Страница:Православная богословская энциклопедия. Том 1.djvu/85: различия между версиями

[непроверенная версия][досмотренная версия]
 
мНет описания правки
Тело страницы (будет включаться):Тело страницы (будет включаться):
Строка 6: Строка 6:
|эпитафия христианина, потому что восклицание: „Мир проходящим“, есть отличительно христианское. За этим первым открытием, в следующем году последовало другое, еще более важное. Возвратившись во Фригию в 1883 г., Рамсей нашел близ Иераполя, в стене одной общественной бани, два эпиграфических фрагмента, которые представляли собою не что иное, как часть эпитафии Аверкия. Один из этих двух фрагментов Рамсей увез в Эбердин. Что касается другого, то по совету де-Росси армяно-униатский патриарх предложил султану Абдул-Гамиду II преподнести его папе Льву XIII по случаю его епископского юбилея, что и было сделано в феврале 1893 г. По совету Дюшеня то же сделал и Рамсей, и оба фрагмента теперь находятся вместе в Латеранском музее.
|эпитафия христианина, потому что восклицание: „Мир проходящим“, есть отличительно христианское. За этим первым открытием, в следующем году последовало другое, еще более важное. Возвратившись во Фригию в 1883 г., Рамсей нашел близ Иераполя, в стене одной общественной бани, два эпиграфических фрагмента, которые представляли собою не что иное, как часть эпитафии Аверкия. Один из этих двух фрагментов Рамсей увез в Эбердин. Что касается другого, то по совету де-Росси армяно-униатский патриарх предложил султану Абдул-Гамиду II преподнести его папе Льву XIII по случаю его епископского юбилея, что и было сделано в феврале 1893 г. По совету Дюшеня то же сделал и Рамсей, и оба фрагмента теперь находятся вместе в Латеранском музее.


Западные ученые, без различия вероисповеданий, с большим интересом приступили к изучению надписи, подлинность которой теперь уже не подлежит сомнению. Не смотря на некоторые разности в истолковании, они единогласно признали эту эпитафию памятником конца II века и первостепенным свидетельством для определения христианской веры, особенно в вопросе касательно крещения, евхаристии и приснодевства. При этом, однако, не было недостатка и в разных парадоксальных предположениях. Берлинская академия наук заслушала 11 января 1894 г. записку Фиккера, молодого профессора галльского университета, в которой автор старался доказать, что эпитафия Аверкия представляет собою языческую надпись, эпитафию какого-нибудь жреца Цибелы. Дюшень, который уже раньше успел изучить эпитафию Аверкия, однако, немилосердно осмеял эту гипотезу немецкого профессора. «Фиккер, говорить он, без сомнения, хотел только посмеяться над берлинской академией». «Как можно серьезно обсуждать, — писал с своей стороны де-Росси, — и считать заслуживающим научного прения подобное сумасбродство?» Вопроса этого не преминул коснуться и Гарнак. В эпитафии Аверкия, по его мнению, несомненно есть черты христианские; но эти черты смешиваются с другими противоположными, отзывающимися язычеством: что такое, в самом деле, «Пастырь с большими очами, всё видящими?» Не есть ли это солнечный миф? Почему он отсылает Аверкия в Рим посмотреть царя и царицу? Почему в этом пастыре не видеть Аттиса-Гелиоса и чистой девы Цибелы?» На оснований этих соображений Гарнак нашел возможным заключить, что эпитафия Аверкия представляла собою сочетание христианских таин с каким-нибудь солнечным культом, — сочетание, не имеющее, однако, нигде дальнейшего подтверждения: Аверкий, поэтому, наверно-де был гностическим язычником. Вскоре, впрочем, недоумения Гарнака были рассеяны, и ему доказано было, что отождествление «Пастыря» с Аттисом не имеет для себя никакого основания, — что и сделали особенно Дюшень и Вильперт; но вслед затем явилось и новое соображение. Профессор археологии марбургского университета Дитерих вообразил, что так как император Елиогабал праздновал в 220 г. брак своего сирийского бога Елиогабала с Астартой карфагенской, то Аверкий, жрец Аттиса, и был послан в Рим своим богом для того, чтобы принять участие в этой брачной церемонии Солнца и Луны. Он отправился в Рим; там он видел камень ({{lang|grc|λᾶον}}) с блистательной печатью,— черный камень емесского бога Елиогабала; он видел бога и богиню, царя и царицу. Что касается его самого, то он принадлежал к общине так называемых «учеников чистого пастыря», Аттиса, каковым был и его современник, Александр, сын Антония; повсюду он был руководим Нестисом, под каковым именем известно было одно сицилийское божество, — божество вод, которое питало Аверкия рыбой на таинственных трапезах культа. Но все эти странные толкования не выдерживают критики и против них достаточно говорят следующие данные: 1) тожество Аверкия этой эпитафии с Абвирцием}}
Западные ученые, без различия вероисповеданий, с большим интересом приступили к изучению надписи, подлинность которой теперь уже не подлежит сомнению. Не смотря на некоторые разности в истолковании, они единогласно признали эту эпитафию памятником конца II века и первостепенным свидетельством для определения христианской веры, особенно в вопросе касательно крещения, евхаристии и приснодевства. При этом, однако, не было недостатка и в разных парадоксальных предположениях. Берлинская академия наук заслушала 11 января 1894 г. записку Фиккера, молодого профессора галльского университета, в которой автор старался доказать, что эпитафия Аверкия представляет собою языческую надпись, эпитафию какого-нибудь жреца Цибелы. Дюшень, который уже раньше успел изучить эпитафию Аверкия, однако, немилосердно осмеял эту гипотезу немецкого профессора. «Фиккер, говорить он, без сомнения, хотел только посмеяться над берлинской академией». «Как можно серьезно обсуждать, — писал с своей стороны де-Росси, — и считать заслуживающим научного прения подобное сумасбродство?» Вопроса этого не преминул коснуться и Гарнак. В эпитафии Аверкия, по его мнению, несомненно есть черты христианские; но эти черты смешиваются с другими противоположными, отзывающимися язычеством: что такое, в самом деле, «Пастырь с большими очами, всё видящими?» Не есть ли это солнечный миф? Почему он отсылает Аверкия в Рим посмотреть царя и царицу? Почему в этом пастыре не видеть Аттиса-Гелиоса и чистой девы Цибелы?» На оснований этих соображений Гарнак нашел возможным заключить, что эпитафия Аверкия представляла собою сочетание христианских таин с каким-нибудь солнечным культом, — сочетание, не имеющее, однако, нигде дальнейшего подтверждения: Аверкий, поэтому, наверно-де был гностическим язычником. Вскоре, впрочем, недоумения Гарнака были рассеяны, и ему доказано было, что отождествление «Пастыря» с Аттисом не имеет для себя никакого основания, — что и сделали особенно Дюшень и Вильперт; но вслед затем явилось и новое соображение. Профессор археологии марбургского университета Дитерих вообразил, что так как император Елиогабал праздновал в 220 г. брак своего сирийского бога Елиогабала с Астартой карфагенской, то Аверкий, жрец Аттиса, и был послан в Рим своим богом для того, чтобы принять участие в этой брачной церемонии Солнца и Луны. Он отправился в Рим; там он видел камень ({{lang|grc|λᾶον}}) с блистательной печатью,— черный камень емесского бога Елиогабала; он видел бога и богиню, царя и царицу. Что касается его самого, то он принадлежал к общине так называемых «учеников чистого пастыря», Аттиса, каковым был и его современник, Александр, сын Антония; повсюду он был руководим Нестисом, под каковым именем известно было одно сицилийское божество, — божество вод, которое питало Аверкия рыбой на таинственных трапезах культа. Но все эти странные толкования не выдерживают критики и против них достаточно говорят следующие данные: 1) тожество Аверкия этой эпитафии с Абвирцием}}<section end="Аверкиева эпитафия" />
<section end="Аверкиева эпитафия" />