ тотъ-же самый день, когда я бѣжалъ изъ него. По прошествіи нѣкотораго времени, я пересталъ объ этомъ думать и все мое вниманіе было поглощено предполагаемымъ отъѣздомъ въ Оксфордъ. Тамъ я достигъ скоро возможности — благодаря честолюбивому расточительству моихъ родителей, позволившему мнѣ вести дорогой образъ жизни и предаваться столь пріятной моему сердцу роскоши — соперничать въ бросаніи денегъ съ самыми богатыми наслѣдниками великобританскихъ графствъ.
При такихъ благопріятныхъ условіяхъ мой порочный характеръ сталъ проявляться все съ большей и большей силой и въ безумномъ опьяненіи моихъ оргій я пренебрегалъ всѣми обыденными правилами приличій.
Но я не буду останавливаться здѣсь на подробномъ описаніи моихъ безпутствъ. Достаточно сказать, что я превзошелъ Ирода въ развратѣ и что окрестивъ своимъ именемъ множество новыхъ безумствъ, я сдѣлалъ богатое добавленіе къ длинному перечню пороковъ, царившихъ въ то время въ самомъ распущенномъ университет Европы.
Многимъ покажется невѣроятнымъ, что я до такой степени утратилъ понятіе о благородствѣ, что сталъ изучать самые низкіе пріемы профессіональнаго игрока и сдѣлавшись адептомъ этого презрѣннаго занятія, пользовался имъ какъ средствомъ для увеличенія своихъ громадныхъ доходовъ за счетъ слабохарактерныхъ моихъ товарищей. А между тѣмъ это было такъ.
И самая чудовищность этого проступка противъ чувствъ собственнаго достоинства и чести была главною, а можетъ быть и единственною причиною моей безнаказанности. Между моими товарищами не было ни одного, который не отвергъ бы скорѣй свидѣтельство своихъ чувствъ, чѣмъ заподозрилъ бы въ такомъ поведеніи веселаго, прямодушнаго, великодушнаго Вильяма Вильсона — самаго благороднаго и щедраго изъ Оксфордскихъ коллегъ — того, безумства котораго, по словамъ его прихлебателей, были только безумствами юности и безграничной фантазіи, — заблужденія котораго были неподражаемыми причудами, — а самые черные пороки безразсудными излишествами.
Я провелъ два года такимъ веселымъ образомъ, когда въ университетъ поступилъ молодой человѣкъ, принадлежащій къ свѣже-испеченному дворянству, нѣкто Глендиннингъ — страшный богачъ, которому, какъ гласила молва, его богатство досталось безъ всякаго труда. Я скоро пришелъ къ заключенію, что онъ былъ недалекъ и потому намѣтилъ его, какъ превосходную жертву для проявленія моихъ талантовъ. Я сталъ его часто приглашать играть и старался съ обыкновенной хитростью игрока давать ему выигрывать значительныя суммы, чтобы завлечь его какъ можно лучше въ мои сѣти. Наконецъ, когда мой планъ, совершенно созрѣлъ, я встрѣтился съ нимъ съ окончательнымъ намѣреніемъ обыграть его у одного изъ нашихъ товарищей м-ра Престона, нашего общаго пріятеля, но кототорый, я долженъ отдать ему эту справедливость, не имѣлъ ни малѣйшаго подозрѣнія о моемъ намѣреніи. Чтобы придать моему замыслу болѣе приличный видъ, я позаботился пригласить общество изъ восьми, или десяти лицъ, а также и о томъ, чтобы предложеніе карточной игры явилось совершенно случайнымъ и исходило бы отъ лица того, кого я имѣлъ намѣреніе обыграть. Чтобы не распространяться болѣе объ этомъ позорномъ предпріятіи, скажу только, что я не пренебрегъ ни одною изъ низкихъ подлостей, такъ часто практикующихся въ подобныхъ случаяхъ, что остается только удивляться какъ до сихъ поръ находятся такіе дураки, которые попадаются въ эти ловушки.
Было очень поздно, когда я началъ дѣйствовать такимъ образомъ, чтобы имѣть своимъ партнеромъ только одного Глендиннинга.
Мы играли въ мою любимую игру — экарте. Все остальное общество, заинтересованное грандіозными размѣрами, которые принимала наша игра, бросило свои карты и столпилось вокругъ насъ.
Нашъ ново-испеченный аристократъ, котораго я очень искусно сильно подпоилъ въ началѣ вечера, сдавалъ и игралъ особенно нервнымъ образомъ, что хотя и не вполнѣ, но до нѣкоторой степени объяснялось его опьяненіемъ.
Въ теченіи небольшого промежутка времени онъ задолжалъ мнѣ крупную сумму, и затѣмъ, выпивъ залпомъ стаканъ портвейна, сдѣлалъ то, что я заранѣе предвидѣлъ, а именно предложилъ удвоить ставку, достигавшую и тогда уже большихъ размѣровъ. Постаравшись очень искусно сдѣлать видъ, что я противъ этого, я согласился на его предложеніе только тогда, когда мой повторный отказъ вызвалъ съ его стороны по моему адресу такія рѣзкія слова, благодаря которымъ мое согласіе имѣло видъ желанія сдѣлать ему на зло. Результать получился такой, какого я и ожидалъ; моя добыча запуталась окончательно въ разставленныхъ для нея сѣтяхъ; менѣе чѣмъ часъ его долгъ учетверился.
Уже съ нѣкотораго времени я замѣтилъ, что лицо его утратило краску, которая была вызвана выпитымъ виномъ: а въ данный моментъ я съ удивленіемъ увидѣлъ, что оно страшно поблѣднѣло. Я говорю съ удивленіемъ, такъ какъ я собралъ о Глендиннингѣ точныя свѣдѣнія, на основаніи которыхъ я считалъ его настолько богатымъ, что проигранныя имъ суммы не могли, какъ я предполагалъ — серьезно безпокоить и такъ сильно взволновать его.
Самое простое объясненіе, которое естественно пришло мнѣ въ голову заключалось въ томъ, что на него сильно подѣйствовало выпитое имъ вино; и я скорѣе съ цѣлью сохраненія моей репутаціи въ глазахъ моихъ товарищей, чѣмъ желанія показать свое безкорыстіе, сталъ рѣшительно настаивать на окончаніи игры, когда нѣсколько словъ произнесенныхъ стоящими вблизи меня и восклицаніе Глендиннинга, выразившее полное отчаянье, дали мнѣ понять, что я окончательно разорилъ его при условіяхъ, сдѣлавшихъ его предметомъ общаго сожалѣнія.
Трудно сказать, какъ бы я рѣшилъ поступить въ данномъ случаѣ. Печальное положеніе моей жертвы навѣяло на всѣхъ замѣшательство и грусть; въ теченіе нѣсколькихъ минутъ царило полное молчаніе, во время котораго, я чувствовалъ, какъ мое лицо пылаетъ подъ презрительными и укоризненными взглядами, бросаемыми на меня моими еще не окончательно закоренѣлыми въ порокѣ товарищами. И я долженъ сознаться, что съ моей души моментально спала невыносимая тяжесть благодаря внезапному и странному обстоятельству, прервавшему это невыносимое для меня положеніе.
Тяжелыя половинки дверей вдругъ раскрылись настежь съ такой силой и быстротой, что всѣ свѣчи потухли сразу, какъ по волшебному мановенію. Но при угасающемъ свѣтѣ мнѣ удалось замѣтить, что вошелъ какой-то незнакомецъ почти одного роста со мной, — плотно закутанный въ плащъ. Когда наступилъ полный мракъ, мы могли только чувствовать, что онъ находится среди насъ. Но раньше чѣмъ кто-либо изъ насъ пришелъ въ себя отъ удивленія, которое произвело на насъ это неожиданное вторженіе, мы услышали голосъ непрошеннаго гостя:
— «Джентльмены», сказалъ онъ очень тихимъ, но ясно различимым, хорошо мнѣ знакомымъ голосомъ, проникавшимъ до мозга моихъ костей, «джентльмены, я не буду просить у васъ извиненія за мое поведете, потому что поступая такимъ образомъ, я только исполняю мой долгъ. Вы безъ сомнѣнія, не знаете настоящаго нравственнаго облика лица, выигравшаго огромную сумму въ экарте у лорда Глендиннинга. Я хочу вамъ предложить очень легко—исполнимое и вѣрное средство для полученія очень важныхъ свѣдѣній по этому вопросу. Разсмотрите пожалуйста внимательно подкладку обшлага его лѣваго рукава и тѣ небольшіе свертки, которые вы найдете въ обширныхъ карманахъ его вышитаго халата».
----
<references/>
| |||