Семейство Баклановых (Чаплыгин)/ДО

Семейство Баклановых
авторъ Н. Г. Чаплыгин

Опубл.: 1875. Источникъ: az.lib.ru • (Из моих воспоминаний).

СЕМЕЙСТВО БАКЛАНОВЫХЪ

(ИЗЪ МОИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ)

I.

Если вамъ случалось проѣзжать по большой …ской дорогѣ, конечно не могла не обратить на себя вниманія вашего живописная господская усадьба примыкающая къ большому торговому селу Бакланамъ. Усадьба эта расположена по отлогому скату покрытой сплошнымъ лѣсомъ горы, отдѣляющейся отъ дороги длиннымъ, широкимъ прудомъ. На темномъ фонѣ вѣковыхъ липъ рельефно выдѣляется, выбѣгая впередъ полукруглою колоннадой, затѣйливой архитектуры длинный фасадъ стариннаго барскаго дома, съ симметрически расположенными по обѣ стороны его каменными флигелями, конюшнями и другими надворными строеніями. Его построилъ еще въ концѣ прошлаго столѣтія тогдашній Бакланскій вотчинникъ, Екатерининскій вельможа, H. М. Баклановъ. Вслѣдствіе какихъ-то придворныхъ интригъ, онъ долженъ былъ оставить службу и поселился доживать остатокъ въ родовомъ имѣніи своемъ. Онъ перенесъ съ собою и сюда привычку къ размашистой широкой жизни и не отказывѣл себѣ ни въ какихъ прихотяхъ и барскихъ затѣяхъ: у была своя музыка, свой доморощенный театръ, царская псовая охота и огромная дворня. Домъ его былъ открытъ для всѣхъ, и въ посѣтителяхъ, конечно, недостатка не было; пріѣзжали навѣщать старика и петербургскіе гости, преимущественно изъ партіи недовольныхъ порядками послѣднихъ годовъ великаго царствованія, и гащивали у него подолгу. Такъ шла жизнь въ Бакланахъ въ продолженіе болѣе десяти лѣтъ, пока въ одинъ прекрасный день не умеръ, вслѣдствіе приступа подагры, опальный вельможа и не унесъ съ собою въ могилу всего, кромѣ воздвигнутыхъ имъ прихотливыхъ и ни на что ненужныхъ построекъ и соединенныхъ съ ними никого не интересующихъ воспоминаній. Сынъ его, занимавшій какой-то значительный постъ на службѣ, жилъ постоянно въ Петербургѣ и за границей и ни разу не пріѣхалъ взглянуть на свое прадѣдовское наслѣдіе. Болѣе полувѣка домъ оставался необитаемымъ, неподдерживаемыя затѣйливыя постройки съ каждымъ годомъ приходили въ упадокъ; заглохъ оставленный безъ призора садъ и мало-по-малу все пришло наконецъ въ окончательное запустѣніе. Но и въ самомъ запустѣніи этомъ была какая-то дикая, своеобразная прелесть, и проѣзжій невольно останавливался полюбоваться развертывавшеюся предъ нимъ очаровательною картиной. Всюду виднѣлись еще слѣды минувшей размашистой жизни. Сквозь густую листву буйно разросшихся деревьевъ и кустарниковъ мелькали тамъ и сямъ полуразвалившіеся причудливыхъ видовъ кіоски и бесѣдки; по сторонамъ заглохшихъ аллей мѣстами стояли еще уцѣлѣвшіе остатки статуй; отъ балкона къ пруду шелъ широкій каменный спускъ съ поросшими травой ступенями и площадками и стоявшими у самой воды сфинксами. Поодаль отъ него, изъ-подъ крутаго берега одиноко выглядывалъ полуобрушившійся гротъ съ окружавшими его когда-то искусственными, а теперь уже настоящими, руинами и каменнымъ бассейномъ. Здѣсь, по разказамъ стариковъ, билъ нѣкогда фонтанъ, плавали золотыя рыбки и въ званые дни игралъ оркестръ домашней мурыки. До половины заросшій камышомъ прудъ окаймляли плакучія ивы и березы, склоняясь надъ самою водой, и опустивъ въ нее длинныя и гибкія вѣтви свои онѣ придавали ландшафту какой-то волшебный, чарующій видъ. Казалось предъ вами стоялъ очарованный замокъ какой-нибудъ спящей феи. «Вотъ, вотъ, думали вы, очнется она отъ своего долгаго сна, ударитъ волшебнымъ жезломъ и снова закипитъ въ немъ прежняя, своеобразная жизнь.» Но фея не просыпалась, отжившая вѣкъ свой жизнь предъ вами не воскресала и долго въ нѣмомъ раздумьи смотрѣли вы на эти такъ краснорѣчиво говорящіе остатки минувшаго.

Въ началѣ шестидесятыхъ годовъ усадьба эта принадлежала внуку Екатерининскаго вельможи, отставному гвардіи полковнику Александру Васильевичу Бакланову. Поселившись въ ней, онъ не счелъ нужнымъ реставрировать ее въ первоначальномъ видѣ. Онъ былъ человѣкъ положительный и смотрѣлъ на вещи съ практической точки зрѣнія; а потому, отремонтировавъ какъ слѣдуетъ домъ и надворныя строенія и сдѣлавъ кое-какія необходимыя разчистки въ саду, онъ бросилъ дѣдовскія затѣи на произволъ судьбы, предотавилъ имъ полную свободу разрушаться и мало-по-малу обращаться въ мусоръ. Ему было уже подъ шестьдесятъ лѣтъ, но онъ не по годамъ былъ еще бодръ и свѣжъ. Онъ былъ средняго роста, сухаго, но крѣпкаго сложенія. Его открытое лицо, высокій лобъ съ прямо и смѣло смотрѣвшими изъ подъ него глазами и нѣсколько вздернутая подъ нависшими на нее усами губа изобличали въ немъ человѣка съ твердымъ, непреклоннымъ характеромъ. Говорилъ онъ громко и отрывисто, съ особою свойственною военнымъ людямъ тогдашняго времена интонаціей. Въ разговорѣ и пріемахъ его была та развязность и самоувѣренность которыя даютъ независимость средствъ и извѣстное положеніе въ обществѣ; но такъ какъ у него самоувѣренность эта была вмѣстѣ и прямыхъ слѣдствіемъ настолько глубоко сознаннаго чувства собственнаго достоинства что она дозволяла ему безъ ущерба для его самолюбія признавать и уважать чувство это и въ другихъ, то она никогда не переходила въ ту грубую, подавляющую безцеремонность, которую иные позволяютъ себѣ въ обращеніи съ тѣми кого почему-либо считаютъ ниже себя. Правда, въ голосѣ его слышалось какъ бы что-то начальственное, нетерпящее возраженія; но это была не болѣе какъ привычка вынесенная имъ изъ военной службы, — привычка, переходящая обыкновенно незамѣтно со служебныхъ на частныя и даже на семейныя отношенія. Баклановъ былъ горячъ и вспыльчивъ, но умѣлъ вовремя одерживать себя и въ минуту раздраженія не приступалъ ни къ какому серіозному рѣшенію: «утро вечера мудренѣе», говорилъ онъ, и откладывалъ дѣло до другаго дня. Въ домашнемъ быту онъ не былъ ни деспотъ, ни самодуръ; въ семейныхъ дѣлахъ признавалъ за женой право голоса, принималъ въ соображеніе ея справедливыя требованія, въ иныхъ случаяхъ исполнялъ даже ея прихоти и причуды; но въ болѣе крупныхъ и серіозныхъ вопросахъ оставлялъ послѣднее слово за собою и, принявъ разъ зрѣло обдуманное рѣшеніе, уже не измѣнялъ его. Вообще онъ былъ хорошій семьянинъ, заботливый и нѣжный отецъ, но не умѣлъ высказывать чувствъ своихъ и если высказывалъ ихъ, то какъ-то особенно, по своему; такъ, онъ очень любилъ сына, но отношенія его къ нему отзывались какою-то военною дисциплиной, — точно онъ хотѣлъ пріучить его съ дѣтскихъ лѣтъ къ строевой субординаціи. Онъ былъ въ душѣ консерваторъ и потому врагъ нововведеній; но если видѣлъ что они были полезны, первый содѣйствовалъ ихъ проведенію. Характера онъ былъ настолько же прямаго и правдиваго, насколько стойкаго и послѣдовательнаго; аккуратность его въ дѣлахъ и пунктуальность доходили до педантизма; вся жизнь его была имъ заранѣе, такъ-сказать, разграфлена, и отступить отъ разъ уже обдуманнаго и принятаго плана онъ не позволялъ себѣ ни на пядь.

Лишившись еще въ молодыхъ лѣтахъ отца и матери и располагая болѣе нежели независимымъ состояніемъ, онъ могъ бы жить роскошно, не отказывая себѣ ни въ какихъ прихотяхъ; но и служа въ гвардіи, онъ жилъ очень скромно, и не потому чтобы былъ скупъ или разчетливъ, а потому что не имѣлъ ни особой къ чему-либо страсти, ни наклонности жить на болѣе широкую ногу. Онъ не чуждался общества, гдѣ было нужно, не отставалъ отъ своихъ товарищей, но ничѣмъ не увлекался и во всемъ умѣлъ держаться благоразумной середины. Баклановъ не имѣлъ особой склонности и къ военной службѣ, но исполнялъ требованія ея свято и пунктуально, потому что взявшись за какое бы то ни было дѣло, ставилъ себѣ въ обязанность заниматься имъ добросовѣстно, прослужить же извѣстное число лѣтъ на государственной службѣ онъ считалъ непремѣннымъ долгомъ всякаго дворянина. Не менѣе священнымъ долгомъ своимъ, какъ помѣщика, считалъ онъ, по выходѣ въ отставку, заняться устройствомъ и управленіемъ доставшагося ему отъ предковъ имѣнія; а потому, дослужившись до полковничьяго чина, какъ чина дающаго уже извѣстное, почетное положеніе въ обществѣ, онъ несмотря на увѣщанія начальства и просьбы товарищей вышелъ въ отставку и поѣхалъ хозяйничать въ родовое помѣстье свое, село Большіе Бакланы.

Хозяйство свое нашелъ онъ въ грустномъ положеніе. Управляющій, завѣдывавшій имъ безконтрольно въ продолженіе долгихъ лѣтъ, не столько заботился объ интересахъ помѣщика сколько о своихъ собственныхъ, и Бакланову не трудно было убѣдиться что онъ высылалъ ему едва половину получавшихся съ имѣнія доходовъ. Несмотря однакожь на это, онъ, сознавая неопытность свою въ дѣлѣ сельскаго хозяйства, рѣшился удалить обкрадывавшаго его управляющаго лишь изучивъ подъ его же рукой это новое и совершенно незнакомое ему дѣло настолько что могъ съ помощью избраннаго имъ изъ крестьянъ бурмистра обойтись безъ его совѣтовъ. Одновременно съ хозяйствомъ занялся онъ и улучшеніемъ быта разоренныхъ крестьянъ своихъ.

Исполнивъ такимъ образомъ два лежавшіе на немъ долга, какъ дворянина и помѣщика, Баклановъ согласно съ составленою имъ программой приступилъ къ исполненію послѣдняго остававшагося на немъ долга увѣковѣченія рода своего женитьбой. Если онъ не женился раньше, состоя на службѣ въ Петербургѣ, то не потому что не представлялось къ тому случая, а потому что, съ одной стороны, считалъ тогда дѣло это еще преждевременнымъ, а съ другой, хотѣлъ жениться непремѣнно дочери такого же помѣщика какимъ долженъ былъ сдѣлаться самъ. «Петербургская или московская жена, думалъ онъ, станетъ склонять меня къ столичной жизни; а долгъ мой жить въ имѣніи, получивъ которое отъ предковъ своихъ, я принялъ на себя и обязанность лично завѣдывать имъ и пещись о благосостояніи доставшихся мнѣ полутора тысячъ душъ крестьянъ. И какое имѣю я право передать эту священную обязанностямъ постороннія руки?» У Бакланова и на счетъ женитьбы была своя программа, свои особыя требованія. Къ счастію, всѣ требованія эти, какъ казалось ему, соединяла въ себѣ дочь сосѣда его Льва Ѳедоровича Кудеярова, жившаго безвыѣздно въ родовомъ имѣніи своемъ, въ пятидесяти верстахъ отъ Бакланова. Она была умна, недурна собою и очень хорошо по тогдашнимъ требованіямъ воспитана. У Кудеяровыхъ было и родство, и связи; родъ же ихъ былъ такъ древенъ что по этикету стараго французскаго двора давалъ бы право на мѣсто въ каретѣ короля. Со втораго же пріѣзда къ Кудеярову Баклановъ далъ ему понять цѣлъ своихъ посѣщеній, а на третій, какъ водится, за мазуркой, сдѣлалъ предложеніе. Причинъ къ отказу не было; правда, онъ былъ уже не первой молодости, но казался много моложе своихъ лѣтъ, былъ богатъ, гвардейскій полковникъ, что назадъ тому тридцать лѣтъ имѣло свое значеніе, словомъ, невѣстѣ понравился; предложеніе было принято и ровно черезъ мѣсяцъ онъ въѣзжалъ въ дѣдовскій домъ свой съ молодою женой.

Бакланову было уже подъ сорокъ лѣтъ и привыкать къ совершенно новымъ для него требованіямъ семейной жизни ему конечно было не легко; но онъ предвидѣлъ это и заранѣе приготовился къ необходимымъ уступкамъ; не предвидѣлъ онъ лишь того что не столько разница въ лѣтахъ, сколько разница въ характерахъ и направленіяхъ должна была сдѣлаться главною помѣхой къ осуществленію задуманнаго имъ семейнаго быта. Дѣйствительно, насколько онъ былъ положителенъ и практиченъ, настолько жена его была мечтательна и экзальтирована. Этою мечтательностью и восторженнымъ направленіемъ своимъ обязана была она полученному ею воспитанію. Еще бывши ребенкомъ, лишилась она матери; отецъ ея, ничего не понимавшій въ трудномъ дѣлѣ воспитанія пятилѣтней дѣвочки, обратился за совѣтомъ къ теткѣ и та прислала изъ Петербурга какую-то француженку-эмигрантку, которая, нося сама аристократическую фамилію, должна была, по мнѣнію ея, дать и питомицѣ своей самое блестящее и приличное званію ея воспитаніе. Madame de Bélicourt, никогда не занимавшаяся этимъ дѣломъ и жившая до того компаньйонкой при какой-то знатной барынѣ, потѣшая ее своей болтовней, начала съ того что создала въ воображеніи дѣвушки какой-то фантастическій міръ, населенный небывалыми дивами, разказывала ей о своей далекой милой родинѣ, ея роскошной природѣ, о прелестяхъ парижской жизни, бранила все русское и удивлялась какъ сколько-нибудь образованный человѣкъ можетъ жить въ этой варварской сторонѣ; когда же та достигла возраста полнаго пониманія, читала съ нею романы Бальзака, Сулье и Жоржъ Санда, распаляя ея воспріимчивое воображеніе чудовищными проявленіями необузданныхъ страстей. Результатомъ всего этого было то что молодая дѣвушка только и мечтала что о далекой невѣдомой ей сторонѣ съ ея чуднымъ небомъ и роскошною природой, бредила Жоржъ-Сандовскими героинями, скучая деревенскою захолустною жизнью, и возненавидѣла родину свою съ ея полугодовою зимой, курными избами, овчинными тулупами и непроходимою грязью. Баклановъ увидѣлъ это съ первыхъ же дней женитьбы и тутъ же положилъ себѣ выбить у жены эту дурь изъ головы, но ему пришлось дѣйствовать на зыбкой, совершенно незнакомой ему почвѣ, и на этотъ разъ всѣ усилія его оказались тщетными. Чѣмъ болѣе старался онъ доказать ей что весь ея фантастическій міръ существовалъ лишь въ ея экзальтированномъ воображеніи, тѣмъ болѣе сосредоточивалась она въ себѣ самой и недовѣрчиво глядѣла на него, какъ на человѣка грубаго, матеріальнаго, поглощеннаго заботами обыденной жизни и для котораго высшія эстетическія наслажденія недоступны. Убѣдясь что продолжая идти этимъ путемъ, онъ неминуемо довелъ бы жену свою до сознанія себя женщиной непонятою и несчастною, femme malheureuse et incomprise, этой отравы семейной жизни, онъ прибѣгнулъ къ другому средству: онъ рѣшился повезть мечтательницу свою въ тѣ страны которыя такими яркими, заманчивыми красками рисовало ей ея экзальтированное воображеніе и доказать ей уже не на словахъ, а на дѣлѣ что какъ ни восхитительно роскошное итальянское небо, оно мало чѣмъ лучше нашего православнаго, степнаго: что какъ ни хороши лимонныя и апельсинныя деревья, далеко имъ до нашей развѣсистой березы или раскидистаго вяза; что какъ ни люты наши трескучіе морозы, но зимой и въ Италіи, дрожа отъ холода въ нетопленой остеріи, не разъ вспомнишь о русской, хотя и соломой топленой, избѣ, и что въ концѣ-концовъ можно точно также скучать на живописныхъ берегахъ Комскаго озера или Средиземнаго моря, какъ быть счастливымъ и живя въ степномъ захолустьѣ. Предложеніе было принято, разумѣется, съ восторгомъ. Молодые наши пропутешествовали, цѣлый годъ и чуть не объѣхали всю Европу. Они были и въ Парижѣ, и въ Лондонѣ, въ Неаполѣ, и въ Венеціи; ѣздили даже въ Испанію, взглянуть на Эскуріалъ и Альгамбру. Они любовались и живописными берегами Рейна, и великолѣпнымъ видомъ Неаполя, восходили на Везувій, катались въ гондолахъ по лагунамъ и каналамъ Венеціи, словомъ, Баклановъ возилъ жену всюду куда ей только хотѣлось. Сначала она отъ всего приходила въ неописанный восторгъ; первый сорванный ею лугахъ гіацинтъ довелъ ее до слезъ и она лишь жалѣла что подлѣ нея не было Mme de Bélicourt чтобы подѣлиться съ нею своими впечатлѣніями. Такъ прошли первые три мѣсяца, и экзальтированное состояніе ея стало мало-по-малу переходить въ болѣе нормальное, чему много способствовало и то что все что она находила было ниже того чего ожидала. Она уже не отыскивала средневѣковыхъ руинъ, чтобы допрашивать ихъ о дѣлахъ давно минувшихъ дней, не стояла по нѣскольку часовъ въ нѣмомъ экстазѣ предъ памятниками искусства и стала предпочитать имъ прозаическую рулетку, которой впрочемъ въ первое время предалась также съ большимъ увлеченіемъ, и спокойно проѣзжала мимо живописныхъ развалинъ Гейдельбергскаго замка въ Вольфсбрунъ, полакомиться его жирными форелями.

— А что-то дѣлается теперь тамъ у насъ въ степной глуши? сказала она наконецъ мужу послѣ десятимѣсячнаго пребыванія за границей, сидя на каменной скамьѣ Promenade Anglais и разсѣянно глядя на проходившую мимо толпу гуляющихъ.

Баклановъ торжествовалъ.

— Тамъ теперь морозы да метели, отвѣтилъ онъ; — а здѣсь, посмотри, какая благодать: солнце грѣетъ по-лѣтнему, цвѣтутъ фіалки и съ моря вѣетъ живительною прохладой.

Софья Львовна посмотрѣла на мужа; она, казалось ей, поняла его и ей сдѣлалось какъ-то неловко.

— Съ какимъ удовольствіемъ прокатилась бы я теперь на тройкѣ въ саняхъ и хоть взглянула бы ни нашу настоящую русскую зиму, сказала она нѣсколько дней спустя.

— Одно воображеніе, отвѣтилъ также хладнокровно Баклановъ. — Какъ можно сравнить здѣшнюю зиму съ нашею.

И оба замолчали.

Софья Львовна еще не рѣшалась признаться мужу, но ей, привыкшей къ своему собственному осѣдлому углу, въ которомъ она чувствовала себя барыней, окруженной, избалованной извѣстнымъ почетомъ въ кругу сосѣдей и знакомыхъ, просто стала наскучать эта странствующая, скитальческая жизнь, эта бездомовность, это полное обезличенье среди незнакомой и чуждой ей толпы. Еще прошелъ мѣсяцъ послѣ послѣдняго разговора и она наконецъ прямо призналась что скучаетъ по Бакланамъ и Кудеярову, добавивъ что сестра ея въ послѣднихъ письмахъ своихъ въ такихъ мрачныхъ краскахъ описываетъ положеніе больнаго отца что, оставаясь долѣе за границей, она боится не застать его въ живыхъ. Баклановъ не возражалъ и черезъ день они уже были на возвратномъ пути въ Россію. Была еще другая причина заставившая ихъ поспѣшить возвращеніемъ: Софья Львовна готовилась быть матерью.

Пріѣхавъ въ Бакланы, она была счастлива какъ ребенокъ; бѣгала по всему дому, прыгала отъ радости, перецѣловалась со всѣми домашними, какъ будто бы уже отчаивалась съ ними видѣться, смѣялась, плакала, и когда наконецъ, успокоившись, сѣла въ свои любимыя кресла предъ затопленнымъ каминомъ, призналась чистосердечно что если въ гостяхъ и хорошо, но дома лучше. Не менѣе ея былъ счастливъ и Баклановъ; комбинація его удалась вполнѣ: жена теперь уже не могла жаловаться на судьбу и говорить что она une femme malheureuse et incomprise; потому что онъ доказалъ ей что понялъ ее какъ нельзя лучше и сдѣлалъ все что могъ чтобы не только доставить ей то счастіе о которомъ она такъ восторженно мечтала, но и насладиться имъ сколько хотѣла.

Такъ сложилась семейная жизнь Баклановыхъ и установились ихъ взаимныя отношенія.

II.

Вскорѣ же по возвращеніи Баклановыхъ на родину Софья Львовна подарила мужа своего сыномъ, а четыре года спустя дочерью. Нечего и говорить что молодая мать была въ полномъ упоеніи: она вся была въ дѣтяхъ и остальной міръ, казалось, пересталъ для нея существовать. Былъ счастливъ по своему и Баклановъ: ему было теперь кому передать и имя, и прадѣдовское наслѣдіе, вмѣстѣ съ соединенными съ ними правами и обязанностями. Оставалось лишь внушить преемнику какъ достойно пользоваться первыми и исполнять послѣднія. «Больше и не нужно, разсуждалъ онъ самъ съ собою: сынъ да дочь — семья полная.» Но на этотъ разъ судьба распорядилась по своему: на слѣдующій годъ Софья Львовна оказалась снова беременною; это обстоятельство заставило его серіозно призадуматься. «Что если родится еще сынъ, думалъ онъ, маіоратовъ у насъ нѣтъ и придется раздѣлить Бакланы на двѣ части. Въ однѣхъ рукахъ это барское имѣніе: съ нимъ можно поддерживать блескъ имени и сохранять вполнѣ независимое положеніе; а тутъ изъ Баклановъ выйдетъ два Бакланчика. Да и какъ дѣлать ихъ? Тотъ кому достанется усадьба и будетъ настоящимъ представителемъ рода Баклановыхъ. Если отдать Бакланы въ полномъ составѣ старшему сыну, съ тѣмъ чтобъ онъ сдѣлалъ младшему по оцѣнкѣ уплату, будетъ ли это законно и справедливо?» И онъ ломалъ себѣ голову изыскивая средство какъ бы предотвратить грозившую его дому бѣду. "Нѣтъ; ужь лучше бы родилась дочь, " заключалъ онъ. Не такъ думала Софья Львовна. «Какъ бы я была счастлива, еслибы Богъ далъ намъ еще сына, говорила она мужу. Старшій былъ бы военный, а младшій дипломатъ; я выучила бы его всѣмъ возможнымъ языкамъ и сдѣлала бы изъ него втораго Меццофанти. Со временемъ онъ былъ бы посланникомъ гдѣ-нибудь въ Неаполѣ или Флоренціи. Лѣтомъ мы ѣздили бы съ тобой провѣдать Аркадія въ Петербургъ, наняли бы или купили дачу въ Петергофѣ, а на зиму въ Италію къ Митрошѣ. И ѣздили бы мы туда ужь не какъ въ чужую, а какъ въ родную сторону.» И она при одной мысли о такой блаженной будущности отъ избытка чувствъ плакала какъ ребенокъ. Баклановъ слушалъ ее молча и преслѣдовалъ въ головѣ свои собственныя комбинаціи.

Наступилъ наконецъ съ такимъ тревожнымъ нетерпѣніемъ и страхомъ ожидаемый роковой день, — родилась дочь. Это до того убило Софью Львовну и потрясло ея слабые нервы что диктора въ продолженіи нѣсколькихъ дней опасались за жизнь ея. Новорожденную дочь свою она не могла видѣть, она возненавидѣла ее со дня ея рожденія. Бакланова это очень огорчало, и онъ утѣшалъ себя лишь тѣмъ что это была вспышка которая также легко пройдетъ какъ и другія. Но и на этотъ разъ онъ ошибался: это была не вспышка, а какая-то глубоко запавшая, ничѣмъ необъяснимая ненависть. И странное дѣло: возненавидѣвъ младшую дочь, она еще сильнѣе полюбила старшую, точно всю вложенную въ нее природой долю материнской любви къ бѣдной Лизѣ она перенесла на свою любимицу Олю. Она боготворила ее, чуть не молилась на нее. Да и дѣйствительно это былъ милый, живой, красивый ребенокъ, и между нею и болѣзненною, апатичною Лизой контрастъ былъ разительный; въ первое время боялись даже чтобъ она не была идіоткой. Софью Львовну самое мучила эта ничѣмъ не заслуженная нелюбовь къ дочери; она называла себя и mère marâtre и mère dénaturée, но не могла превозмочь своего къ ней отвращенія. «Чтоже мнѣ дѣлать, говорила она мужу, если я видѣть ее не могу, c’est plus fort que moi.» Баклановъ не разъ пытался подавить въ ней это чувство; но попытки эти приводили только лишь къ слезамъ и истерикамъ, и онъ наконецъ долженъ былъ отъ нихъ отказаться. "Авось время передѣлаетъ это по своему, " думалъ онъ. Часто приказывалъ онъ несчастную дѣвочку принесть къ себѣ въ кабинетъ и посадивъ ее на колѣни. «Ахъ ты моя Сандрильйонка», говорилъ онъ цѣлуя и лаская ее; и это были единственныя ласки которыя она видѣла бывши ребенкомъ.

Время шло. Аркадію было уже шесть лѣтъ, и Баклановъ сталъ серіозно думать о его воспитаніи. Онъ прежде всего хотѣлъ развить въ немъ понятіе о чести, чтобъ изъ него вышелъ русскій дворянинъ и помѣщикъ какими тотъ и другой по мнѣнію его долженствожніи быть, то-есть вѣрный царскій слуга, человѣкъ съ твердымъ, независимымъ и неподкупнымъ характеромъ и гуманнымъ взглядомъ на крѣпостныя отношенія; а потому не хотѣлось ему ввѣрить воспитаніе его кому-либо кромѣ себя самого. Съ другой стороны, онъ видѣлъ и явную невозможность обойтись безъ гувернера-иностранца, такъ какъ на человѣка не говорившаго по крайней мѣрѣ на двухъ иностранныхъ языкахъ въ то время смотрѣли какъ на неуча, не получившаго ровно никакого образованія и для котораго входъ въ порядочное общество, а тѣмъ болѣе въ высшій кругъ его, былъ положительно закрытъ; да и помимо того и самъ онъ былъ того убѣжденія что знаніе языковъ вещь вполнѣ необходимая. По долгимъ соображеніямъ онъ наконецъ рѣшилъ: взявъ на свою долю нравственное воспитаніе сына, научное образованіе его поручить иностранцу, человѣку испытанному и вполнѣ соединяющему въ себѣ нужныя для того условія. Пріискать такого наставника было дѣло не легкое; но ему помогъ счастливый случай. У Бакланова была въ Петербургѣ сестра, сынъ которой какъ разъ кончалъ свое домашнее воспитаніе и она рекомендовала ему воспитателя его, какъ именно такого человѣка какой ему былъ нуженъ. Выборъ оказался дѣйствительно очень удачнымъ: не говоря уже о томъ что рекомендованный иностранецъ Тиссъ былъ человѣкъ развитой и хорошій педагогъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ былъ и человѣкъ вполнѣ нравственный и добросовѣстный и въ короткое время умѣлъ поселить въ воспитанникѣ своемъ любовь къ себѣ и довѣріе. Къ трудному дѣлу преподаванія приступилъ онъ очень просто: онъ не обременялъ памяти молодаго питомца своего выдалбливаніемъ заданныхъ уроковъ, не утомлялъ его скучнымъ сидѣньемъ надъ книгой и не отбивалъ у него тѣмъ охоты къ ученію. Первоначальныя свѣдѣнія изъ исторіи и географіи онъ передалъ ему въ видѣ разказовъ; элементарныя же понятія изъ естественныхъ наукъ преподавалъ незамѣтно, нагляднымъ образомъ, объясняя законы физики и химіи по мѣрѣ того какъ представляла къ тому удобный случай сама жизнь. Гремѣлъ ли громъ и сверкала молнія, шелъ ли дождь, падалъ ли градъ или перекидывалась по небу полосатою лентой радуга, онъ объяснялъ причины этихъ явленій; любуясь восходомъ или закатомъ солнца или усѣяннымъ звѣздами небомъ, разъяснялъ законы движенія небесныхъ свѣтилъ; вспыхивали ли догоравшіе въ каминѣ уголья, онъ незамѣтно прочитывалъ цѣлую, исполненную самаго живаго для ребенка интереса, лекцію о химическомъ составѣ воздуха и твердыхъ тѣлъ, о законахъ горѣнія и свѣта. Самыя гулянья не проходили безъ научной пользы: гербаризовали или собирали коллекціи камней и разныхъ ископаемыхъ, причемъ объяснялись шутя основныя начала ботаники, минералогіи и органической химіи. Такимъ образомъ опытный педагогъ мимоходомъ передавалъ питомцу своему всѣ тѣ свѣдѣнія которыя такъ трудно передаются и еще труднѣе удерживаются на скучныхъ и утомительныхъ урокахъ. Закону Божію и русскому языку училъ Аркадія сельскій священникъ. Надзоръ за нравственнымъ развитіемъ сына Баклановъ хотѣлъ было, какъ я уже сказалъ, оставить за собою; но, узнавъ ближе Тисса, всецѣло ввѣрилъ его ему, да и хорошо сдѣлалъ; потому что Аркадій былъ отъ природы робокъ и наставленія и замѣчанія дѣлаемыя имъ всегда рѣзкимъ и начальственнымъ тономъ болѣе пугали его нежели приносили дѣйствительную пользу. Вообще отношенія сына къ отцу основаны были на какомъ-то безотчетномъ страхѣ, на уваженіи подчиненнаго къ строгому начальнику, а не на сыновней любви и взаимномъ довѣріи; а потому между ними никогда не могло быть искренности, а тѣмъ менѣе интимности. Эта натянутость и неестественность отношеній не могли не имѣть невыгоднаго вліянія на развитіе характера Аркадія и положили на немъ свою особую складку, которая уже не изгладилась во всю жизнь его.

Подростала и Оля; и для нея взята была Француженка Mme Coudert. Mme была ни un bas bleu, ни эмигрантка съ легитимистскими убѣжденіями, ни радикалка, ни соціалистка, а женщина очень обыкновенная, кроткаго и веселаго нрава, подъ часъ не въ мѣру болтливая, какъ и большая частъ француженокъ, безъ особыхъ капризовъ, какъ и безъ особыхъ тенденцій. Она была не безъ талантовъ: очень хорошо рисовала и была порядочная музыкантша, словомъ, соединяла въ себѣ всѣ тѣ качества которыхъ Баклановы искали въ гувернанткѣ для своей дочери и были ею вполнѣ довольны.

Дѣло воспитанія шло впередъ, незамѣтно прошли шестъ лѣтъ съ поступленія Тисса въ домъ Баклановыхъ, Аркадію было уже двѣнадцать, — настало время везть его въ Петербургъ. Нечего и говорить о разставаніи съ нимъ Софьи Львовны. Конечно мать Остапа и Андрія, провожая ихъ въ Запорожскую Сѣчу и прощаясь съ ними можетъ-быть навсегда, не пролила, просидѣвъ надъ ними круглую ночь, столько горючихъ слезъ, сколько пролила ихъ она, разставаясь съ своимъ дорогимъ, несравненнымъ Аркадіемъ. Баклановъ долженъ былъ чуть не силой вырвать его изъ ея объятій.

Аркадій, благодаря полученной подготовкѣ, выдержалъ экзаменъ изъ первыхъ, и Баклановъ, поручивъ его попеченіямъ сестры и одного изъ старыхъ своихъ сослуживцевъ, возвратился домой вкушать отъ плодовъ трудовъ своихъ. Такъ, посѣявъ свою ниву, съ спокойнымъ духомъ утѣшаясь сознаніемъ добросовѣстно исполненной работы, возвращается къ себѣ на отдыхъ усталый земледѣлецъ. «Землю удобрилъ кажется недурно, думаетъ онъ; и вспахалъ хорошо, и посѣялъ вовремя; а что на ней уродится и что придется съ нея убрать, одному Господу извѣстно.»

Не на отдыхъ и не на радость возвратился Баклановъ домой. На другой же день пріѣзда его Оля послѣ обычной вечерней прогулки съ гувернанткой почувствовала страшную головную боль; ночью съ ней сдѣлался бредъ и на слѣдующій день открылась нервная горячка. Приглашенъ былъ изъ города лучшій докторъ; но несмотря на всѣ медицинскія пособія, а можетъ-быть и благодаря имъ, болѣзнь все усиливалась и на пятый день ея не стало. Не беру на себя описывать отчаяніе овладѣвшее Софьей Львовной, — она пришла въ состояніе какого-то изступленія близкаго къ умопомѣшательству. Съ трудомъ могли ее оторвать отъ бездыханнаго трупа дочери и въ продолженіе девяти дней она была между жизнію и смертію. Бакланова эта неожиданная утрата также очень огорчила; но онъ умѣлъ сосредоточивать въ себѣ волновавшія его чувства и перенесъ это семейное горе стоически. Онъ всячески старался утѣшить жену свою, говорилъ ей что у нихъ еще осталась дочь, на которую она можетъ перенесть всю материнскую любовь свою; но это лишь болѣе раздражало ее, и она просила чтобъ и имя ея при ней произносимо не было. На десятый день ей сдѣлалось наконецъ какъ будто нѣсколько лучше, и Баклановъ, проведшій у постели ея девять безсонныхъ ночей, уже на разсвѣтѣ пошелъ къ себѣ въ кабинетъ чтобы хотя сколько-нибудь подкрѣпить себя сномъ. Не раздѣваясь бросился онъ на диванъ; но едва успѣлъ закрыть глаза, какъ дверь съ шумомъ отворилась. Онъ снова открылъ ихъ — предъ нимъ стояла Софья Львовна. Распущенные волосы въ безпорядкѣ лежали на ея полуобнаженныхъ плечахъ, глаза блестѣли какимъ-то неестественнымъ огнемъ, щеки пылали и грудь тяжело подымалась отъ неровнаго дыханія.

— Хочешь чтобъ я завтра же была покойна и здорова? сказала она взволнованнымъ, но рѣшительнымъ голосомъ.

Баклановъ вскочилъ съ дивана и смотрѣлъ на нее въ нѣмомъ удивленіи.

— Если хочешь, то обѣщай мнѣ исполнить мою просьбу.

— Если это только въ силахъ моихъ, едва могъ онъ проговорить, не свода съ нея глазъ.

— Я сейчасъ видѣла во снѣ Олю, продолжала Софья Львовна, опустившись въ изнеможеніи на диванъ. — Она подошла ко мнѣ въ томъ самомъ платьѣ въ которомъ ее положили въ гробъ, вся въ цвѣтахъ, бросилась ко мнѣ на шею и, рыдая, умоляла меня взять къ себѣ вмѣсто нея Олиньку Кузмину. Другъ мой, успокой и ее, и меня.

Баклановъ въ раздумья сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ. Просьба эта не столько удивила, сколько огорчила его. Взять въ домъ вмѣсто дочери, то-есть усыновить, чужую дѣвочку, когда своя собственная дочь живетъ безъ всякой вины въ загонѣ, чуть не въ дѣвичьей, мысль эта возмущала его отцовское сердце. Онъ въ порывѣ негодованія хотѣлъ было уже высказать женѣ что Богъ потому и наказалъ ее что она такъ несправедлива къ Лизѣ; но воздержался, боясь этимъ окончательно убить ее. Да и отказать ей, думалъ онъ, въ ея просьбѣ наотрѣзъ страшно: не прошло и трехъ дней какъ жизнь ея была на волоскѣ, и такой рѣшительный отказъ можетъ пожалуй не менѣе гибельно подѣйствовать на нее, женщина она нервная, раздражительная. Да и почему знать: можетъ-быть получивъ согласіе мое взять Олиньку она изъ благодарности ко мнѣ будетъ ласковѣе и къ Лизѣ, тогда какъ отказъ еще болѣе ее возстановитъ противъ нея. Къ тому же онѣ почти однихъ лѣтъ; можетъ-быть сдружатся, и одна дружба эта уже облегчитъ положеніе Лизы. Всѣ эти соображенія молніей пробѣжали въ головѣ его.

— Подумай, Alexandre, продолжала Софья Львовна не сводя съ него своего пылающаго взгляда. — И зовутъ ее Ольгой, и въ добавокъ даже Александровной. Вѣдь это перстъ Божій.

И она подняла руку къ небу.

Въ эту минуту лихорадочной экзальтаціи она похожа была на Пиѳію прорѣкающую свои проблематическія предсказанія. Баклановъ, взглянувъ на нее, пораженъ былъ ея болѣзненно-возбужденнымъ состояніемъ.

— Что жь, сказалъ онъ, боясь дальнѣйшимъ молчаніемъ повергнуть ее въ какой-нибудь новый и можетъ-быть уже смертельный нервный припадокъ, — если ты полагаешь что уже таково опредѣленіе Божіе, — пусть будетъ по твоему.

Софья Львовна, рыдая, бросилась благодарить его, умоляла на другой же день ѣхать къ Кузьминымъ, и Бакланову стоило не малаго труда уговорить ее подождать еще хотя недѣлю чтобы дать сколько-нибудь окрѣпнуть ея изнуреннымъ болѣзнію силамъ.

Ровно чрезъ недѣлю Баклановы уже ѣхали шестерикомъ въ каретѣ по Кудеяровской дорогѣ.

III.

Оленька Кузьмина была дочь небогатаго помѣщика, жившаго въ небольшомъ имѣніи своемъ въ пяти верстахъ отъ Кудеярова. Мать ея еще ребенкомъ, оставшись круглою сиротою, взята была отцомъ Софьи Львовны въ домъ, гдѣ и воспитывалась вмѣстѣ съ нею, хотя была нѣсколькими годами старше ея. Она попала на руки Mme de Bélicourt когда ей было уже болѣе двѣнадцати лѣтъ и потому понятно не могла воспользоваться тѣмъ воспитаніемъ которое получила Софья Львовна; да и Mme de Bélicourt, кичившаяся своими quartiers de noblesse, несмотря на неоднократныя замѣчанія старика Кудеярова, не охотно давала уроки бѣдной, безпріютной дѣвочкѣ, считая это несовмѣстнымъ съ своимъ аристократическимъ происхожденіемъ, и обращалась съ нею съ высокомѣрнымъ пренебреженіемъ. Вслѣдствіе этого все полученное Глашей воспитаніе ограничилось тѣмъ что она едва могла сказать по-французски двѣ, три затверженныя фразы, произнося ихъ такъ что французъ пожалуй и не догадался бы что она говоритъ на его родномъ языкѣ, да, благодаря сельскаго священника, обучавшаго ее русской грамотѣ, могла съ грѣхомъ пополамъ написать несвязное письмо по-русски. Вообще она играла въ домѣ жалкую роль: люди на каждомъ шагу давали ей чувствовать кто она и какая разница между нею, безпріютною сиротою, и ихъ барышней; француженка заставляла ее играть съ Соней, исполнять ея капризы, занимать и забавлять ее. Впрочемъ помимо нравственнаго вліянія которое могло имѣть на развитіе характера дѣвочки грустное положеніе ея въ Кудеяровскомъ домѣ, все же, живя въ немъ, она получила хотя какое-нибудь образованіе, котораго, оставленная одна на произволъ судьбы, конечно получить не могла бы; игры же и занятія ея съ Соней. съ каждымъ днемъ мало-по-малу сближали ихъ и наконецъ скрѣпили ихъ взаимныя отношенія если не дружбой, то привычкой. Такъ незамѣтно шли годы пока наконецъ не вышла она замужъ за сосѣда-помѣщика, человѣка уже не молодаго, кавказскаго героя, который, вышедъ съ полнымъ пенсіономъ въ отставку, поселился хозяйничать въ небольшомъ имѣніи своемъ.

Александръ Семеновичъ Кузьминъ былъ что-называется старый служака и вынесъ съ собою изъ фронтовой слуібы всѣ тѣ качества которыя такъ рѣзко характеризуютъ отставныхъ военныхъ. Онъ былъ человѣкъ прямой и правдивый, камня за пазухой держать не любилъ, и что зналъ или чувствовалъ, высказывалъ чистосердечно напрямикъ, безо всякихъ обиняковъ, за что былъ очень уважаемъ въ сосѣдствѣ. Всю жизнь свою провелъ онъ въ кругу солдатъ, въ походахъ и экспедиціяхъ противъ горцевъ; а потому въ пріемахъ его была какая-то рѣзкость и угловатость, отзывавшіяся солдатскою выправкой. Болѣе десяти лѣтъ бывъ ротнымъ командиромъ, онъ привычку свою къ порядку и дисциплинѣ перенесъ и на хозяйство, былъ взыскателенъ а строгъ, но справедливъ, и крестьяне столько же боялись сколько и любили его. Ему было уже за шестьдесятъ лѣтъ, но онъ былъ дѣятеленъ не по годамъ: во время посѣвовъ и уборки объѣзжалъ самъ поля, лично надзиралъ за молотьбой и ссыпкой хлѣба, словомъ, хозяйскій глазъ его слѣдилъ за всѣмъ и дѣйствительно небольшое хозяйство его шло великолѣпно. Онъ нѣжно любилъ жену свою и дѣтей, которыхъ подъ часъ даже черезчуръ баловалъ, что, какъ извѣстно, составляетъ одну изъ слабостей большей части старыхъ инвалидовъ. Глафира Андреевна была женщина тихая и добрая, всецѣло преданная семейнымъ и домашнимъ заботамъ. Она искренно любила мужа, заботилась о немъ и ухаживала за нимъ какъ за ребенкомъ. Вообще между мужемъ и женой было такое невозмутимое согласіе, они такъ довольны были тѣмъ тихимъ счастіемъ которымъ наслаждались въ мирномъ уголкѣ своемъ что едва переступали вы порогъ ихъ небольшаго, но всегда чисто убраннаго дома, какъ и вами невольно овладѣвало чувство душевнаго спокойствія и довольства.

У Кузминыхъ было пятеро дѣтей: четыре сына и дочь. Два старшихъ воспитывались въ кадетскомъ корпусѣ, младшій въ гимназіи. Александръ Семеновичъ хотѣлъ и всѣхъ пустить по военной службѣ, нѣ усупилъ просьбамъ жены.

— Что если, избави Богъ, откроется война, говорила она, — и вдругъ всѣхъ ихъ у насъ перебьютъ! А тутъ по крайней мѣрѣ хоть двое останутся намъ подъ старость лѣтъ на утѣшеніе.

— А развѣ это не утѣшеніе, если всѣ лягутъ за вѣру и царя, отвѣчалъ онъ. — На то они и дворяне, за то имъ и почетъ это всѣхъ что долгъ ихъ за вѣру и царя кровь свою проливать; а чтобы бумаги кропать да карманы свои набивать, на то есть канцелярское сѣмя. Миша, — говорилъ онъ старшему сыну, семилѣтнему мальчику, — что если на царя нападетъ Французъ или Нѣмецъ, либо какой другой недобрый человѣкъ?

— Я ему голову сорву, отвѣчалъ тотъ не задумываясь.

— Молодецъ, говорилъ цѣлуя его въ лобъ Александръ Семеновичъ. — Не только вражьей головы, и своей собственной для царя щадить не слѣдуетъ. На то ты и дворянинъ чтобы за него грудью стоять.

Дома при старикахъ оставалась одна дочь. Она была лишь тремя мѣсяцами моложе старшей дочери Баклановыхъ и названа была Ольгой вслѣдствіе усиленной просьбы Софьи Львовны. «Если Богъ и вамъ дастъ дочь, говорила она Глафирѣ Андреевнѣ, когда та пріѣхала къ ней на крестины, — назовите и ее Ольгой. Онѣ будутъ почти ровесницы и стали бы онѣ какъ и мы рости и воспитываться вмѣстѣ: мнѣ вѣдь все равно держать гувернантку что для одной, что для двухъ. При моей и ваша выучилась бы и языкамъ и музыкѣ. Свою я звала бы Олей, а вашу Оленькой и любила бы обѣихъ одинаково.» И обѣ матери отъ избытка чувствъ прослезились и обнявшись долго плакали.

Черезъ три мѣсяца у Глафиры Андреевны дѣйствительно родилась дочь, и несмотря на желаніе Александра Семеновича назвать ее въ честь покойной его матери Лукерьей, нарѣчена была во святомъ крещеніи Ольгою; предположенія же насчетъ воспитанія обѣихъ дѣвочекъ подъ надзоромъ одной гувернантки въ домѣ Баклановыхъ остались одними предположеніями. Правда, Софья Львовна не разъ говорила объ этомъ мужу; но тотъ постоянно отговаривалъ ее отъ ея намѣренія.

— Какъ брать чужаго ребенка на свои руки, отвѣчалъ онъ ей; — подумай какую мы взяли бы на себя отвѣтственность предъ Богомъ и людьми.

Да Кузмины серіозно и не разчитывали на этотъ планъ, составленный въ минуту сердечныхъ изліяній, и какъ не имѣли средствъ дать дочери дома хотя мало-мальски порядочное образованіе, то и хлопотали о помѣщеніи ея на казенный счетъ въ мѣстный институтъ благородныхъ дѣвицъ. Въ этомъ дѣлѣ содѣйствовалъ имъ и Баклановъ, но всѣ хлопоты его остались безуспѣшны. Ему отвѣчали очень вѣжливо и какъ будто резонно что всѣ казенныя ваканціи зачислены за сиротами, у дѣвицы же Ольги Кузминой есть отецъ и мать. Баклановъ возражалъ что хотя у дѣвицы Кузминой дѣйствительно есть отецъ и мать, но средства ихъ несравненно ограниченнѣе средствъ сиротъ помѣщенныхъ на эти ваканціи. Отвѣта на это возраженіе никакого не было; тѣмъ дѣло и кончилось.

— Нѣтъ, говорила пригорюнившись Глафира Андреевна, — видно на казенный коштъ воспитывать могутъ дочерей своихъ люди богатые, да знатные; а для нашего брата, бѣднаго и безпомощнаго дворянина, двери эти заперты.

— Да и не зачѣмъ, утѣшалъ ее Александръ Семеновичъ; — дѣвочка не мальчикъ. Къ чему ей ученость? знала бы грамоту, была благонравна, да научена какъ по закону мужа любить, дѣтей въ страхѣ Божіемъ воспитывать и Богу какъ слѣдуетъ молиться; а остальное все само-собой приложится.

Таково было семейство Кузминыхъ, къ которымъ съ извѣстною намъ цѣлью отправились Баклановы.

Былъ вечеръ, одинъ изъ тѣхъ прекрасныхъ вечеровъ первой половины сентября, когда солнце садится какъ разъ во время, чтобы день и ночь, смѣняясь не въ ущербъ другъ другу, могли дать возможность насладиться какъ грѣющими, но уже не жгущими лучами солнца, такъ и живительною вечернею прохладой. Кузминъ только-что возвратился съ поля гдѣ домолачивали горохъ и возили на гумно запоздалыя копны проса и, надѣвъ халатъ, сидѣлъ у отвореннаго окна, прихлебывая изъ стакана горячій чай и покуривая свою коротенькую, походную трубку. Глафира Андреевна сидѣла у стола предъ ярко-вычищеннымъ какъ зеркало самоваромъ и выложивъ на подносъ для старой няньки два куска сахару, запирала стоявшую подлѣ нея на стулѣ чайную шкатулку. Оленька кормила остатками своего полдника большую меделянскую собаку. Уже сѣло солнце, и невдалекѣ противъ окна на багряной полосѣ ярко догаравшей зари рѣзкими чертами обрисовывались угловатые контуры водяной мельницы. На дворѣ было тихо, лишь доносился равномѣрный стукъ работавшихъ на мельницѣ колесъ, смѣшанный съ шумомъ падавшей съ нихъ воды, да отъ времени до времени долетали изъ виднѣвшагося за прудомъ села блеяніе овецъ и голоса загонявшихъ ихъ бабъ и мальчишекъ.

— Что это такое? сказалъ вдругъ старикъ, пристально вглядываясь въ даль. — Карета шестерикомъ, да еще никакъ на вашу дорогу свернула.

Глафира Андреевна подошла къ окну.

— И въ самомъ дѣлѣ карета, сказала она, глядя по направленію дороги. — Кто же бы это такой могъ быть?

— Въ заправду карета, кричала Оленька, успѣвшая уже вскарабкаться на стулъ и съ любопытствомъ слѣдившая за приближавшимся экипажемъ. — И лошади все бѣлыя такія.

— Кто же это такой? повторяла въ недоумѣніи Глафира Андреевна, — и придумать немогу.

— А кому же больше и быть какъ не Александру Васильевичу; сказалъ наконецъ еще не совсѣмъ рѣшительво Кузмивъ.

— И Богъ знаетъ что выдумаетъ. Жена умираетъ; а онъ станетъ по гостямъ разъѣзжать. Статочное ли это дѣло.

Кузмины уже звали какъ о смерти Оли, такъ и о болѣзни Софьи Львовны.

— Онъ же и есть, сказалъ Александръ Семеновичъ послѣ минутнаго молчанія. — Вонъ и Савельичъ сидитъ на козлахъ.

— И то Савельичъ, согласилась Глафира Андреевна. — Что же это такое значитъ?

Кузминъ всталъ и пошелъ переодѣваться. Глафира Авдреевна засуетилась: приказала скорѣе подогрѣвать самоваръ, надвинула на плечи спавшую съ нихъ кофту, оправила на Оленькѣ платье и причесала ея растрепавшіеся волосы.

— Что бы это значило? продолжала она разсуждать сама собою, то подходя къ окну, то устанавливая и перестанавливая стулья.

Баклановы бывали у Кузминыхъ рѣдко и то обыкновенно проѣздомъ отъ Кудеяровыхъ, къ которымъ ѣзжали также почти исключительно лишь въ дни ихъ именинъ, а потому-то неожиданное посѣщеніе въ такое необычное время страшно интриговало ее. Минуты черезъ двѣ карета проѣхала мимо окна къ подъѣзду и изъ нея выглядывала Софья Львовна.

— Сама она! Что это такое? всплеснула руками Глафира Андреевна. — Ну, слава Богу! Стало-быть выздоровѣла, сказала она перекрестясь и побѣжала встрѣчать гостей на крыльцо. Вслѣдъ за нею вышелъ и успѣвшій уже переодѣться Александръ Семеновичъ. Встрѣча была самая трогательная.

— Вы знаете мое горе, сказала Софья Львовна бросившись къ Глафирѣ Андреевнѣ и обѣ горько заплакали.

— Успокойтесь, прилягте, да отдохните немного съ дороги, уговаривала хозяйка гостью, вводя ее въ домъ.

— А вотъ моя Олечка, сказала она подводя ее къ Софьѣ Львовнѣ.

Та поцѣловала ее и подарила бонбоньерку. Дѣвочка робко, какъ бы не охотно, взяла ее и съ недовѣрчивостію, смѣшанною со страхомъ, глядѣла на пріѣзжую, хотя и не совсѣмъ незнакомую ей барыню.

— Ты какъ будто бы не узнаешь и боишься меня, говорила лаская ее Софья Львовна.

— Она у меня такая дикая, вмѣшалась, желая ободрить дочь Глафира Андреевна; — она такъ рѣдко видитъ чужихъ. Олечка, — обратилась она къ ней; — или ты ихъ не помнишь? Онѣ еще къ намъ зимой пріѣзжали съ хорошенькою барышней, которая тебѣ такъ понравилась.

— Это что вотъ недавно умерла-то? спросила съ грустною интонаціей въ полголоса Оленька.

— Боже! какъ она на нее похожа! Какъ она мнѣ ее собою напоминаетъ! зарыдала снова Софья Львовна.

— Послушайте, Глафира Андреевна, сказала она вдругъ, поднявшись съ дивана, — мнѣ надо поговорить съ вами объ очень серіозномъ дѣлѣ.

И взявъ ее за руку она пошла въ сосѣднюю комнату.

— Я къ вамъ съ убѣдительною просьбой, сказала она затворивъ за собою дверь. — Спасите меня!

И она упала предъ нею на колѣна.

— Что вы? Христосъ съ вами! засуетилась около нея совершенно растерявшаяся Глафира Андреевна, дѣлая всевозможныя усилія чтобы поднять ее на ноги.

— Не встану пока вы не дадите клятвы исполнить мою просьбу.

— Все что хотите, бормотала та, не помня себя отъ волненія и сама не понимая что говоритъ.

— Отдайте мнѣ вашу Оленьку.

Слова эти обдали ее какъ холодною водой, и она остановилась на мѣстѣ безъ движенія какъ ошеломленная.

— Я буду для нея второю матерью, буду любить больше чѣмъ дочь, говорила восторженно Софья Львовна. — При ней будетъ та же, гувернантка которая была взята для моей покойной Ола. Она будетъ окружена всѣми возможными заботами и попеченіями; когда она выростетъ, я пріищу ей богатаго жениха, все равно какъ для родной дочери своей, выдамъ ее замужъ, словомъ, сдѣлаю все что только отъ меня будетъ зависѣть для ея полнаго счастія.

Глафира Андреевна молча выслушала весь этотъ потокъ словъ и все еще никакъ не могла собраться съ мыслями. Она сознавала всю выгоду предложенія, очень хорошо понимала что она далеко не въ состояніи была дать дочери того воспитанія которое она могла подучить у Баклановыхъ; но и не менѣе хорошо знала по собственному опыту что такое жизнь бѣдаой дѣвушки въ чужомъ богатомъ домѣ. Правда, она сама нѣкогда желала этого; но тогда Оленьки еще не было на свѣтѣ, теперь же ей было уже восемь лѣтъ. и она успѣла привыкнуть къ ней. Но если, съ одной стороны, ей тяжело было разстаться съ ней какъ съ единственнымъ оставшимся при ней дѣтищемъ; то съ другой, то же самое чувство материнской любви побуждало ее рѣшиться на это самопожертвованіе. Останавливало ее еще одно обстоятельство: она знала нелюбовь Софьи Львовны къ Лизѣ, была увѣрена что она станетъ оказывать Оленькѣ всевозможныя предъ нею предпочтенія; но каково же будетъ чрезъ это самое положеніе Оленьки въ домѣ Баклановыхъ и какія будутъ отношенія ея къ Лизѣ? какъ будетъ на все это смотрѣть Александръ Васильевичъ? какъ будутъ смотрѣть родные, близкіе знакомые, наконецъ, собственные люди? Не будутъ ли они при всякомъ удобномъ случаѣ колоть глаза ея бѣдной, ни въ чемъ неповинной Олечкѣ? Не будутъ ли всячески стараться вымѣстить на ней свое затаенное, одерживаемое, но вполнѣ справедливое негодованіе на Софью Львовну? Всѣ эти и тысячи другихъ мыслей толпились въ ея головѣ.

— Рѣшайтесь, приставала къ ней съ умоляющимъ взоромъ Софья Львовна. — Не мечтали ли мы когда-то объ этомъ сами? И вотъ Господь Богъ устраиваетъ по нашему тогдашнему желанію. Не томите же меня; но помните что слово ваше можетъ какъ возвратить меня къ жизни, такъ и окончательно убить.

— Послушайте, проговорила наконецъ нерѣшительно Глафира Андреевна; — вѣдь вы хотите взять у меня послѣднее утѣшеніе которое осталось мнѣ въ жизни; у васъ же есть еще….

— Я знаю что вы хотите сказать, перебила ее Софы Львовна; и глаза ея засверкали, раздулись ноздри и на щекахъ выступили красныя пятна. — Но вѣдь это истуканъ, wo деревяшка безъ всякихъ чувствъ. Какая же между нами можетъ быть симпатія? Это крестъ ниспосланный на меня Богомъ.

— Я вовсе не о томъ хотѣла рѣчь держать, спѣшила перебить ее въ свою очередь Глафира Андреевна, уже раскаиваясь что затронула эту щекотливою струну. — Я хотѣла только сказать что Лизанька вамъ все же родная дочъ, а какъ же это Олечка вдругъ сядетъ ей что-называется на голову?

— Если вы уже принимаете такое участіе въ моей дочери, отвѣтила сухо Софья Львовна; — то скажу вамъ что при Оленькѣ и ея положеніе будетъ лучше. Она вмѣстѣ съ ней будетъ брать уроки у Mme Coudert, будетъ вмѣстѣ съ нею подъ ея надзоромъ рости и воспитываться. Держать же особую гувернантку для какой-нибудь идіотки было бы и смѣшно, и глупо.

— Повѣрьте, я не столько изъ участія къ Лизанькѣ, сколько по любви своей къ Олечкѣ, бормотала та, какъ бы оправдываясь. — Согласитесь, какое неловкое положеніе займетъ ові въ вашемъ домѣ, если вы будете оказывать ей больше вѣрности и любви нежели собственной вашей дочери. Какъ будутъ на это смотрѣть Александръ Васильевичъ и родные ваши? Вѣдь этакъ долго ли и до семейнаго раздора, и всему будетъ безъ вины виновата все моя же Олечка. Вотъ вѣдь толкъ-то въ чемъ.

— Понимаю опасенія ваши, сказала, задумавшись, Софья Львовна, — и хотя не полагаю чтобъ они были основательны, для успокоенія вашего и для огражденія Оленьки отъ волкахъ возможныхъ нареканій и непріятностей къ будущемъ даю вамъ слово измѣнить сколько будетъ въ силахъ моихъ и отношенія мои къ дочери и положеніе ея въ домѣ, такъ что Оленька со дня вступленія въ него сдѣлается и моимъ утѣшеніемъ, и благодѣтельницей Лизы. Довольны вы?

Глафира Андреевна колебалась.

— Дайте мнѣ подумать, говорила она умоляющимъ голосомъ, — дайте сроку хоть до утра. Опять-таки вы сами знаете, у нея не я одна, у нея есть и отецъ.

— Совершенно справедливо, сказала Софья Львовна, — и мы сейчасъ узнаемъ его мнѣніе.

И не давъ ей опомниться она отворила дверь въ залъ.

Баклановъ уже успѣлъ объяснить Кузьмину цѣль своего пріѣзда, и тотъ какъ человѣкъ практичный и прямой сразу понялъ всю выгоду предложенія и принялъ его съ искреннею благодарностію.

— Александръ Семеновичъ, сказала Софья Львовна, войдя въ залъ; — я сейчасъ объяснила Глафирѣ Андреевнѣ цѣль нашего пріѣзда, вамъ вѣроятно передалъ о ней Александръ Васильевичъ. Отъ васъ зависитъ принять или отвергнуть нашу просьбу.

Старикъ въ короткихъ, но глубоко прочувствованныхъ, словахъ повторилъ ей только-что сказанное имъ ея мужу, въ заключеніе поцѣловавъ ея руку.

Глафира Андреевна стояла на одномъ мѣстѣ безъ движенія, какъ обвиненный выслушивающій свой смертный приговоръ…

Но не станемъ описывать раздирающей сцены разставанія матери съ дочерью. Баклановы, переночевавъ въ Кузминкѣ, на другой день рано утромъ уѣхали. Проводы были, разумѣется, самые трогательные.

— Помните же обѣщаніе ваше, говорила Глафира Андреевна, прощаясь съ Софьей Львовной.

— Помню, отвѣчала та, крѣпко обнимая ее, — помню, и вотъ вамъ моя рука что свято исполню его.

Проводивъ дочь, долго еще сидѣли старики у отвореннаго окна, слѣдя глазами за удалявшеюся каретой.

— О чемъ ты такъ грустишь и горюешь, Глаша? спросилъ наконецъ Александръ Семеновичъ когда карета скрылась за дальнимъ бугромъ. — Не хлопотали ли мы съ тобой сами помѣстить Олечку въ институтъ? Тогда бы она и вовсе жила отъ насъ за двѣсти верстъ, а до Баклановъ настоящихъ и пятидесяти не наберется. Будемъ ѣздить навѣщать ее; да и Софья Львовна, кажется, очень ее полюбила.

— Ахъ, другъ ты мой, грустно отвѣтила она ему, — тамъ была бы она на общемъ положеніи какъ и другія. Не ты, такъ государь за твою службу платилъ бы за нее; хлѣбъ она ѣла бы свой собственный; а чужой, я по себѣ сужу, подчасъ куда какъ бываетъ горекъ.

IV.

Софья Львовна сдержала свое слово. Возвратясь домой, она тотчасъ же позвала Лазу, сказала ей что Богъ взамѣнъ умершей сестры посылаетъ ей другую, что она должна любить ее какъ и первую и въ заключеніе приказала ей Оленькой поцѣловаться. Она одѣла ихъ въ одинаковыя платья, перевела Лизу въ комнату которую занимала ея сестра, гдѣ помѣстила вмѣстѣ съ нею и Оленьку и приказала Mme Coudert заниматься равно какъ съ тою, такъ и съ другою, не дѣлая между ними никакого различія. Въ токъ же смыслѣ отданы были приказанія и домашней прислугѣ Баклановъ и радовался, и удивлялся этой неожиданной перемѣнѣ; онъ не вѣрилъ глазамъ своимъ и не зналъ чему прописать ее. Не менѣе его удивлялись и Mme Coudert, и старая няня, и вся прислуга; они всѣ смотрѣли на Оленьку какъ на ниспосланнаго съ неба ангела-умиротворителя и съ перваго же дня полюбили ее, словомъ, она поступила въ домъ Баклановыхъ при самыхъ благопріятныхъ для нея условіяхъ. Впрочемъ, Оленька вполнѣ того заслуживала: это былъ прелестный ребенокъ, если только семилѣтнюю дѣвочку можно назвать ребенкомъ. Она была стройна и довольно высокаго по годамъ своимъ роста, свѣтлорусые волосы густыми прядями спускались на ея бѣлыя, хотя и нѣсколько загорѣлыя, пухлыя плечики; бойкіе, каріе глаза глядѣли и лукаво, и привѣтливо. Не смотря на робость и застѣнчивость, которыя; легко объяснялись уединенною захолустною жизнію Кузминыхъ, движенія ея были развязны и граціозны какъ движенія молодаго котенка; голосъ мягкій и симпатичный. Правда, въ первое время Софьѣ Львовнѣ стоило не малаго труда отучить ее отъ дурныхъ привычекъ и непринятыхъ въ порядочномъ обществѣ тривіальныхъ словъ и выраженій, перенятыхъ ею отъ окружавшихъ и на которыя и сама Глафира Андреевна была не очень разборчива. Она должна была останавливать и поправлять ее почти на каждомъ шагу; но это продолжалось недолго и Оленька вскорѣ же отвыкла отъ нихъ. Характера она была живаго и воспріимчиваго; она очень скоро сошлась съ Лизой и полюбила ее какъ родную сестру. Баклановъ, любуясь ихъ дѣтскими играми, не могъ нарадоваться на нихъ, хотя въ то же время не могъ не видѣть и огромной между ними разницы. Насколько одна была мила и граціозна, настолько другая неловка и непривлекательна. Въ болѣзненномъ видѣ Лизы, въ бѣлесовато желтыхъ волосахъ ея, въ анемичномъ цвѣтѣ кожи, съ слѣдами золотухи на щекахъ и шеѣ, было что-то далеко не симпатичное, почти отталкивающее; постоянно красные глаза ея смотрѣли тупо и безжизненно; въ движеніяхъ была вялость, въ характерѣ какая-то апатичность. Несмотря на все это она была отъ природы дѣвочка не глупая и съ очень добрымъ сердцемъ; но съ самаго рожденія до того забита и запугана дурнымъ обращеніемъ матери и несправедливою взыскательностію и строгостію гувернантки что въ характерѣ ея развились недовѣрчивость и сосредоточенность, заставлявшія ее казаться не коротко ее знавшимъ тупою и нелюдимою. Сообщество Оленьки принесло ей въ этомъ отношеніи большую пользу. Живая и веселая, она не давала ей углубляться въ самое себя, тормошила или тащила ее играть и бѣгать по саду. Та сначала упиралась, даже сердилась, но потомъ, видя невозможность постояннаго сопротивленія, сдѣлалась податливѣе и тѣмъ охотнѣе позволяла распоряжаться собою что инстинктивно сознавала что Оленька дѣлала все это изъ любви къ ней и желая раздѣлить съ нею свои дѣтскія забавы. Мало-по-малу между ними установилась интимность: чистосердечіе Оленьки вызвало и Лизу на откровенность; онѣ стали передавать другъ другу свои тайны, свои тревоги и опасенія. Вѣдь и у дѣтей есть свои тайны и надо отдать имъ справедливость: они подъ часъ умѣютъ хранить ихъ лучше взрослыхъ и стариковъ. Черезъ полгода Лизу узнать было трудно. Она измѣнилась какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи: на блѣдныхъ щекахъ ея появился легкій румянецъ; и смотрѣла она веселѣе и осмысленнѣе и въ движеніяхъ ея было больше энергіи и развязности. Въ ней уже не было этой вѣчной, безотчетной боязни за себя, этой пришибленности; она глядѣла и самоувѣреннѣе и самостоятельнѣе. Баклановъ молча радовался этой метаморфозѣ; Mme Coudert приписывала ее новой принятой ею методѣ воспитанія, хотя она въ дѣлѣ воспитанія не держалась ровно никакой методы; сама Софья Львовна не могла не замѣтить ея; она сдѣлалась къ Лизѣ внимательнѣе, стала даже иногда ласково разговаривать съ нею.

У Оленьки оказались способности нетолько къ наукамъ и языкамъ, но и къ музыкѣ, въ особенности же къ рисованію. Черезъ два года она говорила по-французски и по-нѣмецки очень хорошо и свободно (Mme Coudert была Альзаска и знала оба языка), ко дню же именинъ Софьи Львовны нарисовала тайкомъ отъ всѣхъ, разумѣется съ помощію Mme Coudert, и поднесла ей очень отчетливо исполненную дѣтскую головку, что конечно растрогало ее до слёзъ. «Mais c’est un prodige que cette enfant», твердила, разводя руками Француженка.

Пріѣзжали отъ времени до времени въ Бакланы провѣдать дочь свою и Кузмины и всякій разъ не могли вдоволь наглядѣться и нарадоваться не нее. Глафира Андреевна сначала боялась чтобъ она, отвыкнувъ отъ нихъ, не разлюбила ихъ, — боялась даже чтобъ она окруженная роскошью и обществомъ людей воспитавныхъ и образованныхъ не стала гнушаться родными своими, людьми бѣдными и простыми; но непритворная радость ея и искреннія слезы при встрѣчахъ и разставаньи, дѣтская заботливость и предупредительность во время пребыванія въ Бакланахъ всякій разъ окончательно разсѣивали ея опасенія.

— Кладъ послалъ намъ Господь Богъ въ Олечкѣ, говорилъ Александръ Семеновичъ, возвратившись домой.

Глафира Андреевна вмѣсто отвѣта утирала навернувшіяся на глазахъ слезы и затѣпливъ свѣчку предъ иконой Богоматери Скорбящихъ Радости въ горячихъ молитвахъ изливала предъ нею благодарность свою.

Успокоившись на счетъ неизмѣнности чувствъ Оленьки, она не менѣе того боялась за будущность которую готовило ей получаемое ею у Баклановыхъ воспитаніе; особенно же пугала ее наклонность ея къ музыкѣ и рисованію.

— На что ей эта музыка и рисованіе? говорила она мужу, — лишь отъ другихъ путныхъ занятій отвлекаютъ. И что мы съ такою воспитанною да образованною станемъ дѣлать? За нашего брата неуча не пойдетъ; а богатый и образованный ее безприданницу за себя не возметъ, и будетъ она вѣкъ свой въ дѣвкахъ сидѣть.

— А что жь такое, отвѣчалъ Александръ Семеновичъ. — Что нищихъ-то размножать; ихъ и такъ много.

— Да и вѣкъ волосами трясти толку тоже нѣтъ.

— Съ образованіемъ она всегда добудетъ себѣ кусокъ хлѣба: не выйдетъ замужъ, пойдетъ въ наставницы либо гувернантки.

— И пустишь ты дочь свою по бѣлу свѣту мыкаться? говорила Глафира Андреевна, въ испугѣ выкативъ на мужа удивленные глаза.

— Почему жь? хлѣбъ онѣ ѣдятъ не краденый.

— Чтобъ Олечка когда сдѣлалась Кудершей или Беликуршей? Избави Богъ ее дойти до такой низкости.

Глафира Андреевна уважала лишь вещественный трудъ, какъ приносящій видимую, осязаемую пользу, на всякій же другой, а тѣмъ болѣе на изящныя искусства смотрѣла какъ на пустую забаву, пригодную лишь для потѣхъ богатыхъ, праздныхъ людей; и если она такъ хлопотала дать Оленькѣ воспитаніе, то никакъ не потому чтобы сознавала въ томъ насущную потребность для нея самой, а потому что того требовалъ свѣтъ, «ужь больно сталъ прихотливъ и привередливъ». Вслѣдствіе такого міросозерцанія гувернеры и гувернантки были въ глазахъ ея пустой ни на что не нужный народъ, выдумавшій все это образованіе лишь для того чтобъ обирать честныхъ людей и кормиться его трудовыми денежками. Да и Александръ Семеновичъ высказалъ свою мысль вовсе не потому чтобы таково въ самомъ дѣлѣ было его убѣжденіе, а такъ, благо подвернулось ему кстати гдѣ-то имъ слышанное на языкъ; самъ же онъ никогда не рѣшился бы отпустить дочь свою, молодую дѣвушку, одну, въ чужіе люди.

Я уже сказалъ что Баклановъ поселившись въ имѣніи своемъ посвятилъ себя хозяйству и улучшенію быта крестьянъ своихъ. Онъ завелъ сельскую школу, учредилъ ссудныя кассы, устроилъ больницу, обратилъ особое вниманіе на распространеніе трезвости и уменьшеніе праздничныхъ, прогульныхъ дней, даже сдѣлалъ опытъ самоуправленія и самосуда; но вскорѣ же убѣдившись что мужикъ для этого послѣдняго дѣда еще недостаточно развитъ, долженъ былъ отказаться отъ своей попытки. Школы же въ двѣнадцать лѣтъ его управленія уже успѣли принести осязаемую пользу.

Вскорѣ кругу дѣятельности его суждено было разшириться: приближалась крестьянская реформа. Помѣщики много толковали, спорили, кричали, писали проекты. Баклановъ принималъ сначала въ преніяхъ этихъ дѣятельное участіе, по иниціативѣ его возбуждены были и обсужены многіе серіозные вопросы, онъ былъ такъ-сказать въ этомъ дѣлѣ коноводомъ; но когда явились люди которые увлекшись духомъ новаторства и дурно ли, хорошо ли понятаго ими либерализма, стали требовать того что не согласовалось съ его убѣжденіями, онъ счелъ обязанностію своею одерживать этотъ порывъ. «Господа, говорилъ онъ, я вполнѣ сочувствую великому дѣлу предстоящей реформы, сознаю что вмѣстѣ съ полноправіемъ является для крестьянина и насущная потребность какъ въ умственномъ и нравственномъ развитіи, такъ и въ улучшеніи матеріальнаго быта его, то-есть необходимо учрежденіе народныхъ школъ, ссудныхъ кассъ, установленіе на прочныхъ основаніяхъ частнаго кредита и т. д; но тѣмъ не менѣе убѣжденъ я и въ томъ что при настоящей неразвитости своей, пришибленности и полномъ обезличеніи вслѣдствіе долголѣтней безправности, онъ положительно не въ состояніи будетъ справиться съ самоуправленію и самосудомъ, которые вы хотите дать ему. Ему надо хорошенько освоиться со своимъ личнымъ полноправіемъ и новыми обязанностями, прежде нежели самостоятельно приняться за общественныя дѣла. Давайте же подвигаться впередъ по предстоящему пути не торопливымъ, а осмотрительнымъ шагомъ, чтобы позже не пришлось двигаться по немъ раковымъ ходомъ.» Большинство людей положительныхъ сочувствовало ему; но увлеченное общимъ потокомъ не имѣло достаточно гражданскаго мужества чтобы прямо выразить ему свое сочувствіе и открыто примкнуть къ нему. Болѣе рьяные стали называть его отсталымъ и ретроградомъ, нашлись даже такіе которые обозвали его крѣпостникомъ хотя и сами сознавали какъ мало шелъ къ нему этотъ эпитетъ; но Баклановъ не обращалъ на все это никакого ви манія и до самаго конца остался себѣ вѣренъ. «Мы дошли до Рубикона, говорилъ онъ, переступить за который не дозволяютъ мнѣ убѣжденія до которыхъ я дошелъ путемъ долголѣтняго опыта и добросовѣстнаго изученія дѣла. Я могу, конечно, ошибаться, но я привыкъ говорить лишь то что чувствую и считаю недостойнымъ себя отказаться отъ своихъ воззрѣній только потому что они несогласуются съ господствующими въ данную минуту воззрѣніями и потому до поры до времени буду держаться особнякомъ. Когда же вопросъ выработается надлежащимъ образомъ и предполагаемая реформа сдѣлается обязательнымъ для всѣхъ учрежденіемъ, я безпрекословно подчинюсь ей въ той формѣ и томъ размѣрѣ въ которыхъ она утверждена будетъ закономъ, какъ выраженіе общественнаго требованія, и готовъ нужить этому святому дѣлу всѣми силами своими.»

И дѣйствительно, когда обнародовано было положеніе 19го февраля, Баклановъ предложилъ свои услуги правительству, былъ назначенъ мировымъ посредникомъ и всецѣло посвятилъ себя своей новой обязанности.

V.

Незамѣтно прошло восемь долгихъ лѣтъ со дня водворенія Оленьки въ домѣ Баклановыхъ. Ей пошелъ уже шестнадцатый годъ; она выросла, похорошѣла и почти вполнѣ формировалась. Ея развившіяся формы уже приняли ту мягкость и округлость очертаній, которыя даютъ столько чарующей прелести стройному и гибкому стану молодой дѣвушки. Еще несобранные въ косу густые, русые волосы, обрамляя ея очаровательное личико, падали на плеча волнистыми прядями и, разсыпаясь по нимъ, еще рѣзче выказывали матовую бѣлизну ихъ. Движенія ея были просты и граціозны: въ нихъ не было и тѣни той натянутости и принужденности которыми грѣшатъ большинство нашихъ деревенскихъ барышенъ и которыя такъ много вредятъ имъ. Характеръ ея не утратилъ своей живости и веселости, часто и теперь раздавался ея звонкій, дѣтскій смѣхъ; лишь глаза ея смотрѣли ужъ не такъ бойко и беззаботно и порой въ сосредоточенномъ взглядѣ ея можно было прочесть глубоко затаившуюся думу. Да было ей о чемъ и подумать. Замѣчено что дѣти и преимущественно дѣвочки выросшія въ чужомъ домѣ развиваются не по годамъ. Оленька въ пятнадцать лѣтъ уже смотрѣла на жизнь съ ея положительной стороны, а развертывалась она предъ нею не совсѣмъ въ радужномъ свѣтѣ. Несмотря на материнскія попеченія которыми продолжала окружать ее Софья Львовна, и на отцовскую любовь и привязанность къ ней Александра Ваильевича, она понимала что она все-таки не у себя дома и что положеніе ея у Баклановыхъ основано не на какихъ ибо родственныхъ или другихъ отношеніяхъ, а на мимолетной причудѣ, на капризѣ богатой барыни, и что самое поученное ею воспитаніе было не болѣе какъ дѣломъ частной благотворительности. Сознаніе это, съ одной стороны, возмущало ея щекотливое самолюбіе, а съ другой — налагало на нее долгъ благодарности, то-есть такой долгъ, уплатить который она не предвидѣла возможности. Она хотя и дала себѣ клятву посвятить всю жизнь свою, если нужно пожертвовать самой собою, для исполненія этой лежавшей на ней святой обязанности; но легко могла пройти и вся жизнь ея не представивъ ни одного удобнаго къ тому случая. Эта мысль преслѣдовала и мучила ее какъ неотвязчиво преслѣдуетъ человѣка его собственная тѣнь.

Дружба ея съ Лизой росла и крѣпла съ каждымъ днемъ: она буквально полюбила ее какъ родную сестру. Да она и стоила того: это была дѣвушка ангельской кротости. Проведенные въ загонѣ дѣтскіе годы не возстановили ея ни противъ матери, ни противъ людей, не развили въ ней ни чувства зависти, ни злобы, какъ это въ подобныхъ случаяхъ большею частью бываетъ, а лишь наложили печать какой-то тихой, сосредоточенной грусти. Несмотря на перемѣну въ обращеніи матери, она и теперь нерѣдко терпѣла отъ нея напраслину, но переносила вспышки ея безропотно, съ какою-то безотчетною покорностью судьбѣ, и спѣшила искать себѣ утѣшенія въ дружескихъ объятіяхъ своей нареченой сестры. И странное дѣло: Баклановъ все это видѣлъ, нерѣдко даже возмущался этими ничѣмъ не мотивированными вспышками, но постоянно держался въ сторонѣ, какъ бы не считая себя въ правѣ становиться между матерью и дочерью, точно также какъ не любилъ чтобъ и жена его вмѣшивалась въ отношенія его къ сыну. Такъ ужь видно сложились его убѣжденія.

Аркадій кончалъ курсъ; онъ долженъ былъ лѣтомъ быть выпущенъ офицеромъ въ гвардію, и Баклановъ хлопоталъ о назначеніи его въ одинъ изъ кавалерійскихъ полковъ, которымъ командовалъ его старый товарищъ по службѣ, для того чтобъ имѣть возможность лучше слѣдить за нимъ. Между отцомъ и сыномъ шла постоянная переписка. Аркадій писалъ акуратно два раза въ мѣсяцъ, и хотя коротенькія письма его по содержанію своему походили на рапортички подаваемыя дежурными офицерами по начальству, старикъ оставался ими вполнѣ доволенъ. «Не надо мнѣ этихъ размазываній, да сердечныхъ изліяній, говорилъ онъ; мнѣ нужно дѣло.» Въ послѣднемъ письмѣ своемъ Аркадій, увѣдомляя отца о благополучномъ исходѣ экзаменовъ, писалъ что будущій командиръ его обѣщалъ послѣ лагерей дать ему отпускъ на двадцать восемь дней для свиданія съ родными, и что онъ просилъ отпустить его на сентябрь мѣсяцъ, чтобъ имѣть возможность именины матери и сестры провести съ ними.

— Какія нѣжности, замѣтилъ Баклановъ, читая письмо женѣ, — и что за аккомодаціи такія съ начальствомъ, — баловство одно.

«Итакъ, заключалъ Аркадій, ровно черезъ два мѣсяца я наконецъ крѣпко прижму васъ къ своему сердцу.»

— Вотъ еще какъ, сказалъ старикъ, складывая прочитанное письмо. — Въ наше время у отцовъ и матерей цѣловали драгоцѣнныя ручки; а нынче ужь прямо къ сердцу прижимаютъ.

— Но развѣ ты не видишь что слова эти вырвались у него помимо его воли, заступилась за сына Софья Львовна, — что они выражаютъ какъ нельзя лучше и теплоту сыновней любви, и нетерпѣніе съ которымъ онъ ждетъ этого свиданія.

Баклановъ изъ-подлобья полунасмѣшливо взглянулъ на жену, но не сказалъ ни слова.

Длинны показались для матери эти нескончаемые два мѣсяца. Чтобы скоротать какъ-нибудь время она даже сдѣлала таблицу дней остававшихся до пріѣзда Аркадія, и каждый вечеръ ложась спать вычеркивала на ней истекшее число, какъ дѣлаютъ школьники, думая скоротать тѣмъ время остающееся до выпуска. Наступило наконецъ и четвертое сентября, а Аркадій не пріѣзжалъ.

— А Лизины именины завтра, сказалъ Баклановъ за обѣдомъ. — Посмотримъ: пріѣдетъ ли такъ нѣжно любящій братъ обрадовать по обѣщанію сестру свою.

Наступило и пятое, а Аркадія все еще не было.

Утромъ, по возвращеніи отъ обѣдни, Софья Львовна, бывшая въ этотъ день въ очень хорошемъ расположеніи духа, подарила Лизѣ великолѣпныя серьги съ брошкой.

— Поздравляю тебя со днемъ твоего ангела, сказала она, поцѣловавъ ее въ лобъ. — А вотъ это за брата, добавила она, и крѣпко прижала къ сердцу. Это былъ первый искренній материнскій поцѣлуй. Лиза совершенно растерялась и ловила руку матери чтобы покрыть ее поцѣлуями. Пораженная и вмѣстѣ тронутая этимъ необычнымъ зрѣлищемъ не могла совладѣть съ собою и Оленька: она бросилась къ нимъ, цѣлуя и обнимая то ту, то другую. Онѣ всѣ три плакали, плакали навзрыдъ и всѣ три въ эту минуту были такъ счастливы что конечно не согласились бы промѣнять своего свѣтлаго счастія ни на какое блаженство въ мірѣ.

Узнавъ отъ Лизы о происшедшемъ сближеніи ея съ матерью, повеселѣлъ и Александръ Васильевичъ, и чтобы не отравлять семейной радости, во весь день не упоминалъ объ Аркадіи. Для полнаго счастія Лизы не доставало только чтобъ и онъ въ этотъ день пріѣхалъ; но онъ какъ нарочно не пріѣзжалъ.

Такъ въ напрасныхъ ожиданіяхъ прошли еще три дня. Баклановъ, начинавшій уже серіозно тревожиться не случилось ли чего съ сыномъ, послалъ въ Петербургъ телеграмму и получилъ въ отвѣтъ извѣщеніе что тотъ выѣхалъ еще перваго сентября.

— Что же это такое? спрашивалъ онъ самъ себя. — Неужели же онъ въ самомъ дѣлѣ загостился въ Москвѣ, у тетки, зная что мы по его же письму ждемъ его?

И онъ молча ходилъ взадъ и впередъ по комнатамъ.

Наступило наконецъ двѣнадцатое. Былъ ясный день. Баклановъ сидѣлъ на балконѣ, докуривая свою сигару, предъ нимъ по ту сторону омывавшаго садъ пруда тянулась, убѣгая вдаль, обсаженная ветлами большая К--ская дорога. Вдругъ среди общей тишины послышался колокольчикъ. Онъ невольно взглянулъ по направленію дороги; сначала на ней изъ-за густо разросшихся ветелъ ничего не была видно кромѣ поднимавшейся вдалекѣ и косвенно относимой вѣтромъ въ сторону пыли; потомъ показалась быстро подвигавшаяся темная точка и минуту спустя уже можно было довольно ясно различить летѣвшій что называется на всѣхъ парахъ ямской тарантасъ съ сидѣвшимъ въ немъ въ бѣлой фуражкѣ сѣдокомъ. «Онъ», подумалъ про себя Баклановъ. И дѣйствительно, тарантасъ проѣхавъ прудъ повернулъ на плотину и чрезъ минуту пронесся мимо сада къ подъѣзду. Изъ лакейской послышался шумъ голосовъ смѣшанный съ радостными восклицаніями. Баклановъ всталъ и тихими шагами вошелъ въ домъ.

Въ залѣ у дверей въ переднюю стоялъ Аркадій съ повисшею у него на шеѣ матерью; нѣсколько поодаль стояли Лиза съ Оленькой. Софья Львовна, не умѣвшая ни въ чемъ держаться середины, душила сына въ своихъ объятіяхъ, вмѣстѣ и смѣялась, и плакала. Лиза робко, въ нерѣшимости поглядывала то на группу матери съ братомъ, то на Оленьку, то на вошедшаго отца, какъ бы недоумѣвая что ей дѣлать со своею особой. Оленька, казалось, отъ искренняго сердца любовалась этою семейною сценой и съ любопытствомъ разсматривала пріѣхавшаго незнакомца.

Увидавъ отца Аркадій бросился къ нему навстрѣчу.

Тотъ обнялъ и поцѣловалъ его.

— Выросъ, сказалъ онъ, осматривая его съ ногъ до головы. — Начали и усы пробиваться, какъ и слѣдуетъ корнету. Что же ты съ сестрами не поздороваешься?

Аркадій поцѣловалъ Лизу и молча пожалъ руку Оленькѣ.

— Ну, теперь объясни намъ гдѣ же это ты такъ замѣшкался? спросилъ Баклановъ.

— Все это, право, случилось такъ неожиданно, оправдывался Аркадій какъ провинившійся школьникъ предъ своимъ начальникомъ. — Вопервыхъ, изъ Петербурга, вмѣсто перваго, какъ предполагалъ, едва могъ я вырваться лишь пятаго….

— Какъ пятаго? перебилъ его отецъ. — Меня Павелъ Петровичъ увѣдомилъ телеграммой что ты выѣхалъ изъ Петербурга перваго.

Аркадій видимо сконфузился.

— Дѣйствительно, прощаясь съ Павломъ Петровичемъ, я сказалъ ему что выѣзжаю на другой же день, проговорилъ онъ несовсѣмъ твердо; — но кое-какія формальности, проводы товарищей, все это задержало меня на три дня лишнихъ. Въ Москвѣ я заболѣлъ, и тетушка Марья Васильевна никакъ не хотѣла отпустить меня больнаго.

— Все это прекрасно, сказалъ выслушавъ его хладнокровно Баклановъ, — но подумалъ ли ты о томъ что до конца твоего отпуска осталось всего семнадцать дней, и что въ эти дни ты долженъ еще будешь съѣздить къ дядѣ Ѳедору Львовичу за пятьдесятъ верстъ, да къ тетушкѣ Варварѣ Васильевнѣ за двѣсти. Если ты пробудешь у нихъ и по одному дню, такъ все-таки проѣздишь цѣлую недѣлю. Сколько же тебѣ времени останется съ нами пробыть?

— Но вѣдь на это, папаша, у насъ теперь такъ строго не смотрятъ: можно нѣсколько дней и просрочить или взять свидѣтельство о болѣзни.

— То-есть начать службу неакуратностью или обманомъ? Нѣтъ, братъ, это ужь шалишь: надѣлъ лямку, такъ и тяни ее. Перваго октября срокъ; тридцатаго сентября изволь быть въ Петербургѣ.

— Но, другъ мой, вмѣшалась было Софья Львовна, — какъ же онъ все это успѣетъ сдѣлать въ такое короткое время?

— Это ужь дѣло его, отрѣзалъ Баклановъ голосомъ недопускавшимъ возраженія и сталъ говорить съ сыномъ о другихъ предметахъ.

Неожиданное рѣшеніе это отравило радость свиданія и очень огорчило Софью Львовну. Въ самомъ дѣлѣ, послѣ восьми лѣтъ разлуки увидать сына лишь на нѣсколько дней, для нервной и раздражительной женщины было съ чего съ ума сойти; но она хорошо знала своего мужа; знала что когда дѣло шло объ исполненіи долга, на него нельзя было подѣйствовать ни мольбами, ни слезами, ни даже истерическими припадками и что въ въ настоящемъ случаѣ пытаться уговорить его измѣнить принятое имъ рѣшеніе было бы напрасною тратой времени.

Она вечеромъ долго совѣщалась съ сыномъ какъ бы помочь дѣлу другими путями, но ничего придумать не могли, не ѣхать къ ея брату за пятьдесятъ верстъ, было неловко, тѣмъ болѣе что жена его была женщина очень взыскательная; не ѣздить же къ сестрѣ Александра Васильевича нечего было и думать, — одинъ намекъ на это онъ принялъ бы за кровное оскорбленіе. Рѣшено было что Аркадій пробудетъ въ Бакланахъ до семнадцатаго, то-есть до именинъ матери; на другой же день поѣдетъ къ роднымъ, а къ двадцать пятому возвратится, чтобъ уже остальные два, три дня провести вмѣстѣ.

Слѣдующій день прошелъ для всѣхъ скучно и натянуто. Старикъ былъ недоволенъ сыномъ за его неакуратность. Софья Львовна дулась на мужа за неумѣстный ригоризмъ; Лиза, и безъ того необщительная, еще болѣе сосредоточилась въ самое себя: съ одной стороны, на нее имѣло вліяніе дурное расположеніе духа стариковъ, — съ другой, они такъ мало знала Аркадія что не могла привыкнуть смотрѣть на него какъ на брата; Оленька чувствовала себя при немъ въ домѣ Баклановыхъ какъ-то неловко, будто не на своемъ мѣстѣ. Самъ Аркадій былъ до того озадаченъ и сконфуженъ сдѣланнымъ ему отцомъ пріемомъ, да еще въ присутствіи почти незнакомыхъ ему молодыхъ дѣвушекъ, что окончательно потерялъ подъ ногами почву и смотрѣлъ не какъ пріѣхавшій въ провинцію блестящій гвардейскій офицеръ, а какъ только-что пойманный въ шалости и оштрафованный школьникъ. Даже Mme Coudert, обыкновенно веселая и разговорчивая, подъ вліяніемъ общей натянутости какъ-то жалась и видимо была не въ своей тарелкѣ.

Натянутость эта продолжалась бы еще можетъ-быть долго еслибы не положило ей конецъ неожиданное обстоятельство, которое, казалось бы, должно было еще болѣе усилить ее. На третій день пріѣзда, Аркадій за часъ до обѣда отправился съ сыномъ управляющаго, гостившимъ подобно ему у родныхъ своихъ, на верхъ поиграть на билліардѣ. Не разчиталъ ли онъ времени, или увлекся игрой, но не замѣтилъ какъ насталъ обѣденный часъ. Обѣдъ былъ сервированъ и недоставало только его чтобы сѣсть за столъ. Баклановъ послалъ ему сказать что его ждутъ. Прошло еще десять минутъ и онъ пригласилъ всѣхъ идти въ столовую.

— Семеро одного не ждутъ, сказалъ онъ; — а старику и одному семерыхъ молодыхъ ждать не приходится.

Лиза хотѣла было бѣжать за Аркадіемъ въ билліардную; но онъ остановилъ ее.

— Разъ сказано и довольно, сказалъ онъ сухо.

Сѣли за столъ; всѣ молчали. Софья Львовна поминутно посматривала на дверь, но Аркадій не приходилъ. Обѣдъ ужь приближался къ концу, когда онъ наконецъ вошелъ.

— Съ выигрышемъ или съ проигрышемъ? спросилъ старикъ, не поднимая глазъ съ своей тарелки.

Аркадій извинялся, оправдываясь какъ могъ, и хотѣлъ сѣсть за столъ.

— Тебѣ ужь лучше не дождаться ли какъ мы пообѣдаемъ? сказалъ отецъ: — Тебѣ начинать обѣдъ съ пирожнаго пріятнаго мало; да и намъ смотрѣть какъ ты начнешь его съ супа и ждать пока догонишь насъ, удовольствія будетъ немного. Тебѣ бы закурить пока папироску, оно бы уже какъ разъ на ресторанъ было похоже: одни обѣдаютъ, другіе играютъ на билліардѣ, третьи въ ожиданіи пока принесутъ имъ заказанную порцію покуриваютъ себѣ. И отлично: всякій самъ о себѣ думаетъ. Сестры-то твои кстати въ ресторанахъ еще не бывали.

Аркадій совершенно растерялся и, не зная что ему дѣлать, отошелъ къ окну. Обѣдъ впрочемъ скоро кончился; Софы Львовна ушла въ гостиную, Александръ Васильевичъ по обыкновенію къ себѣ въ кабинетъ. Сцена сдѣланная ему отцомъ до того озадачила, сконфузила и вмѣстѣ оскорбила Аркадія что слезы чуть не выступили у него на глазахъ Онъ выпилъ стаканъ воды, постоялъ еще минуту у окна чтобы сколько-нибудь оправиться, и вошелъ въ гостиную, гдѣ нашелъ все дамское общество въ полномъ сборѣ. Софы Львовна сидѣла на диванѣ и плакала; Лиза стояла у стоя и опустивъ глаза перебирала пальцами концы своего фартука; Оленька сидѣла въ углу у окна видимо взволнованны: ноздри ея раздувались отъ сдерживаемаго ею негодованія и грудь тяжело подымалась. Всѣ молчали; говорила одна Mme Coudert.

— Où sont donc après cela les droits de l’homme? тараторила она около Софьи Львовны. — М. Arcadie n’est pins un enfant. Et puis il y a manière et manière.

— Не стыдно ли тебѣ, Аркадій, оказала ему съ упрекомъ Софья Львовна. — Ты знаешь какъ отецъ всегда и во всемъ пунктуаленъ и какъ требуетъ и отъ другихъ той же пунктуальности. Что бы тебѣ стоило сойти къ обѣду вовремя?

— Мнѣ право и въ голову не приходило чтобъ изъ такого вздора…

— Ну вотъ и скушалъ урокъ. Хорошъ?

— Можетъ-быть и хорошъ, только не сытенъ, сказалъ стараясь улыбнуться Аркадій. — Признаюсь вамъ: ѣсть страсть хочется.

Всѣ расхохотались. Софья Львовна отъ слезъ мгновенно перешла къ истерикѣ отъ разбиравшаго ее смѣха. Дѣвувки и Mme Coudert бросились хлопотать объ обѣдѣ.

Столовою избрана была комната Оленьки, какъ болѣе отдаленная, чтобы не могъ доходить стукъ ножей и тарелокъ до кабинета гдѣ отдыхалъ старикъ.

— C’est à vous à faire les honneurs de la maison, mademoiselle Olga, говорила Mme Coudert.

— А la guerre comme à la guerre, отвѣчала Оленька, составляя съ своего рабочаго столика стоявшія на немъ бездѣлушки и покрывая его салфеткой.

Привесенъ былъ почти полный обѣдъ. Проголодавшійся Аркадій ѣлъ съ большимъ апетитомъ; надъ нимъ много шутили, смѣялись и въ какой-нибудь часъ болѣе сблизились нежели въ предшествовавшіе два дня. Вечеръ прошелъ весело а оживленно: играли и въ petite jeux и въ jeux d’esprit

Въ слѣдующіе три дня молодые люди или лучше сказать взрослыя дѣти сошлись еще ближе, и когда на четвертый Аркадій, отпраздновавъ матеренины именины, уѣзжалъ дѣлать свой объѣздъ, ему казалось что онъ прожилъ въ Бакланахъ цѣлый годъ.

— Смотри опять не замѣшкайся, не заболѣй и у этой тетки, говорилъ отецъ, провожая его на крыльцо.

— Будьте покойны, двадцать пятаго въ шесть часовъ утра буду здѣсь.

— Посмотримъ. Давши слово, надо сдержать его.

И дѣйствительно въ назначенный день еще до разсвѣта къ крыльцу подъѣхала коляска и изъ нея выпрыгнулъ Аркадій.

— Что исправно такъ исправно, улыбался здороваясь съ нимъ старикъ, ровно въ шесть часовъ вышедшій изъ кабинета съ сигарою въ зубахъ.

Вскорѣ поднялся и весь домъ. За завтракомъ держали совѣтъ какъ употребить и если возможно какъ бы продлить оставшіеся три дня.

— Еслибъ изъ нихъ можно было сдѣлать хоть четыре, сказала Оленька со вкрадчивою улыбкой взглянувъ на Бакланова.

За нею какъ бы сговорясь взглянули на него и всѣ остальные; но онъ спокойно продолжалъ курить свою сигару и каялось ничего не слышалъ и не замѣчалъ.

— Je ne vois qu’un moyen, подала голосъ свой Mme Coudert; — c’est de prendre les jours sur les nuits.

Совѣтъ ея принятъ былъ единогласно и положено было расходиться не раньше трехъ часовъ ночи. Но несмотря на съ эти ухищренія три дня прошли въ свой положенный срокъ и наступилъ роковой день разставанья.

— Завтра тебѣ надо выѣхать пораньше, чтобы не опоздать въ городъ къ отъѣзду почтовой кареты, сказалъ еще наканунѣ, прощаясь съ Аркадіемъ, отецъ.

Въ семь часовъ утра онъ позвалъ его къ себѣ въ кабинъ и оставался съ нимъ наединѣ больше часа. Когда они вышли, у Аркадія глаза были красны; у старика по лицу почти ничего нельзя было замѣтить, но по всему видно было о между ними произошло полное примиреніе.

Сѣли за завтракъ, до котораго впрочемъ никто не коснулся. Когда часы пробили девять, старикъ всталъ.

— Пора и въ путь, сказалъ онъ. — Помолимтесь Богу.

По заведенному изстари традиціонному обычаю, онъ заперъ двери и пригласилъ всѣхъ сѣсть. Послѣ минутной торжественной тишины, онъ молча всталъ и положилъ три крестные поклона. Всѣ послѣдовали его примѣру.

— Ну, Христосъ съ тобою, сказалъ онъ, перекрестивъ Аркадія и поцѣловавъ его на обѣ щеки. — Не позабудь что я давича говорилъ тебѣ: помни что ты представитель древняго благороднаго рода Баклановыхъ и что на тебѣ леіни священный долгъ поддерживать уваженіе къ имена которое съ честью и гордостью носили твои предки. Не пренебрегай и акуратностью: c’est la politesse des rois и безъ нея плохой ты будешь царскій слуга.

И онъ еще разъ перекрестилъ и поцѣловалъ его.

Софья Львовна до того рыдала, прощаясь съ сыномъ, что не могла выговорить ни слова. Ей дали нюхать какіе-то спирты и соли, мочили голову одеколономъ и холодною водой и въ заключеніе почти вынесли на рукахъ на крыльцо, гдѣ и посадили въ кресло.

— Вотъ вамъ на память отъ насъ обѣихъ, сказала Аркадію Оленька, когда онъ подошелъ прощаться съ нею, нова подала ему акварельный портретъ Лизы.

Портретъ этотъ былъ нарисованъ ею во время поѣздки Аркадія къ теткѣ. Онѣ съ Лизой долго придумывала какой бы сдѣлать ему сюрпризъ и наконецъ остановились на портретѣ. Сходство было разительное.

— Да ты, Оля, артистка; тебѣ надо съ твоимъ талантомъ ѣхать въ Академію, говорилъ Александръ Васильевичъ, любуясь имъ. — Ты бы ему и свой на память нарисовала.

— Пробовала, не могу, отвѣтила покраснѣвъ Оленька.

Лиза лукаво взглянула на нее. Дѣло въ томъ что она нарисовала и свой, но подарить его Аркадію рѣшиться не могла,

— И не нужно, je le parte dans mon coeur, сказалъ тотъ шутливо, приложивъ руку къ сердцу.

Оленька ничего не сказала. Слова эти и тонъ съ которымъ они были сказаны какъ-то болѣзненно подѣйствовала на нее лишь принужденная улыбка судорожно скривила ея губки.

Простившись еще разъ съ отцомъ и матерью, Аркадій подошелъ и къ ней.

— Можетъ-быть и вы когда-нибудь обо мнѣ вспомните, сказалъ онъ, крѣпко сжимая ея руку.

Оленька молчала, рука ея была холодна какъ ледъ. Онъ взглянулъ на нее и увидалъ катившуюся по щекѣ ея слезу.

Что значила эта какъ бы украдкой скатившаяся слеза, эта furtiva lagrima? Льетъ слезы и безутѣшное горе, льетъ ихъ подчасъ и тихая, свѣтлая радость. Не съ дрожащею ли на лепесткахъ слезой привѣтствуетъ и роза восходящее солнце?

VI.

Съ отъѣздомъ Аркадія Баклановскій домъ какъ бы опустѣлъ: вмѣсто оживленной, лихорадочно-возбужденной дѣятельности наступила мертвая тишина и потекла обыденная жизнь своимъ обычнымъ чередомъ. Софья Львовна жаловалась на разстроенные нервы и почти не выходила изъ ссоей спальни, продушенной лавровишневыми и другими противунервными каплями; Александръ Васильевичъ сталъ молчаливѣе обыкновеннаго и по цѣлымъ часамъ ходилъ взадъ и впередъ по залѣ съ сигарой въ зубахъ и заложенными за спину руками; Лиза глядѣла какъ-то разсѣянно и не могла приняться ни за какое дѣло; всегда согласовавшаяся съ общимъ настроеніемъ духа скучна была и Mme Coudert; но грустнѣе всѣхъ была Оленька. Почему она была такъ грустна, она и сама не могла дать себѣ отчета. Скучала и грустила она, казалось ей, потому что она въ это короткое время успѣла такъ привыкнуть къ Аркадію что безъ него ей какъ будто бы чего-то недоставало. Онъ нравился ей уже потому что такъ рѣзко отличался отъ обыкновенныхъ посѣтителей Бакланова какъ образомъ мыслей и способомъ ихъ выраженія, такъ и самыми пріемами своими. Онъ былъ ловокъ и находчивъ, и когда хотѣлъ, очень забавенъ и остроуменъ, съ нею же всегда любезенъ и предупредителенъ; да и кромѣ того въ немъ было что-то симпатичное, что-то такое что невольно влекло къ нему. Съ самаго пріѣзда своего онъ возбудилъ въ ней къ себѣ участіе какъ крайне неласковымъ пріемомъ сдѣланнымъ ему отцомъ, такъ и постоянно сухимъ, начальственнымъ его съ нимъ обращеніемъ; съ того же дня какъ онъ оставленъ былъ безъ обѣда и она угощала его въ комнатѣ своей, она привязалась къ нему какъ къ брату, и въ остальные дни, казалось ей, иначе на вето ужь не смотрѣла. Если сказанныя имъ при прощаніи слова шутливымъ тономъ своимъ почему-то и болѣзненно подѣйствовали на нее, то когда онъ подошелъ къ ней во второй разъ и крѣпко сжавъ ея руку просилъ ее вспоминать иногда и о немъ, въ выраженіи лица его и въ самомъ голосѣ было столько искренности что она ему тутъ же простила ихъ, и помимо ея воли выкатившаяся слеза досказала то что она не могла высказать словами. Правда, въ эту минуту рядомъ съ братскою къ нему любовью въ ней какъ будто пробудилось еще какое-то другое, до того незнакомое ей чувство, но что это было за чувство, она и сама не знала, хотя и казалось ей что ово должно было еще болѣе привязать ее къ нему, какъ будто даже сулило ей минуты какого-то еще неизвѣданнаго ею блаженства. «Можетъ-быть, думала она, еслибъ онъ остался еще на нѣсколько дней, я уяснила бы себѣ это чувство, можетъ-быть узнала бы и самое блаженство, котррое сулило оно; но онъ какъ нарочно тутъ же уѣхалъ и уѣхалъ надолго, быть можетъ мнѣ уже никогда и не придется снова свидѣться съ нимъ.» Такъ объясняла себѣ Олевька чувства свои къ Аркадію, такъ объясняла она себѣ и овладѣвшую ею грусть по отъѣздѣ его. Какъ же въ самомъ дѣлѣ было ей не грустить больше чѣмъ грустили другіе?

Не долго впрочемъ суждено было ей и скучать въ Бакланахъ. Не прошло и двухъ недѣль съ отъѣзда Аркадія какъ серіозно заболѣлъ ея отецъ. Она хотѣла непремѣнно ухаживать за нимъ сама, и Баклановы не сочли себя въ правѣ удерживать или отговаривать ее отъ этого намѣренія. У отца былъ ударъ, лишившій его употребленія руки и ноги, и она нашла его въ постели. Какъ ни сильно было желаніе ея быть ему полезною, болѣзнь была такого рода, да и сама она еще была такъ молода и въ этомъ дѣлѣ неопытна что уходъ ея большой пользы больному привесть не могъ, да и оказался почти лишнимъ, такъ какъ кромѣ Глафиры Андреевны при немъ постоянно находился близкій сосѣдъ Кузминыхъ, нѣкто Погорѣловъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати двухъ, незадолго предъ тѣмъ вышедшій въ отставку и поселившійся въ небольшомъ имѣніи своемъ въ трехъ верстахъ отъ Кузминки. Онъ былъ многимъ обязанъ старику, любилъ его какъ роднаго отца и въ продолженіе всей болѣзни его не отходилъ отъ него ни на шагъ. Впрочемъ если присутствіе Оленьки приносило больному мало матеріальной пользы, оно принесло нравственную: пріѣздъ ея обрадовалъ и ободрилъ его. Оленька очень хорошо это видѣла и дала себѣ слово не оставлять больнаго отца до полнаго его выздоровленія.

Два мѣсяца проведенные въ Кузминкѣ прошли для нея незамѣтно: въ постоянныхъ заботахъ о больномъ ей почти и не было времени предаваться грусти, которая порой и здѣсь посѣщала ее; къ тому же Лиза отъ времени до времени сообщала обо всемъ что могло интересовать ее, разъ даже пріѣзжала съ отцомъ навѣстить ее сама. Жизнь въ Кузминкѣ даже нравилась ей тѣмъ своеобразіемъ, которымъ отличалась отъ Баклановской, не говоря уже о томъ что здѣсь чувствовала она себя какъ-то болѣе дома, у себя, въ своемъ тепломъ гнѣздышкѣ, съ роднымъ отцомъ, окруженною нѣжными заботами родной матери. Часто ловила она ея устремленный на нее кроткій, полный материнской любви взглядъ, нерѣдко подмѣчала и дрожавшую на рѣсницѣ или катившуюся по исхудалой щекѣ ея слезу, но тутъ же видѣла что это была слеза тихой радости и сердечной благодарности Тому Кѣмъ ниспослана была эта радость. По утрамъ Оленька занималась рисованіемъ: она сняла нѣсколько видовъ живописныхъ береговъ пруда и нарисовала портретъ своей старой няни; вечера же были исключительно посвящены чтенію около постели больнаго. У Погорѣлова была порядочная библіотека, и онъ выбиралъ изъ нея книги которыя могли бы занять и Оленьку, и старика. Онъ много видѣлъ и читалъ, имѣлъ прекрасную память и умѣлъ хорошо передавать все имъ видѣнное и читанное. Иногда по просьбѣ Кузмина разказывалъ онъ эпизоды изъ сдѣланной имъ Крымской камланіи, и разказы его были полны такого живаго интереса что Оленька всегда слушала ихъ съ большимъ любопытствомъ. Порой любила она слушать и простодушную болтовню старой няни, напоминавшей ей собою ея такъ недавно минувшей дѣтство. Чаще же всего, несмотря на позднее время года, уходила она въ свободные часы въ садъ, въ сопровожденіи огромнаго меделянскаго щенка, котораго уже успѣла выучить носить за собою поноску, и тамъ бродила по опустѣлымъ аллеямъ и занесенному сухими листьями берегу широкаго пруда.

Ударъ сложившій старика въ постель былъ легкій, помощь подана была своевременно, уходъ за больнымъ былъ самый бдительный, и онъ къ концу двухъ мѣсяцевъ проведенныхъ Оленькой въ Кузминкѣ, чувствовалъ себя настолько хорошо что могъ ходить безъ помощи костыля по комнатѣ и ждалъ лишь саннаго пути чтобъ отвезть Оленьку въ Бакланы и лично поблагодарить Александра Васильевича за посѣщеніе его во время болѣзни.

Ждала его съ нетерпѣніемъ и Оленька, не потому впрочемъ чтобы жизнь въ Кузмивкѣ начинала наскучать ей; но она въ послѣднее время не имѣла никакихъ извѣстій изъ Баклановъ, знала какъ Лиза должна была скучать безъ нея и потомъ ей хотѣлось что-нибудь узнать отъ нея и объ Аркадіи. Онъ наканунѣ отъѣзда своего далъ слово Лизѣ писать ей часто, съ условіемъ чтобъ и она акуратно отвѣчала на письма его. Оленька хотя въ договорѣ этомъ лично и не участвовала, могла чрезъ эту переписку знать объ Аркадіи и передавать ему все что хотѣла, конечно не отъ своего лица, а какъ слышанное отъ нея Лизой. Это была своего рода дипломатическая хитрость, которую оба они, разумѣется, очень хорошо понимали, но повимали что-называется каждый про себя.

Установился наконецъ и санный путь, и въ одинъ прекрасный вечеръ семейство Кузминыхъ въ полномъ наличномъ составѣ прибыло въ Бакланы. Общая радость была неописанная; встрѣча конечно не обошлась безъ самыхъ трогательныхъ сердечныхъ изліяній и было уже довольно поздно когда наконецъ Оленька, могла удалиться съ Лизой въ ея комнату. Съ дѣтскимъ нетерпѣніемъ ожидали онѣ обѣ этой минуты: такъ много, казалось имъ, имѣли онѣ о чемъ сообщить другъ другу, хотя въ сущности все это многое, какъ мы сейчасъ увидимъ, сводилось чуть не къ нулю.

— Ну что? спросила Оленька, когда онѣ остались наединѣ.

Лиза вмѣсто отвѣта вынула изъ столика цѣлую связку писемъ. Нѣкоторыя изъ нихъ Оленька уже читала въ пріѣздъ Лизы въ Кузминку; остальныя прочитаны были ими тутъ же вмѣстѣ. Въ письмахъ этихъ не было ничего особеннаго, всѣ они были одного содержанія; это были варіанты на одну и ту же тему, такъ что прочитавъ одно, можно было остальныхъ и не читать. Аркадій писалъ въ нихъ что страшно скучаетъ по Бакланамъ и воображаетъ какъ Лиза должна скучать одна безъ Оленьки, что единственное утѣшеніе его вспоминать о немногихъ счастливыхъ дняхъ проведенныхъ съ ними, что онъ съ удовольствіемъ вспоминаетъ даже объ обѣдѣ изъ-за котораго вышелъ голоднымъ, и что готовъ бы былъ каждый день оставаться безъ обѣда, лишь бы проводить вечеръ такъ какъ онъ провелъ его въ этотъ памятный для него день и т. д. и т. д. Словомъ, вся переписка была дѣтскою забавой. Дѣти и забавлялись по-дѣтски, никакъ не подозрѣвая въ какую опасную играли игру. О перепискѣ этой знали и старики; иногда заставляли они Лизу прочесть полученное ею отъ Аркадія письмо и выслушивали его съ самодовольною улыбкой.

— А вотъ на это, сказала Лиза очень серіозно и озабоченно, — я право не знаю что и отвѣчать.

Въ письмѣ этомъ Аркадій просилъ Лизу убѣдить Оленьку прислать ему свой портретъ. «Если она будетъ отговариваться тѣмъ что не можетъ нарисовать его похожимъ, писалъ онъ, то скажи ей что мнѣ не трудно будетъ дополнить въ воображеніи моемъ то чего будетъ въ немъ недоставать.»

Долго думали что бы отвѣтить и наконецъ рѣшено было написать что если ему такъ хочется нуѣть этотъ портретъ, то чтобъ онъ пріѣзжалъ за нимъ самъ. Оленькѣ не хотѣлось посылать Аркадію свой портретъ, а потому она была очень довольна что придумала эту увертку, такъ какъ была увѣрена что онъ пріѣхать въ Бакланы такъ легко не рѣшится. Каковъ же былъ ея испугъ, когда ровно черезъ десять дней полученъ былъ отъ Аркадія отвѣтъ что онъ непремѣнно пріѣдетъ; онъ даже просилъ увѣдомить его къ какому сроку будетъ готовъ портретъ. Разумѣется тотчасъ же отправлено было другое письмо, въ которомъ просили Аркадія такимъ пріѣздомъ не возстановлять противъ себя отца и портретъ обѣщанъ былъ уже безъ всякихъ кондицій. Ему конечно только этого и было нужно.

Переписка эта впрочемъ велась акуратно лишь первые два, три мѣсяца, а тамъ Аркадій началъ запаздывать отвѣтами своими сначала недѣлею, потомъ двумя, и наконецъ цѣлымъ мѣсяцемъ. Самыя письма были короче и носили на себѣ совершенно другой колоритъ: онъ писалъ больше о петербургскихъ удовольствіяхъ, оперѣ, концертахъ, придворныхъ балахъ, словомъ, о такихъ предметахъ которые для Оленьки и Лизы, при ихъ замкнутой, захолустной жизни, представляли мало интереса; о Бакланахъ же и помина уже не было. Это очень огорчало ихъ; онѣ долго недоумѣвали чему приписать такую перемѣну и наконецъ рѣшила что конечно Аркадій сердится на нихъ за то что онѣ долго не высылаютъ ему обѣщаннаго портрета.

Отдѣльнаго портрета своего Оленька посылать Аркадію не хотѣла и потому придумала нарисовать семейную группу. Мысль свою она сообщила старикамъ, которые конечно аппробовали ее. Группа была нарисована и отправлена и про ней приложено письмо, въ которомъ Лиза писала Аркадію что съ ихъ стороны обѣщаніе исполнено и что не найдетъ ли и онъ возможности подъ какимъ-либо благовиднымъ предлогомъ исполнить свое. Отвѣтъ на этотъ разъ пришелъ также акуратно какъ и въ прежнее время. Аркадій благодарилъ въ самыхъ искреннихъ выраженіяхъ за сдѣланный ему сюрпризъ и увѣрялъ что еслибы не служебныя обязанности, то конечно вмѣсто письма пріѣхалъ бы принести благодарность свою самъ, но что впрочемъ надѣется исполнить это не въ дальнемъ будущемъ. Письмо было много длиннѣе предыдущихъ; видно было что Аркадій старался поддѣлаться подъ тонъ прежнихъ своихъ писемъ, но въ поддѣлкѣ этой видно было что-то искусственное, натянутое, вообще письмо грѣшило отсутствіемъ искренности. Оленька, прочитавъ его, вздохнула, но не сказала ни слова. Отвѣтъ Аркадія на слѣдующее письмо былъ уже много короче и запоздалъ на цѣлую недѣлю, на слѣдующее за нимъ слишкомъ на двѣ; на третье же не получалось отвѣта болѣе мѣсяца. «Что бы это такое значило? говорила Оленькѣ Лиза, и портретъ посламъ, и онъ, кажется, остался имъ такъ доволенъ; за что же еще сердится онъ на насъ?» Оленька молчала; но по лицу ея было видно какъ грустно было у ней на сердцѣ.

Незамѣтно прошло лѣто; сравнялся ровно годъ съ отъѣзда Аркадія въ Петербургъ. Дни проведенные имъ въ прошломъ году въ Бакланахъ показались Оленькѣ особенно скучны: въ день пріѣзда его она почти не сходила съ балкона смотря на убѣгавшую въ даль большую дорогу, точно поджидая не покажется ли на ней мчащаяся во весь опоръ ямская тройка и не блестнетъ ли на солнцѣ знакомая ей бѣлая фуражка; въ память оставленія Аркадія безъ обѣда она въ этотъ день не коснулась за столомъ ни до одного кушанья; въ день же отъѣзда его даже немного всплакнула, запершись въ своей комнатѣ.

Лѣто впрочемъ прошло для нея не совсѣмъ скучно. Въ сосѣднемъ городѣ какой-то академикъ открылъ школу живописи, и Баклановъ, желая развить талантъ Оленьки, пригласилъ его давать ей уроки. Она отъ акварели перешла къ маслянымъ краскамъ и преимущественно занялась пейзажемъ. Въ продолженіе лѣта она сняла нѣсколько видовъ съ живописной Баклановской усадьбы и ея окрестностей, изъ которыхъ нѣкоторыя были такъ хороши что безъ всякой компановки цѣликомъ такъ и просились на полотно. Наступившая же осень, оттѣнивъ окружившія усадьбу вѣковыя деревья и прилегавшій къ ней великолѣпный паркъ всѣми возможными нюансами самыхъ причудливыхъ колеровъ, придала ей съ разбросанными по саду полуразвалившимися гротами и бесѣдками и густо разросшимся между ними кустарникомъ какую-то дикую, самобытную, заманчивую прелесть. Оленька любила бродить по шуршавшимъ подъ ногами листьямъ въ самыхъ отдаленныхъ и глухихъ мѣстахъ огромнаго парка, отыскивая для своихъ пейзажей болѣе живописныя мѣстности. Опустѣлый и одичалый видъ его въ позднюю осень почему-то особенно нравился ей; можетъ-быть и потому что согласовался съ ея настроеніемъ духа; да хороши и сами по себѣ ведренные, осенніе дни. Времена года, подобно возрастамъ человѣка, имѣютъ каждое свою собственную, своеобразную, ему одному присущую красоту. Прелестна кудрявая головка лукаво улыбающагося ребенка; упоителенъ долгій, полный сладострастія и нѣги взглядъ черноокой красавицы; очаровательна группа молодой матери, окруженной лепещущими и играющими около нея малютками; но хорошъ и почтенный видъ маститаго старца съ высокимъ, изрѣзаннымъ поперечными морщинами лбомъ и устремленнымъ на васъ изъ-подъ нависшихъ сѣдыхъ бровей, полномъ передуманныхъ думъ, но еще бодрымъ и самоувѣреннымъ взглядомъ. Прекрасенъ и осенній, ясный день. Уже не жжетъ палящими лучами сентябрьское солнце; разрѣженный, свѣжій воздухъ вдыхается легче и свободнѣе; высоко скользятъ по чистому небу легкія и сѣрыя какъ дымъ облака; блеститъ на солнцѣ опутавшая землю шелковистою сѣтью паутина, ея тонкія подыгранныя вѣтромъ пряди колышатся и носятся въ воздухѣ; рдѣютъ на темной зелени кудрявой рябины сочныя гроздія ея блестящихъ какъ кораллы ягодъ; горитъ пурпуромъ и золотомъ на осинахъ и березахъ ихъ уцѣлѣвшая листва. Уже начали серебрить землю, усыпая ее мелкою хрустальною пылью, ранніе утренники; сбираясь на отлетъ несмѣтными стаями токуютъ по полямъ грачи, — всюду чувствуется преддверье приближающейся зимы. Словно чей-то неотступный голосъ шепчетъ вамъ на-ухо: спѣшите насладиться этими еще прекрасными и свѣжими какъ бодрая старость днями, этими послѣдними дарами отходящей на покой природы. Скоро, скоро, утомленная полугодовою неустанною работой, заляжетъ міровая кормилица на отдыхъ, укроется своимъ бѣлымъ и теплымъ какъ лебяжій пухъ одѣяломъ и заснетъ полугодовымъ же, богатырскимъ сномъ.

VII.

Прошла осень, наступила и зима съ своими короткими днями и нескончаемыми вечерами. Занесло снѣгомъ паркъ и Оленька должна была отказаться отъ своихъ уединенныхъ прогулокъ. Предъ нею тянулась скучная перспектива полугодоваго домашняго заключенія, съ ежедневнымъ обязательнымъ чтеніемъ по утрамъ Revue des deux Mondes для Софьи Львовны, а за вечернимъ чаемъ Вѣдомостей, которыя она, чтобы сдѣлать удовольствіе Александру Васильевичу, должна была прочитывать ему отъ доски до доски, со всѣми правительственными распоряженіями, производствами и даже объявленіями. Правда, въ Бакланахъ получались и другія періодическія изданія, была даже порядочная библіотека и Оленька читала очень много; но она еще была такъ молода что одно чтеніе, какъ оно ее ни интересовало, не могло вполнѣ удовлетворить ее. Кто не живалъ зимою въ деревнѣ, тотъ не имѣетъ понятія до чего скучна а однообразна эта одуряющая стереотипностію своею жизнь, и еслибы тотъ кто первый сказалъ: les jours se suivent, mais ne se ressemblent pas, прожилъ хотя одну зиму въ нашей степной глуши, конечно взялъ бы свое изреченіе назадъ.

Единственными сколько-нибудь оживленными днями среди монотонной Баклановской жизни были дни привоза изъ города почтовой корреспонденціи; но и они были для Оленьки чѣмъ-то въ родѣ дней розыгрыша лотереи, то есть днями однихъ напрасныхъ или по крайней мѣрѣ очень рѣдко осуществлявшихся ожиданій. Корреспонденція эта обыкновенно провозилась вечеромъ, когда все общество сидѣло въ залѣ около большаго круглаго стола за чаемъ или рукодѣльемъ и чтеніемъ. Старикъ Баклановъ, во всемъ педантичный, взявъ кожаную сумку изъ рукъ посланнаго, вынималъ изъ нея не торопясь сначала газеты, которыя отдавалъ тутъ же связать по нумерамъ, потомъ журналы и наконецъ письма. Раздавъ послѣднія по адресамъ и оставивъ тѣ которыя были на его имя, онъ принимался за ихъ чтеніе, причемъ напередъ прочитывалъ снова на каждомъ изъ нихъ адресъ, разсматривалъ печать и почтовые штемпеля. По окончаніи всей этой процедуры, длившейся иногда очень долго, такъ какъ болѣе интересныя и дѣловыя письма перечитывалъ онъ по нѣскольку разъ, отдавалъ уже сшитые нумера газетъ Оленькѣ или Лизѣ и начиналось чтеніе.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, распорядившись по обыкновенію привезенною корреспонденціей, Баклановъ принялся за чтеніе писемъ. Прочитавъ одно изъ нихъ, онъ нахмурилъ брови, перечелъ еще разъ, и швырнувъ его на столъ, сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Отъ кого это письмо? спросила нерѣшительно Софья Львовна, какъ бы боясь услышать непріятную вѣсть.

— Отъ сестры Вѣры Васильевны, проговорилъ тотъ сквозь зубы.

— Можно прочесть?

— Читай если есть охота, отвѣтилъ онъ рѣзко, съ нескрываемымъ неудовольствіемъ, и молча ушелъ къ себѣ въ кабинетъ.

Софья Львовна взяла со стола письмо и съ тревожнымъ волненіемъ стада читать его. Пока дочла его до конца, она нѣсколько разъ останавливалась чтобы перевесть стѣснившееся въ груди дыханіе; письмо дрожало въ ея рукахъ и казалось готово было изъ нихъ выпасть. Окончивъ его, она встала и не сказавъ ни слова также ушла къ себѣ въ спальню. Оленька съ Лизой молча переглянулись въ недоумѣніи.

Читатель уже знаетъ что у Бакланова была въ Петербургѣ сестра замужемъ за однимъ значительнымъ лицомъ. Она была женщина не глупая, любила брата и принимала въ дѣлахъ его живое участіе. Ея попеченіямъ поручилъ онъ Арадія при опредѣленіи въ учебное заведеніе и она не теряла его изъ виду и теперь, издали наблюдая за нимъ. Настоящее письмо, такъ смутившее Александра Васильевича, было отъ нея. Она писала ему что въ Петербургъ пріѣхали какія-то двѣ красавицы Француженки, носившія одну изъ самыхъ аристократическихъ фамилій; онѣ выдавали себя за родныхъ сестеръ, и какъ красотою своей, такъ и кокетствомъ и роскошною обстановкой свели съума всю молодежь. Въ числѣ поклонниковъ ихъ былъ и Аркадій. Она тратилъ на нихъ страшныя деньги и въ довершеніе въ одну изъ нихъ влюбился по уши, такъ что всѣ говорятъ что онъ на ней женится. "Вѣдь нынче въ большой модѣ жениться и Цыганкахъ да на актрисахъ, " заключала она письмо свое; «потому поспѣши взять мѣры чтобы нашъ Донъ-Жуанъ не подарилъ васъ французскою родней уличныхъ авантюристовъ, а въ лицѣ жены своей какою-нибудь модисткой или флеристкой болѣе нежели сомнительнаго поведенія. А тутъ еще пошли у насъ какіе-то гражданскіе браки: а не спохватишься какъ ужь будетъ поздно.»

Софья Львовна, пришедши въ спальню, чуть не упала и обморокъ. Она приняла противунервныхъ капель и переждавъ съ полчаса чтобы дать время мужу сколько-нибудь обдумать и сообразить дѣло, пошла къ нему въ кабинеты Подойдя къ двери и стукнувъ въ нее три раза, что дѣлала всегда когда знала что Александръ Васильевичъ чѣмъ-нибудь занятъ, она вошла. Старикъ заложивъ руки за спину съ сигарой въ зубахъ ходилъ изъ угла въ уголъ.

— Прочла? спросилъ онъ не останавливаясь.

— Прочла, отвѣтила Софья Львовна садясь на диванъ. Что же ты думаешь дѣлать?

— Думаю написать ему; да отцовскія письма и наствленія плохіе въ такихъ дѣлахъ вразумители, добавилъ онъ какъ бы разсуждая самъ съ собою.

— Но вѣдь надо же что-нибудь предпринять, медлить нельзя, продолжала Софья Львовна устремивъ на мужа долгій вопросительный взглядъ.

Послѣдовало продолжительное молчаніе.

— Знаешь что, сказала она вдругъ. — Лучшаго кажется ничего не придумаешь: выпиши его сюда въ безсрочный отпускъ. Онъ поживетъ съ нами три, четыре мѣсяца и позабудетъ свою Француженку: развѣ это въ самомъ дѣлѣ серіозная любовь какая? А этимъ временемъ можетъ-быть уѣдетъ и она откуда пріѣхала.

Дѣйствительно придумать что-нибудь лучше въ данномъ случаѣ было трудно; но это далеко не согласовалось съ понятіями старика о службѣ. «Пока я живъ онъ здѣсь не нуженъ, думалъ онъ: хозяйство идетъ, благодаря Бога, хорошо и безъ него; баклуши же бить безъ дѣла ему здѣсь нечего. Въ безсрочномъ отпуску онъ облѣнится, отъ службы отстанетъ и останется на весь вѣкъ свой шалопаемъ.» Баклановъ вообще безсрочнымъ отпускамъ не сочувствовалъ.

— А служба? сказалъ онъ остановись противъ жены.

— Помилуй, до службы ли тутъ, когда такая бѣда виситъ надъ головой.

Баклановъ промолчалъ и сталъ опять мѣрными шагами ходить изъ угла въ уголъ.

Онъ, какъ я уже сказалъ, въ семейныхъ дѣлахъ признавалъ за женою право голоса, и если находилъ что мнѣніе ея справедливо, не позволялъ себѣ увлекаться неумѣстнымъ самолюбіемъ и всегда охотно соглашался съ нею. Еслибъ еще въ настоящемъ случаѣ рѣчь шла объ одной личности Аркадія и его служебной карьерѣ, можетъ-быть онъ и не принялъ бы въ резонъ ея совѣта; яо это было дѣло общесемейное и онъ не считалъ себя въ правѣ руководствоваться одними личными своими воззрѣніями.

— Подъ какимъ же предлогомъ мы его сюда вызовемъ? просилъ онъ наконецъ послѣ долгаго молчанія, снова остаювяся предъ Софьей Львовной. — Если для его здоровья или для удовольствія видѣть его; онъ знаетъ что я не баловникъ, не повѣритъ. А если станетъ подозрѣвать что-нибудь такое, такъ пожалуй и не поѣдетъ: тутъ явится некстати и ревность къ службѣ и разныя законныя отговорки и всякая штука.

— Напиши ему что я очень больна и желаю его видѣть, ли большей правдоподобности пошли даже телеграмму.

— Ну ужь нѣтъ, матушка, въ этомъ меня извини. Съ роду никогда не лгалъ; а подъ старость учиться этому искусству жь не приходится.

— Да ты и не солжешь. Я чувствую что завтра же перемѣнно слягу въ постель: во мнѣ нервы дрожатъ какъ какія-нибудь натянутыя струны.

Не стану описывать подробностей совѣщанія супруговъ; скажу только что оно длилось до полуночи.

На другой день утромъ верховой ѣхалъ въ городъ съ письмомъ на почту. Софья Львовна писала сыну что она очень больна и проситъ его немедленно пріѣхать; Александръ Васильевичъ при коротенькой запискѣ посылалъ ему деньги на путевыя и другія издержки. Къ вечеру того же дна Софья Львовна дѣйствительно слегла въ постель.

Разстроило ли ее въ самомъ дѣлѣ до такой степени полученное изъ Петербурга письмо, притворилась ли она больною чтобы дать предлогу подъ которымъ вызывался Аркадій; болѣе правдоподобія въ глазахъ молодыхъ дѣвушекъ и тѣмъ самымъ скрыть отъ нихъ настоящую причину вызова, но приглашенъ былъ изъ города докторъ и черезъ три дня писалъ Аркадію уже самъ Александръ Васильевичъ о болѣзни матери и торопилъ его пріѣздомъ въ Бакланы.

Въ письмѣ такъ встревожившемъ Баклановыхъ было много правды, хотя опасенія на счетъ женитьбы Аркадія были неосновательны: онъ дѣйствительно ухаживалъ за пріѣзжею Француженкой, тратилъ на нее большія деньги, даже благодаря ей кругомъ задолжалъ, но жениться на ней никогда и думалъ, да и она врядъ ли имѣла это въ виду. Она начинала уже надоѣдать ему своими ненасытимыми и все возраставшими требованіями, удовлетворить которыя онъ не имѣя уже болѣе средствъ; но бросить безъ всякой благовидной причины уже огласившуюся связь было какъ-то не ловко и онъ волею-неволей долженъ былъ входить въ новые долги не видя никакой возможности уплатить ихъ, не признавшись во всемъ отцу, а сдѣлать это ему было крайне тяжело. Полученное имъ письмо, хотя и огорчило его извѣстіемъ о болѣзни матери, которую онъ очень любилъ, давало ему этой благовидный предлогъ. Онъ тотчасъ же сталъ собирать въ путь и послѣднее письмо отца уже не застало его въ Петербургѣ.

Дней черезъ пять по отправкѣ этого письма, позднимъ вечеромъ Софья Львовна лежала у себя въ спальнѣ, окруженная всѣмъ семействомъ; она въ этотъ день чувствовала себя лучше и просила Оленьку прочесть, ей что-нибудь изъ Revue des deux Mondes, любимаго журнала ея, который она неизмѣнно получала съ тѣхъ поръ какъ при ней была Mme de Bélicourt. Оленька читала какую-то никого не интересовавшую историческую статью; Баклановъ сидя въ креслахъ дремалъ; Лиза и Mme Coudert молча занимались рукодѣльемъ, вдругъ послышался у подъѣзда колокольчикъ.

— Аркадій! вскрикнула Софья Львовна, привскочивъ на кровати.

Александръ Васильевичъ встрепенулся.

— И колокольчикъ-то недостало ума велѣть подвязать чтобы не обезпокоить больную мать, проворчалъ онъ вставая съ креселъ и вышелъ изъ комнаты.

— И прекрасно сдѣлалъ, кричала ему вслѣдъ Софья Львовва; — теперь я ужь приготовлена ко встрѣчѣ съ нимъ. Веди его прямо сюда.

Черезъ полчаса въ залѣ послышались голоса и шумъ приближавшихся шаговъ, среди которыхъ можно было различить тихое бряцаніе шпоръ.

— Можно? спросилъ за дверьми Александръ Васильевичъ.

— Я ужь сказала веди, отвѣтила Софья Львовна.

И въ спальню вошелъ старикъ Баклановъ въ сопровожденіи сына.

Едва успѣлъ Аркадій подойти къ матери, какъ та бросилась къ нему на шею и залилась слезами. Онъ съ участіемъ спросилъ ее о здоровьи, потомъ поцѣловался съ Лизой и пожалъ руку Оленьки и Mme Coudert. Аркадій въ эти полтора года много измѣнился; онъ смотрѣлъ уже не прежнимъ неопытнымъ юношей, а вполнѣ развитымъ взрослымъ человѣкомъ. Тогда только-что пробивавшіеся усы теперь уже густо оттѣняли верхнюю губу; глаза смотрѣли не робко и застѣнчиво, а прямо и самоувѣренно; движенія были развязны, но не рѣзки; лишь голосъ остался попрежнему мягокъ и симпатиченъ. Видно было что онъ уже успѣлъ пообтерѣться въ порядочномъ обществѣ и усвоить себѣ его пріемы и обращеніе.

— Прости меня, другъ мой, что я потревожила тебя въ такое время, извинялась предъ сыномъ Софья Львовна. — Рѣки въ полномъ разливѣ, дорогъ никакихъ нѣтъ: тебѣ, я думаю, пришлось ѣхать гдѣ въ саняхъ, гдѣ въ телѣгѣ. Вѣдь вы тамъ въ Петербургѣ и понятія не имѣете о нашихъ дорогахъ.

— Не безпокойтесь, maman, отвѣчалъ Аркадій; — я доѣхалъ прекрасно и эти переправы на лодкахъ и паромахъ очень понравились мнѣ своею оригинальностію.

— Въ его лѣта, да дороги разбирать, говорилъ Баклановъ. — А какже курьеры до желѣзныхъ дорогъ изъ Одессы въ Петербургъ на перекладныхъ въ самую ростопель безъ отдыха летали.

Но Аркадій былъ не курьеръ до желѣзнодорожныхъ временъ; дорога видимо утомила его и мать вскорѣ же послала его подкрѣпить себя ужиномъ и сномъ.

Очень удивило Оленьку и оскорбило самолюбіе ея то что Аркадій во все время какъ бы не обращалъ никакого вниманія ни на нее, ни на Лизу. Она полагала что онъ поспѣшитъ извиниться предъ ними, если не въ томъ что такъ долго не исполнялъ обѣщанія своего, что конечно при отцѣ и матери сдѣлать было неудобно, то по крайней мѣрѣ въ небрежности и неакуратности въ отвѣтахъ своихъ на письма Лизы; вѣдь онъ очень хорошо зналъ что въ корреспонденціи этой участвовала и она, а какъ разъ съ послѣдняго отвѣта его прошло болѣе мѣсяца. Наконецъ онъ могъ бы принесть извиненіе это и безъ свидѣтелей, при переходѣ изъ спальни въ столовую или прощаясь съ ними послѣ ужина. Пусть бы оправданія его были натянуты, даже не правдоподобны, думала она, по крайней мѣрѣ изъ нихъ видно было бы желаніе его или хотя сознаніе лежавшаго на немъ долга оправдаться предъ ними; но онъ въ спальнѣ говорилъ почти исключительно съ одною матерью, за ужиномъ разказывалъ отцу о послѣднихъ производствахъ и какихъ-то парадахъ; съ ними же въ продолженіе всего вечера почти вовсе не говорилъ, точно не замѣчалъ ихъ присутствія, или находилъ ихъ не стоющими того чтобы считаться съ ними.

Ночью Оленька долго не могла заснуть. Образъ только что видѣннаго ею Аркадія преслѣдовалъ ее и не давалъ покоя: онъ такъ рѣзко отличался отъ того Аркадія которго знала она назадъ тому полтора года и черты котораго такъ живо сохранились въ ея сердцѣ. Ужь полно онъ ли это?! спрашивала она себя; неужели въ такое короткое время можно физически и нравственно такъ измѣниться? И во снѣ грезился онъ ей. Снилось ей какъ угощала она въ своей комнатѣ обѣдомъ прежняго, милаго Аркадія, смѣялась, глядя съ какимъ апетитомъ ѣлъ онъ, говорила и шутила съ нимъ, и вдругъ вошелъ вчерашній Аркадій, съ фуражкой на головѣ, и, не обращая на нее никакого вниманія, кзъ будто ея тутъ не было, дерзко спросилъ у того Аркадія; зачѣмъ онъ здѣсь. Между ними готова ужъ была вспыхнуть ссора, — она бросилась между ними и проснулась. Что значитъ этотъ сонъ? думала она; неужели онъ пророчитъ что этотъ Аркадій изгонитъ изъ сердца моего прежняго? Никогда; я вѣчно буду сохранять память о немъ. Такъ вы смотрите на насъ съ высоты вашего воображаемаго величія, рѣшила она наконецъ послѣ напрасныхъ усилій заглушить возмущавшее ее чувство оскорбленнаго самолюбія, — вы такъ высоко цѣните себя что не хотите удостоить васъ вниманія вашего. Что жь, и я не ниже вашего цѣню себя и вниманіе ваше право мнѣ ни на что не нужно.

VIII.

На другой день рано утромъ Баклановъ позвалъ къ себѣ сына въ кабинетъ. Носить долѣе маску, въ особенности же предъ сыномъ, онъ не могъ, да и не любилъ откладывать въ дальній ящикъ никакого дѣла, а настоящее считалъ онъ дѣломъ чести. Онъ объяснилъ ему что первоначальною причиной вызова его изъ Петербурга была не болѣзнь матери и что болѣзнь эта была уже естественнымъ послѣдствіемъ крайне нерадостныхъ слуховъ дошедшихъ до нихъ изъ вѣрныхъ источниковъ о двусмысленномъ поведеніи его и образѣ его жизни.

Аркадій сталъ-было оправдываться; но онъ остановилъ его.

— Не надо мнѣ твоихъ оправданій, сказалъ онъ ему рѣзко; — ими дѣла не поправишь. Я позвалъ тебя сюда не бобы разводить и не для того чтобы заставить тебя лгать, а чтобъ узнать отъ тебя цифру надѣланныхъ тобою долговъ.

Онъ сѣлъ въ стоявшее предъ письменнымъ столомъ кресло и, пододвинувъ листъ чистой бумаги, взялъ въ руки карандашъ.

— Сколько ты всего долженъ? спросилъ онъ не глядя на Аркадія.

Неожиданный вопросъ этотъ, брошенный такъ-сказать іъ упоръ, совершенно озадачилъ его; онъ замялся.

— Ну, сказалъ Баклановъ, не сводя глазъ съ лежавшаго предъ нимъ листа бумаги. — Не утаивай, говори всю правду; вѣдь это дѣло чести.

Цифра была такъ велика что Аркадій не рѣшался прижаться въ ней.

— Ну, что жь молчишь? повторилъ нетерпѣливо старикъ; — видно признаваться въ долгахъ труднѣе чѣмъ дѣлать ихъ.

«Чтожь въ самомъ дѣлѣ, подумалъ Аркадій; лучше объявить и уплатить весь долгъ разомъ, нежели потомъ по немногу выклянчивать.»

— Около восьмидесяти тысячъ, проговорилъ онъ нерѣшительно, украдкой взглянувъ на отца.

— Не дурно, замѣтилъ тотъ очень хладнокровно, записывая, — цифра почтенная. Я во всю службу свою столько не прожилъ. Кому и сколько именно? продолжалъ онъ допрашивать, не измѣняя своей позы.

— Я долженъ разнымъ лицамъ и въ числѣ ихъ есть такія которыя удовольствуются уплатою и половины.

Старикъ обернулся и молча посмотрѣлъ на него.

— Чье имя подъ росписками? спросилъ онъ сухо.

— Конечно мое; но вѣдь…

— Еще до сихъ поръ, благодаря Бога, Баклановскоми росписками трубокъ не закуривали, перебилъ онъ его съ чувствомъ достоинства.

— Но, вѣдь у насъ это вещь обыкновенная…. началъ было Аркадій снова.

— Довольно, остановилъ его на первыхъ же словахъ старикъ, — и презрительная улыбка пробѣжала по лицу его.

Онъ положилъ карандашъ и приказалъ сыну приготовитъ къ вечеру списокъ своимъ кредиторамъ съ подробнымъ обозначеніемъ ихъ именъ и адресовъ.

— Ну, слушай, заключилъ онъ; — всѣ эти долги твои будутъ уплачены немедленно; но знай, что впередъ кромѣ денегъ которыя я высылаю тебѣ на твое содержаніе, и высылаю вдвое больше чѣмъ нужно, я никакихъ долговъ твоихъ уплачивать не намѣренъ, и помни что тотъ кто дѣлаетъ долги которыхъ уплатить не въ силахъ, не достоинъ носить имя честнаго человѣка. Такъ думали въ мое время и полагаю также думаютъ благородные люди и теперь. Ступай, ты пока мнѣ больше не нуженъ.

На другой день Баклановскій повѣренный ѣхалъ уже въ Петербургъ, съ деньгами.

«Дешево отдѣлался, думалъ про себя, выходя изъ кабинета Аркадій. — Странный человѣкъ отецъ: за какой-нибудь вздоръ готовъ казнить; а тутъ, когда въ самомъ дѣлѣ было за что голову хорошенько намылить, почти и выговора не сдѣлалъ. На все у него какія-то свои допотопныя воззрѣнія; все основано на какомъ-то воображаемомъ долгѣ и щепетильномъ point d’honneur. За что въ самомъ дѣлѣ этотъ подлецъ Грюншпукъ получитъ тридцать тысячъ, когда я занялъ у него всего семь и когда онъ за пятнадцать съ радости черезъ голову перекувыркнулся бы. И еще говорятъ человѣкъ практичный. Гдѣ же тутъ практичность? По моему, чудакъ, ригористъ и больше ничего.»

Аркадій чувствовалъ себя легко, какъ будто пудовая гиря свалилась у него съ плечъ. Въ залѣ встрѣтилъ онъ Оленьку.

— Я не успѣлъ еще разъ лично поблагодарить васъ за семейную группу, сказалъ онъ ей. — Не говоря уже о разительномъ сходствѣ лицъ и мастерствѣ съ которымъ они сгруппированы, самое исполненіе такъ безукоризненно хорошо что люди вполнѣ въ этомъ дѣлѣ компетентные восхищались этою во всѣхъ отношеніяхъ прелестною акварелью. C’est un vrai chef-d’oeuvre.

Говоря это, Аркадій смотрѣлъ Оленькѣ прямо въ глаза и ей показалось что во взглядѣ его было что-то чего прежде въ немъ не было, какъ будто выраженіе какой-то надмѣнной самонадѣянности, какъ бы сознанія своего превосходства, точно онъ снисходилъ до нея, удостоивая ее своею похвалой или комплиментомъ. Ей казалось даже будто словами этими онъ не столько благодарилъ ее, сколько дарилъ своею похвалой, давая ей чувствовать что она должна была ему быть за нее признательна, подобно тому какъ получающій на экзаменѣ похвальный листъ долженъ быть проникнутъ чувствомъ признательности къ начальству за дѣлаемое ему поощреніе. "Лучше бъ онъ извинился въ неисполненіи даннаго обѣщанія или въ небрежности отвѣтовъ своихъ на Лизины письма, « подумала она. „Видно, въ самомъ дѣлѣ, мы въ глазахъ его не стоимъ того чтобы считаться съ нами.“ Невольно припомнилось ей все то о чемъ передумала она, запершись у себя въ комнатѣ, и оскорбленное чувство самолюбія заговорило въ ней съ новою силой.

— Я была бы очень довольна, отвѣтила она хотя и сдержанно, но такъ что сквозь сдержанность эту ясно видно было желаніе ея уколоть Аркадія, — еслибы хотя это сходство лицъ напоминало вамъ объ нихъ чаще чѣмъ вы напоминали имъ о себѣ письмами своими.

Слова эти что-называется сорвались у нея съ сердца и она тотчасъ же спохватилась что ей, и именно ей менѣе нежели кому-либо можно было позволить себѣ оказать ихъ. Они имѣли видъ выговора, и какое право имѣла она дѣлать его ему? она не была даже его сестрой. А главное, выговоръ этотъ выдавалъ ее: онъ ясно высказывалъ Аркадію насколько интересовалась она его письмами. Ей было и досадно, и стыдно за себя.

— Не знаю насколько такое вещественное напоминовеніе нужно для другихъ; что же касается до меня, сказалъ Аркадій съ самодовольною и какъ бы заигрывающею улыбкой, — то вы сами очень хорошо знаете почему оно совершенно лишнее.

Оленька вспыхнула. Она невольно взглянула вскользь на Аркадія и встрѣтила его упорно устремленный на нее взглядъ и на этотъ разъ во взглядѣ этомъ, кромѣ прежней самонадѣянности и самодовольства, было выраженіе какъ бы сознаннаго имъ за собою права глядѣть на нее такъ прямо и самоувѣренно. Она горѣла какъ въ огнѣ.

— Впрочемъ портретъ этотъ, какъ вы конечно и сами помните, посланъ былъ вамъ лишь какъ исполненіе даннаго обѣщанія, поспѣшила сказать она болѣе для того чтобъ измѣнить направленіе которое Аркадій видимо хотѣлъ датт разговору. Она въ эту минуту была на него зла и желала бы высказать ему все что накипѣло у нея противъ него на сердцѣ, ей хотѣлось хоть чѣмъ-нибудь досадить ему или уколоть его. — Вѣдь обѣщаніе тогда лишь и имѣетъ цѣну, когда точно исполняется, добавила она съ ощутительнымъ оттѣнкомъ горечи и укоризны.

И эта добавочная фраза опять-таки сказана была вовсе некстати и далеко не клеилась съ тѣмъ положеніемъ въ которое хотѣла стать Оленька въ отношеніи къ Аркадію; укоряя его въ неисполненіи даннаго обѣщанія, она вмѣстѣ съ тѣмъ помимо воли своей упрекала его въ томъ что онъ такъ долго не ѣхалъ въ Бакланы, то-есть высказывала ему именно то чего ни подъ какимъ видомъ не желала бы ему высказать. Она тутъ же сообразила это, но уже было поздно, дѣло было неисправимо. Бываютъ минуты, въ которыя что ни сдѣлаешь, что ни скажешь, все выходитъ какъ-то невпопадъ.

Оленька молчала, ее буквально душили готовыя прыснуть изъ глазъ слезы. Аркадій также молчалъ и казался сосредоточеннымъ въ самого себя, точно что-то обдумывалъ и соображалъ.

— Простите мнѣ, сказалъ онъ вдругъ, какъ бы остановясь на внезапно приватомъ рѣшеніи. — Я до сихъ поръ обманывалъ васъ, да и теперь хотѣлъ напускною веселостію прикрыть то что у меня на сердцѣ; но долѣе носить предъ вами маску не могу. — И онъ пріостановился точно высказать то что было у него на сердцѣ ему было нелегко. — Я писалъ Лизѣ, продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія, — что меня останавливали въ Петербургѣ служебныя занятія. Вы конечно могли принять, а можетъ-быть и приняли слова мои и пустую, вымышленную отговорку, и дѣйствительно это была одна отговорка, такъ какъ настоящую причину я объяснитъ вамъ не могъ. Причины удерживавшія меня въ Петербургѣ были много серіознѣе и еслибы вы знали ихъ, то конечно простили бы меня, а можетъ-быть и подарили бы вашимъ участіемъ.

Оленька взглянула на него съ удивленіемъ, смѣшаннымъ съ невольнымъ любопытствомъ, такой рѣзкій переходъ поразилъ ее. Сначала смотрѣла она на него недовѣрчиво; но въ голосѣ его было столько искренности, во взглядѣ столько сосредоточенной грусти что трудно было не повѣрить словамъ его. Припомнились ей и обстоятельства сопровождавшія вызовъ его изъ Петербурга, и поразившее такъ стариковъ письмо сестры Александра Васильевича, и таинственность которою былъ обставленъ самый вызовъ этотъ. Онѣ съ Лизой тогда же догадывались что причиною его была не болѣзнь Софьи Львовны, но настоящую причину узнать было не отъ кого. Теперь стали ей понятными, даже вполнѣ извинительными, неакуратность и сухость отвѣтовъ Аркадія на Лизивы письма; въ самомъ дѣлѣ не насиловать же ему было себя и писать то что далеко не согласовалось съ его тогдашнимъ настроеніемъ духа. Это доказывало лишь благородство и прямоту его характера. Слѣдствіемъ всѣхъ этихъ соображеній было то что возмущавшее ее чувство оскорбленнаго достоинства мало-по-малу улеглось, кипѣвшее въ ней за минуту предъ тѣмъ чувство негодованія незамѣтно смѣнилось чувствомъ участія и состраданія и она уже спрашивала себя не можетъ ли чѣмъ-либо облегчить давящую грусть, подъ гнетомъ которой, казалось, находится Аркадій. Ей очень хотѣлось знать причину этой грусти, но спросить было не ловко; самъ же онъ продолжалъ молчать, погруженный въ глубокое раздумье.

— Maman приказала спросить тебя исполнилъ ли ты ея порученіе, сказала Аркадію вошедшая Лиза.

— Исполнилъ, отвѣтилъ онъ, точно очнувшись отъ тяжелаго сна, — и даже очень удачно. Можно ее видѣть?

— Она меня прислала за тобой.

И они вмѣстѣ ушли въ спальню Софьи Львовны.

Оставшись одна, Оленька старалась уяснить себѣ то что еще не совсѣмъ вязалось въ головѣ ея. „Если это и такъ, думала она; то все-таки чему же приписать его вчерашнее къ намъ съ Лизой невниманіе, какъ бы пренебреженіе нами? Чѣмъ объяснить этотъ самонадѣянный, почти наглый тонъ съ которымъ онъ сейчасъ говорилъ со мною?“ Не долго, впрочемъ, ломала она себѣ голову надъ разрѣшеніемъ этихъ вопросовъ. Извѣстно что когда кто желаетъ что-либо объяснить себѣ съ предвзятою мыслію, почти всегда объяснитъ все какъ ему хочется. Такъ было и здѣсь. Невнимательность Аркадія къ ней и къ Лизѣ она объяснила себѣ тѣмъ что онъ весь сосредоточенъ былъ на дѣлѣ о которомъ намекалъ ей и по которому вѣроятно и былъ вызванъ. Имъ съ Лизой слѣдовало по пріѣздѣ его выйти изъ спальни и дать ему свободу объясниться съ отцомъ и матерью наединѣ; тогда конечно, сбросивъ съ себя тяготившее его бремя, онъ съ ними былъ бы любезенъ попрежнему. А что у него было о чемъ съ ними переговорить, доказывалось тѣмъ что онъ позванъ былъ къ отцу, а теперь къ матери. Что же касается до самонадѣяннаго и такъ оскорбившаго ее тона съ которымъ онъ говорилъ съ ней; то это объяснялось еще легче. Когда онъ подошелъ къ ней, она была такъ противъ него вооружена что естественно должна была все растолковать въ невыгодную для него сторону; да и Аркадій вышелъ отъ отца въ такомъ веселомъ расположеніи духа, вѣроятно вслѣдствіе благопріятнаго для него исхода объясненія, что можетъ быть въ самомъ дѣлѣ держалъ себя свободнѣе обыкновеннаго. Вѣдь и самые серіозные люди, выпутавшись изъ труднаго положенія, бываютъ не по характеру своему веселы и шутливы. Къ тому же если въ самомъ дѣлѣ Аркадій чтобы скрыть свое сердечное горе хотѣлъ казаться веселымъ, то что же удивительнаго если онъ не выдержалъ роли, а переступивъ границу, сдѣлалъ изъ себя какого-то самонадѣяннаго фата? Это только доказывало что онъ былъ плохой актеръ. Да если, наконецъ, онъ и дѣйствительно былъ въ обращеніи съ нею черезчуръ легокъ и несдержанъ, то не сама ли она подала ему къ тому поводъ своими необдуманными, какъ бы вызывающими на такое обращеніе объясненіями? Другой на мѣстѣ Аркадія пожалуй счелъ бы себя въ правѣ быть съ нею еще несдержаннѣе. Словомъ: все объяснилось такъ легко и послѣдовательно что Оленька даже недоумѣвала и спрашивала себя какъ могла она представить и растолковать себѣ все это въ такомъ превратномъ видѣ.

— Знаешь о какомъ порученіи я сейчасъ спрашивала Аркадія? сказала вбѣжавшая впопыхахъ Лиза: — Мамаша поручила ему купить для тебя сѣдло, амазонку и шляпу и онъ все это привезъ съ собою.

Софья Львовна дѣйствительно за мѣсяцъ предъ тѣмъ спросила Оленьку не желаетъ ли она учиться ѣздить верхомъ и она съ радостью приняла ея предложеніе.

Черезъ часъ она позвала ее къ себѣ. Тамъ былъ Аркадій, на стульяхъ лежали амазонка и сѣдло.

— Ты, другъ мой, нарисовала брату сюрпризомъ нашъ семейный портретъ, сказала ей Софья Львовна; — а онъ сюрпризомъ же привезъ тебѣ сѣдло съ амазонкой.

Слова эти совершенно озадачили Оленьку. Принять этотъ сюрпризъ, т.-е. подарокъ отъ Аркадія и притомъ въ эту минуту было выше силъ ея; отказаться же отъ него значило оскорбить не столько его, сколько Софью Львовну. Она рѣшительно не знала что ей дѣлать: день этотъ былъ для нея положительно днемъ неудачъ. Аркадій конечно не могъ не понять всей щекотливости ея положенія.

— Я тутъ, maman, ни причемъ, совершенно постороннее лицо, поспѣшилъ онъ предупредить отвѣтъ Оленьки. — Сюрприза съ моей стороны ровно никакого нѣтъ. Вы поручили мнѣ купить сѣдло и заказать амазонку, прислали даже для нея мѣрку; я обѣщалъ вамъ исполнить ваше порученіе, и если одержалъ свое слово, то не думаю чтобъ это могло быть для кого-нибудь сюрпризомъ.

Онъ такъ вовремя и съ такимъ тактомъ выручилъ Оленьку и послѣднія слова сказаны были такъ любезно и казалось съ такимъ чистосердечіемъ что она тутъ же отъ души простила ему все что имѣла противъ него. Она поцѣловала Софью Львовну и дружески пожала руку Аркадію.

— Могу ли я по крайней мѣрѣ предложить вамъ свои услуги? сказалъ онъ ей. — Я недурной ѣздокъ и еслибы вы позволили мнѣ быть вашимъ берейторомъ и грумомъ….

— Вы-таки непремѣнно хотѣли сдѣлать мнѣ сюрпризъ, сказала Оленька, смѣясь, — и я на этотъ разъ принимаю его съ удовольствіемъ и благодарностію, добавила она, еще разъ пожавъ ему руку.

Мировая была полная и искренняя.

IX.

Выздоравливаніе Софьи Львовны шло очень быстро: подѣйствовалъ ли на нее благотворно пріѣздъ сына или въ самомъ-дѣлѣ болѣзнь ея была не больше какъ личина, подъ которою она хотѣла скрыть настоящую причину вызова его изъ Петербурга; но къ вечеру того же дня она уже встала съ постели, а на другой день съ дѣтскимъ увлеченіемъ занялась одѣваніемъ Оленьки въ привезенный костюмъ. Она сама причесала ей волосы, надвинула на нихъ кокетливо шляпу и вывела ее въ залъ, гдѣ старикъ Баклановъ ходилъ, разговаривая съ Аркадіемъ. Оленька въ ловко обхватывавшей ея гибкій и граціозный станъ амазонкѣ, съ подобранными подъ шляпу волосами и хлыстикомъ въ рукѣ была очаровательна. Александръ Васильевичъ сразу не узналъ ея.

— Передайте мнѣ хоть на самое короткое время искусство ваше, чтобы снять въ эту минуту съ васъ портретъ, сказалъ любуясь ею Аркадій.

Оленька чувствовала что въ словахъ этихъ не было ничего притворнаго и что они такъ-сказать вылетѣли у него прямо изъ сердца.

Съ другаго же дня начались уроки верховой ѣзды. Къ крыльцу подведена была осѣдланная лошадь; Александръ Васильевичъ самъ показалъ Олевькѣ какъ садиться въ сѣдло, какъ брать въ руки поводья и управлять ими. Аркадій взялъ лошадь подъ уздцы и сдѣлалъ съ ней нѣсколько круговъ по двору. Слѣдующіе уроки происходили уже въ манежѣ: Оленька была смѣла и они шли успѣшно. Лиза всякій разъ отъ искренняго сердца любовалась ею, — такъ граціозна она была на конѣ; сама же сѣсть на лошадь боялась; да ей верховая ѣзда запрещена была и докторомъ.

Между тѣмъ незамѣтно подкралась весна съ своими теплыми, но еще не знойными днями, прохладными и упоительными вечерами. Рѣки уже давно прошли; сошелъ съ полей и снѣгъ и лишь кое-гдѣ по сѣверныхъ склонамъ лощинъ и овраговъ лежалъ еще длинными, сѣроватыми полосами. Мало-по-малу зазеленѣли луга; кусты и деревья стали одѣваться нѣжною, полупрозрачною листвой; надули почку, готовясь къ цвѣту, сирень и черемуха. Въ густой чащѣ ихъ защелкалъ и засвисталъ соловей, затянулъ свою нескончаемую трель, вися въ воздушномъ пространствѣ, жаворонокъ; закукуковала въ липовой рощѣ и кукушка. „Кукушка, кукушка! сколько мнѣ лѣтъ жить на свѣтѣ?“ спрашивала, смѣясь, Оленька. „Одинъ, два, три…. довольно, довольно!“ кричала она, прыгая и хлопая въ ладони. И въ самомъ дѣлѣ что значатъ годы, что значатъ десятки лѣтъ скучной, обыденной жизни предъ однимъ днемъ, однимъ часомъ, нѣсколькими мгновеніями, полнаго, ничѣмъ не возмущеннаго счастія? А Оленька была такъ счастлива что казалось ей и не могло быть на свѣтѣ другаго болѣе полнаго счастія.

Съ наступленіемъ весны измѣнилась и жизнь въ Бакланахъ. Аркадій по утрамъ ходилъ стрѣлять вальдшнеповъ; предъ обѣдомъ же и по вечерамъ уходилъ гулять съ Лизой и Оленькой. Любимымъ мѣстомъ прогулокъ ихъ былъ примыкавшій къ саду вѣковой лиловый паркъ, нравившійся Оленькѣ дикою величественностію своею и отсутствіемъ всякой искусственности; къ тому же они здѣсь были болѣе на свободѣ. Иногда присоединялась къ нимъ и Mme Coudert, умѣвшая прогулкамъ этимъ дать болѣе жизни и разнообразія. Старики рѣдко принимали въ прогулкахъ этихъ участіе: Софью Львовну онѣ утомляли; Александръ же Васильевичъ любилъ соединять пріятное съ полезнымъ и потому предпочиталъ имъ прогулку по полямъ и хозяйственнымъ заведеніямъ.

Аркадію вскорѣ же удалось совершенно изгладить то невыгодное для него впечатлѣніе которое онъ произвелъ на Оленьку при первой встрѣчѣ. Она полюбила его какъ брата, — такъ по крайней мѣрѣ казалось ей. Повидимому и онъ отвѣчалъ ей тѣмъ же чувствомъ: онъ былъ съ нею настолько же любезенъ, насколько и сдержанъ, настолько же казалось любилъ, насколько и уважалъ ее: никогда не позволялъ онъ себѣ съ нею ни двусмысленнаго слова, или нескромной шутки, словомъ, ничего такого что могло бы хотя косвеннымъ образомъ оскорбить ея нравственное чувство. Мало-по-малу между ними установилась интимность, основанная на дружбѣ и взаимномъ другъ къ другу довѣріи. „Какъ могла я такъ жестоко ошибиться?“ спрашивала иногда себя Оленька; „какъ могла я хотя на минуту подозрѣвать его въ томъ отъ чего онъ такъ далекъ, что такъ несродно его характеру?“ Ей становилось совѣстно за себя предъ Аркадіемъ, она сознавала себя предъ нимъ виноватою и всячески старалась загладить вину свою. Не разъ хотѣлось ей заговорить съ нимъ о томъ о чемъ онъ намекнулъ въ разговорѣ съ всю на другой день своего пріѣзда; но она боялась возобновитъ въ памяти его какія-нибудь грустныя или непріятныя воспоминанія, а можетъ-быть и растравить еще не зажившую сердечную рану. Да и какъ было ей начать говорить о такомъ щекотливомъ предметѣ, когда онъ самъ такъ упорно молчалъ о немъ? Порою молчаніе это казалось ей страннымъ, порою даже огорчало ее какъ признакъ его недовѣрія къ ней. „Но, утѣшала она тутъ же себя, придетъ время когда онъ, ближе узнавъ меня, пойметъ что руководитъ мною не пустое любопытство, а-искреннее участіе, и тогда конечно будетъ со мной откровеннѣе.“ Такъ смотрѣла Оленька на взаимныя отношенія свои съ Аркадіемъ и на чувства свои къ нему. Они казались ей такъ естественно исходящими одни изъ другихъ, что ей и въ голову не приходило ихъ анализовать, пока одно обстоятельство не заставило ее ближе всмотрѣться въ нихъ.

Въ трехъ верстахъ отъ Баклановъ, на берегу протекавшей по лугамъ рѣчки, была дубовая роща, куда Софья Львовна любила ѣздить подъ разными предлогами, смотря по времени года: то за ландышами, то за земляникой, то за грибами или орѣхами. Ѣздили на эти parties de plaisir обыкновенно въ большихъ дрогахъ цѣлымъ обществомъ; иногда, особенно во время покосовъ, пили тамъ и вечерній чай.

Возвращаясь съ одной изъ такихъ поѣздокъ, Оленька съ Аркадіемъ, конвоировавшіе дроги верхомъ, отъ нихъ отстали съ цѣлью проѣхать въ усадьбу бугристымъ берегомъ рѣчки, съ котораго открывались великолѣпные виды на окружавшую мѣстность и по которому въ экипажѣ проѣхать было нельзя.

Рѣчка протекала подъ самою кручею берега. По другую сторону ея зеленымъ ковромъ широко раскидывались по низменной равнинѣ необозримые луга съ пестрѣвшими по нимъ стадами и мелькавшими тамъ и сямъ игривыми рощами ольшняка и осинника. Оставшаяся отъ вешняго разлива вода еще стояла на нихъ огромными озерами; по сверкавшей на солнцѣ ослѣпительною, серебристою чешуей поверхности ихъ скользили едва замѣтными черными точками стада дикихъ утокъ, а въ воздухѣ сновали съ пискливыми криками сотни чаекъ и рыболововъ. За лугами по постепенно возвышавшейся громаднымъ амфитеатромъ холмистой мѣстности виднѣлись разбросанныя, въ живописномъ безпорядкѣ села и деревни, а еще дальше на самомъ горизонтѣ длинною темною полосой тянулся лѣсъ, какъ бы обрамляя собою эту дивную панораму. Любо было смотрѣть на эту необъятную ширь: и дышалось какъ-то вольнѣе, и мысль была свѣжѣе и на сердцѣ какъ бы легче и отраднѣе.

— Какая чудная картина, сказала Оленька, остановись въ нѣмомъ экстазѣ. — Непремѣнно попрошу у maman позволенія завтра же опять пріѣхать сюда чтобы снять этотъ очаровательный пейзажъ, добавила она налюбовавшись имъ вдоволь.

— Прекрасная мысль, подхватилъ Аркадій. — Давайте ѣздить сюда каждый день и вы въ короткое время снимите всю живописную панораму этой рѣчки.

Дѣйствительно берега рѣчки представляли собою нескончаемую панораму видовъ изъ которыхъ одни были картиннѣе другихъ. Оленька съ Аркадіемъ такъ увлеклась ими что лишь когда увидѣли усадьбу далеко за собою, вспомнили что имъ давно уже слѣдовало быть дома.

— Однако куда же мы съ вами заѣхали? сказала вдругъ Оленька, остановивъ лошадь. — Посмотрите гдѣ остался у насъ паркъ. Насъ вѣрно ужь давно ждутъ и конечно будутъ сердиться за нашу самовольную прогулку.

— Пожалуй еще безъ обѣда оставятъ, сказалъ, смѣясь, Аркадій.

Оленька повернула лошадь и стала шагомъ подыматься по крутому косогору. Аркадій молча поѣхалъ за нею, любуясь какъ ловко и граціозно съ каждымъ движеніемъ лошади покачивался ея гибкій и стройный станъ.

— Ну, а теперь гопъ, гопъ, сказала она ему взобравшись на гору и, поднявъ коня своего въ галопъ, пустилась вскачъ по широкому рубежу, зеленою лентою тянувшемуся между нивъ свѣже-вслаханнаго чернозема.

Поскакалъ за нею и Аркадій.

Старики дѣйствительно уже около часа какъ возвратилисъ домой и были въ страшной тревогѣ. Она не замѣтили какъ Оленька съ Аркадіемъ отъ нихъ отстали и ни какъ не могли объяснить себѣ куда они могли дѣваться. Они уже начинали серіозно безпокоиться не случалось ли съ ними чего-нибудь дорогой и хотѣли послать къ нимъ на встрѣчу верховыхъ, какъ увидали ихъ подъѣзжавшими къ крыльцу. Узнавъ почему они такъ долго не ѣхали, Александръ Васильевичъ тутъ же сдѣлалъ строгій выговоръ сыну. Софья Львовна, позвавъ Оленьку въ свою комнату, замѣтила ей, впрочемъ очень ласково, что подобные прогулки вдвоемъ съ молодымъ человѣкомъ въ ея лѣта неприличны, что есть злые языки, которые изъ этого, самого по себѣ ничего незначащаго, поступка могутъ вывести сплетни, отъ которыхъ можетъ пострадать ея репутація и что она уже не маленькая дѣвочка и должна держать себя осмотрительнѣе. Оленька выслушала всю эту нотацію съ широко раскрытыми отъ удивленія глазами. Она очень хорошо понимала что дѣвушкѣ неприлично ѣздить одной съ молодымъ постороннимъ ей человѣкомъ, — по крайней мѣрѣ по принятымъ въ кругу ея понятіямъ, и она конечно никогда бы этого себѣ не позволила; но развѣ Аркадій былъ для нея посторонній? Развѣ Софья Львовна не называла его ея братомъ, а ее его сестрой? Да и сами они развѣ иначе смотрѣли другъ на друга? И она невольно задумалась надъ этимъ послѣднимъ вопросомъ, который не разъ и прежде приходилъ et въ голову. Дѣйствительно ли такъ смотрѣли они другъ на друга? спрашивала она себя. Она принялась анализовать взаимныя свои съ Аркадіемъ отношенія, прослѣдила шагъ за шагомъ за всѣми перипетіями развитія лежавшаго въ основѣ ихъ чувства съ самаго дня своего съ нимъ знакомства. Припомнились ей и первый пріѣздъ Аркадія въ Бакланы и выкатившаяся изъ глазъ ея при прощаніи съ нимъ слеза и веденная ими черезъ Лизу переписка; вспомнила она и свой съ нимъ разговоръ на другой день его втораго пріѣзда, старалась уяснить себѣ и настоящія свои къ нему чувства. И чѣмъ болѣе углублялась она въ себя, чѣмъ глубже всматривалась въ чувства свои къ Аркадію, тѣмъ болѣе поселялось въ ней недовѣріе къ самой себѣ, недовѣріе къ собственнымъ чувствамъ своимъ. Еще загадочнѣе казались ей чувства къ ней Аркадія, особенно въ связи съ памятнымъ разговоромъ на другой день его пріѣзда. Загадочность эта усложнилась для нея еще одномъ обстоятельствомъ. За нѣсколько дней предъ тѣмъ Аркадій показывалъ ей съ Лизой привезенный имъ изъ Петербурга альбомъ. Когда онъ вынималъ его изъ футляра, изъ него выпалъ обернутый въ китайскую бумагу акварельный портретъ; Аркадій хотѣлъ схватить его, но Лиза его предупредила и прежде нежели онъ успѣлъ выхватить портретъ у нея изъ рукъ, она ужь показала его Оленькѣ. Это былъ женскій портретъ замѣчательной красоты. Аркадій видимо сконфузился и, какъ бы въ чемъ оправдываясь, сказалъ что это былъ портретъ одной италіянской пѣвицы. Оленька съ Лизой конечно тутъ же поняли что онъ лгалъ: онѣ хотя и смутно, уже слышали о связи его съ Француженкой и были почти увѣрены что портретъ былъ ея. Съ этого дня Оленьку очень занимала мысль дѣйствительно ли любилъ и продолжалъ ли любить ее Аркадій. Вопросъ этотъ и теперь пришелъ ей въ голову. Если онъ и до сихъ поръ еще любитъ ее, спрашивала она себя, какое же другое чувство можетъ онъ имѣть ко мнѣ кромѣ братской любви и дружбы?»

— Еслибы ты видѣла какъ papa и maman сердились на Аркадія, сказала вошедши къ ней Лиза, — особенно papa. «Развѣ онъ не понимаетъ, говорилъ онъ, что Оленька ужь не ребенокъ и что она ему не родная сестра.» Знаешь что, — объявила она очень простодушно: — мнѣ кажется они боятся тобы вы серіозно другъ въ друга не влюбились.

Оленька промолчала; но слова эти глубоко запали у нея въ сердцѣ.

За обѣдомъ она почти не поднимала глазъ съ своей тарелки: послѣ полученнаго ею выговора, въ связи съ тѣмъ что такъ наивно высказала ей Лиза и что передумала сама, она не смѣла посмотрѣть кому-либо прямо въ глаза; пуще же всего избѣгала она встрѣтить взглядъ Аркадія; она боялась прочесть въ немъ отвѣтъ на волновавшій ее вопросъ, опасалась чтобъ и онъ во взглядѣ ея не прочелъ того что ей такъ хотѣлось скрыть отъ него.

Послѣ обѣда она до самаго вечера не выходила изъ своей комнаты и когда Аркадій сталъ приглашать ее по обыкновенію прогуляться по парку, она долго не рѣшалась.

— Почему же не пойти, уговаривала ее Лиза; вечеръ прекрасный и въ рощѣ поютъ соловьи.

— Да и будемъ мы не одни какъ давича: съ нами будетъ ангелъ хранитель, добавилъ шутливо Аркадій, показавши на Лизу. Сквозь шутку эту слышалась иронія съ примѣсью худо скрытой досады.

Отказаться было неловко, — она пошла. Нервы ея были до того возбуждены что когда они вошли въ паркъ, ею овладѣлъ какой-то непонятный, какъ бы паническій страхъ: сумрачнѣе обыкновеннаго, казалось ей, смотрѣли стоявшіе по сторонамъ вѣковыя липы; изъ полуразвалившагося грота словно вѣяло могильнымъ холодомъ; пугалъ ее и шелестъ игравшаго въ кустахъ вѣтра, пугалъ и шумъ шуршавшихъ подъ ногами сухихъ прошлогоднихъ листьевъ, — пугало самое молчаніе и царившая кругомъ тишина и она инстинктивно жалась къ Лизѣ, точно сердце говорило ей что въ ней должна она была искать себѣ защиту и опору.

— Однако утренній урокъ, какъ видно, пошелъ вамъ впрокъ, сказалъ, смѣясь Аркадій; — должно-быть вразумительно былъ преподанъ.

— Да вѣдь и вы получили выговоръ отъ начальства, отвѣтила Оленька. Ей хотѣлось скрыть давившее ее чувство и казаться по возможности веселою.

— Я ужь обтерпѣлся, мнѣ къ нимъ не привыкать.

— А я давича сказала Оленькѣ за что papa съ maman на васъ сердятся или лучше сказать чего боятся, вмѣшалась со всегдашнею наивностью своею Лиза.

— Чего же? спросилъ Аркадій.

— Ради Бога перестань, шептала Оленька Лизѣ на ухо. Онѣ шли обнявшись и она крѣпко прижала ее къ себѣ, чтобы заставить замолчать.

— А развѣ это не правда? продолжала та съ тою же наивностью.

Оленька вспыхнула и невольно взглянула вскользь на Аркадія. Глаза ихъ встрѣтились. Такъ еще никогда не смотрѣлъ онъ на нее. Что прочла она въ этомъ взглядѣ, она и сама не могла дать себѣ отчета; но вся кровь ея, казалось ей, разомъ прихлынула въ голову, страшно забилось сердце и какъ бы перервалось стѣснившееся въ груди дыханіе.

— Что съ тобою? спросила ее Лиза; — ты вся дрожишь какъ въ лихорадкѣ, а сердце-то какъ бьется.

— Должно-быть отъ верховой ѣзды, едва могла проговорить Оленька.

— Весна, сказалъ хладнокровно, закуривая папироску, Аркадій.

Съ этой минуты Оленька уже болѣе не сомнѣвалась что въ основаніи взаимныхъ отношеній ея съ Аркадіемъ лежала не братская любовь и не дружба, а болѣе страстное чувство. Ей страшно было вспомнить о взглядѣ Аркадія, и страшно болѣе потому что онъ вызвалъ въ ея сердцѣ настолько же безотчетно-тревожнюе, насколько и томительно-сладкое ощущеніе, противостоять которому она чувствовала себя не въ силахъ; невольно припомнилось ей гдѣ-то прочитанное ею о чарующемъ взглядѣ змѣи, неотразимо притягивающей несчастную жертву въ раскрытую пасть свою. И тотъ же, до того невѣдомый ей, паническій страхъ съ новою силой овладѣлъ ею. Понятно что съ этой минуты должны были измѣниться и отношенія ея къ Аркадію: прежнюю искренность и интимность смѣнили сдержанность и осмотрительность; она стала наблюдать за собою, стала взвѣшивать каждое слово, разчитывать каждый шагъ, стала даже избѣгать частыхъ встрѣчъ съ нимъ, а тѣмъ менѣе позволяла себѣ оставаться съ нимъ наединѣ, чтобы какъ-нибудь и встрѣтить снова этого такъ сильно потрясшаго ее взгляда, а можетъ-быть и объясненія на словахъ что выражалъ онъ, наконецъ, чтобы какъ-нибудь не высказаться и самой, она стала чуждаться и окружавшихъ ее, боясь необдуманымъ словомъ или неосторожнымъ взглядомъ выдать свою тайну. Прежнія невинныя забавы и развлеченія которымъ она еще такъ недавно предавалась съ дѣтскимъ увлеченіемъ уже не занимали ее; она по цѣлымъ часамъ сидѣла одна погруженная въ безотчетное раздумье. Оленька въ короткое время такъ измѣнилась что Софья Львовна стала серіозно опасаться за ея здоровье.

— Ужь не больна ли ты чѣмъ? заботливо спрашивала она ее.

— А ты ужь не любишь попрежнему Аркадія, выговаривала ей простодушно Лиза.

X.

Уже болѣе двухъ мѣсяцевъ Аркадій жилъ въ Бакланахъ, но отношенія его къ отцу нисколько не улучшались; напротивъ, изъ натянутыхъ они сдѣлались какими-то непріятными, чуть не враждебными. Причиною тому была противоположность ихъ взглядовъ на жизнь и убѣжденій, если только кое-какъ схваченныя Аркадіемъ верхушки слышанныхъ, но не прочувствованныхъ и неусвоенныхъ имъ идей можно было назвать убѣжденіями. Александръ Васильевичъ былъ человѣкъ стараго закала и раздѣлялъ воззрѣнія и вѣрованія людей своего вѣка; Аркадій, принадлежа къ новому поколѣнію, хотѣлъ быть представителемъ и его воззрѣній. Иногда проводилъ онъ какую-нибудь новую мысль далеко не совпадающую съ образомъ мыслей отца, а часто и діаметрально ему противоположную: возникали споры, которые, не разубѣждая старика, лишь раздражали его и все болѣе и болѣе возстановляли противъ него. Споры эта болѣзненно дѣйствовали на Оленьку, искренно любившую и уважавшую Александра Васильевича и отъ души желавшую видѣть его въ добромъ согласіи съ сыномъ. Она досадовала на Аркадія не только за его неуступчивость, которая, какъ самъ онъ видѣлъ, ровно ни къ чему не вела, сколько и то что онъ часто защищалъ убѣжденія которыхъ не раздѣлялъ и проводилъ принципы которымъ не сочувствовалъ и которыхъ даже и самъ не понималъ, точно лишь для того чтобы доказать старику его отсталость. И она не ошибалась: у Аркадія дѣйствительно не было, ни принциповъ, ни убѣжденій, а защищалъ онъ тѣ, или другіе изъ нихъ лишь потому что они были въ ходу и онъ, считая себя человѣкомъ передовымъ, полагалъ обязанностію своею защищать ихъ. Всѣ они сводились у него къ какой-то туманной идеѣ либерализма, котораго онъ выдавалъ себя завзятымъ поборникомъ, хотя сути его никогда уяснитъ сей не могъ. Да онъ впрочемъ надъ такимъ вздоромъ никогда не ломалъ себѣ головы. "Ça vous pose dans le monde, думалъ онъ; èa vous donne un certain pli, " и ему этого было довольно.

Когда старикъ Баклановъ былъ въ духѣ, онъ охотно разговаривалъ съ Аркадіемъ о петербургской жизни, причемъ припоминалъ и свои молодые годы; разспрашивалъ его о направленіи современнаго общества, о занимающихъ его вопросахъ, совершенныхъ и предстоявшихъ реформахъ, о новыхъ порядкахъ по военной службѣ: одни изъ нихъ одобрялъ, надъ другими слегка подтрунивалъ. Оленька прислушивалась къ этимъ разговорамъ съ любопытствомъ: они раскрывали предъ нею новую, незнакомую ей жизнь; подчасъ ей казалось что слышитъ она сказки Шехеразады.

— А касокъ и солдатскихъ шинелей у васъ ужь нѣтъ, говорилъ старикъ; — солдаты въ кепи да въ пальто щеголяютъ?

— Да, отвѣчалъ Аркадій; — послѣднія военныя дѣйствія доказали что они много удобнѣе. Прежде обращали вниманіе лишь на наружный видъ, а теперь болѣе смотрятъ на удобство.

— При Суворовѣ объ удобствахъ и не думали, а неприступныя крѣпости брали, да черезъ Чортовы мосты переходили. Ну и этихъ кепи солдаты предъ офицерами, какъ прежде фуражки, ужь не снимаютъ, а, проходя мимо, лишь дѣлаютъ имъ подъ козырекъ: бояжуръ, молъ, мусьё?

— Да, подъ козырекъ.

— Oro дѣйствительно удобнѣе. Что бы при встрѣчѣ ужъ прямо другъ другу руку жать. Вотъ что гимнастику ввели, такъ это дѣло хорошее, давно бы слѣдовало. Я чай между солдатами есть ребята ловкіе?

— Есть такіе что любому акробату не уступятъ.

— Любопытно было бы взглянуть, говорилъ съ самодовольною улыбкой старикъ. — Какъ буду въ Петербургѣ, перемѣнно съѣзжу посмотрѣть. Русскій человѣкъ на все спообенъ: укажи ему только какъ за дѣло взяться, чорта за поясъ заткнетъ.

— А что это у васъ тамъ за нигилистки такія завелись? спрашивалъ онъ немного спустя. — Говорятъ, ничему не вѣрятъ и знать ничего не хотятъ.

— Знать-то напротивъ онѣ все хотятъ, но вѣрятъ лишь тому въ чемъ убѣдятся умомъ или собственнымъ опытомъ.

— И для этого лягушекъ потрошатъ?

— Да, естествознаніемъ нынче много занимаются.

— А тамъ и людей рѣжутъ?

— Слушаютъ лекціи и въ анатомическій театръ ходятъ.

— Какое ходятъ, такъ, говорятъ, сами и полосуютъ: пріятно у такой барышни ручку поцѣловать. Ну и волосы стригутъ, и синія очки носятъ?

— Стригутъ и очки носятъ.

— А по вечерамъ у студентовъ собираются; съ ними бутерброды ѣдятъ, пиво пьютъ, да объ общественныхъ дѣлахъ толкуютъ.

— И собираются и толкуютъ.

— И что жъ полиція? ничего?

— А полиціи какое до нихъ дѣло?

— Ну, нѣтъ, братъ, въ наше время — шалишь; еслибы полиція гдѣ такихъ накрыла, навѣрно ихъ куда бы-нибудь припрятала. А какіе это они еще гражданскіе браки придумали?

— Браки основанные на одномъ взаимномъ согласіи.

— То-есть выходить не освященные церковью и не утвержденные закономъ?

— Да; не связанные ни церковными обѣтами, ни формальными обязательствами.

— Стало-быть: любы другъ другу, живите, а нелюбы — хоть завтра же расходитесь? Хороши браки; главное удобны. Правду ты сказалъ что нынче больше объ удобствѣ хлопочатъ. Ну и съ такою женой тоже подъ-ручку по улицѣ гуляютъ?

— Гуляютъ.

— И знакомые встрѣчаются и кланяются?

— Если знакомые, почему же не поклониться.

— Ну, а если промежь себя разойдутся и пойдетъ новымъ мужемъ подъ-ручку гулять, и опять ей поклонятся?

— И опять поклонятся.

— И съ прежнимъ мужемъ встрѣтится, разговариваетъ съ нимъ какъ ни въ чемъ не бывало?

— Почему же имъ не разговаривать? вѣдь они не ссорились.

— Только характерами не сошлись.

— Конечно.

— Чудеса! заключалъ Баклановъ.

Точно также въ разговорахъ съ сыномъ заводилъ онъ рѣчь и о другихъ интересовавшихъ его вопросахъ.

— А вотъ вчера Сергѣй Ивановичъ пріѣхалъ изъ Петербурга, сказалъ онъ какъ-то, возвратясь изъ гостей, — и сказываетъ будто тамъ говорятъ что всѣхъ стариковъ перевѣшать надо, что они какъ старыя деревья молодымъ побѣгамъ солнце затѣняютъ, хода имъ не даютъ. Правда?

— Можетъ-быть и говорятъ, но я не слыхалъ, отвѣчалъ Аркадій.

— Да и въ самомъ дѣлѣ, на что мы стали годны? Мы ужь и выдохлись, и изъ ума выжили. Вѣдь говорятъ же что не молодымъ у стариковъ, а старикамъ у молодыхъ учиться надо?

— Дѣйствительно говорятъ что по естественному ходу прогресса каждое новое поколѣніе становится и умнѣе, и опытнѣе стараго.

— Даже и опытнѣе? Это какъ? Объясни пожалуста, интересно послушать.

— Очень просто. Человѣчество, какъ нравственное лицо, живетъ точно также своею жизнью какъ и отдѣльный индивидуумъ, считая возрасты свои поколѣніями. Понятно что каждое послѣдующее поколѣніе опытнѣе предыдущаго, если не своимъ, то его же опытомъ.

— То-есть молодое-то поколѣніе по этому разчету становится ужь, такъ-сказать, старше стараго?

— Конечно.

— Хитро, сказалъ, подумавъ, Баклановъ, — и если разсудитъ хорошенько, такъ пожалуй и справедливо, только надо дѣло понять какъ слѣдуетъ; а то иной молокососъ возмечталъ что онъ умнѣе стариковъ уже потому что моложе ихъ. Вишь какіе камуфлеты подводятъ. А небось все поповичи разные эти силлогизмы придумываютъ. Все подъ нашего брата подкапываются, ужь больно ихъ подтормаживаемъ и хода не даемъ. Слышишь, Sophie, — кричалъ онъ женѣ. — Подика разкажи матери, да скажи ей что Лиза и опытнѣе и старше ея стала и что ручку-то цѣловать теперь ужь ей у нея не приходится.

И долго еще послѣ того старикъ смѣясь разказывалъ пріѣзжавшимъ къ нему гостямъ объ этомъ, какъ онъ называлъ, долгогривомъ силлогизмѣ.

Но не всегда разспросы и бесѣды эти кончались такъ миролюбиво; нерѣдко по поводу ихъ между отцомъ и сыномъ возникали горячіе споры, имѣвшіе иногда очень грустный исходъ.

Разъ завязался у нихъ диспутъ на тему: «собственность — кража». Аркадій хотя и не поддерживалъ принципа во всемъ его пуризмѣ, но тѣмъ не менѣе проводилъ положенія далеко не согласовавшіяся съ образомъ мыслей старика, заключивъ ихъ выводомъ что на всякомъ богатомъ человѣкѣ лежитъ непремѣнная обязанность удѣлить часть состоянія своего въ помощь неимущей братіи и что не сдѣлавъ этого, онъ не имѣетъ права смотрѣть на людей прямыми глазами.

Тотъ выслушалъ его очень серіозно и съ большимъ вниманіемъ.

— И ты чувствуешь въ себѣ достаточно характера и самоотверженія чтобы поступить такъ? спросилъ онъ его.

— Еслибы не чувствовалъ, то конечно и не позволилъ бы себѣ такъ говорить, отвѣтилъ нѣсколько обиженнымъ тономъ Аркадій.

— Стало-быть ты ничего не будешь имѣть противъ меня, если я употреблю часть имѣнія или по крайней мѣрѣ денежный капиталъ на человѣколюбивыя учрежденія?

Оба эти вопроса предложилъ онъ очень серіозно, точно были они не слѣдствіемъ настоящаго разговора, а еще заранѣе задуманнаго плана. Аркадій зналъ отца, зналъ что онъ говорить на вѣтеръ не любилъ, зналъ и то что онъ уже употребилъ довольно значительную сумму на устройство разныхъ сельскихъ учрежденій. Припомнились ему и слова матери какъ-то жаловавшейся ему на неумѣстныя по ея мнѣнію гуманничанія мужа и онъ невольно замялся. «Чего добраго, подумалъ онъ про себя; вѣдь онъ самодуръ, — пожалуй что говоритъ, то и сдѣлаетъ: самъ же ты, скажетъ, того хотѣлъ.»

— Я спрашиваю тебя объ этомъ потому, продолжалъ также серіозно Баклановъ, — что въ силу моихъ убѣжденій всякій не нажившій самъ состоянія своего, и получившій его по наслѣдству отъ предковъ, обязанъ передать его не только въ полномъ составѣ, но и со сдѣланными на доходы, съ него приращеніями своему потомству. Ты мой единственный сынъ и наслѣдникъ и потому я очень желалъ бы знать твое по этому предмету мнѣніе. Серіозно думаешь ты такъ? заключилъ онъ, смотря ему прямо въ глаза.

Вопросъ былъ сдѣланъ такъ-сказать въ упоръ и отвѣчать на него надо было прямо и категорически.

— Конечно, сказалъ Аркадій, смѣшавшись и глядя за дымившуюся въ рукѣ его папироску, — чтобы поступитъ надо быть твердо увѣреннымъ что употребленный съ этою цѣлію капиталъ пойдетъ по своему назначенію, а поручиться за это въ наше время трудно.

Сдѣлавъ этотъ уклончивый отвѣтъ, Аркадій взглянулъ вскользь на отца и ему показалось что въ его прямо и вопросительно устремленномъ на него взглядѣ промелькнуло что-то въ родѣ горькой насмѣшки. Старикъ будто хотѣлъ что-то сказать, но не сказалъ ни слова и, заложивъ руки за спину, сталъ молча ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

Въ другой разъ за обѣдомъ зашла рѣчь о настроеніи духа современнаго общества и преимущественно молодаго поколѣнія.

— Вѣдь нынче, сказалъ Баклановъ, — военная служба, говорятъ, ужъ не въ прежнемъ почетѣ; всѣ больше наровятъ идти по статской.

— Да; гражданская служба въ настоящее время представляетъ болѣе легкую и блестящую карьеру, отвѣтилъ Аркадій; — да и кому какая охота подставлять свой лобъ подъ пулю.

— Какъ такъ? посмотрѣлъ на него вопросительно отецъ, остановивъ на половинѣ пути вилку съ кускомъ мяса, который несъ-было въ ротъ.

— Конечно; какой-нибудь авантюристъ Наполеонъ для осуществленія своей личной фантазіи или для упроченія своей династіи на узурпированномъ престолѣ заваритъ кашу; а тутъ по его милости и pour son bon plaisir и рискуй своею жизнію? Нѣтъ; ныньче всякій разсуждаетъ что онъ ее не въ дровахъ нашелъ.

— Но если этого требуетъ честь націи, если это необходимо для поддержанія могущества и славы отечества?

— Все это прекрасно, но своя рубашка къ тѣлу ближе.

Старикъ посмотрѣлъ на него въ недоумѣніи.

— И дворяне нынѣшніе также думаютъ? спросилъ онъ, видимо приходя въ раздраженіе.

— Развѣ дворяне глупѣе другихъ? Много они выиграли что въ Двѣнадцатомъ Году ни скота, ни живота своего не щадили? Надъ ними же теперь всякій смѣется.

— Нѣтъ; я никогда не повѣрю чтобы такъ могъ разсуждать настоящій русскій дворянинъ, сказалъ Баклановъ, задыхаясь отъ негодованія. — Такъ. можетъ думать лишь прохвостъ какой-нибудь безъ роду и племени. Это не благоразуміе, а низкая, недостойная дворянина трусость! И, бросивъ вилку на столъ, онъ всталъ и вышелъ изъ комнаты.

Сцена эта произвела на всѣхъ сильное, хотя и не одинакое впечатлѣніе. Оленька вполнѣ раздѣляла и образъ мыслей и негодованіе старика и недовѣрчиво смотрѣла на Аркадія; Лиза, сама не понимая чего испугалась, въ недоумѣніи и страхѣ провожала глазами уходившаго отца.

— И охота тебѣ вѣчно затѣвать эти споры съ отцомъ, упрекала Аркадія мать.

— Тѣмъ болѣе что я увѣрена что Аркадій Александровичъ самъ не раздѣляетъ убѣжденій которыя защищалъ, добавила нерѣшительно Оленька.

Аркадій посмотрѣлъ на нее, но не сказалъ ни слова: онъ чувствовалъ себя въ эту минуту какъ-то неловко.

На другой день послѣ этого разговора, Оленька, гуляя по обыкновенію съ Аркадіемъ и Лизой, навела намѣренно на него рѣчь.

— Неужели таковы дѣйствительно ваши убѣжденія? спросила она Аркадія.

— То-есть какія именно?

— Что вы для блага и чести отечества не рѣшились бы рисковать своею жизнію?

— Вопервыхъ, что понимаете вы подъ словомъ отечество? Слово это чрезвычайно неопредѣленно. Понимаете ли вы подъ нимъ опредѣленный районъ извѣстной мѣстности, связанный общностью матеріальныхъ или какихъ-либо другихъ интересовъ, или все населеніе со включеньемъ Чувашей, Бурятъ, Самоѣдовъ?…

— Подъ именемъ отечества понимаю я Россію въ полномъ ея составѣ, ту Россію, могуществомъ и силою которой гордится всякій истинно Русскій.

— То-есть, продекламировалъ Аркадій:

Отъ Перми до Тавриды

Отъ Финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды

Отъ потрясеннаго Кремля,

До стѣнъ недвижнаго Китая.

— Конечно.

— Что до меня касается, то признаюсь: сердце мое не настолько эластично чтобы могло растянуться на такое огромное пространство. Что у меня можетъ быть общаго съ какимъ-нибудь Камчадаломъ? И если его побьетъ иди и вовсе убьетъ американскій китоловъ, неужели я долженъ считать это за оскорбленіе націи и для удовлетворенія національной чести снаряжать кругосвѣтную экспедицію?

— Я понялъ бы еслибы дѣло шло о районѣ четырехъ, пяти смежныхъ губерній, связанныхъ между собою какимъ-нибудь общимъ матеріальнымъ интересомъ, хотя бы напримѣръ сбытомъ пшеницы. Еслибы вдругъ сбыту этому представилось бы такое препятствіе устранить которое нельзя было бы иначе какъ силою оружія; то я понимаю, всякій необходимо долженъ взяться за него во имя общей пользы.

— Неужели только и есть что матеріальная польза и опасность можетъ только угрожать пшеницѣ?

— Но какая же намъ можетъ угрожать опасность? Мы, благодаря Бога, живемъ не во времена Батыевъ, Тамерлановъ или какой-нибудь Пугачевщины.

— Компанія Двѣнадцатаго Года была не очень давно, да и Крымская могла кончиться не такъ, какъ кончилась. И что жъ, вы оставили бы насъ на произволъ судьбы, потому что жизнь вашу не въ дровахъ нашли?

— О, тогда я конечно полетѣлъ бы въ станъ Русскихъ воиновъ, сѣлъ у огня между шатрами и запѣлъ бы:

Друзья, блаженнѣйшая часть:

Любезныхъ быть спасеньемъ.

Когда жь предѣлъ вамъ въ битвѣ пасть

Погибнемъ съ наслажденьемъ.

— Какъ! Вы и Жуковскаго читали?

— Еще бы; я еще мальчикомъ зналъ всѣ патріотическіе гимны и пѣсни наизусть.

— Удивляюсь. Такъ вы ужъ кстати пропойте:

Не измѣнимъ; мы отъ отцовъ

Пріяли вѣрность съ кровью.

— И заключилъ бы:

О Царь! Здѣсь сонмъ твоихъ сыновъ,

Къ тебѣ горимъ любовью.

И при словѣ «сонмъ» укажу на весь разнохарактерный дивертисментъ отъ сидящихъ вкругъ огня на корточкахъ Алеутовъ, до остзейскихъ бароновъ. Не забуду, конечно, и Тамбовскихъ и Саратовскихъ помѣщиковъ, готовыхъ, какъ извѣстно, для защиты отечества по первому кличу бросить не только женъ и дѣтей, но и борзыхъ собакъ своихъ.

— Вы опять свое, сказала съ непритворною грустью Оленька: — самыя святыя чувства обращаете въ шутку, вѣдь это нравственное кощунство. Нѣтъ; я дамъ себѣ слово никогда не говорить съ вами о такихъ предметахъ.

— Считаете меня неспособнымъ возвыситься до нихъ?

— Вѣдь то-то и досадно что я, напротивъ, убѣждена что вы имъ вполнѣ сочувствуете, что вы любите отечество ваше и гордитесь имъ, и гордитесь именно его могуществомъ и силою. Я даже убѣждена что вы въ душѣ помѣщикъ, и если смѣетесь надъ ними, то только потому что такъ ужь въ духѣ настоящаго времени надъ ними смѣяться и дѣлать изъ нихъ какихъ-то шутовъ. Простите мнѣ мою откровенность; но я не вѣрю чтобы вы раздѣляли и большинство принциповъ и убѣжденій которые вы въ разговорахъ вашихъ проводите и не вѣрю потому что слишкомъ уважаю васъ.

Аркадій молчалъ; откровенность эта видимо была ему не понутру….

— Послушайте, продолжала Оленька послѣ минутнаго молчанія: — вы очень остроумны и обладаете способностію высокіе предметы представлять смѣшными. Дайте мнѣ слово не обращать этой способности на предметы касающіеся религіи и нравственныхъ убѣжденій. Сдѣлайте мнѣ этотъ подарокъ, сказала она почти со слезами на глазахъ, протягивая Аркадію руку.

— А вы что мнѣ за это дадите? спросилъ онъ полушутливо.

— Мою дружбу.

— Что еще?

— Развѣ вамъ этого мало?

— Можетъ-быть даже слишкомъ много; но я желалъ бы получить отъ васъ еще что-то.

— Что же могу я вамъ дать еще?

— Подумайте.

— Такая право мудреная загадка что я сама собою никогда ее не отгадаю.

— А можетъ-быть и отгадали, да не рѣшаетесь сказать.

— Но развѣ на это нужна извѣстная доза рѣшимости?

— Вѣдь женщины вообще нерѣшительны. Кромѣ оковъ которыя наложило на нахъ общество, онѣ еще сами произвольно налагаютъ на себя разныя другія, то изъ нравственныхъ принциповъ, то изъ пустаго приличія, даже изъ предразсудковъ, и точно щеголяютъ ими. Хотите выслушать мою задушевную исповѣдь?

— Говорите.

— Откровенность моя не оскорбитъ васъ?

— Нисколько.

— Я женщинъ каждую порознь уважаю и имѣю къ нимъ всевозможныя аттенціи; но женщину вообще въ глубинѣ души моей презираю.

— За что жь такая немилость?

— А за то что она живетъ тысячи лѣтъ въ рабствѣ и до сихъ поръ еще не свергнула съ себя этого позорнаго ига.

— Но кто въ этомъ виноватъ какъ не вы же?

— Сначала конечно такъ; но съ тѣхъ поръ какъ нравственная сила стала брать верхъ надъ физическою, такъ равнодушно переносить свое униженіе просто возмутительно.

— Но что же намъ дѣлать?

— Войдите съ протестомъ, сдѣлайте демонстрацію, удалитесь наконецъ какъ нѣкогда плебеи изъ Рима на Авентинскую гору и мы всемірные патриціи явимся къ вамъ для переговоровъ.

— Гдѣ же эта Авентинская гора и какъ мы пойдемъ на нее? спросила Оленька, стараясь не глядѣть на Аркадія; онъ въ роли пропагандиста всегда казался ей до крайности смѣшнымъ.

— Начните хоть съ того что дайте себѣ слово не вступать въ бракъ на существующихъ условіяхъ.

— Что же изъ этого выйдетъ?

— Ну и мы поневолѣ должны будемъ согласиться на тѣ которыя вы намъ предложите.

— А если не согласитесь?

— И отлично: будемъ жить всякій самъ по себѣ, не завися другъ отъ друга, трудами своими. Такой порядокъ вещей былъ бы хорошъ ужь тѣмъ что при немъ было бы больше общности въ интересахъ. Теперь же женишься, обзаведешься своимъ теплымъ гнездышкомъ, своимъ отдѣльнымъ микрокосмишкомъ, а объ общемъ дѣлѣ и позабудешь.

— Другими словами: вы проповѣдуете намъ гражданскіе браки, сказала Оленька.

— Васъ почему-то напугало это слово, возразилъ Аркадій, и вы боитесь вглядѣться въ суть дѣла. Назовите вы качели хоть висѣлицей, они все-таки останутся качелями.

— Нѣтъ, Оленька, онъ какой-то злой духъ, Мефистофель, сказала прижавшись къ ней Лиза, — не слушай его. Не соблазняй моей доброй Гретхенъ, добавила она обратившись съ умоляющимъ взглядомъ къ Аркадію.

— Я лишь высказалъ свою мысль, сказалъ онъ; — а тамъ ваше дѣло. Если вамъ ваши оковы нравятся, такъ и оставайтесь въ нихъ: вольному воля.

— А спасенному рай, заключила Лиза цѣлуя Оленьку.

XI.

У Софьи Львовны былъ братъ, жившій съ семействомъ постоянно въ Москвѣ и пріѣзжавшій въ деревню лишь на лѣтніе мѣсяцы; восьмаго іюня онъ былъ именинникъ и Баклановы считали непремѣнною обязанностью день этотъ проводить у него. Къ поѣздкѣ этой они готовились обыкновенно за нѣсколько дней, точно собирались въ какую-нибудь экспедицію. Такъ какъ отъ Бакланова до Кудеярова было не менѣе пятидесяти верстъ и сдѣлать ихъ въ одну упряжку въ тяжеломъ экипажѣ и притомъ въ жаркую лѣтнюю пору для лошадей было тяжело, да и Софья Львовна не могла вынести шестичасоваго сидѣнія въ душной каретѣ; то на половинѣ дороги останавливались для кормежки и отдыха. Еще наканунѣ поваръ съ провизіей и посудой отправлялся туда очистить избу и приготовить обѣдъ. Баклановы выѣзжали изъ дома рано утромъ, чтобъ успѣть сдѣлать первую упряжку до наступленія дневнаго жара; пріѣхавъ на привалъ, обѣдали, отдыхали, и часовъ въ пять, когда жаръ начиналъ спадать, продолжали путь свой. Такимъ образомъ совершали они путешествіе свое не торопясь, съ подобающимъ комфортомъ.

На этотъ разъ предполагалось на возвратномъ пути заѣхать провѣдать стариковъ Кузминыхъ, и Оленька ожидала эту поѣздку съ дѣтскимъ нетерпѣніемъ. Правда, въ Кудеярово ѣхала она неохотно, такъ какъ хозяйка дома почему-то къ ней не благоволила и зачастую не стѣсняясь довольно рѣзко высказывала ей свое нерасположеніе; но неминуемая непріятность эта достаточно вознаграждалась ожидавшею ее вслѣдъ за тѣмъ радостью свиданія съ отцомъ и матерью.

Въ день выѣзда погода какъ нарочно стояла великолѣпная. Выѣхали раннимъ утромъ: въ воздухѣ еще было свѣжо, на травѣ крупными каплями лежала роса, листья на деревьяхъ блестѣли яркою молодою зеленью, въ саду высвистывала мелодичную пѣснь свою иволга, весело чиликали и щебетали въ кустахъ воробьи и малиновки, все предвѣщало новый, ведренный день. Путешественники размѣстились въ двухъ экипажахъ: въ каретѣ сѣли старики съ Лизой и горничной, въ коляскѣ Оленька, Mme Coudert и Аркадій.

— Какое прекрасное утро, говорила Оленька, съ наслажденіемъ вдыхая полною грудью свѣжій, еще обдававшій ночной прохладой воздухъ. — Какъ я люблю дорогу. Еслибъ отъ меня зависѣло, я, кажется, ни минуты не сидѣла бы дома.

— А я такъ полагаю что это совершенно отъ васъ зависитъ только стоитъ намекнуть объ этомъ maman, и она радостью поѣдетъ съ вами путешествовать. Ей это даже очень полезно; но она до того засидѣлась и облѣнилась что сама собою ничего не предприметъ. И я поѣхалъ бы охотно съ вами, добавилъ онъ. — Мы объѣхали бы живописный италіянскій берегъ Средиземнаго моря, отъ Кордиса до Неаполя, побывали бы въ странѣ поэзіи и любви, гдѣ все дышетъ нѣгой.

И онъ устремилъ на Оленьку тотъ же глубокій, страстный взглядъ который въ первый разъ привелъ ее въ такое волненіе; но теперь онъ уже не произвелъ на нее того же дѣйствія, потому ли что она въ эту минуту была иначе настроена, потому ли что уже освоилась съ нимъ. Она чувствовала какъ онъ проникъ прямо въ ея сердце, какъ тревожно забилось оно; но тревога эта была уже не та: въ ней уже не было ни прежняго страха, ни испуга. Билось оно, казалось тревожнымъ ожиданіемъ чего-то ей невѣдомаго, чего-то такого что должно было пополнить ея еще неполное счастіе; но чего такъ настоятельно просило оно, чего съ такимъ трепетнымъ волненіемъ ожидало — она и сама не знала. «Неужели же можетъ быть еще болѣе полное блаженство?» спрашивала она себя. Высоко и тяжело подымалась ея грудь отъ неровнаго, прерывистаго дыханія, и она невольно, и бы за отвѣтомъ на волновавшій ее вопросъ, еще разъ взглянула на Аркадія, и снова встрѣтила она тотъ же взглядъ, казалось, онъ и не сводилъ его съ нея. Но на этотъ разъ уже не вдругъ опустила глаза и не потому чтобы не хотѣла, а потому что не могла опустить ихъ. И въ эти нѣсколько мгновеній они высказали ему помимо воли такъ давно мучившую ее и такъ старательно скрываемую ею сердечную тайну. На сердцѣ у нея вдругъ сдѣлалось такъ легко и отрадно какъ будто съ него скатилось тяжелое, давившее бремя.

— Ah oui, тарантила между тѣмъ Mme Coudert, не замечавшая того что около нея происходило, — c’est un beau р que l’Italie avec son ciel d’azur, за mer diaphane et ses bri embaumées! C’est la patrie de Pétrarque, d’Arioste, le bero de la civilisation et des beaux arts, и т. д. и т. д. Она могла говорить не останавливаясь цѣлый часъ, не обращая вниманія слушаютъ ее или нѣтъ.

На половинѣ дороги, по обыкновенію, былъ сдѣланъ привалъ и путешественники наши добрались до Кудеярова лишь къ вечеру.

Домъ Кудеяровыхъ былъ старинный, барскій; предъ широкимъ подъѣздомъ разбитъ былъ большой скверъ, съ разбросанными по нему и по сторонамъ дома вѣковыми вязами и липами. На встрѣчу Баклановымъ высыпали на крыльцо чуть не полдюжины лакеевъ въ ливрейныхъ фракахъ и штиблетахъ; въ передней встрѣтили ихъ сами хозяева. Ѳедоръ Львовичъ былъ впрочемъ у себя хозяиномъ лишь по имени, настоящею же хозяйкой не только въ домѣ, но и по имѣнью была жена его, умѣвшая и самого его держать въ поле подчиненности; да это было и не трудно, онъ былъ человѣкъ пустой, безхарактерный, вполнѣ пассивный, точно созданный для того чтобы вѣкъ свой быть въ чьей-нибудь зависимости. Марья Петровна Кудеярова была женщина лѣтъ сорока, полная, дородная. Она смолоду была не дурна собой, слыла даже когда-то московскою красавицей, да и теперь, несмотря на годы свои, заботилась о поддержаніи своей увядавшей красоты и одѣвалась съ большою изысканностію. Она была дочь нѣкогда очень богатаго, но въ послѣдствіи окончательно промотавшагося князя Г. и вышла за Кудеярова лишь для того чтобъ имѣть возможность поддерживать блескъ своего дома и достойно занимать въ обществѣ почетное мѣсто принадлежавшее ей по праву рожденія. Она очень кичилась своимъ родствомъ и связями, съ равными себя была любезна; съ тѣми же которыхъ почему-либо считала ниже себя обращалась съ пренебреженіемъ и подавляющею надменностію. Марья Петровна была женщина далеко неглупая; но умъ ея былъ какой-то желчный, безпокойный, искавшій себѣ пищи въ семейныхъ и другихъ скандалахъ, сплетняхъ и пересудахъ. У нея были везлѣ свои агенты, чрезъ которыхъ она всегда первая узнавала о семейныхъ тайнахъ и подпольныхъ интригахъ; ничего, казалось, не могло укрыться отъ нея. Вслѣдствіе этого если никто не любилъ, то всѣ боялись ея; тѣ же которые имѣли серіозныя причины опасаться ея злаго языка, относились къ ней не только съ особымъ уваженіемъ, но даже съ какимъ-то подобострастіемъ.

— Насилу то пріѣхали, говорила она обнимая Софью Львовну. — Мы съ княгиней Татьяной Юрьевной заждались тебя.

— А она здѣсь?

— Ужъ третій день, и съ дочерьми, добавила она ей на ухо.

У Марьи Петровны, какъ и у большей части подобныхъ ей пожилыхъ московскихъ барынь, была страсть устраивать партіи: рѣдкая свадьба въ ея кружкѣ обходилась безъ ея болѣе или менѣе дѣятельнаго участія. Матушки и тетушки обращались къ ней если не за содѣйствіемъ, то уже затѣмъ чтобъ она злымъ языкомъ своимъ не разстроила дѣла. Она еще прежде какъ-то говорила Софьѣ Львовнѣ о дочеряхъ княгини Татьяны Юрьевны, какъ объ очень выгодныхъ для Аркадія невѣстахъ, но онъ тогда былъ еще станкомъ молодъ и не было причины торопиться его женитьбою, а потому она пропустила слова ея мимо ушей; въ настоящемъ же случаѣ они нашли отголосокъ въ ея материнскомъ сердцѣ.

— А вамъ ужь, братецъ, и вовсе стыдно, продолжала Марья Петровна, цѣлуя въ високъ подошедшаго къ ней къ рукѣ Александра Васильевича. — Сами не могли пріѣхать провѣдать старуху; такъ хоть гвардейца своего прислали бы; мы ужь двѣ недѣли какъ переѣхали въ Кудеярово.

— Ah! je vous tiens enfin, mangeur de coeurs, обратилась она къ Аркадію. — Пріѣхалъ за нашими деревенскими простушками ухаживать. Autant de peines perdues, mon cher. Вѣдь это не въ Петербургѣ; мы здѣсь живемъ еще въ простотѣ патріархальныхъ нравовъ: on ne se laisse courtiser ici que pour le bon motif. А вѣдь Эрнестинка-то въ Парижъ уѣхала, добавила она шепотомъ, но такъ что всѣ могли слышать.

— Я право не знаю о комъ вы говорите, сказалъ Аркадій нѣсколько сконфуженный.

— Ne faites donc pas l’ingénu: нечего скрывать-то, о чемъ ужь давно Москва во всѣ колокола протрезвонила.

— А тебя, дружокъ, я и не замѣтила, бросилась она обнимать Лизу. — Ужь думала: опять не заболѣла ли. Mais comme tu as embelli, comme tu deviens intéressante, ma parole. Type tout-à-fait anglais: blonde, mince, élancée.

— Посмотри, Sophie, сколько она, avec son air de sainte Nitouche, на своемъ вѣку несчастныхъ сдѣлаетъ, — vous verrez Ольгу ma, и ты здѣсь? Благодарю за память. Да какъ ты милая, похорошѣла, да пополнѣла. Видно Баклановскій хлѣбъ тебѣ въ прокъ пошелъ.

Она постоянно звала Оленьку Ольгушей, можетъ-быть по тому что такъ звали въ домѣ одну изъ ея горничныхъ и ей доставляло удовольствіе называть ихъ обѣихъ одними именемъ.

Пока хозяйка дома расточала вправо и влѣво свои привѣтствія и любезности, не былъ безъ дѣла и хозяинъ: онъ успѣлъ со всѣми перецѣловаться; въ общей суматохѣ чуть по ошибкѣ не поцѣловалъ и Оленьку, что очень ее сконфузило и чему долго отъ души смѣялись Лиза съ Аркадіемъ.

— Soyez les bienvenus, продолжала безъ умолка трещать Марья Петровна, вводя гостей своихъ въ залъ.

Въ диванной они нашли за чаемъ цѣлое общество: тутъ была и княгиня Татьяна Юрьевна съ двумя дочерьми и непомѣрно высокою и сухопарою Англичанкой; былъ какой-то сосѣдъ помѣщикъ съ женою и пожилая барыня съ маленькою дѣвочкой. Любезная хозяйка тотчасъ же всѣхъ перезнакомила. Съ княгиней Баклановы были знакомы еще прежде скандальная хроника говорила даже что она, еще бывши дѣвушкой, была влюблена въ Александра Васильевича, когда тотъ былъ еще молодымъ гвардейскимъ офицеромъ, что впрочемъ если и было, то разумѣется уже очень давно.

— Возьмите мою деревенскую простушку, говорила Марья Петровна княжнамъ, подводя къ нимъ Лизу, — да порастормошите ее хорошенько. Что ты, Sophie, не свозишь ее хоть на зиму въ Москву. Кого она здѣсь видитъ? Братецъ, отпустите жену свою на зиму въ Москву. Пора Лизу въ свѣтъ вывозить, и ее показать и ей дать на людей посмотрѣть. Что вы ихъ въ самомъ дѣлѣ въ вашихъ Бакланахъ какъ отшельвщъ взаперти держите?

— Я и не думаю ихъ держать, отвѣтилъ Баклановъ. — Пусть ѣдутъ себѣ хоть въ Петербургъ. Самъ я не считаю себя въ правѣ въ настоящую минуту отсюда трогаться, и не тронусь; а ихъ не удерживаю.

— Ну и оставайтесь съ вашими мужланами, если ужь они вамъ такъ милы.

— А ты, сестра, обратилась она къ Софьѣ Львовнѣ, — поѣзжай-ка. Я тебѣ и квартиру найму и омеблирую и все устрою какъ слѣдуетъ; а тамъ и мужъ, какъ одинъ соскучится, самъ къ тебѣ пріѣдетъ; право такъ. У меня кстати для Ольгуши и женихъ есть въ городѣ, изъ служащихъ въ судѣ, человѣкъ непьющій и дѣло свое хорошо знаетъ. Состоянія, правда, кромѣ жалованья нѣтъ; ну да и за ней вѣдь не золотыя розсыпи какія.

— Прошу васъ, сестрица, о ней не безпокоиться, сказалъ Баклановъ твердо, но спокойно: — мы приняли ее къ себѣ и домъ какъ родную дочь и слѣдовательно взяли на себя и обязанность пещись о ней какъ о дочери, и заботиться объ устройствѣ судьбы ея никого не просимъ.

— Дѣло ваше, отвѣтила сухо Марья Петровна. — Можетъ быть вамъ въ самомъ дѣлѣ удастся выдать ее за какого-нибудь принца Оранскаго: on a vu des rois épouser des berères.

Послѣ чая все общество отправилось въ садъ. Онъ расположенъ былъ вдоль крутаго берега довольно большой и широкой рѣки и распланированъ въ старинномъ французскомъ вкусѣ, съ прямыми, подстриженными и крытыми аллеями и множествомъ кіосковъ, бесѣдокъ и павильйоновъ; къ одному изъ послѣднихъ и повела Марья Петровна церемоніальнымъ шагомъ гостей своихъ, полюбоваться живописнымъ видомъ на противоположный берегъ рѣки. Оленька была въ самою грустномъ настроеніи духа: пріемъ сдѣланный ей хозяйкой дома и послѣдній разговоръ оскорбили ея самолюбіе; из пріѣзжихъ гостей она никого не знала и никому изъ нихъ не была представлена; княжны, казалось ей, чуждались ее; старшая даже смотрѣла на нее съ какимъ-то высокомѣрнымъ презрѣніемъ. Предстоявшая прогулка не сулила ей ровно ни какого удовольствія и она охотно осталась бы дома однако законы приличія заставляли ее волею-неволею слѣдовать за прочими.

— Что вы такъ грустны? спросилъ подойдя къ ней Аркадій

— Отъ избытка удовольствія, отвѣтила стараясь улыбнуться Оленька.

— Понимаю: танта и эта княжая Московщина. Зачѣмъ же вы за ними идете? Чтобы наскочить на новыя непріятности? Пойдемте лучше кататься на лодкѣ.

— Какъ это можно, въ умѣ ли вы?

— А почему же нѣтъ? Мы поѣдемъ не одни: возьмемъ собою madam Coudert съ Лизой.

— Нѣтъ; это было бы слишкомъ… Cela se jetterait aux yei.

— Это право очень забавно, перебилъ ее Аркадій. — vous fait toute sorte d’avanies, а вы будете предъ ними заднихъ лапкахъ ходить? Гдѣ же ваше самолюбіе? Да и осбенно рѣзкаго или бросающагося въ глаза тутъ ничего будетъ: я сейчасъ приглашалъ кататься и княженъ; но княжна Вѣра сказала что она любитъ кататься лишь по морю: пусть ее по морю и катается. Смѣшно бы было намъ отказывать себѣ въ удовольствіи только потому что этого не угодно ея сіятельству. Quand à maman je prends tout sur1 я знаю что ей сказать.

И не дожидаясь отвѣта, онъ побѣжалъ догонять Лизу.

Аркадій былъ не въ духѣ. Онъ былъ золъ на тетку за неумѣстную болтовню: онъ зналъ цѣль съ которою она пригласила къ себѣ княгиню съ дочерьми и очень хорошо понималъ что ничѣмъ не могъ ей такъ досадить какъ этимъ катаньемъ; а главное, не по нутру былъ ему пріѣздъ княжны какъ нарочно въ этотъ день, когда онъ послѣ шестинедѣльныхъ ухаживаній за Оленькой начиналъ наконецъ, по крайней мѣрѣ ему казалось, достигать своей цѣли. Аркадій зналъ что княжны были очень богаты, младшая изъ нихъ, княжна Вава, была не дурна собою, и жениться надо, особенно послѣ положительнаго отказа отца платить за него долги, онъ былъ не прочь и понималъ что имѣя это въ виду такого удобнаго случая сблизиться съ нею упускать не слѣдовало, другаго такого пожалуй послѣ никогда и не представилось бы; но съ другой стороны, какъ было вдругъ для нея бросить Оленьку и притомъ бросить въ ту минуту когда она, оставленная всѣми, конечно болѣе нежели когда-либо оцѣнила бы всякій сдѣланный имъ для нея шагъ. Такое пренебреженіе оскорбило бы ея щекотливое самолюбіе и безвозвратно испортило бы все дѣло. Недолго впрочемъ думалъ Аркадій надъ этою дилеммой. «Поѣду кататься съ Оленькой, рѣшилъ онъ; она увидитъ въ этомъ доказательство моей искренней, можетъ-быть даже самоотверженной любви и это подвинетъ значительно дѣло впередъ: вѣдь эти деревенскія барышни особенно способны всѣмъ восторгаться и во всякомъ вздорѣ видѣть проявленіе какого-нибудь выспренняго чувства. На княгиню же съ княжнами это также можетъ повліять не дурно: обидѣться этимъ катаньемъ особнякомъ онѣ не могутъ, не виноватъ же я въ самомъ дѣлѣ что нѣтъ въ Кудеяровѣ къ услугамъ княжны Вѣры моря; а что я не остался съ ними любезничать и предпочелъ отправиться кататься съ Лизой и Оленькой, то онѣ изъ этого ясно увидятъ что я не участвую въ заговорѣ тетушки и пріѣхалъ сюда вовсе не для того чтобъ ухаживать за ними, а этимъ я могу въ глазахъ ихъ лишь выиграть. Что же касается до ухаживанія за ними, то у меня впереди вечеръ и цѣлый завтрашній день. А ужь какое dolce ріасеге доставлю я этимъ катаньемъ тантѣ! Она его во всю жизнь свою не позабудетъ.» И онъ отъ удовольствія заранѣе потиралъ себѣ руки.

Аркадій нашелъ Лизу внизу террасы съ Mme Coudert, остановившею ее чтобы поправить на ней платье. Mme Coudert приняла предложеніе съ удовольствіемъ, она была очень рада отдѣлаться отъ неразговорчивой Англичанки; Лиза же долго не соглашалась, боясь прогнѣвать мать, и Аркадію стоило большаго труда уговорить ее.

Общество уже давно скрылось за густыми деревьями аллеи. Отъ террасы вела дорожка внизъ, прямо къ купальнѣ, у плотика которой привязана была лодка. Аркадій сбѣжалъ къ плотику, отвязалъ лодку и помогъ войти въ нее своимъ спутницамъ; потомъ взялъ въ руки весла, Оленька сѣла у руля, управлять которымъ выучилась еще катаясь по Баклановскому пруду..

— Et vogue la galère! сказалъ онъ, отчаливъ и направивъ лодку внизъ по теченію рѣки.

XII.

Погода была прекрасная и видъ съ рѣки на стоявшій на горѣ домъ и тянувшійся вдоль берега садъ былъ очаровательный: солнце уже садилось и послѣдними яркими лучами своими золотило багровымъ отблескомъ длинный рядъ оконъ дома, рельефно выдвигая впередъ его массивный фасадъ изъ подъ осѣнявшихъ его вязовъ и липъ. По скату горы, какъ бы цѣпляясь другъ за друга, спускались къ самой водѣ цвѣтущіе кустарники: темною листвою своею рѣзко отдѣляя отъ свѣтлой зелени газона, они издали казались разбросанными по немъ громадными, причудливо перепутавшимися гирляндами. Тамъ и сямъ одинокими великанами высились вѣковые дубы и вязы; мѣстами игриво выбѣгали на самую крутизну берега пестрые кіоски или задумчиво выглядывали изъ-подъ раскидистыхъ вѣтвей кудрявой рябины уединенныя бесѣдки. Лодка плыла то вдоль окаймлявшаго берегъ камыша, то между небольшими островами, которыми въ этомъ мѣстѣ усѣяно было русло рѣки, прокладывая себѣ путь по плававшимъ на поверхности воды широкимъ и плоскимъ листьямъ кувшинчиковъ, пока, наконецъ, не выбрались на просторную водяную гладь, въ которой какъ въ зеркалѣ отражался опрокинутый крутой берегъ съ разбросанными на немъ деревьями и кустарникомъ. Выѣхавъ на середину Аркадій подобралъ весла и лодка, предоставленная одному теченію рѣки, едва замѣтно подвигалась впередъ.

— Какъ здѣсь хорошо, сказала Оленька, любуясь живописнымъ ландшафтомъ.

И дѣйствительно было хорошо. Только-что закатившееся за горою солнце, какъ бы посылая покинутой имъ землѣ замогильный привѣтъ свой, золотило прощальными лучами окраины медленно плывшихъ по небу легкихъ, полупрозрачныхъ облаковъ. Въ воздухѣ стояла тишь, изрѣдка возмущаемая рѣзкимъ вѣтеркомъ, разгонявшимъ теплый паръ, отдѣлявшійся отъ нагрѣтой въ теченіе дня воды. Отъ времени до времени вскакивали на гладкой поверхости ея пузыри или слышались всплески игравшей и выпрыгивавшей наружу рыбы и тогда зеркальная гладь ея отъ концентрически расходившихся и расплывавшихся по ней круговъ покрывалась легкою, едва замѣтною рябью. Въ кустахъ щелкалъ запоздалый соловей, съ поля доносилась бойкая перекличка перепеловъ; въ лугахъ рѣзко и отчетливо отдергивалъ скрипучую пѣснь свою болотный коростель. Съ воздухомъ вдыхалось благоуханіе цвѣтущихъ кустарниковъ и дышалось такъ легко и привольно.

Все молчали, погруженные въ нѣмое созерцаніе. Оленька была въ полномъ упоеніи. День этотъ, несмотря на непріятности сдѣланныя ей Марьей Петровной, былъ едва ли не самый лучшій въ ея жизни: утромъ она высказала Аркадію истину своего сердца и, казалось ей, прочла и въ его взглядѣ больше нежели сколько онъ могъ бы высказать ей словами. То что она до сихъ поръ такъ старательно скрывала него, уже перестало быть для него тайной. И теперь, у руля, противъ него, она могла смотрѣть ему прямо въ глаза: онъ все зналъ и ей скрывать отъ него уже было нечего. Наконецъ, самое устроенное имъ катанье развѣ не доказывало самымъ нагляднымъ образомъ любви его къ ней?

— Куда же мы ѣдемъ? прервала наконецъ общее молчаніе Лиза.

— А куда бы ни ѣхать, не все ли равно, лишь бы быть подальше отъ танты, отвѣчалъ Аркадій.

— А знаете ли, сказала Оленька, — если ѣхать все внизъ по рѣкѣ, мы пріѣдемъ въ Кузминку. Папаша не разъ говорилъ, что покойный вашъ дѣдушка пріѣзжалъ къ нему иногда изъ Кудеярова на лодкѣ.

— О отлично, подхватилъ Аркадій, — ѣдемъ въ Кузминку.

— Вы кажется съ ума сошли, чуть не закричала Лиза; — Avez-vous entendu Mme Coudert? Et maman m’а recomandé ne pae quitter les princesses.

Оленька съ Аркадіемъ отъ души расхохотались.

— Ne voyez vous donc pas que ce n’est qu’une plaisanterie, утѣшала Лизу Mme Coudert.

— Да и намъ не слѣдовало бросать ихъ такъ однѣхъ, сказала Лиза внушительно, — совсѣмъ неприлично. Pas visi, Mme Coudert?

— Правда, сказала вполголоса Оленька, взглянувъ на Аркадія.

— Успокойтесь, перебилъ ее Аркадій, — валите все на меня, я устрою дѣло такъ что ничего такого не будетъ.

— Какимъ же это образомъ?

— Очень просто: пріударю за которою-нибудь изъ княженъ и все будетъ прощено и забыто.

— Какая самоувѣренность! вскрикнула Лиза. — Посмотримъ. За которою же? добавила она: — за Вавой?

— Пожалуй хоть за ней.

— Въ такомъ случаѣ смотри не влюбись въ нее въ самомъ дѣлѣ.

— Влюблюсь ли, не знаю; а что притворюсь влюбленнымъ и увѣрю въ томъ и маменекъ и тетушекъ — это вѣрно.

— Слышишь, Оленька? Да это будетъ преинтересно.

— Nous allons vous admirer à l’oeuvre, вмѣшалась Mme Coudert, которую разговоръ этотъ, казалось, почему-то очень интересовалъ.

— Vous verrez, заключилъ Аркадій.

Онъ взглянулъ на Оленьку; но та сидѣла, опустивъ голову, будто о чемъ-то задумалась.

И снова всѣ замолчали, точно боясь продолженіемъ этого разговора профанировать торжественность царившей кругомъ тишины. Казалось остановилась и лодка, и лишь по лучеобразно расходившемуся за нею по водѣ слѣду видно было что она, относимая легкимъ теченіемъ, хотя и медленно, но подвигалась впередъ.

Такъ прошло нѣсколько минутъ.

— Однакожь въ самомъ дѣлѣ какъ здѣсь ни хорошо, а пора и возвращаться домой, сказала наконецъ Оленька: — вверхъ по теченію вѣдь мы такъ скоро не поѣдемъ.

— Je suis de l’avis de Mlle Olga, присоединилась къ ней Mme Coudert.

— Если хотите, сказалъ Аркадій и взялся за весла.

Пока плыли по широкому разливу рѣки, лодка шла легко, но когда въѣхала въ протокъ отдѣлявшій острова отъ берега, теченіе оказалось такъ сильно что она несмотря нл всѣ усилія Аркадія едва подвигалась впередъ.

— Вы, кажется, очень устали? спросила его съ участіемъ Оленька.

— Пока еще не очень; но къ крайнему прискорбію вижу что такъ мы далеко не уѣдемъ.

— Что же мы будемъ дѣлать? спрашивала со страхомъ Лиза.

— Переночуемъ здѣсь à la belle étoile, — это будетъ очень оригинально.

— Mais qu’allons nous devenir? Qne dira maman? продолжала волноваться Лиза.

— Cela vous fait honneur, сказалъ Аркадій; — въ минуту опасности вспоминаешь о родителяхъ: это очень похвально. Но утѣшься; есть еще одно средство. Держите прямо въ камыши, вотъ такъ.

Пробравшись кое-какъ между камышей къ берегу, Аркадій сложилъ весла въ лодку и взявъ въ руки багоръ сталъ, цѣплялъ имъ за стоявшія у воды деревья, тащить ее такъ сказать на себѣ; но тяжелая работа эта вскорѣ же оказалась не только непосильною, но и невозможною. Въ камышахъ кромѣ кочекъ было много цѣпкихъ водяныхъ растеній, которыя перепутываясь около носа лодки не давали ей хода.

— Дѣло дрянь, сказалъ Аркадій послѣ долгихъ, но напрасныхъ усилій сдвинуть ее съ мѣста.

Лиза пришла въ совершенное отчаяніе.

— Fi donc, Lise, говорила ей Mme Coudert, никогда не терявшая присутствія духа. — Les braves meurent, mais ne rendent pas et vous vous laissez décourager pour si peu de chose. М. Arcadie, si nous allions faire une descente sur cette rive inhospitalière? Qu’en pensez vous?

— Savez-vous que c’est une idée, comme une autre, сказанъ Аркадій, — et nous allons la mettre à exécution.

— А l’oeuvre donc et vive le gouvernement! весело кричала Mme Coudert, желая примѣромъ своимъ ободрить упавную духомъ Лизу.

Аркадій причалилъ лодку къ самому берегу, высадилъ на вето своихъ спутницъ и привязавъ ее къ дереву выпрыгнулъ изъ нея.

— Что если это еще не настоящій берегъ, а какой-нибудь островъ? говорила Лиза, недовѣрчиво смотря вверхъ по крутому скату, на которомъ кромѣ кустарника и кое-гдѣ стоявшихъ особнякомъ огромныхъ вязовъ ничего не было видно.

— И въ добавокъ необитаемый, сказалъ Аркадій.

— Il ne nous manquerais que d’у rencontrer des sauvages, добавила Mme Coudert.

Всѣ засмѣялись; повеселѣла и Лиза. Стали взбираться по крутому склону берега; но тутъ представилось совершенно неожиданное препятствіе: подъемъ оказался до того крутъ что взобраться по немъ нельзя было иначе какъ хватаясь и крѣпко держась за кустарникъ, рискуя оборвавшись скатиться прямо въ рѣку. Легкая Лиза и сухая какъ щепка Mme Coudert принялись за эту операцію довольно ловко и удачно; но Оленька не могла сдѣлать и двухъ шаговъ: на ней были новыя ботинки, подошвы которыхъ скользили по сухой, выгорѣвшей травѣ.

— Обопритесь крѣпче на мою руку, говорилъ ей Аркадій.

Но и это не помогало: ноги Оленьки продолжали скользить и она ни на шагъ не подвигалась впередъ.

— Боже, что Мнѣ дѣлать! сказала она почти со слезами на глазахъ.

— А вотъ что: представьте себѣ что мы идемъ вальсировать; положите вашу руку мнѣ на плечо, вотъ такъ, а я…. и онъ хотѣлъ обхватить ея талію, но Оленька остановила его руку.

— Pour rien au monde, сказала она и отодвинулась отъ него.

— Послушайте, вѣдь это ребячество, уговаривалъ ее Аркадій. — Мы не разъ съ вами вальсировали и полькировали и я держалъ васъ точно также.

— Да; но мы здѣсь не полькируемъ.

— Какая же разница?

— Вопервыхъ, мы тамъ были не одни… проговорила едва внятно Оленька.

— Перестаньте пожалуста. Ну подумайте сами: ночь на дворѣ; пока Лиза взберется на гору, отыщетъ maman и та пришлетъ за нами людей, пройдетъ по крайней мѣрѣ часъ, и развѣ лучше будетъ если лакеи найдутъ насъ здѣсь съ вами вдвоемъ? Что скажетъ наконецъ объ этомъ танта? Вѣдь это дать ей пищу для нескончаемыхъ сплетенъ.

Этотъ послѣдній аргументъ подѣйствовалъ на Оленьку сильнѣе всѣхъ другихъ. Она положила дрожавшую отъ волненія руку на плечо Аркадія, и онъ, обхвативъ ее правою рукой, а лѣвою хватаясь за кустарникъ, началъ, хотя и не безъ труда, совершать восхожденіе. Въ мѣстахъ гдѣ подъемъ былъ очень крутъ и непослушныя ноги Оленьки начинали скользить, она инстинктивно сильнѣе опиралась на плечо Аркадія, и онъ, чтобы поддержать ее, долженъ былъ крѣпче прижимать ее къ себѣ. Ея волосы касались его щеки, онъ чувствовалъ на ней ея горячее дыханіе, слышалъ какъ у груди его тревожно билось ея сердце…

Миновавъ самую крутизну подъема, Оленька могла наконецъ вздохнуть свободнѣе: она какъ бы очнулась отъ упоительнаго сна и тихо высвободилась изъ объятій Аркадія.

— Arrivez donc retardataires, говорила имъ Mme Coudert, стоя на верху горы съ Лизой.

Уже становилось темно и она торопила ихъ скорѣе возвратиться домой, гдѣ вѣроятно Софья Львовна ждала ихъ съ нетерпѣніемъ.

— Откуда это вы? раздался вдругъ въ нѣсколькихъ шагахъ знакомый имъ голосъ.

Всѣ вздрогнули и оглянулись.

Изъ боковой аллеи медленно подвигалось къ нимъ все общество. Впереди шла Марья Петровна съ княгинею и Софьей Львовной; за ними слѣдовали княжны съ длинною Англичанкой и двѣ пріѣзжія дамы; не было лишь мущинъ. Оленька со страхомъ окинула мѣстность бѣглымъ взглядомъ нѣсколько успокоилась: аллея эта шла не вдоль берега и съ нея совершеннаго ею съ Аркадіемъ восхожденія видѣть было нельзя.

— Что это съ тобою, мать моя? спросила Марья Петровна остановясь предъ нею: — волосы растрепаны, платье изорвано; а какое было хорошенькое платьице, я все любовалась имъ. Да и не мудрено: коли станешь обо всѣ кустарники подолъ обивать, ихъ и не наготовишься. Ты бы хоть нареченную мамашу свою пожалѣла.

Оленька стояла ни жива, ни мертва. Софья Львовна подошла къ ней, какъ бы для того чтобъ оправить на ней платье, и, узнавъ о случившемся, пожурила ее.

— Развѣ ты не понимаешь, сказала она ей, — что такія вещи въ порядочномъ обществѣ не дѣлаются, что это противно всѣмъ принятымъ законамъ приличія.

Досталось, разумѣется, и Лизѣ, и madame Coudert, которыя поспѣшили взвалить всю вину на Аркадія.

— Хорошъ и кавалеръ, нечего сказать, продолжала между тѣмъ, проходя мимо него, Марья Петровна. — Я думала онъ поможетъ мнѣ гостей занимать, а онъ отправился кататься на лодкѣ. Впрочемъ нынче вѣдь не принято чтобы хозяева занимали гостей своихъ. Это, говорятъ, лишь стѣсняетъ, всякому должна быть предоставлена полная свобода дѣйствій.

— Принято по крайней мѣрѣ не оскорблять ихъ въ домѣ своемъ, сказалъ Аркадій, хотя и вполголоса, но довольно громко.

Марья Петровна сдѣлала видъ что ничего не слыхала; примѣру ея послѣдовали и прочіе; лишь княжна Вава не могла сдержать невольную улыбку: она прикусила перекосившіяся губки и вскользь брошенный ею на Аркадія взглядъ выражалъ сочувственное одобреніе.

Весь этотъ вечеръ Марья Петровна была въ особенно дурномъ расположеніи духа: она болѣе для того и пригласила къ себѣ княгиню съ дочерьми чтобы сосватать одну изъ нихъ за Аркадія, а онъ какъ нарочно точно избѣгалъ ихъ. Она приписывала это вліянію на него Оленьки, что, по мнѣнію ея, какъ нельзя лучше доказывалось катаньемъ на лодкѣ, которое, конечно, предпринято было по ея иниціативѣ и настоянію, и потому сосредоточила на ней всю злобу свою.

Послѣ ужина мущины отправились курить на балконъ; въ столовой съ дамами остался одинъ Аркадій. Марья Петровна завела рѣчь о безнравственномъ направленіи современной молодежи и о непочтительности ея къ старшимъ

— Въ ваше время, говорила она, — молодыя дѣвушки дорожили своею репутаціей; а теперь онѣ ея въ грошъ не ставятъ, гуляютъ по ночамъ съ молодыми людьми, чуть на шеи имъ не вѣшаются; а стариковъ нынче не только не почитаютъ, а относятся къ нимъ съ дерзкимъ пренебреженіемъ

Обвиненіе было такъ прямо направлено противъ Оленьки что она не могла совладать съ собой и слезы въ три ручья хлынули изъ глазъ ея. Она вышла изъ комнаты; за нею пошла и Софья Львовна.

— О чемъ, матушка, разрюмилась? спросила Марья Петровна. — Или нервы слабы? Ты бы хрѣнку понюхала.

— Я полагаю, сказалъ Аркадій, — что младшіе въ ваше время потому и были почтительны къ старшимъ что эти послѣдніе своимъ съ ними обращеніемъ вѣроятно не заставляли ихъ терять къ себѣ всякое уваженіе.

Сказавъ это, вышелъ и онъ.

Послѣдовало общее молчаніе. Марья Петровна вся побагровѣла, но не сказала ни слова; всѣ были видимо сконфужены. Уходя, Аркадій замѣтилъ что княжна Вава попрежнему прикусила губки и посмотрѣла на него тѣмъ же, уже знакомымъ ему, сочувственнымъ взглядомъ.

Пока все идетъ хорошо, подумалъ онъ.

XIII.

День именинъ Кудеярова прошелъ очень шумно; съѣздъ былъ большой. Марья Петровна была необыкновенно любезна: она бѣгала отъ одного гостя къ другому, находя для каждаго привѣтливое слово и оставляла въ покоѣ лишь тѣхъ которыхъ не считала достойными особаго своего вниманія. Виновника торжества почти не было видно: онъ встрѣчалъ гостей и тутъ же незамѣтно стушевывался. Софья Львовна не отходила отъ княгини Татьяны Юрьевны, которая, въ свою очередь, казалось, была очень довольна ея сообществомъ. Княжна Вава сблизилась съ Лизой и Оленькой и была очень любезна съ Аркадіемъ; старшая княжна хотя охотно говорила и ходила съ Лизой, но Оленьки видимо чуждалась. Аркадій, какъ блестящій гвардейскій офицеръ и богатый женихъ, былъ постояннымъ point de mire матушекъ и взрослыхъ дочекъ; но онъ не обращалъ на нихъ никакого вниманія и былъ занятъ исключительно одною княжной

Александръ Васильевичъ былъ всѣми очень любимъ и уважаемъ, а потому былъ безотходно окруженъ толпой почтительныхъ, если не подобострастныхъ собесѣдниковъ. Словомъ, все шло какъ и слѣдовало ожидать; лишь одна Mme Coudert никакъ не могла сойтись съ долговязою Англичанкой.

«Est-elle insipide cette grue d’Anglaise, говорила она, окончательно отъ нея отступившись, — à peine parlant du bout de ferres et roide comme dix manches de balai.» Вечеромъ, какъ водится, были танцы; сожженъ былъ даже фейерверкъ. Всѣ эти увеселенія Оленьку не веселили: она только и думала какъ бы скорѣе вырваться изъ Кудеярова и пріѣхать Кузминку, гдѣ ее ожидали материнскія ласки, и когда наконецъ на третій день подъѣхали къ крыльцу Баклановскіе экипажи, она чуть не заплакала отъ радости.

— Какъ жаль что мы такъ далеко живемъ другъ отъ друга, говорила княгиня Татьяна Юрьевна, прощаясь съ Софьей Львовной; — иначе я просила бы и васъ пріѣхать ко мнѣ съ Marie 27го, въ Красноселье, на освященіе церкви.

Хозяева вышли провожать Баклановыхъ на крыльцо, и Марья Петровна обошлась на этотъ разъ съ Оленькой много ласковѣе: отъ Аргусова взгляда ея не укрылось что Аркадій наканунѣ былъ очень любезенъ съ княжной Вавой и это нѣсколько помирило ее съ ней. Къ тому же княгиня пригласила Аркадія принять участіе въ устраивавшемся у нея домашнемъ спектаклѣ, и она надѣялась уладить тамъ задуманное ею сватовство, почему и была въ самомъ веселомъ расположеніи духа.

До Кузминки было всего пять верстъ, и переѣздъ этотъ былъ сдѣланъ въ какихъ-нибудь полчаса. Когда карета стала спускаться съ такъ хорошо знакомаго Оленькѣ еще съ дѣтства бугра и съ него открылся домъ съ садомъ, огромнымъ прудомъ и шумѣвшею въ далекѣ водяною мельницей, сердце ея запрыгало и казалось готово было выскочить. Баклановы, чтобы не стѣснять стариковъ неожиданнымъ пріѣздомъ цѣлою семьей, еще наканунѣ извѣстили ихъ о немъ, и потому они встрѣтили ихъ на крыльцѣ. Изъ постороннихъ у нихъ былъ лишь одинъ Погорѣловъ, котораго пригласилъ Кузминъ, зная какъ Александръ Васильевичъ любилъ говорить съ нимъ о Крымской кампаніи. Встрѣча была, разумѣется, самая трогательная; Оленька нѣсколько разъ переходила отъ отца къ матери, цѣлуя и обнимая то того, то другую, пожала дружески руку Погорѣлову, сбѣгала провѣдать старую няню, перецѣловалась съ дѣвушками, не забыла и Трезора, который узнавъ ее бросился къ ней лапами на плечи и чуть не повалилъ ее.

— Посмотрите какая прелесть, говорила она, показывая его Аркадію.

— Да, не по шерсти кличка, сказалъ онъ. — Зачѣмъ дали въ ему такое вульгарное имя. Назовите его лучше хоть Дозоромъ.

— И въ самомъ дѣлѣ, имена такъ похожи что онъ перемѣны и не замѣтитъ. Дозоръ! Дозоръ! звала она его и прыгала отъ радости что тотъ бѣжалъ на новую свою кличку

Глафира Андреевна была въ страшныхъ попыхахъ, не зная какъ и чѣмъ угощать гостей, хотя, разумѣется, въ ожиданіи ихъ пріѣзда всего наготовлено было больше чѣмъ нужно, и поминутно совѣщалась съ Оленькой.

— Какъ ты думаешь: хорошо ли будетъ теперь подать кофе? спрашивала она ее.

— Лучше ничего быть не можетъ, отвѣчала та, цѣлуя ее; — къ тому же у васъ всегда такія сливки и такія превосходныя сдобныя булочки и крендельки, какихъ въ Бакланахъ печь не умѣютъ.

— Да не подать ли его подъ вязомъ? спрашивала ее снова черезъ минуту старуха.

— И отлично. На чистомъ воздухѣ какъ это будетъ хорошо.

Въ саду, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома, стоялъ огромный, раскидистый вязъ, около толстаго ствола котораго устроенъ былъ круглый столъ со скамьями. Сюда приглашено было все общество. Къ кофе, кромѣ сдобныхъ печеній и только-что сбитаго сливочнаго масла, поданы были окорокъ домашней ветчины и еще кое-какія произведенія незатѣйливой кухни. Все это подано было просто, но чрезвычайно опрятно.

— Какъ у васъ отлично идетъ домашнее хозяйство, говорила Софья Львовна; — я у себя такого печенья и такого превосходнаго масла никакъ добиться не могу.

— Правда, замѣтилъ Баклановъ; — а ветчина ваша и вестфальской не уступитъ.

— Ну ужь извините, чѣмъ Богъ послалъ, отвѣчала, суетясь около стола, Глафира Андреевна, у которой отъ всѣхъ этихъ похвалъ были, что-называется, ушки на макушкѣ.

— Жаль что у насъ здѣсь нѣтъ такой же лодки какъ въ Кудеяровѣ, сказала Оленька, когда послѣ завтрака пошли гулять по саду.

— И какъ бы здѣсь хорошо было покататься, добавила Лиза, — нѣтъ ни кочекъ, ни камышей, ни заросшихъ травою узкихъ проѣздовъ между островами.

— За то нѣтъ и такихъ живописныхъ, крутыхъ, неудобовосходимыхъ береговъ, замѣтилъ Аркадій, ударяя на предпослѣднее слово.

Оленька взглянула на него и легкій румянецъ выступилъ на ея щекахъ: воображеніе ея живо представило ей всѣ мельчайшія подробности восхожденія на крутой берегъ, брошенномъ ею на Аркадія взглядѣ было и внезапно произведенное словами его воспоминаніе о пережитыхъ блаженныхъ минутахъ и укоръ за профанацію ихъ неумѣстнымъ и полушутливымъ на нихъ намекомъ.

— А главное: нѣтъ вашей милой, такъ искренно любимой вами тетушки, замѣтила она.

— Однако какъ ты ее послѣ ужина отдѣлалъ, сказала Лиза. — Я даже испугалась за тебя. Я такъ и думала что она бросится….

— И съѣстъ меня, добавилъ Аркадій.

Лиза повторила сказанныя имъ слова, и Аркадій могъ прочесть въ глазахъ Оленьки выраженіе живой, искренней благодарности.

— Да и какой ты искусный актеръ, продолжала она; — если я не была предупреждена тобою заранѣе, то готова была бы пари подержать что ты не въ шутку влюбился въ княжну Ваву и ухаживалъ за нею.

За обѣдомъ у стариковъ зашелъ съ Погорѣловымъ разговоръ о военныхъ дѣйствіяхъ.

— Какъ наслушаешься объ этихъ битвахъ да сраженіяхъ такъ даже жутко становится, сказала Глафира Андреевна. Подумаешь какъ человѣкъ-то можетъ на человѣка озлобиться; готовъ кровь свою до послѣдней капельки пролить. Вотъ хоть бы Павелъ Яковлевичъ: сколько разъ жизнь его что называется на волоскѣ висѣла.

— И въ голову вамъ никогда, я чай, не приходило что ее не въ дровахъ нашли? спросилъ Баклановъ.

— Если они сознавали правоту дѣла и сочувствовали, сказалъ Аркадій, очень хорошо понимавшій въ чей огородъ брошенъ былъ камень, — легко быть можетъ что они въ самихъ опасностяхъ находили своего рода наслажденіе.

— Стоять подъ непріятельскими выстрѣлами наслажденія мало, сказалъ очень хладнокровно Погорѣловъ; — да и не знаю чтобы кто-либо испытавшій это чувство, какихъ онъ ни былъ убѣжденій, сказалъ что онъ находилъ въ нихъ наслажденіе.

— Но если вы такъ самоотверженно рисковали жизнію.

— Я сознавалъ лишь долгъ свой и исполнялъ его. Въ хорошо дисциплинированномъ войскѣ, исполненномъ довѣрія къ начальству, всякій солдатъ помнитъ свой долгъ и свято исполняетъ его. Вѣдь вы, конечно, говорите не о партизанской войнѣ, гдѣ всякій дѣйствуетъ отдѣльно, замѣтилъ Погорѣловъ.

— Стало-быть по вашему въ регулярномъ войскѣ для личной храбрости не можетъ быть и мѣста.

— По моему истинная храбрость состоитъ въ умѣньи владѣть собою и сохранять присутствіе духа въ минуту опасности и, не отступая ни на шагъ предъ нею, оставаться на мѣстѣ которое указываетъ вамъ долгъ.

— Но какже назовете вы тотъ благородный порывъ который неудержимо влечетъ васъ съ явнымъ рискомъ для жизни отличиться въ какомъ-либо доблестномъ дѣлѣ? спросилъ Аркадій.

— Не знаю право какъ назвать этотъ порывъ; но полагаю что человѣкъ убѣжденный что онъ приноситъ пользу на мѣстѣ которое занимаетъ, не позволитъ себѣ увлечься порывомъ и оставить постъ свой.

— Помнишь, Оленька, вмѣшался Баклановъ, — читала ты о капитанѣ корабля который во время кораблекрушенія остался послѣднимъ на палубѣ?

— Помню очень хорошо.

— Кому ты больше сочувствуешь: ему или отчаянному храбрецу который очертя голову несется на вѣрную погибель?

— Конечно капитану, отвѣтила Оленька, взглянувъ украдкою на Аркадія.

— Люблю, Олечка! не вытерпѣлъ Кузминъ. — Дай Богъ чтобы и братья твои также думали.

— Да, продолжалъ вполголоса, какъ бы разсуждая самъ съ собою Баклановъ, — вѣрность долгу основа какъ истинной храбрости, такъ и гражданскаго мужества; на мимолетный же, хотя бы и благородный, порывъ способенъ и трусъ, и человѣкъ безъ твердыхъ правилъ и убѣжденій.

Но пора ближе познакомить читателя съ личностью Погорѣлова. Я уже сказалъ что Павелъ Яковлевичъ Погорѣловъ былъ не богатый хотя и не бѣдный помѣщикъ, близкій сосѣдъ Кузминыхъ. Въ наружности его не было ничего такого что могло бы съ перваго раза обратить на него вниманіе посторонняго наблюдателя: онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей которые въ толпѣ проходятъ незамѣченными и выигрываютъ лишь при ближайшемъ съ ними знакомствѣ. Онъ не былъ хорошъ собою; но высокій, открытый лобъ, большіе умные глаза, сосредоточенный, нѣсколько задумчивый взглядъ и постоянно игравшая на губахъ привѣтливая улыбка давали выраженію лица его что-то симпатичное, невольно располагавшее въ его пользу. Въ пріемахъ и разговорѣ его была мягкость и предупредительность, но сквозь самую мягкость эту видно было что онъ былъ человѣкъ съ характеромъ, и если не высказывалъ, то тѣмъ не менѣе зналъ себѣ цѣну; что если былъ внимателенъ и предупредителенъ къ другимъ, то считалъ себя въ правѣ требовать того же и къ себѣ. Любознательный и свѣтлый умъ его, развитый университетскимъ образованіемъ, направленъ былъ болѣе на предметы положительные и практическіе; онъ много читалъ, много видѣлъ и не любилъ парадировать ни умомъ, ни свѣдѣніями своимъ. Говорилъ онъ, особенно въ большомъ обществѣ, мало и въ споры вступалъ не охотно, но если обращались къ нему съ вопросомъ, всегда давалъ дѣльный и вполнѣ удовлетворительный отвѣтъ. Замѣчательною чертой характера его было то что онъ никогда и ни о комъ дурно не отзывался, никогда не позволялъ себѣ ни надъ кѣмъ подтрунить или посмѣяться и остроту ума считалъ пустымъ, недостойнымъ положительнаго человѣка скоморошествомъ. На большихъ съѣздахъ, преимущественно же въ дамскомъ обществѣ, онъ чувствовалъ себя не на своей почвѣ и потому избѣгалъ ихъ, онъ на нихъ какъ-то стушевывался, чему впрочемъ всей отъ души былъ радъ; въ небольшомъ же семейномъ кружкѣ и съ людьми коротко ему знакомыми онъ былъ подъ часъ разговорчивъ, особенно если рѣчь шла о предметахъ ему близкихъ и хорошо извѣстныхъ. Вообще онъ былъ человѣкъ не общественный и не свѣтскій, а дѣловой и практично созданный не для трибуны и не для салона, а для тѣснаго кружка людей одномыслящихъ и для тихой семейной жизни.

Погорѣловъ еще въ молодыхъ лѣтахъ остался круглымъ сиротой. Александръ Семеновичъ Кузминъ, выйдя въ отставку и пріѣхавъ хозяйничать въ Кузминку, засталъ отца его уже на смертномъ одрѣ. Они были старые пріятели, и тотъ, умирая, просилъ его не оставить его малолѣтняго сына и быть ему отцомъ. Когда ему минуло двѣнадцать лѣтъ Кузминъ опредѣлилъ его по желанію отца въ гимназію. Мальчикъ былъ прилежный и съ большими способностями и черезъ пять лѣтъ выдержалъ блистательно экзаменъ въ университетъ. Три года слушалъ онъ лекціи въ университетѣ; ему оставался лишь годъ до окончанія курса и онъ мечталъ уже о поѣздкѣ за границу, какъ вдругъ случилось происшествіе разбившее въ прахъ всѣ его мечты. Въ Петербургѣ открыто было тайное общество. Общество это имѣло адептовъ своихъ и между учащеюся молодежью. Не разъ получалъ предложеніе вступить въ него и Погорѣловъ; но постоянно отговаривался тѣмъ что, посвятивъ себя наукѣ, не имѣетъ времени заниматься соціальными вопросами. Онъ былъ очень любимъ товарищами, и тѣ, зная что онъ почти безвыходно сидѣлъ дома, часто собирались у него большимъ обществомъ, причемъ происходили иногда шумные толки. Погорѣловъ, смотрѣвшій на ихъ затѣи какъ на пустое ребячество, не придавалъ дѣлу никакого значенія; и о время такихъ преній уходилъ въ свою небольшую, отдѣльную комнатку. Въ числѣ посѣщавшихъ его товарищей былъ одинъ студентъ, которому, зная что тотъ не имѣетъ средствъ, онъ по возможности помогалъ, оставлялъ его у себя обѣдать и ночевать, причемъ приносимыя имъ съ собою бумаги оставались зачастую по нѣскольку дней у него на квартирѣ. Въ одинъ прекрасный день сдѣланъ былъ полиціею у Погорѣлова обыскъ и вмѣстѣ съ его собственными бумагами захвачены были и бумаги принадежавшія студенту. Онѣ оказались весьма комфометгирующаго свойства; между ними найденъ былъ и списокъ членовъ общества, въ числѣ которыхъ значился и Погорѣловъ. Несмотря на протестъ его что онъ никогда къ обществу не принадлежалъ и принималъ собиравшихся у нее по вечерамъ студентовъ лишь въ качествѣ товарищей по университету, несмотря на показаніе самого студента, владѣльца бумагъ, что найденный списокъ не былъ спискомъ дѣйствительныхъ членовъ общества, а лишь лицъ которыхъ предполагалось завербовать къ себѣ въ члены, Погорѣловъ былъ арестованъ и преданъ слѣдствію. Старикъ Кузузнавъ о постигшемъ питомца его несчастіи, прискакалъ къ нему на выручку, хлопоталъ гдѣ только могъ; но хлопоты его, разумѣется, остались безуспѣшными: улики слишкомъ ясны, и Погорѣловъ приговоренъ былъ разжалованію въ солдаты, съ зачисленіемъ въ одинъ изъ линейныхъ полковъ. Старикъ чуть не сошелъ съ ума, и Погорѣловъ же долженъ былъ утѣшать его.

— Пожалуста не безпокойтесь за меня, говорилъ онъ ему; — человѣкъ твердый въ своихъ правилахъ и получившій кое-какія основательныя познанія пропасть не можетъ.

— Другъ ты мой, возражалъ ему Кузминъ; — нешто я объ этомъ сокрушаюсь? Кабы погибалъ ты за свою вину, у меня бы и сердце не болѣло; а сокрушаетъ меня то что пропадаешь ты невинно, за другихъ.

— А развѣ лучше бы было еслибъ я дѣйствительно былъ виновенъ въ томъ въ чемъ обвиняютъ меня? успокоилъ его Погорѣловъ. — Всѣ смотрятъ на меня какъ на несчастную жертву случая, самый судъ обвинилъ меня лишь потому что имѣя въ рукахъ такъ сильно компрометирующіе меня факты и документы, не могъ поступить иначе; роптать же несправедливость судьбы не значило ли бы вызывать на бой вѣтряныя мельницы?

Кузьминъ, слушая его, лишь пожималъ плечами.

Судьба оказалась, впрочемъ, къ Погорѣлову не совсѣмъ жестока. Командиръ полка въ который онъ былъ назначенъ былъ человѣкъ образованный и гуманный: узнавъ его грустную исторію, онъ принялъ въ немъ живое участіе и сдѣлалъ все что отъ него зависѣло для облегченія его положенія. Съ своей стороны, и Погорѣловъ, движимый чувствомъ благодарности, старался не употреблять во зло его снисхожденія и чтобы не возбудить даваемыми ему льготами зависти въ сослуживцахъ своихъ, исполнялъ со всевозможною аккуратностію требованія службы. Такъ тянулъ онъ лямку въ продолженіи долгихъ пяти лѣтъ, пока наконецъ не объявлена была Крымская война. Послѣ перваго же дѣла съ непріятелемъ онъ произведенъ былъ въ офицеры. Примѣрная исполнительно его обратила на него вниманіе начальства: въ теченіе кампаніи онъ получилъ одинъ за другимъ два чина и, бывши поручикомъ, командовалъ уже ротою, которую въ короткое время поставилъ на отличную ногу. Служба начинала ему улыбаться, какъ при одномъ блистательно совершенномъ имъ отступленіи предъ втрое сильнѣйшимъ непріятелемъ онъ раненъ былъ осколкомъ гранаты въ ногу и уволенъ въ отпускъ излѣченія раны. Съ дѣтскою радостію увидалъ онъ снова свою родину. Небольшое имѣніе свое нашелъ онъ въ отличномъ положеніи; имъ съ самой смерти его отца завѣдывалъ Кузьминъ, сначала въ качествѣ опекуна, а потомъ попечителя и устроилъ его такъ что оно приносило дохода втрое противъ прежняго. Старикъ обрадовался ему какъ родному сыну.

— Что тебѣ съ раненой ногой продолжать службу, сказалъ нему; — слава Богу, послужилъ; хлѣба кусокъ у тебя хорошій, и женишься, будетъ чѣмъ жену прокормить. А я ужъ, признаться, сталъ старъ и хворъ: мнѣ и съ своими дѣлами тяжело становится управляться.

Оставить службу, когда еще продолжались военныя дѣйствія, казалось ему недобросовѣстнымъ и онъ, конечно, никогда бы на это не рѣшился, еслибы вскорѣ не заключенъ миръ. Погорѣловъ вышелъ въ отставку и занялся сельскимъ хозяйствомъ.

Имѣніе Погорѣлова было всего въ двухъ верстахъ отъ Кузьминыхъ; онъ очень любилъ и часто навѣщалъ ихъ; болезнь старика еще болѣе ихъ сблизила, и онъ съ тѣхъ поръ сдѣлался какъ бы членомъ ихъ семейства. Тутъ же познакомился онъ съ Баклановымъ и очень понравился ему практичностію взглядовъ своихъ; раза два былъ онъ по приглашенію его въ Бакланахъ и теперь встрѣтились они уже какъ знакомые.

Обѣдъ былъ что-называется на славу; такого въ Кузминкахъ когда и не было. Правда, готовилъ его не поваръ, а кухарка, но Глафира Андреевна за всѣмъ наблюдала и ничего не было ни недовареннаго, ни пережареннаго. Слишкомъ за мѣсяцъ до этого дня она сообразила что Баклановы на возвратномъ пути отъ Кудеяровыхъ по всей видимости заѣдутъ въ Кузминку, а потому выпоила къ пріѣзду ихъ телка и телокъ вышелъ великолѣпный. Домашнія наливки и водянки были превосходныя; была даже какая-то запеканка, отзывавшаяся именно тою ягодой которую любилъ пившій ее и секретъ приготовленія которой и остался никому неизвѣстнымъ. О соленьяхъ и маринованьяхъ и говорить нечего: огурцы соленые въ тыквѣ на смродинномъ листу были такъ хороши что Александръ Васильевичъ объявилъ что такихъ въ жизнь свою не ѣдалъ; а какъ знали что онъ лгать не любилъ и что если сказалъ что что-нибудь не видалъ или не ѣдалъ, то можно было смѣло биться объ закладъ что онъ дѣйствительно ничего такого не ѣдалъ и не видывалъ.

Послѣ обѣда всѣ отправились въ садъ. На берегу пруда разостланъ былъ коверъ и принесены подушки, на которыхъ Софья Львовна расположилась на отдыхъ. Подлѣ нея сѣла Глафира Андреевна, съ чулкомъ, который взяла больше потому что привыкшія къ работѣ руки ея не могли ни на минуту оставаться безъ дѣла.

— Какой у васъ отсюда живописный видъ, говорила Софья Львовна прилегши на подушки и смотря на раскидывавшееся по косогору противоположнаго берега пруда село, — настоящій русскій сельскій пейзажъ: кривыя улицы, по обѣ стороны ихъ крытыя соломою избы съ плетневыми сараями и гумнами; за ними старинная деревянная церковь съ провисшею и потемнѣвшею отъ времени крышей, и все это утопаетъ въ густой зелени раскидистыхъ березъ и ветелъ. Посмотрите на эту пошатнувшуюся, полураскрытую избушку, у самого берега пруда, съ ея подпертымъ покачнувшимся угломъ, покривившеюся въ плетневыхъ сѣняхъ дверью и этою клѣтушкой на курьихъ ножкахъ. На завалинкѣ сидитъ старуха, у ногъ ея бѣлокурая дѣвочка и два мальчика валяются на травѣ. Что можетъ быть картиннѣе?

— Да, отвѣтила пригорюнившись Глафира Андреевна; мужиченки пораздѣлились да пропились, скоро всѣ въ такихъ же избенкахъ жить будутъ; а то такъ и вовсе станутъ и землянкахъ какъ кроты зимовать, да Христовымъ именемъ кормиться.

— А какъ этотъ гулъ напоминаетъ мнѣ Шафгаузенскій водопадъ, продолжала Софья Львовна, прислушиваясь к доносившемуся съ мѣльницы шуму падавшей съ колесъ воды. И она предалась сладкимъ воспоминаніямъ и убаюкивающимъ мечтамъ; отъ нихъ мало-по-малу перешла къ еще болѣе сладкой дремотѣ, а наконецъ и опочила уже не мечтательнымъ, а настоящимъ прозаическимъ сномъ.

Пока она отдыхала, Оленька успѣла съ Лизой и Аркадіемъ обѣгать весь садъ, сводила ихъ и на огородъ, гдѣ они поражены были разнообразіемъ самыхъ причудливыхъ формъ тыквъ, которыя Глафира Андреевна разводила не столько для хозяйственнаго употребленія, сколько для красы; впрочемъ это была чуть ли не единственная прихоть которую она себѣ позволяла. Возвратившись съ прогулки, усѣлисъ подъ большимъ вязомъ около круглаго стола, на которомъ, въ ожиданіи пробужденія Софьи Львовны, уже поставленъ былъ десертъ. Порывался присоединиться къ нимъ и Погорѣловъ, но Александръ Васильевичъ такъ завладѣлъ его особой что онъ никакъ не могъ отъ него отдѣлаться.

— Amenez nous donc ce brave fantassin, говорилъ Оленькѣ указывая на него Аркадій.

— Я, право, не знаю о комъ вы говорите, отвѣтила она, надувъ губки.

— Конечно о Севастопольскомъ героѣ, о героѣ дня. Faites anus le voir de plus près,

— Вы, кажется, его за обѣдомъ очень близко видѣли, даже вступали съ нимъ въ бой… въ которомъ, впрочемъ, вамъ не совсѣмъ посчастливилось, добавила Оленька, лукаво улыбнувшись.

— Какъ же тутъ посчастливиться когда человѣка атаковали и съ суши, и съ моря. Какъ явился этотъ храбрый капитанъ корабля, да сказалъ: "не сойду съ этой самой палубы пока останется на ней жива душа, « меня оторопь взяла и я, разумѣется, скорѣе въ кусты.

— Полноте пожалуста острить на мой счетъ. Когда явился на сцену капитанъ корабля, вы давно уже были побиты и сложили оружіе.

— Правда, подтвердила Лиза; — ужь лучше согласись прямо что Павелъ Яковлевичъ и храбрѣе, и умнѣе тебя.

— Развѣ я противъ этого спорю. Что онъ храбръ, доказывается уже тѣмъ что онъ носитъ такой галстукъ и не боится удушиться имъ, и я убѣжденъ что еслибъ онъ урѣзалъ его на полвершка, да хоть на вершокъ свои брыжжи, то, конечно, говорилъ бы еще умнѣе. Посмотрите, вѣдь онъ въ этомъ хомутѣ и голову повернуть какъ слѣдуетъ не можетъ. Какая же тутъ можетъ быть свобода мышленію?

— Это ужь вовсе и не остроумно, сказала Оленька, но, тутъ же взглянувъ невольно вскользь на Погорѣлова, не могла не улыбнуться.

Вечеромъ, предъ закатомъ солнца, отправились на мельницу: Бакланову, какъ любознательному хозяину, уже давно хотѣлось взглянуть на нее. Пока онъ пошелъ съ Погорѣловымъ ее осматривать, молодежь осталась съ Mme Coudert на плотинѣ удить рыбу. Аркадій съ перваго же раза поймалъ огромнаго язя; у Оленьки сначала рыба вовсе не клевала, и она хотѣла уже бросить эту скучную забаву, какъ вдругъ удочку ея потянуло въ воду съ такою силой что она, стараясь удержатъ ее, сорвалась съ нею съ плотины и еслибъ Аркадій не успѣлъ вовремя схватить ее за руку, происшествіе могло бы кончиться очень плачевнымъ образомъ. Всѣ страшно перепугались.

— J’avais bien prédit que cette partie de plaisir ne mènerait pas à bonne fin, говорила Mme Coudert.

Послѣ ужина вскорѣ всѣ стали расходиться.

— Покойной ночи, сказала Оленька, протягивая Аркадію руку. — Никогда не забуду чѣмъ я сегодня вамъ обязана. Еще разъ благодарю васъ.

— За что?

— Какъ за что? Вы ужь и забыли что спасли меня отъ смерти, подвергая жизнь свою явной опасности.

— Нѣтъ не забылъ, но благодарить вамъ меня все-таки не за что, вопервыхъ, потому что я тогда опасности этой и не подозрѣвалъ, а вовторыхъ, потому что спасая васъ я можетъ-бытъ сдѣлалъ для себя больше нежели для васъ самихъ.

Слова эти онъ сказалъ почти шопотомъ, хотя подлѣ нихъ и не было никого кто бы могъ ихъ услышать, точно хотѣлъ тѣмъ дать имъ значеніе котораго они, произносимыя обыкновеннымъ голосомъ, не имѣли бы.

Оленька, взглянула на него: онъ смотрѣлъ прямо въ глаза крѣпко сжималъ ея руку. Во взглядѣ этомъ она прочла столько сосредоточенной, какъ бы съ трудомъ одерживаемой страсти, что невольно опустила глаза. Слова эти глубоко врѣзались и ея сердцѣ и, легши въ постель, она еще долго думала надъ ними.

— Да, онъ любитъ меня, рѣшила она наконецъ, — но не по моему: я люблю въ немъ его одного, а онъ, какъ признался самъ, любитъ меня для самого себя.

XIV.

Не прошло и недѣли съ возвращенія Баклановыхъ домой, какъ совершенно неожиданно пріѣхала къ нимъ Кудеярова. Пріѣздъ ея крайнѣ всѣхъ удивилъ; Софья Львовна предугадывала впрочемъ его причину и потому встрѣтила свою belle soeur не безъ сердечной тревоги. Онѣ заперлись спальнѣ и просидѣли вдвоемъ болѣе часа, послѣ чего пригласили къ себѣ и Александра Васильевича. Послѣ обѣда Марья Петровна вскорѣ же уѣхала. У Лизы въ этотъ день болѣли зубы и она, простившись съ теткой, ушла въ уборную матери, тамъ прилегла на кушетку и никѣмъ незамѣченная заснула. Проснувшись, она услыхала въ спальнѣ разговоръ отца съ матерью. Они говорили довольно громко и она не проронила ни одного слова.

— Стало-быть Аркадій поѣдетъ вмѣстѣ съ теткой двадцатаго, говорилъ Александръ Васильевичъ.

— Да; надо ему быть тамъ дней за пять до спектакля. Ничто такъ не сближаетъ молодыхъ людей какъ репетиціи; на нихъ главнымъ образомъ Marie и возлагаетъ свои. надежды.

— Домашній спектакль по случаю освященія церкви, сказалъ Баклановъ, — придумано недурно. Что жь, продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія, — я противъ этой женитьбы ничего не имѣю; я и покойнаго князя зналъ, въ одной дивизіи служили. Состояніе прекрасное: и свое было хорошо и за женою взялъ; вѣдь она рожденная Кунакова. Я и ея-то отца помню: подагрикъ былъ, въ бархатныхъ сапогахъ хаживалъ, тоже тузъ былъ въ свое время. Родство, связи, все есть; да и сама княжна не дурна собою, не дюжинная невѣста. Не знаю нравится ли она Аркадію. Посовѣтовать я ему съ своей стороны посовѣтую, а настаивать не стану, не такое дѣло.

— Серіозно я съ нимъ объ этомъ еще не говорила, сказала Софья Львовна, — хотѣла напередъ узнать мнѣніе княгини; а изъ разговоровъ кажется что княжна Вава ему понравилась. Я и въ Кудеяровѣ за нимъ наблюдала: онъ часто къ ней подходилъ, шутилъ, разговаривалъ; вечеромъ много танцовалъ съ ней. Marie говоритъ что и онъ ей понравился, да я и сама замѣтила: мазурку Аркадій танцовалъ съ княжною Вѣрой, а она то и дѣло его выбирала. Говоритъ что ей особенно понравилось въ немъ что-то такое, знаешь, рыцарское, благородное.

— Что же она нашла въ немъ такого рыцарскаго? какъ бы противъ воли усмѣхнулся Баклановъ.

— Ну ужь не знаю; стало-быть что-нибудь такое замѣтила въ его словахъ или обращеніи.

— Вотъ этого-то именно въ немъ и нѣтъ, сказалъ старикъ какъ-то особенно грустно; — нѣтъ въ немъ этого благороднаго гонора, который я такъ желалъ бы въ немъ видѣть.

И онъ сталъ молча ходить по комнатѣ.

— Княгиня относится къ этому дѣлу, повидимому, очень сочувственно, продолжала Софья Львовна, — чуть ли она не съ этою цѣлью и домашній спектакль устроила. Да тутъ нѣтъ ничего и удивительнаго: чѣмъ Аркадій для княжны не женихъ? По моему партія для обѣихъ сторонъ выгодная и Marie говоритъ что она взялась бы сладить дѣло, еслибы не одно обстоятельство, добавила она какъ-то нерѣшительно и таинственно.

— Что такое? спросилъ, остановись предъ нею, Баклановъ.

— Сама я ничего не замѣчала, а Marie говоритъ будто Аркадій влюбленъ въ Оленьку и что даже будто между ними ужь есть какая-то взаимность.

— Изъ чего же она это заключаетъ?

— Вѣдь ты знаешь ее: все ей извѣстно, вездѣ у нея есть свои тайные агенты. Говоритъ что будто бы когда Аркадій еще былъ въ Петербургѣ, они переписывались, и что теперь вечерами гуляютъ по парку обнявшись.

— Вздоръ, перебилъ ее рѣзкимъ голосомъ Баклановъ, — однѣ сплетни и я удивляюсь какъ ты могла дать имъ вѣру. Переписка велась между Аркадіемъ и Лизой, а не Оленькой, переходила всегда черезъ наши руки и многія изъ писемъ мы читали. Въ нихъ кромѣ дѣтской болтовни никогда ничего не было; я даже не разъ удивлялся что они о такихъ пустякахъ пишутъ. Что же касается до прогулокъ по парку, то это чистая клевета: однихъ ихъ гуляющихъ я никогда не видалъ; съ ними всегда неотлучно бываетъ Лиза, если и не Mme Coudert, и обнявшись при нихъ они конечно гулять не стали бы; да и Оленька не такая дѣвушка чтобы дозволила такъ съ собою обращаться. Вотъ въ ней такъ именно есть тотъ гоноръ, тотъ point d’honneur, о которомъ мы сейчасъ говорили и который я такъ желалъ бы видѣть въ Аркадіи.

— Да и я, повторяю тебѣ, ничего подобнаго пока не замѣчала; но согласись что если объ этомъ говорятъ и дошло до Marie, то вѣроятно есть же что-нибудь такое: выдумывать ей не для чего. Наконецъ, если до сихъ поръ серіознаго ничего и не было, то за будущее поручиться трудно. Мы больше объ этомъ съ ней и говорили; потому она Оленьку такъ и брюскировала у себя. Какъ знаешь, — добавила Софья Львовна послѣ непродолжительнаго молчанія; — а по моему надо либо поскорѣе женить Аркадія, либо — принять какія-нибудь мѣры. Я Оленьку отъ души люблю и желаю ей возможнаго счастья; но согласись что она для Аркадія не партія.

— Не партія, пробормоталъ, какъ бы разсуждая самъ съ собою, Баклановъ. — Для семейнаго счастья лучшей жены я ему не желалъ бы: и умна и съ прекраснымъ сердцемъ и съ благороднымъ характеромъ; но на немъ лежитъ долгъ поддержанія своего имени; а чѣмъ поддержишь его на надлежащей высотѣ, какъ не родственными связями?

— Вѣдь женившись на Оленькѣ Аркадій вступитъ въ родство и съ ея родными, продолжала Софья Львовна, очень хорошо знавшая какъ задѣть за слабую струну мужа. — Кузмины люди хорошіе; но не думаю чтобы тебѣ пріятно было породниться съ какими-нибудь полуоднодворцами и ввести ихъ въ наше родство.

Послѣдовало молчаніе; лишь слышно было какъ Баклановъ мѣрными шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Да наконецъ я увѣрена, послышался снова голосъ Софьи Львовны, — что если Аркадій и ухаживаетъ за Оленькой, то это такъ par désoeuvrement, а не потому чтобы былъ влюбленъ въ нее, а тѣмъ менѣе съ цѣлью жениться на ней: онъ слишкомъ хорошо знаетъ себѣ цѣну и понимаетъ что она ему не ровня.

— Рыцарскій образъ дѣйствія, процѣдилъ сквозь зубы Баклановъ, — Но если уже дѣйствительно есть что-нибудь сказалъ онъ твердо и рѣшительно; — то съ какою бы цѣлью онъ ни ухаживалъ, всѣ эти соображенія уже не могутъ имѣть мѣста. Мы взяли къ себѣ Оленьку какъ родную дочь слѣдовательно приняли на себя и обязанность пещись о ней какъ о родной дочери и если дѣло у нихъ зашло такъ далеко, я первый стану требовать отъ Аркадія чтобъ онъ женился на ней. Долгъ чести выше всѣхъ этихъ соображеній.

— Такаго пока еще ничего нѣтъ, я въ этомъ убѣждена; потому-то и говорю что намъ надо поспѣшить заблаговременно взять предупредительныя мѣры. Я ужь что думаю… продолжала Софья Львовна понизивъ голосъ. Тутъ она затворила дверь и продолженія разговора Лиза уже слышать могла.

Долго была она въ нерѣшимости что ей дѣлать, то-есть молчать или передать все слышанное ею Оленькѣ. „Будетъ ли съ моей стороны благородно разглашать чужую тайну“, спрашивала она себя. „Но вѣдь она не была мнѣ ввѣрена и я не подслушала ее, а услышала совершенно нечаяннымъ образомъ. Да и въ правѣ ли я утаить отъ Оленьки такую серіозную и такъ близко касающуюся ея вещь. Можетъ быть сама судьба привела меня сюда для того чтобъ могла вовремя предупредить ее и тѣмъ дать ей возможность все уладить и всѣхъ успокоить.“ Лиза была очень высокаго мнѣнія объ умѣ и находчивости Оленьки; къ тому же она не раздѣляла по этому предмету взглядовъ стариковъ и отъ души была бы рада еслибъ Аркадій женился на ней. Послѣ долгихъ колебаній она наконецъ рѣшилась на послѣднее: она потихоньку вышла въ боковую дверь, прокралась комнату Оленьки и пересказала ей слово въ слово весь разговоръ.

— Ради Бога, прости меня, заключила она, — если я удержала выраженія которыя, можетъ-быть, покажутся тебѣ оскорбительными; но, измѣнивъ ихъ, я боялась какъ-нибудь исказить смыслъ самаго разговора.

Оленька отъ искренняго сердца поблагодарила Лизу за дружескую услугу и взяла съ нея слово держать все въ строжайшей тайнѣ.

По уходѣ ея она долго не могла привесть въ порядокъ мысли свои. Она очень хорошо понимала положеніе свое въ домѣ Баклановыхъ, понимала чѣмъ была имъ обязана. И вдругъ оказывается что она становится препятствіемъ осуществленію ихъ самыхъ завѣтныхъ плановъ и притомъ плановъ имѣющихъ цѣлью устроить будущность того кого она такъ любила, и что самая любовь эта и была тому помѣхой. Она любила Аркадія искренно, безкорыстно, безъ всякой задней мысли; въ любви своей къ нему полагала все свое счастіе, все свое блаженство; любовь эта была для нее не средствомъ къ достиженію другаго, болѣе полнаго и прочнаго счастія, а конечною цѣлью всѣхъ ея желаній и стремленій, и потому она никогда не думала не только объ исходѣ ея, но и о томъ что она должна была рано или поздно имѣть какой-нибудь исходъ. Теперь только, ближе и положительно всмотрѣвшись въ дѣло, она поняла все значеніе какъ злыхъ сплетенъ Кудеяровой, такъ и высказанныхъ Софьей Львовной опасеній, поняла и то что какъ тѣ такъ и другія были очень естественны. Марьѣ Петровнѣ, конечно, должно было казаться страннымъ, даже немыслимымъ чтобы восемнадцатилѣтняя дѣвушка могла увлечься такою безкорыстною любовью какою любила она Аркадія; понятно что и Софья Львовна могли опасаться чтобы любовь эта не кончилась женитьбой, которая такъ мало входила въ ея планы; возмущало Оленьку и оскорбляло ея самолюбіе лишь то что она такъ легко повѣрила этимъ сплетнямъ и давала такой унизительный для нея характеръ ухаживаніямъ за ней Аркадія. Съ другой стороны, чѣмъ болѣе вдумывалась она въ это дѣло, тѣмъ сильнѣе говорило въ ней чувство глубокаго уваженія и искренней благодарности Александру Васильевичу за его благородную увѣренность въ ней. Она готова была идти къ нему и, открывшись въ любви своей къ Аркадію, высказать ему то какъ ни сильна была эта любовь, она была настолько свята и безкорыстна что всякія опасенія на счетъ возможнаго и такъ страшившаго Софью Львовну исхода ея совершенно напрасны и что наконецъ она даетъ слово заглушить ее въ сердцѣ своемъ, если только для счастія Аркадія необходима эта жертва. „Но если и Аркадій любитъ меня также какъ я люблю его, спросила она себя, развѣ могу я заставать его разлюбить и позабыть меня, да и будетъ ли еще онъ счастливъ, женившись въ угоду старикамъ на княжнѣ Вавѣ?“ Приходила ей въ голову помимо ея воли и другая мысль. „Что если въ самомъ дѣлѣ Аркадій думаетъ жениться на мнѣ? спрашивала она себя; вѣдь сказалъ же онъ мнѣ то спасъ меня не для меня одной, но и для самого себя.“ Она отгоняла эту мысль. Могъ ли быть Аркадій счастливъ съ нею? Что могла она дать ему кромѣ любви и молодости? Когда прошелъ бы порывъ страсти, думала она, можеть-быть онъ сталъ бы раскаиваться въ необдуманности поступка своего; мучилъ бы и меня вѣчный упрекъ въ томъ то я довела его до этого поздняго и ни къ чему не ведущаго раскаянія. И что бы это была за жизнь? Нѣтъ, прочь отъ меня эта мысль. Пусть онъ женится на княжнѣ Вавѣ, этого желаютъ его отецъ и мать; она умна, кажется, съ добрымъ сердцемъ и можетъ-быть составитъ его счастіе. Я же постараюсь сдѣлать все что отъ меня будетъ зависѣть чтобы заставить его позабыть о мнѣ»….

Оленька вполнѣ понимала всю горечь грустной доли на которую себя обрекала и искала утѣшенія въ сознаніи добросовѣстно и свято исполненнаго долга. Она опустила голову на грудь и нѣсколько минутъ сидѣла въ тяжеломъ раздумьи. «Но вѣдь я люблю его, зарыдала она вдругъ, какъ бы очнувшись отъ давившаго ее кошмара и задыхаясь отъ душившихъ ее слезъ. — И вдругъ заглушить, задушить все въ себѣ собственными руками!»

Оленька закрыла глаза руками и зарыдала горько, безутѣшно, какъ плачутъ только прощаясь съ безжизненными останками дорогаго существа, которое за часъ предъ тѣмъ еще было полно жизни, съ которымъ вы вчера еще мечтали о свѣтломъ, улыбавшемся будущемъ. «Довольно, сказала ои наконецъ рѣшительно, отеревъ оставшіяся еще на глаза слезы, — къ дѣлу.» Она подошла къ столу и взяла листъ почтовой бумаги.

«Милый другъ мамаша, написала она. — Умоляю васъ, прѣзжайте за мною въ Бакланы какъ можно скорѣе, если не затруднитъ васъ, то завтра же. Придумайте благовидный предлогъ подъ которымъ вамъ удобно было бы, не возбуждая никакихъ подозрѣній, увезть меня отсюда. Почему это нужно, объясню вамъ подробно при свиданіи.»

Написавъ это письмо, Оленька заперла его въ столъ. «Пусть оно лежитъ здѣсь совсѣмъ готовое, думала она. Какъ только Аркадій уѣдетъ къ княгинѣ, я тотчасъ же отправлю его мамашѣ, чтобъ она пріѣхала за мною во время его отсутствія. Прощаясь съ нимъ, я могла бы какъ-нибудь невольно высказаться.»

Спрятавъ письмо Оленька подошла къ окну, чтобы сколько-нибудь освѣжить лицо и согнать съ него слѣды недавнихъ слезъ и, принявъ по возможности спокойный видъ, пошла къ Софьѣ Львовнѣ. Та лежала у себя въ комнатѣ и кушеткѣ и жаловалась на мигрень. Оленька прочла ей что то изъ Revue des deux Mondes и отъ нея пошла по обыкновенію разливать чай въ столовую, куда аккуратно въ семь часовъ неизмѣнно являлся старикъ Баклановъ съ сигарою и нумеромъ газетъ и очень любилъ если заставалъ все общество уже въ полномъ сборѣ.

XV.

Медленно шли для Оленьки остававшіеся до отъѣзда Аркадія дни: и щемило ей сердце приближеніе этого роковаго отъѣзда и ждала она его съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ, какъ ждутъ неминуемое горе чтобы скорѣе встрѣтить его и докончить съ нимъ. Ее тяготила неестественность отношеній ея къ Аркадію: ей хотѣлось быть съ нимъ, вдоволь съ нимъ наговориться, а между тѣмъ согласно принятому ею плану она должна была избѣгать его и притомъ такъ чтобъ онъ не замѣтилъ что она его избѣгаетъ. Замѣтна была перемѣна и въ немъ; но онъ, напротивъ, казалось спѣшилъ воспользоваться этими остававшимися днями и давалъ полную волю тѣмъ чувствамъ которыя такъ упорно одерживала въ себѣ Оленька: онъ искалъ случая остаться съ ней наединѣ, ловилъ и крѣпко жалъ ея руку. Временами онъ какъ будто недоволенъ былъ собою, точно досадовалъ на что-то; порою же шепталъ ей невнятныя слова, приводившія ее въ смущеніе. Въ немъ не было прежней сдержанности и обращеніе сдѣлалось неровнымъ. Разъ, послѣ катанья въ лодкѣ по Баклановскому пруду, выйдя на берегъ, стали они подниматься по его отлогому спуску. Лиза, по обыкновенію своему, побѣжала впередъ, Оленька съ Аркадіемъ шли сзади шагомъ. Оба они молчали.

— А помните восхожденіе по крутому Кудеяровскому берегу? сказалъ вдругъ полушепотомъ Аркадій, наклонившись къ Оленькѣ.

Та промолчала.

— Если позабыли, можно повторить, продолжалъ онъ и уже протянулъ было руку чтобъ обхватить талію Оленьки.

— Вы, кажется, съума сошли, вскрикнула она, успѣвъ вовремя отскочить и удержать его руку.

— А не хотите, такъ и не надо, сказалъ тотъ, казалось, очень хладнокровно.

Въ другой разъ — это было за день до отъѣзда Аркадія — послѣ обѣда старики ушли къ себѣ отдыхать; была ненастная погода и потому всѣ изъ столовой перешли въ гостиную, Оленька сѣла на диванъ у стола, на которомъ лежали альбомы и кипсеки и, взявъ одинъ изъ нихъ, стала разсматриватъ какой-то уже давно знакомый ей пейзажъ. На одну руку оперлась она головой, другая лежала у нея на колѣнахъ.

— Что вы такъ сегодня скучны? спросилъ, сѣвъ подлѣ на диванѣ, Аркадій.

— Не знаю почему это вамъ такъ кажется, отвѣтила она продолжая разсматривать кипсекъ.

— Ужь не сердитесь ли за что-нибудь на меня?

— За что же мнѣ на васъ сердиться?

— Можетъ-быть за попытку повторить восхожденіе на Кудеяровскій берегъ?

Оленька не сказала ни слова.

— А если сердитесь, такъ простите, впередъ не буду, продолжалъ Аркадій, взявъ лежавшую у нея на колѣнахъ руку и крѣпко сжалъ ее.

— Довольно, невольно вскрикнула Оленька, отдернувъ ее. Какъ вы всегда крѣпко жмете.

— Я ничего не умѣю дѣлать въ половину, сказалъ Аркадій, выпустивъ ея руку, но не отнимая своей.

Оленька стала тихо сдвигать ее.

— Est-ce que je vous gêne comme-èa? спросилъ Аркадій, стараясь заглянуть ей въ глаза.

— Mais vous le voyez je crois très bien vous même, отвѣтила она отодвигаясь и не сводя глазъ съ кипсека.

Аркадій снова поймалъ ея руку.

Оленька вспыхнула и встала; на глазахъ ея навернулись слезы и она вышла изъ комнаты.

Пришедши къ себѣ, она долго плакала. «Что значитъ эта необъяснимая въ немъ перемѣна?» спрашивала она себя. «Ужъ полно любитъ ли онъ меня, если позволяетъ себѣ такъ обращаться со мной.»

Насталъ наконецъ и канунъ отъѣзда Аркадія. Погода была великолѣпная и Александръ Васильевичъ вечеромъ предложилъ ѣхать пить чай въ рощу, около которой производился въ это время покосъ. Все общество, за исключеніемъ Аркадія и Оленьки, отправилось на дрогахъ; они же конвоировали ихъ верхомъ. Аркадій дорогой больше молчалъ видимо былъ чѣмъ-то недоволенъ; Оленька объясняла себѣ это нежеланіемъ его ѣхать на другой день къ княгинѣ мысль эта утѣшала ее. За чаемъ о предстоявшей поѣздкѣ Аркадія неговорено было ни слова, да и вообще съ самаго возвращенія Баклановыхъ изъ Кудеярова о ней помина не было, что не могло не броситься Оленькѣ въ глаза, такъ какъ при замкнутой жизни которую вели въ Бакланахъ, такая поѣздка была цѣлымъ происшествіемъ, выходившимъ далеко изъ ряда обыкновенныхъ. Софья Львовна не говорила о ней потому что хотѣла держать ее въ тайнѣ, хотя она до для кого тайной не была; Александръ Васильевичъ — потому что не находилъ никакой надобности о ней распространяться, Аркадій же молчалъ потому что ему и говорить о ней было не совсѣмъ ловко: сквозь предлогъ подъ которымъ она предпринималась, слишкомъ ясно просвѣчивала настоящая ея цѣль.

Послѣ чая, Софья Львовна расположилась на коврѣ подъ развѣсистымъ дубомъ, слушая неустанную болтовню Mme Coudert; старикъ Баклановъ отдавалъ какія-то приказанія бурмистру; Аркадій же съ Лизой и Оленькой отправились на покосъ. Луговъ при Бакланахъ было много и потому они не могли быть скошены и убраны одновременно: мѣстами сѣно сметано уже было въ копны, мѣстами же трава только что подкашивалась. Работа шла дружно и весело было смотрѣть на нее. Крестьянскія бабы и дѣвки въ праздничныхъ нарядахъ съ граблями въ рукахъ, разбросанные по степи, кипѣли какъ муравьи: одни перетряхали сѣно на рядахъ, другія сгребали его въ валы, третьи копнили его, между тѣмъ какъ косцы, дружно взмахивая блестѣвшими на солнцѣ косами, длинною косвенною линіей подвигались впередъ, оставляя за собою густые ряды скошенной травы.

— Скажи пожалуста Аркадій, спросила вдругъ Лиза, — зачѣмъ ѣдешь ты съ тантой къ княгинѣ Татьянѣ Юрьевнѣ? Неужели въ самомъ дѣлѣ лишь для того чтобы принять участіе въ домашнемъ спектаклѣ?

— Творю волю посылающихъ меня, отвѣтилъ Аркадій, видимо смущенный этимъ неожиданнымъ вопросомъ. Онъ хотѣлъ дать отвѣту своему ироническій тонъ; но это выходило какъ-то натянуто: тонъ этотъ не вязался со смысломъ отита, — Танта находитъ что назначенную мнѣ роль никто кромѣ меня достойно выполнить не можетъ, добавилъ онъ съ усмѣшкой, какъ бы желая поправиться.

— Какую же вамъ назначили роль? спросила Оленька, болѣе для того чтобы что-нибудь сказать и выйти изъ тяготившаго ее положенія.

— Роль Юлія Цезаря, отвѣтилъ Аркадій тѣмъ же тономъ, — я долженъ пріѣхать, увидѣть и побѣдить.

Лизѣ отвѣтъ этотъ очень понравился и она расхохоталась какъ ребенокъ; Оленьку же онъ привелъ въ совершенное недоумѣніе. Хотя сказанъ онъ былъ иронически, съ явнымъ намѣреніемъ отнять у предстоявшей поѣздки всякое серіозное значеніе; но зачѣмъ же онъ ѣдетъ, спрашивала она себя, если знаетъ съ какою цѣлью его посылаютъ и онъ ей не сочувствуетъ? Неужели же только для того чтобы насмѣяться надъ отцомъ съ матерью и тантой, а вмѣстѣ съ ними и надъ ни въ чемъ неповинною княжной Вавой? Если онъ не сочувствуетъ плану стариковъ, то не лучше ли прямо объясниться съ ними, нежели ставить и ихъ и себя въ фальшивое положеніе? Если, наконецъ, онъ не хочетъ огорчить ихъ прямымъ отказомъ и надѣваетъ на себя маску послушнаго сына, съ предвзятымъ намѣреніемъ обмануть ихъ ожиданія, то и это далеко не такой поступокъ которымъ порядочный человѣкъ могъ бы хвастаться и о которомъ дозволилъ бы себѣ говорить съ ироническою усмѣшкой. Словомъ, образъ дѣйствій Аркадія въ настоящемъ случаѣ былъ для Оленьку загадоченъ и необъяснимъ.

Разговоръ на этомъ и оборвался. Правда, Аркадій не разъ порывался заговорить о чемъ-то съ Оленькой, но присутствіе Лизы видимо стѣсняло его и вскорѣ же отправились въ рощу, гдѣ Софья Львовна уже поджидала ихъ чтобы возвратиться домой.

— А знаете что мнѣ пришло въ голову, сказалъ Аркадій Оленькѣ, слѣдуя съ нею верхомъ за дрогами: — я ѣду нѣкоторымъ образомъ какъ рыцарь на турниръ; а въ этомъ случаѣ la dame de ses pensées обыкновенно давала ему какой нибудь талисманъ, который долженъ былъ какъ предохранять его отъ всякихъ злополучій, такъ и быть залогомъ благополучнаго и скораго возвращенія его къ ногамъ ея.

Оленька молчала.

— Дадите мнѣ на прощанье такой талисманъ?

— Какой же? я право не знаю, отвѣтила въ замѣшательствѣ Оленька. — Что-нибудь моей работы?

— Нѣтъ. Какже буду я носить при себѣ всюду такой талисманъ? Я желалъ бы имѣть что-нибудь невещественное.

— Что же могу я вамъ дать? едва могла она проговорить.

— На первый разъ хоть то что я уже давно долженъ былъ бы получить отъ васъ…. и безъ чего вы, конечно, меня не отпустите, добавилъ Аркадій почти шепотомъ, хотя никто кромѣ Оленьки слышать его не могъ. — Prenez donc garde! вскрикнулъ онъ вдругъ, схвативъ лошадь за поводья. — Вы совсѣмъ наѣхали на дроги, лошадь ваша чуть не лопала ногою въ колесо.

Къ счастію для Оленьки они въ это время уже подъѣхали къ дому и такъ смутившій ее разговоръ тѣмъ и прекратился.

Въ ясные дни Аркадій съ Оленькой и Лизой обыкновенно ходила вечеромъ на pointe, смотрѣть на закатъ солнца. Такъ называли они вдававшійся въ прудъ мысъ съ стоявшею на немъ у самой воды бесѣдкою, хотя солнце садилось не въ воду, а за зеленѣвшимъ за прудомъ овсянымъ полемъ, предоставляя такимъ образомъ воображенію дополнять то чего не было въ натурѣ. Пошли они туда и въ этотъ вечеръ. Уже около часа сидѣли они въ бесѣдкѣ, но разговоръ все какъ-то не клеился. Оленька была еще подъ впечатлѣніемъ загадочной просьбы Аркадія; онъ также, казалось, что-то обдумывалъ и видимо былъ не въ своей тарелкѣ. Давно сѣло солнце; отъ воды подымался туманъ и густою росой стлался поберегу; становилось свѣжо и сыро. Лиза встала чтобы пойти въ домъ за теплымъ платкомъ; Оленька хотѣла также идти за нею.

— Куда же ты? сказала ей Лиза. — Я сейчасъ вернусь назадъ, принесу и твой пледъ.

— Останьтесь, упрашивалъ ее умоляющимъ голосомъ Аркадій. — Проведемте хоть послѣдній вечеръ вмѣстѣ.

Оленька не рѣшалась; но Аркадій такъ убѣдительно упрашивалъ ее что отказать ему въ его просьбѣ было неловко; это значило бы ясно высказать ему недовѣріе. Она металась.

Съ минуту просидѣли они вдвоемъ молча.

— Что жъ, не отгадали вы что желалъ бы я имѣть отъ васъ на прощанье? спросилъ наконецъ Аркадій.

— Право не знаю, едва слышно отвѣтила Оленька; — вы говорите такъ загадочно.

— А мнѣ кажется ужь черезъ-чуръ ясно, продолжалъ онъ, и крѣпко сжавъ ея руку.

— Ахъ пустите, невольно вскрикнула Оленька, выдергивая ее.

— Послушайте, сказалъ Аркадій; — долго еще мы будемъ вами играть въ эту дѣтскую игру? Я здѣсь ужь больше двухъ мѣсяцевъ и мы еще сидимъ на азбукѣ; пора бы и безъ складовъ читать выучиться.

И обнявъ другою рукой ея талію, онъ притягивалъ ее къ себѣ.

— Что съ вами? говорила совершенно растерявшись Оленька. — Пустите меня.

— Нѣтъ, ужь это выше силъ моихъ, произнесъ Арка едва внятнымъ голосомъ, и горячій поцѣлуй прозвучалъ ея шеѣ.

— Ради Бога, оставьте меня, умоляла Оленька, стараясь, высвободиться изъ его объятій.

— Нѣтъ, ты не любишь меня такъ какъ я люблю, говорилъ Аркадій, едва переводя духъ отъ волненія и покривая лицо ея страстными поцѣлуями.

— Mais laissez moi doue, ayez enfin pitié de moi, чуть кричала Оленька выбиваясь изъ рукъ его.

— Еще одинъ, одинъ, послѣдній, шепталъ задыхаясь, Аркадій; онъ притянулъ ее къ себѣ на грудь и, крѣпко обнялъ обѣими руками, впился въ ея губы долгимъ, жгучимъ поцѣлуемъ.

— Оленька! Maman приказала сказать тебѣ что пора мой, кричала Лиза, еще не добѣжавъ до бесѣдки; говоритъ и поздно и сыро.

XVI.

Прибѣжавъ въ свою комнату, Оленька въ изнеможеніи бросилась на свою постель и долго оставалась въ полусознательномъ состояніи. Случившееся съ нею казалось ей такъ неправдоподобнымъ что она готова была вѣрить что ничего этого не было, что все это было не болѣе какъ игра ея разстроеннаго воображенія и лишь еще горѣвшій на губахъ поцѣлуй не позволялъ ей сомнѣваться въ дѣйствительности совершившагося факта. Она не могла дать себѣ отчета въ волновавшемъ ее чувствѣ: тутъ былъ и испугъ, и возмущенное чувство стыдливости, и негодованіе на Аркадія, и досада на себя. «Но можетъ-быть, шепталъ тайный голосъ, онъ поступилъ такъ въ минуту неудержимаго порыва увлеченія, когда человѣкъ теряетъ всякую власть надъ собою?» И довольно припомнились ей мельчайшія подробности только что происшедшей сцены. При одномъ воспоминаніи о ней захватывало ей въ груди дыханіе, замирало сердце, тревожно бился учащенный пульсъ, и вслѣдъ затѣмъ овладѣвалъ ей какой-то безотчетный страхъ и ледяной холодъ пробѣгалъ по жиламъ. То громко говорило въ ней чувство оскорбленнаго достоинства и благороднаго негодованія; то другое, еще болѣе сильное чувство тихо и вкрадчиво подсказывало: чемъ же виноватъ онъ, если такъ горячо, такъ безумно любитъ тебя?

Оленька встала, вынула изъ стола написанное ею за пять дней предъ тѣмъ письмо къ матери и приписала: «Ангелъ мой, мамаша, если только возможно, пріѣзжайте за мною завтра же; словомъ, чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.» Запечатавъ письмо, она отдала его своей горничной, очень преданной ей дѣвушкѣ, для немедленной отправки тайно это всѣхъ съ нарочнымъ.

Остальное время вечера она не выходила изъ своей комнаты, отговариваясь нездоровьемъ; на другой же день утромъ Аркадія въ Бакланахъ уже не было.

— А ты такъ и не вышла проститься съ Аркадіемъ, выговаривала ей Лиза.

— Я простилась съ нимъ еще съ вечера, отвѣтила Оленька.

— А что ты такое подарила ему на прощанье? Онъ говорилъ мнѣ что ты долго не соглашалась отдать ему эту вещь, и что онъ почти отнялъ ее у тебя.

Оленька вспыхнула и недовѣрчиво посмотрѣла на Лизу. «Ужь не смѣется ли она надо мною?» невольно пришло ей въ голову; но встрѣтивъ ея простодушный, прямо на нее устремленный взглядъ она тотчасъ же успокоилась. Ей даже совѣстно предъ нею что, зная ее, могла хотя на минуту заподозреть ее въ такомъ несвойственномъ ей поступкѣ.

— Онъ вѣрно шутилъ: никакого подарка я ему не дѣлала, отвѣтила Оленька, стараясь скрыть свое смущеніе. Слезы негодованія навернулись на ея глазахъ.

День этотъ прошелъ очень скучно: старики были молчаливы и озабочены. Оленька хорошо знала тому причину и, не показывая вида что замѣчаетъ что-либо или о чемъ-нибудь догадывается, наблюдала за ними. Характеры обоихъ выказвались при этомъ случаѣ особенно рельефно. Софья Львовна старалась скрыть отъ Оленьки озабочивавшія ее намѣренія и планы, была къ ней внимательнѣе и ласковѣе обыкновеннаго; но эта самая необычная внимательность и выдавала ее. Александръ Васильевичъ, напротивъ, не стараялся принять личины: его видимо тяготила ненормальность и натянутость положенія въ которое онъ былъ поставленъ силой обстоятельствъ, и для Оленьки было ясно что если онъ тутъ же не высказалъ ей прямо и откровенно всего лежавшаго у него на сердцѣ, то лишь потому что, съ одной стороны боялся огорчить ее, съ другой же, слишкомъ былъ въ ней увѣренъ чтобы раздѣлять подозрѣнія жены и Кудеяровой. Къ тому же онъ не вѣрилъ чтобъ Аркадій могъ серьезно полюбить кого-нибудь, а потому не раздѣлялъ и ихъ опасеній насчетъ такъ страшившаго ихъ исхода этой любви. Тѣмъ не менѣе не могъ онъ оставаться къ происходившему около него равнодушнымъ и безучастнымъ: дѣло было семейное, и на немъ, какъ на главѣ семейства, лежала обязанность не только обсудить, но и отвѣчать за него предъ людьми и совѣстью, а потому естественно онъ и былъ болѣе обыкновеннаго молчаливъ и сосредоточенъ.

На другой день къ вечеру пріѣхала наконецъ и Глафира Андреевна. Оленька встрѣтила ее на крыльцѣ и провела прямо въ свою комнату.

— Что такое случилось? спрашивала ее озабоченно мать.

— Ничего такого что могло бъ особенно тревожить васъ, успокоивала она ее. — Я объясню вамъ все подробно когда всѣ разойдутся спать и мы останемся съ вами здѣсь наединѣ. Теперь же пока скажите мнѣ подъ какимъ предлогомъ увезете вы меня отсюда?

— Предлогъ-то вышелъ не придуманный, а заправскій, отвѣтила та, вздохнувъ: — отецъ твой опять заболѣлъ той же болѣзнью. Когда вы еще были у насъ, онъ все жаловался на головную боль и кое-какъ перемогался; по отъѣздѣ же вашемъ приключился съ нимъ въ ночь припадокъ. Спасибо еще Павлу Яковлевичу. Кабы не прискакалъ въ ночи съ подлѣкаремъ да не отворилъ кровь, отца твоего въ живыхъ бы ужъ не было. Послалъ намъ Господь Богъ кладъ въ этомъ сосѣдѣ, такой прекрасный человѣкъ. Первыя двѣ ночи даже слать вовсе не ложился, все около него хлопоталъ; да и теперь почти не отходитъ. «Поѣзжай говоритъ, Глафира Андреевна, Ольгу Александровну провѣдать, видно что-нибудь серіозное; а я пока около больнаго посижу.» Еслибы не онъ, такъ мнѣ и оторваться-то изъ дома нельзя бы было.

— Что же вы тотчасъ же за мною не прислали? сказала съ нѣжнымъ упрекомъ Оленька.

— Я было, признаться, и хотѣла, да Павелъ Яковлевичъ отговорилъ. "Что, говорить, безъ особой нужды Ольгу Александровну тревожить; можетъ дастъ Богъ и полегчаетъ. Да, нѣтъ; лучшаго пока ничего нѣтъ. Такое ужь горе.

И мать съ дочерью обнявшись долго плакали.

Оправившись съ дороги и отъ слезъ, Глафира Андреевна пошла съ Оленькой въ столовую, гдѣ уже все семейство собралось къ вечернему чаю. Старики были ей очень рады.

— Вотъ ужь никакъ не ожидала такъ скоро свидѣться съ вами, говорила цѣлуясь съ нею Софья Львовна.

— Да что, со мною опять горе, отвѣтила та, утирая слезы. И она повторила все только-что сказанное ею Оленькѣ.

— Ужь вы пожалуста завтра же Оленьку-то отпустите со мною къ больному отцу, добавила она.

Софья Львовна какъ-то особенно взглянула на мужа и хотя во взглядѣ этомъ Оленька прочла именно то что и ожидала прочесть, тѣмъ не менѣе грустно сдѣлалось у ней на сердцѣ.

На просьбу Глафиры Андреевны возраженій, конечно, никакихъ не было; да трудно было бы найти ихъ, еслибы Баклановы и дѣйствительно не желали отпустить Оленьку; теперь же просьба эта совпадала какъ разъ съ ихъ собственнымъ желаніемъ.

Когда послѣ ужина всѣ разошлись на покой, и Оленька осталась въ комнатѣ своей одна съ матерью, она разказала все что лежало у ней камнемъ на сердцѣ. Она чисто призналась въ любви своей къ Аркадію и передала ей грустную исторію.

Добрая старушка съ усиленнымъ вниманіемъ выслушала исповѣдь дочери.

— Нѣтъ; онъ не такъ любитъ тебя какъ любятъ будущую жену, сказала она съ глубокимъ вздохомъ, когда Оленька окончила разказъ; — онъ никогда и не думалъ жениться на тебѣ. Хорошо еще что все такъ кончилось. Спасибо тебѣ что ты вовремя меня сюда вызвала. Тебѣ здѣсь оставаться больше ни подъ какимъ видомъ не слѣдуетъ. Ты и для благодѣтелей своихъ теперь только одна обуза; еслибъ они все знали, они и сами попросили бы меня взять тебя отсюда для твоего же благополучія. Я еще какъ вы въ послѣдній разъ пріѣзжали въ Кузминку, посмотрю этакъ на васъ, да и думаю себѣ: не ладное что-то творится. Признаться, всѣ те дни сердце было у меня какъ-то не на мѣстѣ: не даромъ говорится что сердце материнское вѣщунъ. Ну, да Богъ все дѣлаетъ къ лучшему. Не вѣкъ же въ самомъ дѣлѣ тебѣ въ чужомъ углѣ жить, когда есть свой собственный, есть родной отецъ и мать. Въ гостяхъ хорошо, а дома все лучше Опять-таки ужь года твои такіе и мы съ отцомъ стары становимся; надо и впередъ подумать. Поблагодаримъ благодѣтелей твоихъ за ихъ хлѣбъ-соль, за ихъ ласки, заботы о тебѣ и попеченія, да и….

— Какъ, мамаша. Вы хотите теперь же имъ прямо объявить что совсѣмъ меня отъ нихъ увозите?

— Чего же намъ таиться-то? Мы не дурное какое дѣло дѣлаемъ.

— Но это можетъ очень огорчить ихъ и возбудить подозрѣніе. Мнѣ кажется надобно пріискать еще какую-нибудь другую уважительную причину кромѣ болѣзни папаши. Вѣдь не все же онъ будетъ боленъ. Богъ милостивъ, можетъ-быть скоро и выздоровѣетъ.

— Понимаю что ты боишься. Будь покойна: объ васъ Аркадіемъ Александровичемъ и помина не будетъ. Я и вида не покажу что знаю о вашей другъ къ другу склонности. Причинъ же материнское сердце всегда много найдетъ, когда дѣло идетъ о благополучіи роднаго дѣтища, и причинъ самыхъ уважительныхъ. Ну, Христосъ съ тобою, заключила Глафира Андреевна, перекрестивъ и поцѣловавъ въ по Оленьку; — мнѣ съ дороги пора и отдохнуть. Утро вечера мудренѣе.

Утромъ, помолясь Богу, отправилась она къ Софьѣ Львовнѣ, куда вскорѣ же пришелъ и Александръ Васильевичъ, они толковали болѣе часа и позвали наконецъ Оленьку.

Софья Львовна бросилась къ ней на шею и, рыдая, объявила ей, что мать пріѣхала за нею чтобъ увезть ее изъ Баклановъ навсегда, что сколько она ее ни упрашивала, никакъ не могла убѣдить ее перемѣнить свое рѣшеніе и что болѣе упрашивать ее не считаетъ себя и въ правѣ, такъ какъ это желаніе и ея больнаго отца. Въ заключеніе она просила Оленьку не забывать ея, помнить что она всегда будетъ продолжать любить ее какъ родную дочь, что лишь тогда будетъ считать себя вполнѣ счастливою когда будетъ знать что счастлива и пр. и пр.

Весь день прошелъ въ сборахъ. Оленькѣ очень не хотѣлось брать съ собою цѣнные подарки сдѣланные ей въ разное время Софьей Львовной; но не брать ихъ значило бы оскорбитъ ее. На прощаньи Софья Львовна подарила ей еще въ знакъ памяти цѣнный брилліантовый фермуаръ. Все это она должна была принять, за все благодарить, съ веселымъ лицомъ, не показывая и вида какъ тяжелы были для нея эти щедроты.

Разставаніе было самое трогательное. Старикъ Баклановъ позвалъ Оленьку къ себѣ въ кабинетъ, гдѣ на столѣ стоялъ образъ Св. Ольги въ богатомъ золотомъ окладѣ, который онъ заказалъ въ Москвѣ еще года за два предъ тѣмъ, на случай еслибъ ему пришлось отпускать Оленьку изъ дома къ вѣнцу. У него, какъ у человѣка аккуратнаго и предусмотрительнаго, все обдумано было заблаговременно.

— Другъ мой, сказалъ онъ ей, — я принялъ тебя къ себѣ въ домъ въ качествѣ дочери, любилъ и люблю тебя какъ дочь и заботился о тебѣ какъ о родной дочери, чего впрочемъ ты вполнѣ и заслуживаешь. Дай же мнѣ клятву предъ этимъ образомъ исполнить въ точности мою отцовскую волю: ты знаешь что я отъ тебя невозможнаго не потребую. Онъ вынулъ изъ стола конвертъ, запечатанный большою гербовою печатью. Я изложилъ ее вотъ здѣсь, — продолжалъ онъ, — береги этотъ конвертъ пока я буду живъ, какъ зѣницу ока, по смерти же моей, распечатай его и исполни все что въ немъ написано.

Когда Оленька принесла требуемую клятву, онъ отдалъ ей пакетъ, потомъ взялъ со стола образъ и благословилъ ее.

— Утѣшай, сказалъ онъ ей, — отца и мать, какъ утѣшала насъ, и Господь Богъ не оставитъ тебя Своими милостями.

Софья Львовна, прощаясь съ Оленькой, обнимала ее, рыдала, казалось не могла разстаться съ нею; не обошлось разумѣется и безъ припадковъ истерики, но безутѣшнѣе всѣхъ была Лиза. Внезапный отъѣздъ Оленьки до того поразилъ ее неожиданностью своею что она долго не вѣрила ушамъ своимъ. Она не могла себѣ представить чтобъ ей когда-либо пришлось разстаться съ ней, такъ она уже съ ней сошлась, такъ привыкла къ ней. Все утро проходила она какъ потерянная, безсознательно глядя на происходившую въ домѣ суматоху, порой принималась помогать Оленькѣ укладывать и вещи, сама не понимая что дѣлала. Настала наконецъ и роковая минута разлуки: всѣ по принятому издревле обычаю присѣли, потомъ молча встали, помолились Богу и лишь когда Оленька, простившись со стариками, подошла къ Лизѣ, та будто очнулась отъ тяжелаго сна, бросилась къ ней и безъ чувствъ повисла у ней на шеѣ.

Еще рано утромъ, по уходѣ Глафиры Андреевны къ Софьѣ Львовнѣ, Оленька написала Аркадію письмо, которое просила Лизу передать ему по его возвращеніи.

«Когда вы подучите письмо это, писала она ему, я буду давно уже въ Кузминкѣ и въ Бакланы больше не возвращусь. Не думайте чтобы причиной внезапнаго отъѣзда моего былъ вашъ послѣдній, такъ сильно оскорбившій меня, поступокъ. Конечно, вы совершили его въ минуту одного изъ тѣхъ страстныхъ порывовъ о которыхъ вы говорили, и потому я прощаю вамъ его. Оставляя навсегда Бакланы, я исполняю священный долгъ, которому приношу въ жертву все, даже свою искреннюю, святую къ вамъ любовь. Съ этой минуты между нами все кончено. Не пріѣзжайте въ Кузминку и не старайтесь увидѣть меня, я къ вамъ не выйду. Прощайте. Забудьте меня и будьте счастливы.»

Къ крыльцу подъѣхалъ небольшой двухмѣстный тарантасъ, запряженный тройкой простыхъ, но крѣпкихъ и хорошо содержанныхъ лошадей; на кучерѣ ловко сидѣлъ армякъ изъ домашняго сѣраго сукна. Все это было просто, во часто и въ порядкѣ; видно было что за всѣмъ наблюдалъ хозяйскій глазъ.

Всѣ вышли провожать Оленьку на крыльцо. Она еще разъ со всѣми простилась и сѣла съ матерью въ тарантасъ.

— Gardez nous un bon souvenir, кричала ей вслѣдъ Mme Coudert

Лошади тронулись. Лиза побѣжала на балконъ, съ котораго видна была Кудеяровская дорога. Вскорѣ изъ-за деревьевъ показался спускавшійся на плотину тарантасъ. Она подняла надъ головой свой носовой платокъ; Оленька отвѣтила ей тѣмъ же, это былъ ихъ условный знакъ. И долго еще потомъ виднѣлся съ балкона развѣвавшійся надъ тарантасомъ прощальнымъ сигналомъ бѣлый платокъ Оленьки, пока наконецъ не изчезъ за высокими ветлами сельскаго поселка.

XVII.

Въ Кузминку Оленька съ матерью пріѣхали уже предъ разсвѣтомъ. Больной лежалъ въ постелѣ; подлѣ него въ большихъ кожаныхъ креслахъ дремалъ Погорѣловъ. На столѣ горѣла лампа съ абажуромъ, ярко освѣщая стоявшія подлѣ нея въ свѣтовомъ кругѣ полуопорожненныя стклянки съ лѣкарствомъ, вмѣстѣ съ лежавшими тутъ же столовою ложкой и карманными часами, и оставляя всѣ прочіе предметы въ таинственномъ, успокоительномъ для глазъ полусвѣтѣ. Какъ ни осторожно вошла Оленька въ комнату, Погорѣловъ проснулся и вскочилъ съ креселъ; старикъ не спать и дѣлалъ усилія чтобы приподняться и поздороваться съ дочерью. Погорѣловъ помогъ ему. Оленька бросилась къ отцу и покрыла лицо и руки его поцѣлуями.

— Какъ благодарить васъ за спасеніе дорогой намъ жизни? оказала она, обратившись потомъ со слезами на глазахъ къ Погорѣлову и крѣпко сжимая ему руку.

— Я сдѣлалъ лишь то что, конечно, на моемъ мѣстѣ сдѣлалъ бы всякій другой, отвѣтилъ тотъ, видимо тронутый.

— Одинъ развѣ Богъ можетъ достойно наградить Павла Яковлевича за его доброе сердце и ничѣмъ не оцѣнимыя хлопоты, сказала, утирая слезы, Глафира Андреевна.

— Вы бы пошли отдохнуть съ дороги, говорилъ едва внятно старикъ.

— Я всю дорогу спала, успокоивала его Оленька; — а вотъ Павлу Яковлевичу слѣдовало бы отдохнуть; я слышала отъ мамаши что они ужь нѣсколько ночей не спали.

Погорѣловъ сначала отговаривался; но потомъ согласился, болѣе для того чтобъ оставить стариковъ однихъ съ Оленькой. Онъ понималъ что они имѣли много о чемъ переговорить между собою и что присутствіе его могло стѣснять ихъ.

Онъ не ошибался: имъ дѣйствительно было о чемъ переговорить, но для этого больной еще былъ слишкомъ слабъ. Глафира Андреевна пока лишь объяснила ему въ короткихъ словахъ что Оленька пріѣхала къ нимъ съ тѣмъ чтобъ уже не оставлять. Извѣстіе это очень его обрадовало. Ему давно хотѣлось взять ее отъ Баклановыхъ; но, зная въ привязанность къ ней, боялся тѣмъ огорчить ихъ. Глафира Андреевна, чтобъ успокоить его на этотъ счетъ, поспѣшила тутъ же объяснить ему что, узнавъ о его болѣзни, Баклановы сами, хотя и не безъ сожалѣнія, предложили ей взять Оленьку.

— Что жъ, заключила она, — они теперь не одни: при нихъ сынъ и дочь на возрастѣ, имъ и безъ Олечки не будетъ скучно.

Старикъ не совсѣмъ довѣрчиво посмотрѣлъ на нее, но не сказалъ ни слова.

— И Олечка-то послѣ такой жизни какъ бы съ нами не соскучилась, сказалъ онъ, перенеся на нее свой взглядъ, какъ бы желая прочесть въ глазахъ ея отвѣтъ на волновавшее его сомнѣніе.

Оленька вмѣсто отвѣта снова бросилась обнимать отца, и ея непритворныя ласки, искреннія слезы и увѣренія что она только съ ними и можетъ быть вполнѣ счастлива, наконецъ окончательно успокоили его. Она уговорила мать пойти отдохнуть и заняться по хозяйству; сама же, получивъ отъ нея наставленіе какъ давать больному лѣкарство, сѣла у его изголовья.

— Еслибы вы только знали, палаша, какъ я въ эту минуту счастлива, говорила она, — то конечно такія опасенія и въ голову вамъ придти не могли бы.

И она говорила правду: она дѣйствительно въ эту минуту была счастлива тѣмъ тихимъ, къ сожалѣнію не всѣмъ знакомымъ счастіемъ, которое даетъ чистая совѣсть и сознаніе свято и добросовѣстно исполненнаго долга.

Ушедши въ сосѣднюю комнату, Погорѣловъ сѣлъ на диванъ и, закуривъ папироску, погрузился въ нѣмое раздумье. Внезапное появленіе Оленьки, среди ночной тишины, у постели больнаго отца, ея трогательная съ нимъ встрѣча, искреннія слезы, привѣтливая улыбка, съ которою она благодарила его, Погорѣлова, за спасеніе дорогой ей жизни, все это произвело на него глубокое и вмѣстѣ съ тѣмъ отрадное впечатлѣніе. Докуривъ папиросу, онъ было прилегъ чтобы сколько-нибудь подкрѣпить себя сномъ, но не удалось ему заснуть и на минуту. Едва смыкалъ онъ отяжелѣвшія вѣки и начиналъ предаваться сладкой дремотѣ, какъ живо рисовался предъ нимъ образъ Оленьки. «Вы спасли жизнь отцу моему, говорила она ему; благодарю, еще разъ благодарю васъ.» Онъ вздрагивалъ и, очнувшись отъ минутнаго забытья, протиралъ себѣ глаза, недовѣрчиво озираясь кругомъ: ему не вѣрилось чтобы все видѣнное имъ было лишь одною игрой воображенія. Такъ въ напрасномъ ожиданіи сна прошло болѣе двухъ часовъ. Онъ снова сѣлъ на диванѣ и сталъ съ нетерпѣніемъ выжидать минуту когда, по соображенію его, ему можно бы было благовиднымъ образомъ, не выдавая себя преждевременнымъ приходомъ, войти въ комнату больнаго. Наконецъ пробило восемь часовъ; онъ всталъ, подошелъ къ висѣвшему на стѣнѣ зеркалу и приведя по возможности въ порядокъ свой туалетъ, вошелъ въ нее тихими шагами. Старикъ спалъ; Оленька сидѣла у его изголовья, въ тѣхъ самыхъ большихъ креслахъ въ которыхъ за нѣсколько часовъ предъ тѣмъ сидѣлъ онъ самъ, и также, казалось, дремала. Голова ея была нѣсколько запрокинута назадъ; одна рука лежала на колѣняхъ, другая на локотникѣ креселъ; около пальцевъ послѣдней намотанъ былъ бисерный шнурокъ отъ лежавшихъ подлѣ на столѣ отцовскихъ карманныхъ часовъ: она видимо справлялась съ ними чтобы не пропустить времени дачи больному лѣкарства; но, утомленная дорогой и сценой свиданія съ отцомъ, не могла пересилить клонившаго ея сна. Густые, слегка перепутавшіеся волосы волнистыми темнорусыми прядями обрамляли ея дышавшее молодостью и здоровьемъ лицо; яркая полоса дневнаго свѣта, проходя между косякомъ окна и спущенною второй, ударяла прямо на нее. Она, казалось, была подъ обаяніемъ то сладкихъ, то мучительныхъ грезъ.

Переступивъ за порогъ кабинета, Погорѣловъ остановился, съ минуту простоялъ на мѣстѣ, не шевелясь, боясь потревожить совъ Оленьки и хотѣлъ уже возвратиться въ свою комнату, какъ она очнулась.

— Это вы, Павелъ Яковлевичъ? сказала она шепотомъ, чтобы не разбудить славшаго отца.

Погорѣловъ вздрогнулъ какъ преступникъ пойманный на мѣстѣ преступленія.

— Добраго утра, продолжала она, протягивая ему руку. — Что же вы такъ мало отдыхали?

— Пришелъ васъ смѣнить, отвѣчалъ онъ, слегка пожавъ протянутую ему руку; — надо и вамъ отдохнуть съ дороги.

— Благодарю васъ. Когда же теперь отдыхать? Кажется мамаша ужъ чай разливаетъ. Я пойду принесу вамъ стаканъ сюда.

— Ахъ, ради Бога, не безпокойтесь, началъ было Погорѣловъ, но Оленька не дала ему договорить.

Минуты черезъ двѣ она возвратилась, держа въ одной рукѣ стаканъ, въ другой чашку. — Сейчасъ и сдобныхъ булочекъ принесу, продолжала она; — мамаша говоритъ только-что изъ печки вынули.

Погорѣловъ совершенно растерялся: онъ не зналъ брать ли ему изъ рукъ Оленьки принесенный ею стаканъ, предупредить ли ее и бѣжать самому за булками; пока же онъ рѣшалъ что ему дѣлать, она уже успѣла поставить стаканъ съ чашкою на столъ и выйти изъ комнаты.

— А вотъ и булочки, сказала Оленька, возвращаясь съ лоткомъ печеній и сливками. — Согласитесь что вы и сами себѣ такъ скоро не услужили бы. Давайте же теперь чай пить.

И она сѣла къ столу.

— Мнѣ право совѣстно что заставилъ васъ такъ безпокоиться, бормоталъ Погорѣловъ, придвигая стулъ.

Вскорѣ проснулся и старикъ и Оленька дала ему принять лѣкарство, принимать которое давно уже было время; но онъ всю ночь не спалъ и она не хотѣла тревожить его утренняго сна.

Хотя пріѣздъ Оленьки и давалъ Погорѣлову возможность прекратить уходъ свой за больнымъ, но онъ видѣлъ что для нея одной уходъ, этотъ былъ бы не по силамъ; а потому рѣшился продолжать его пока онъ окажется совершенно лишнимъ; но такъ какъ и Оленька хотѣла непремѣнно принять въ немъ участіе, то они и уговорились между собою чередоваться.

— А я буду отъ времени до времени смѣнять васъ, чтобы дать намъ свободу погулять или чѣмъ-нибудь заняться, сказала Глафира Андреевна. — Да и по ночамъ у меня безсонница: мнѣ все равно что у себя, что здѣсь на диванѣ лежать.

Такъ и было сдѣлано. Такой способъ ухода за больнымъ съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе сближалъ между собою принимавшихъ въ немъ участіе. Погорѣловъ, проведшій всю жизнь свою въ мужскомъ обществѣ, сначала стѣснялся присутствіемъ Оленьки; но простота ея съ нимъ обращенія мало-по-малу развязала ему руки и языкъ, и онъ вскорѣ же сталъ чувствовать себя у Кузминыхъ какъ и до ея пріѣзда, то-есть какъ у себя дома. Полюбила его и Оленька какъ близкаго, добраго роднаго.

XVIII.

Незамѣтно прошелъ мѣсяцъ съ отъѣзда Оленьки изъ Баклановъ, и она въ продолженіе этого времени получила отъ Лизы лишь одно письмо, переданное ей Александромъ Васильевичемъ, пріѣзжавшимъ вскорѣ же по пріѣздѣ ея въ Кузминку провѣдать ея больнаго отца. Она и придумать не могла чему приписать такое упорное молчаніе. Правда что постояннаго сообщенія между Бакланами и Кузминкой не было; но еслибъ ее интересовало имѣть о ней извѣстіе, могла бъ она прислать съ письмомъ и нарочнаго. Больше же всего удивляло и вмѣстѣ огорчало ее что такъ скоро забылъ ее Аркадій. "Положимъ, « думала она, „что я сама просила его забыть обо мнѣ, даже написала что не выйду къ нему еслибъ онъ вздумалъ пріѣхать въ Кузминку; во еслибъ онъ любилъ меня хотя на половину противъ того какъ я люблю его, развѣ это могло бы его остановить?“ Часто сидѣла она по часу погруженная въ горькое раздумье, тая ото всѣхъ волновавшія ее чувства; но какъ ни старалась она скрывать ихъ, нерѣдко высказывались они, помимо ея воли, то выступавшею на щекахъ краской, то повисавшею на рѣсницѣ предательскою слезой. Не разъ такъ заставалъ ее Погорѣловъ; но онъ уважалъ ея грусть, уважалъ и тайну которою она ее окружала, и никогда не позволялъ себѣ спросить о причинѣ этой грусти; Оленькѣ казалось даже что онъ угадывалъ ее, хотя ни разу и полусловомъ не намекнулъ онъ ей о томъ.

Разъ вечеромъ Оленька сидѣла въ кабинетѣ у отца и читала ему только-что привезенную Погорѣловыхъ газету, какъ увидала изъ окна въѣзжавшую въ ворота небольшую рогожвую кибитку, запряженную въ одну лошадь; кибитка, проѣхавъ мимо оконъ, остановилась у дѣвичьяго крыльца и изъ нея вышла ложилая женщина, одѣтая вся въ черномъ, съ такимъ же большимъ шерстянымъ платкомъ накинутымъ на голову. Несмотря на то что платокъ этотъ закрывалъ ея лицо, оставляя лишь кончикъ носа и подбородокъ, Оленька тотчасъ же узнала въ ней богомолку, ѣзжавшую иногда въ Бакланы. Въ настоящую минуту она обрадовалась ей какъ родной: она надѣялась узнать отъ нея что-нибудь о Бакланахъ, о Лизѣ, а можетъ-быть и объ Аркадіи; а потому, передавъ газету Погорѣлову, побѣжала встрѣтить ее. Казалось не менѣе ея обрадовалась ей и богомолка.

— Наконецъ-то Господь Богъ привелъ меня увидать васъ въ вашемъ собственномъ родимомъ гнѣздышкѣ, говорила она, цѣлуя ее въ плечо.

— Давно были вы въ Бакланахъ? спросила ее Оленька.

— А вотъ, благослови Богъ, прямо оттуда: выѣхала чуть свѣтъ, на полу дорогѣ покормила, да вотъ къ вечеру къ вамъ и дотащилась, — дорога-то ужь больно хороша.

— Ну что? какъ тамъ поживаютъ? Нѣтъ ли чего новенькаго? допрашивала ее Оленька, введя къ себѣ въ комнату, чтобъ остаться съ нею наединѣ.

— Новенькаго какъ не быть, да радостнаго-то мало, отвѣчала та, присаживаясь на диванъ.

— Что жь такое? Говорите пожалуста.

— Особаго-то такого ничего. Аркадій Александровичъ, какъ вамъ извѣстно, уѣхалъ въ Москву свататься за какую-то княжну; живетъ тамъ ужь никакъ близь мѣсяца, а толку настоящаго и о сю пору никакого нѣтъ. Родителей стало брать сомнѣніе; оба такіе муругіе, слова отъ нихъ не добьешься. Лизавета Александровна все по васъ груститъ, да, коли правду сказать, какъ и не грустить: ей тамъ сердечной и слова вымолвить не съ кѣмъ. Стала такъ усердно меня упрашивать: поѣзжайте, говоритъ, добрая моя Фаина Егоровна, отъ васъ къ Оленькѣ, свезите ей это письмо, да скажите то-то и то-то, всего вѣдь въ письмѣ не умѣстишь. Да что же я, перебила она себя вдругъ, спохватившись, письма-то вамъ до сихъ поръ не отдамъ. Ужь такъ обрадовалась увидѣвши васъ что о письмѣ-то совсѣмъ было и забыла.

Она вынула изъ кармана бережно завернутое въ бумагу письмо и подала его Оленькѣ. Та съ дѣтскимъ нетерпѣніемъ почти вырвала его у нея изъ рукъ, сорвала печать и съ жадностію принялась читать его.

„Ты конечно сердишься на меня, моя добрая, безцѣнная Оленька, за мое долгое молчаніе, писала ей Лиза; но когда, прочтя письмо, узнаешь ему причину, узнаешь что я безъ тебя вытерпѣла и какъ страшно по тебѣ скучаю и тоскую, отъ души пожалѣешь обо мнѣ. Но не стану пока говорить о себѣ, время коротко. Мысль переслать тебѣ это письмо черезъ добрую Фаину Егоровну явилась у меня, къ сожалѣнію, лишь предъ самымъ ея отъѣздомъ; кибитка ея стоитъ ужь у крыльца и я, удерживая ее, боюсь возбудить въ maman подозрѣніе что пишу къ тебѣ. Да, другъ мой Оленька, мнѣ запрещено писать къ тебѣ, — но объ этомъ послѣ. Спѣшу сообщить тебѣ что могу объ Аркадіи, хотя все что я имѣю сказать о немъ до того грустно и возмутительно что желала бы вовсе не говорить о немъ, но я поклялась тебѣ ничего отъ тебя не утаивать и потому, скрѣпя сердце, рѣшаюсь высказать всю истину. Послѣдній пріѣздъ его въ Бакланы убѣдилъ меня что онъ далеко не любитъ тебя такъ какъ ты вообраакала, да врядъ ли когда и любилъ тебя искренно. Я думала что извѣстіе о твоемъ отъѣздѣ и переданное ему твое письмо твое приведутъ его въ отчаяніе; ничуть не вышло; даже распространившійся у насъ слухъ что Глафира Андреевна взяла тебя для того чтобы выдать замужъ нисколько не огорчилъ его, и онъ прехладнокровно пожелалъ тебѣ счастія, счастія въ замужествѣ съ другимъ! Я ушамъ своимъ вѣрить не хотѣла. И въ заключеніе, представь себѣ: quelle infamie! Вѣдь я въ простотѣ душевной повѣрила ему что ѣздилъ онъ съ тантой къ княгинѣ Татьянѣ Юрьевнѣ лишь въ угоду papa и maman; а оказалось что онъ ѣздилъ туда tout de bon pour faire la cour à la princesse Vava и теперь уѣхалъ въ Москву сдѣлать ей формальное предложеніе, какъ будто бы тебя и на свѣтѣ и существовало. Такого безчестнаго поступка или лучше сказать ряда безчестныхъ поступковъ я и объяснить себѣ не могу. И еслибы ты знала какъ онъ измѣнился съ того вечера какъ произошла между вами сцена въ бесѣдкѣ, я на другое же утро, прощаясь съ нимъ, замѣтила это. Да, бѣдная моя Оленька, я знаю объ этой возмутительной сценѣ и что всего ужаснѣе, узнала о ней отъ него же самого. По этому одному ужь ты можешь судить что это за человѣкъ. Еслибы ты только слышала avec quel indicible air de fatuité разказывалъ онъ мнѣ о ней, точно хвастался безстыдствомъ своимъ. Хорошо ты сдѣлала что уѣхала отсюда. Перемѣну въ немъ я замѣтила еще съ поѣздки въ Кудеярово: онъ сдѣлался уже не тотъ, сталъ обращаться съ тобою какъ-то фамильярнѣе, сталъ позволять себѣ то чего прежде не позволялъ, и все это дѣлалъ онъ съ какою-то самонадѣянностію, которой до того у него не было. Ты можетъ-быть тогда, по любви своей къ нему, того не замѣчала; меня же это страшно шокировало, и если я тебѣ ничего не говорила, то то лишь потому что боялась огорчить тебя. Не могу объяснить себѣ для чего онъ игралъ съ тобою такую комедію, онъ давно зналъ что ты любишь его. Чего же онъ хотѣлъ, чего добивался отъ тебя? Это для меня совершенно загадка.“

Дальше Лиза описывала Оленькѣ жизнь свою въ Бакланахъ, напраслину которую она терпѣла, отъ матери, вымещавшей на ней досаду свою на Аркадія.

„Ты еще не знаешь, другъ мой Оленька, писала она, какъ я виновата предъ тобою. Представь себѣ что письмо твое къ Аркадію, по оплошности моей, попало въ руки maman. Кажется она изъ него заключила что вы въ постоянной перепискѣ, и вотъ причина почему она запретила мнѣ не только писать тебѣ, но и получать отъ тебя письма. Но успокойся, о поступкѣ Аркадія, о которомъ ты въ немъ упоминаешь, она ничего не знаетъ и пока это тайна между тобою, Аркадіемъ и мною; да и самое письмо она вѣроятно уничтожитъ, чтобъ о немъ какъ-нибудь не узналъ papa, который конечно дѣла этого такъ не оставилъ бы и тогда Аркадію не сдобровать. Прости же мнѣ ради Бога мою оплошность, — я уже достаточно наказана за нее запрещеніемъ быть съ тобою въ перепискѣ. Письмо это я посылаю тебѣ чрезъ Фаину Егоровну украдкой отъ maman, заключала Лиза; не найдешь ли и ты возможность отвѣтить мнѣ на него такимъ же путемъ; иначе боюсь чтобъ отвѣтъ твой не былъ перехваченъ и мнѣ не досталось бы за то что писала тебѣ. Не сердись же на меня за мое долгое молчаніе и не думай чтобъ я когда-нибудь могла тебя забыть, а какъ добрый другъ пожалѣй обо мнѣ.“

Письмо это такъ поразило Оленьку что прочитавъ его она еще съ минуту держала его предъ собою, стараясь сообразить и привесть въ головѣ въ порядокъ прочитанное.

— Да, уѣхалъ въ Москву свататься за княжну, сказала соболѣзнующимъ голосомъ слѣдившая за нею богомолка.

Оленька совсѣмъ было позабыла о ней и тутъ только вспомнила что была въ комнатѣ не одна: высказанное соболѣзнованіе самымъ непріятнымъ образомъ подѣйствовало на нее.

— Какое мнѣ дѣло за кого бы онъ ни поѣхалъ свататься, отвѣтила она почти съ досадой.

— Конечно все равно, продолжала тѣмъ же голосомъ богомолка; — за ту ли, за другую ли, дѣло отъ этого не полегчаетъ.

Оленька невольно посмотрѣла на нее чтобы прочесть въ ея глазахъ настоящій смыслъ сказанныхъ ею словъ и встрѣтила ея грустный, сочувственно устремленный на нее взглядъ. Взглядъ этотъ выражалъ то же искреннее соболѣзнованіе, которое слышалось и въ ея голосѣ; ясно было что любовь ея къ Аркадію не была для нея тайной.

„Стало-быть весь свѣтъ знаетъ о любви моей къ нему“, подумала она.

— А и гордиться-то ужь слишкомъ не слѣдуетъ, утѣшала ее, не сводя съ нея глазъ, богомолка; — мы не рѣдко и сами не знаемъ чего желаемъ и чего у Бога просимъ, зачастую и своей же погибели ищемъ. Да будетъ во всемъ Его святая воля. Я такъ и Лизаветѣ Александровнѣ сказала, никто, говорю, какъ Богъ.

Какъ ни искренни были эти утѣшенія, Оленька лишь тогда тогда придти въ себя и спокойно обсудить свое положеніе, когда, сдавъ богомолку съ рукъ на руки матери, осталась наконецъ въ своей комнатѣ одна. Она еще разъ прочла со вниманіемъ письмо отъ начала до конца и молча погрузилась въ самое себя.

Въ неутѣшительномъ раздумьи провела Оленька остатокъ дня, съ нимъ легла и въ постель и могла заснуть лишь на разсвѣтѣ.

Утромъ она проснулась измученная, утомленная, будто послѣ долгой, тяжкой болѣзни. Съ ней произошелъ точно нравственный кризисъ: минувшія отношенія ея къ Аркадію представлялись ей какимъ-то мучительнымъ, тяжелымъ кошмаромъ, изъ-подъ гнета котораго она только-что освободилась. Оленька не чувствовала къ Аркадію ни ненависти, ни даже презрѣнія, онъ просто былъ ей противенъ; ей гадко было вспомнить о немъ и досадно на себя что могла хотя бы на одну минуту полюбить такого человѣка.

XIX.

Мѣсяцъ проведенный Погорѣловымъ подъ однимъ кровомъ съ Оленькой, въ заботахъ по уходу за больнымъ ея отцомъ, сблизилъ ихъ, давъ имъ возможность узнать и оцѣнить другъ друга; но въ чувствахъ которыя они питали одинъ къ другому была большая разница: если Погорѣловъ любилъ Оленьку какъ дѣвушку соединявшую въ себѣ все тѣ качества которыя по понятіямъ его могли составить счастіе семейной жизни, и получивъ руку которой, онъ счелъ бы себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ; то Оленька полюбила, его не болѣе какъ брата, какъ испытаннаго друга, которому готова была повѣрить самыя сокровенныя тайны, зная что всегда найдетъ въ немъ искреннее сочувствіе. Часто сидѣли они вдвоемъ, передавая другъ другу свои мысли, свои убѣжденія, свои взгляды на жизнь; но ни разу Погорѣловъ не намекнулъ Оленькѣ о чувствахъ своихъ къ ней: онъ хотѣлъ напередъ узнать объ отношеніяхъ ея къ Аркадію, хотѣлъ узнать дѣйствительно ли любила она его или только переносила его ухаживанья.

Таковы были ихъ взаимныя отношенія, когда пріѣхала въ Кузминку богомолка съ письмомъ отъ Лизы. Узнавъ изъ разказовъ ея что Аркадій уѣхалъ въ Москву жениться на какой-то княжнѣ, Погорѣловъ вздохнулъ свободнѣе и съ нетерпѣніемъ ждалъ появленія Оленьки чтобы прочесть въ глазахъ ея какое дѣйствіе произвело на нее это извѣстіе. Но весь вечеръ она не выходила изъ своей комнаты, и Погорѣловъ уже совсѣмъ было порѣшилъ что роковое извѣстіе сильно подѣйствовало на нее и что слѣдовательно она еще любила Аркадія, какъ на другое утро она, къ крайнему удивленію его, вышла совершенно спокойною, казалось даже была веселѣе обыкновеннаго, точно тяжелое бремя свалилось у нея съ сердца. „Что бы это могло значить? спрашивалъ онъ себя въ недоумѣніи: дѣйствительно ли она никогда не любила его или подъ этою поддѣльною веселостію ли хочетъ скрыть свои настоящія чувства?“

Какъ ни интересовалъ Погорѣлова этотъ вопросъ, но онъ ни въ этотъ, ни въ слѣдующіе дни разрѣшить его не могъ, для этого надо было навести на него разговоръ съ Оленькой, а сдѣлать это было не легко, такъ какъ она въ разговорахъ съ нимъ постоянно избѣгала всего что хотя сколько-нибудь касалось этого щекотливаго предмета. Видя невозможность добиться прямымъ путемъ истины, онъ сталъ наблюдать за Оленькой и вскорѣ же убѣдится что и она въ свою очередь была чѣмъ-то серіозно озабочена, день ото дня становилась какъ-то сосредоточеннѣе, точно что-то соображала или обдумывала, иногда какъ будто хотѣла о чемъ-то поговорить съ нимъ; не разъ даже обращалась къ нему съ вопросами, которые, казалось, должны были вести къ какому-то объясненію, но на первыхъ же словахъ останавливалась и измѣняла направленіе начатаго разговора.

Такъ прошло еще двѣ недѣли. Благодаря бдительному уходу которымъ окруженъ былъ больной, выздоровленіе его шло быстро, чему, конечно, не мало способствовала и крѣпкая и неиспорченная его натура. Хотя Погорѣловъ отъ души тому радовался, но при мысли что скоро помощь его будетъ лишняя и что ему снова придется возвратиться, къ своей одинокой жизни, сердце его болѣзненно сжималось. Онъ очень хорошо понималъ что ему нельзя будетъ ѣздить къ Кузминымъ даже и попрежнему: у нихъ теперь жила въ домѣ дочь невѣста и частыя посѣщенія его могли дать пищу равнымъ толкамъ и пересудамъ; онъ зналъ что сплетницъ-кумушекъ много вездѣ и что деревенскія кумушки, какъ и деревенскія осеннія мухи, злѣе и неотвязчивѣе и кусаются больнѣе городскихъ. Въ эти полтора мѣсяца онъ такъ уже привыкъ проводить время въ тѣсномъ семейномъ кружкѣ Кузминыхъ что начинать сызнова свою прежнюю жизнь ему было тяжело: въ ней недоставало именно того что даетъ такъ-сказать жизни жизнь, въ ней недоставало семейнаго элемента. Тяжелѣе же всего было ему отказаться отъ сообщества Оленьки, отъ возможности встрѣчаться съ ней по нѣскольку разъ въ день, по цѣлымъ часамъ бесѣдовать съ нею или молча смотрѣть какъ она заботливо ухаживаетъ за больнымъ отцомъ. Въ эти шесть недѣль онъ успѣлъ коротко изучить ее, и чѣмъ ближе узнавалъ ее, тѣмъ болѣе привязывался къ ней.

Сколько ни откладывалъ Погорѣловъ, по просьбѣ Кузминыхъ, день отъѣзда своего и какъ самому ему ни было пріятно откладывать его, но время шло, больной уже могъ ходить съ помощію костыля одинъ и благовидныхъ предлоговъ къ дальнѣйшему пребыванію его въ ихъ домѣ никакихъ не было; онъ чувствовалъ что ему долѣе оставаться не слѣдовало, и въ одно прекрасное утро онъ объявилъ своимъ гостепріимнымъ хозяевамъ что вечеромъ того же дня онъ долженъ ихъ оставить.

Оленька возвращалась съ обычной послѣобѣденной прогулки своей, какъ увидала шедшаго къ ней на встрѣчу Погорѣлова.

— Вы уѣзжаете? спросила она.

— Я уже давно собирался провѣдать тетушку Анну Архиповну. Сегодня въ ночь думаю ѣхать и пришелъ съ вами проститься.

— И надолго? спросила Оленька.

— Дней десять проѣзжу.

Они раза два прошлись по аллеѣ; видно было что Погорѣловъ былъ чѣмъ-то сильно озабоченъ, даже отвѣчалъ какъ-то не со всемъ впопадъ.

— Итакъ, до свиданія, сказалъ онъ, сжимая Оленькѣ руку.

Она проводила его до дому, гдѣ онъ еще разъ простился со стариками и уѣхалъ. Оленька хотѣла было возвратиться въ садъ; но Глафира Андреевна остановила ее.

— Тебѣ Павелъ Яковлевичъ ничего не говорилъ такого? спросила она ее.

— Особеннаго ничего, отвѣтила она, удивленно взглянувъ на мать. — А развѣ есть что-нибудь?

Глафира Андреевна въ свою очередь также какъ-то недовѣрчиво посмотрѣла на нее.

— Мнѣ надо поговорить съ тобою объ очень серіозномъ дѣлѣ, сказала она и увела ее въ свою комнату.

— Послушай другъ мой, начала она, посадивъ Оленьку подлѣ себя на диванъ съ подобающею случаю торжественностію. — Мы съ отцомъ становимся стары, а онъ и вовсе дряхлъ, ты ужь на возрастѣ, и пора намъ подумать какъ бы тебя при жизни своей пристроить.

Сдѣлавъ этотъ стереотипный приступъ, Глафира Андреевна на минуту пріостановилась чтобы собраться съ духомъ и проглотить давившія ее отъ избытка чувствъ слезы; передовая изъ нихъ такъ-таки и повисла предательски на ея рѣсницѣ.

— Ты конечно замѣтила въ продолженіе шестинедѣльнаго пребыванія у насъ Павла Яковлевича что онъ къ тебѣ не равнодушенъ, продолжала она, собравшись съ силами; — могла ты это понять и изъ того что просидѣлъ, онъ здѣсь безвыѣздно послѣднія двѣ недѣли, когда помощь его отцу почти уже не была нужна.

Затѣмъ слѣдовало исчисленіе душевныхъ качествъ Погорѣлова, служившихъ вѣрнымъ по мнѣнію ея ручательствомъ что онъ будетъ такимъ же прекраснымъ мужемъ, какимъ былъ превосходнымъ хозяиномъ.

— Но онъ развѣ объяснилъ вамъ о намѣреніи сдѣлать мнѣ предложеніе? едва могла выговорить Оленька: такъ поразили ее слова матери.

— Прямо онъ мнѣ ничего такого не говорилъ, да и не скажетъ пока не увѣрится что предложеніе его будетъ тобою принято благосклонно; но я уже давно знаю какъ ты ему нравишься: и слитъ и видитъ какъ бы жениться на тебѣ Потому-то я сочла нужнымъ предупредить тебя, чтобы ты имѣя это въ виду, такъ съ нимъ себя и держала. Сейчасъ прощаясь съ нами, хотя прямо и не говорилъ, а такъ въ ротъ и клалъ. Я такъ и думала что онъ въ саду ужь съ тобою объяснился. — И Глафира Андреевна еще разъ тѣмъ же недовѣрчивымъ и вмѣстѣ испытующимъ взглядомъ посмотрѣла на Оленьку. — Я впрочемъ, другъ мой, не принуждаю, даже не уговариваю тебя, — заключила она, — ты ужь въ такихъ лѣтахъ что и сама не хуже меня все можешь обсудить. Скажу тебѣ только что это давнишнее, сердечное желаніе ваше съ отцомъ твоимъ, и если ты выйдешь за Павла Яковлевича, обоихъ насъ несказанно обрадуешь и утѣшишь, и Господь Богъ въ награду за твое послушаніе пошлетъ вамъ съ нимъ совѣтъ и счастіе.

Сказавъ что Погорѣловъ ничего такого ей не говорилъ, Глафира Андреевна не солгала: онъ дѣйствительно ничего такого не сказалъ; но ей, давно лелѣявшей въ сердцѣ мысль видѣть за нимъ Оленьку, почему-то представилось что, прощаясь съ нею, онъ не могъ не сдѣлать ей предложенія. Разстроенный видъ Погорѣлова по приходѣ съ нею изъ сада еще болѣе утвердилъ ее въ этомъ предположеніи. Она даже не повѣрила словамъ Оленьки, думая что она не рѣшается признаться ей въ происшедшемъ объясненіи, и потому сочла настоящую минуту самою удобною и благопріятною чтобы высказать ей свое сочувствіе этому дѣлу и тѣмъ, если не теперь, то позднѣе, вызвать ее на откровенность.

По уходѣ матери, Оленька еще долго сидѣла на диванѣ, какъ ошеломленная. Мысль чтобы Погорѣловъ могъ искать ея руки, быть ея женихомъ, ей и въ голову не приходила. Правда, она въ послѣднее время сблизилась съ нимъ, искренно любила его, но полюбила не болѣе какъ друга, пожалуй какъ старшаго брата. Она искренно уважала Погорѣлова и могла быть-можетъ еще болѣе уважать его, но несмотря и всѣ его достоинства, чувствовала что полюбить его тою любовью какою любила Аркадія положительно не могла.

Прошло нѣсколько дней. Глафира Андреевна не возобновила разговоръ, Оленька избѣгала всякаго напоминанія о Павлѣ Яковлевичѣ. Въ одно утро сидѣла она въ саду на любимомъ мѣстѣ своемъ у берега пруда и читала какую-то книгу; но сколько ни старалась сосредоточить на ней мысли свои, онѣ блуждали далеко, и она, опустивъ книгу на колѣни, предалась преслѣдовавшей ее думѣ, какъ вдругъ послышался стукъ отъѣзжавшаго отъ крыльца экипажа. „Ужь не Павелъ ли Яковлевичъ?“ подумала она. Сердце ея тревожно забилось, и она не знала радоваться ли ей его пріѣзду или нѣтъ. Но не можетъ быть, раздумала она тутъ же; онъ аккуратенъ и раньше десяти дней, какъ сказалъ, не пріѣдетъ. Кто же бы это могъ быть? И вспомнивъ что отецъ ея былъ въ полѣ, а мать варила въ кладовой варенье, она сложила книгу и, кликнувъ лежавшаго на солнцѣ Дозора, пошла домой встрѣтить нежданнаго гостя; но едва поворотила она въ ведшую отъ пруда къ дому аллею какъ встрѣтилась лицомъ къ лицу съ Аркадіемъ.

Здѣсь я долженъ воротиться нѣсколько назадъ и перевестись съ читателемъ въ Бакланы, которые мы оставили со дня отъѣзда изъ нихъ Оленьки.

XX.

Читатель уже знаетъ съ какою цѣлію поѣхалъ Аркадій къ княжнѣ Татьянѣ Юрьевнѣ; но еслибы кто тогда спросилъ его имѣлъ ли онъ серіозное намѣреніе преслѣдовать ее онъ, положа руку на сердце, конечно затруднился бы дать на вопросъ этотъ категорическій отвѣтъ.

„Страсть же у этихъ тетушекъ и матушекъ всѣхъ женить и всѣхъ выдавать замужъ, разсуждалъ онъ самъ съ собою, лѣниво покачиваясь въ своей Шитовской коляскѣ. И что имъ отъ этого? Удивительнѣе всего что и родители за ними туда же. Ужь не боятся ли они въ самомъ дѣлѣ чтобы я не женился на какой-нибудь Эрнестинкѣ или Оленькѣ. Вѣдь должны же они понимать что я не какой-нибудь безрасчетный дуракъ или молокососъ, только что сорвавшійся школьной скамьи. Могу увлечься, надѣлать тысячу глупостей, но не такую капитальную. А впрочемъ, жениться я не прочь. Немного казалось бы и раненько; ну да что въ этомъ? Женитьба не есть еще отрѣшеніе отъ міра и отъ удовольствій: женатый человѣкъ въ дѣйствіяхъ своихъ пожалуй свободнѣе нашего брата; надо лишь умѣть какъ себя сначала поставить. Если правда что у Вавы на полмилліона состоянія, такъ тутъ много и раздумывать нечего. Къ тому же Вава и собой недурна, въ бальномъ платьѣ должна произвесть эффектъ. Ко всему этому, есть родство и связи. И что сидѣлъ я здѣсь сиднемъ цѣлыхъ три мѣсяца, — сказалъ онъ вдругъ съ досадой, возвратясь изъ міра фантазіи къ дѣйствительности. — Ухаживалъ за этой дѣвчонкой, селадонничалъ, и чѣмъ же все это кончилось? Какою-то глупою сценой, чуть не скандаломъ. Завлекла меня новость положенія, идиллическая любовь. И какихъ я пошлостей ни продѣлалъ? Виталъ въ поднебесьи, восхищался видами и красотами природы, декламировалъ, катался въ лодкѣ, даже спасъ ее отъ какого-то карася, и на повѣрку вышло что я выдѣлывалъ всѣ эти продѣлки что-называется pour le roi de Prusse. Вспомнитъ стыдно. Въ послѣдней неудачѣ я впрочемъ самъ виноватъ: повернулъ вдругъ слишкомъ круто. А если разсудить хорошенько, такъ и поступить нельзя было иначе: смѣшно было бы, бросивъ одно дѣло, не окончивъ его какъ слѣдуетъ, приняться за другое. Ну, да хорошо. Je ne ne tiens pas encore pour battu. Какъ женюсь на Вавѣ, сближу ее съ ней и настрою чтобъ она уговорила ее ѣхать съ вами въ Петербургъ; а разъ въ Петербургѣ, тамъ и стѣны помогутъ.“ И Аркадій самодовольно улыбался своей счастливой мысли.

Не станемъ слѣдить за Аркадіемъ въ поѣздкѣ его къ княгинѣ Татьянѣ Юрьевнѣ; скажемъ только что результатъ поѣздки этой былъ вполнѣ удовлетворительный: онъ умѣлъ понравиться и княгинѣ и княжнѣ Вавѣ, сближенію съ которой, какъ не ошиблась въ разчетахъ своихъ Марья Петровна, много способствовали репетиціи къ готовившемуся домашнему спектаклю. Да строго говоря и не было причины почему онъ могъ бы имъ не понравиться: онъ соединялъ въ себѣ всѣ нужныя для того внѣшнія качества и достоинства; сердце же такой потаенный ларецъ проникнуть въ который постороннему человѣку трудно, если самъ хозяинъ не откроете его или какъ-нибудь не нападешь на секретную пружинку посредствомъ которой онъ открывается. А Аркадій былъ искусный актеръ: сердца своего никому безъ надобности не открывалъ и умѣлъ показаться тѣмъ чѣмъ при извѣстныхъ обстоятельствахъ казаться считалъ нужнымъ. Къ тому же онъ имѣлъ при себѣ прозорливаго ментора и опытнаго въ предстоявшемъ ему дѣлѣ эксперта въ лицѣ тетушки Марьи Петровны, а она такъ довольна была образомъ его дѣйствій сто все время пребыванія ихъ въ Красносельѣ что совершенно позабыла о надѣланныхъ имъ ей въ Кудеяровѣ дерзостяхъ.

Впрочемъ въ характерѣ ея была та особенность что злобничая не по злобѣ, а по привычкѣ или по какому-то врожденному влеченію, она также скоро забывала какъ дѣлаемыя ею, такъ и получаемыя оскорбленія.

Въ Бакланахъ ждали возвращенія Аркадія съ нетерпѣніемъ, даже ложились спать позже обыкновеннаго, такъ какъ по разчетамъ Софьи Львовны онъ долженъ былъ пріѣхать непремѣнно ночью. Дѣйствительно такъ и случилось: онъ пріѣхалъ далеко за полночь и засталъ ее еще у отца въ кабинетѣ.

— Ну что? спросила она, задыхаясь отъ волненія.

— Пока все идетъ хорошо, отвѣтилъ Аркадій. — Вотъ письмо отъ тетушки Марьи Петровны, изъ котораго вы узнаете подробно о результатахъ поѣздки.

Софья Львовна взяла письмо и прочла его мужу вслухъ.

Марья Петровна писала что княжна и княгиня отъ Аркадія безъ ума, но княгиня рѣшительнаго ничего сказать не можетъ пока не познакомитъ его съ родными своими и не посовѣтуется съ ними. Имѣніе она уже все раздѣлила между дочерьми, оставивъ себѣ лишь домъ въ Москвѣ. На будущей недѣлѣ уѣзжаетъ въ свою подмосковную, заключала она, посылайте туда Аркадія и дѣло, кажется, уладится.

— Терпѣть не могу этихъ фамильныхъ совѣщаній, сказалъ Баклановъ, — какъ будто она дочери своей не мать. Нѣтъ, надо еще тамъ посовѣтоваться, да перешептаться.

— Нельзя же, вступилась Софья Львовна, — дѣла эти такъ скоро не дѣлаются.

— Почему жь не дѣлаются? А какъ я за тебя посватался?

— Тогда было время, а теперь другое.

— Тутъ не время, а глупая фанаберія: нельзя, дескать, такъ сразу въ родство свое принять, надо прежде съ родословной справиться. Слава Богу: родъ нашъ не хуже ихняго. Честь что ли въ самомъ дѣлѣ какую намъ дѣлаютъ?

— И вовсе они не о томъ хлопочутъ, они его самого хотятъ разсмотрѣть хорошенько.

— А его что разсматривать? Понравился невѣстѣ съ матерью, и дѣло въ шляпѣ. И съ кѣмъ она тамъ будетъ совѣтоваться? Князь Василій глупъ какъ лукошко: кромѣ скачекъ, да Англійскаго Клуба ни о чемъ понятія не имѣетъ, у княгини Марьи Ильинишны своихъ пять дочерей и какъ сбыть ихъ съ рукъ не знаетъ; о князѣ Персилѣ и говорить нечего, двухъ словъ связать не умѣетъ; Григорій Юрьевичъ для какихъ-нибудь поглядѣшекъ изъ Петербурга конечно не поѣдетъ. Кому же будетъ она его показывать и съ кѣмъ ставегъ разсматривать? Все вздоръ, жеманство одно.

И Баклановъ, заложивъ руки за спину, сталъ, молча, ходитъ изъ угла въ уголъ.

— Да тебѣ-то она нравится? спросилъ онъ вдругъ, остановясь прямо противъ Аркадія.

Вопросъ этотъ сдѣланъ былъ такъ неожиданно что тотъ сразу не нашелся что отвѣтить на него.

— Ничего, едва внятно пробормоталъ онъ сквозь зубы.

— А ничего такъ и съ Богомъ, заключилъ Александръ Васильевичъ. — Чтобы жениться, влюбляться нечего, хуже: амуръ, говорятъ, слѣпой, а рукой водитъ дурачество. Я и самъ въ твою мать влюбленъ никогда не былъ; а, слава Богу, почти четверть вѣка прожили. А если ужь такъ благоугодно ея сіятельству, — добавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія; — что жь, поѣзжай къ ней въ подмосковную. Пускай консиліумъ собираютъ, да на ставку тебя ставятъ, авось найдутъ и годнымъ. Недѣлю эту поживи съ нами, а тамъ и въ путь. А теперь время и спать, ужь скоро два часа.

На другой день съ ранняго утра Лиза ожидала Аркадія въ гостинной.

— Ты знаешь, встрѣтила она его въ дверяхъ; — вѣдь Оленька уѣхала отъ насъ совсѣмъ.

— Слышалъ, сказалъ Аркадій. — Какая же причина?

— Говорятъ: мать увезла ее чтобы выдать замужъ.

— Какъ выдать? Въ нынѣшнихъ словаряхъ такого и слова нѣтъ.

— Стало-быть надѣется уговорить ее.

— За кого же?

— Говорятъ за Погорѣлова. Помнишь….

— Знаю. Что жь, мущина хорошій и фамилія, если не громкая, за то съ сюжетомъ.

— Человѣкъ, какъ я слышала, дѣйствительно очень хорошій, сказала Лиза, оскорбленная какъ равнодушіемъ съ которымъ Аркадій принялъ сообщенную ею новость, такъ и сдѣланнаго имъ замѣчанія.

— А если такъ, то пошли имъ Богъ совѣтъ и счастіе.

— И тебѣ ея не жаль? спросила укоризненно Лиза.

— Что жъ ее жалѣть, если этотъ Погорѣловъ, какъ ты говоришь въ самомъ дѣлѣ хорошій человѣкъ.

— Стало-быть ты ужь не любить ее?

— Изъ чего жь ты это заключаешь? Еслибъ не любилъ развѣ сталъ бы я желать ей счастія?

Лиза грустно посмотрѣла на него.

— Я думала ты не такъ любишь ее, сказала она, вздохнувъ; въ голосѣ ея слышались слезы. — А она, уѣзжая, и письмо тебѣ оставила. Не знаю отдавать ли ужь тебѣ его.

— Какъ? Письмо?

Онъ взялъ изъ рукъ Лизы извѣстное намъ письмо, и прочитавъ, сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, сгибе и перегибая его и насвистывая какую-то арію. Лиза сѣла на диванъ и молча слѣдила за нимъ.

— Можно прочесть? спросила она нерѣшительно.

— Почему же нѣтъ, отвѣтилъ Аркадій, бросивъ ей на колѣни свернутаго изъ письма пѣтушка.

— О какомъ же это такомъ послѣднемъ твоемъ поступкѣ говоритъ она? спросила Лиза, пробѣжавъ письмо.

— Une folie, отвѣтилъ Аркадій, продолжая ходить по комнатѣ.

— Какъ же folie, если она такъ сильно оскорбилась имъ. Тутъ вспомнила она какъ Оленька выбѣжала къ ней навстрѣчу изъ бесѣдки совершенно растерянная, какъ поразили ее тогда ея смущенный видъ и несвязанность отвѣтовъ и, опустивъ письмо на колѣни, она въ недоумѣніи посмотрѣла на Аркадія выкатившимися отъ страха глазами.

— Ecouter donc, спросила она его его едва внятнымъ голосомъ, въ которомъ слышались и испугъ и упрекъ и недовѣріе къ собственному предположенію. — Vous serriez-vou emporté au point..

— De l’avoir frappée, договорилъ Аркадій, разразившись громкимъ хохотомъ. — О наивная Лиза!

— Но вѣдь сдѣлалъ же ты что-нибудь такое что такъ оскорбило ее?

— Я просто разцѣловалъ ее на прощанье, вотъ и все, сказалъ Аркадій полухвастливымъ, полунебрежнымъ тономъ.

— Разцѣловалъ! повторила въ ужасѣ Лиза. — Ахъ, какой стыдъ! со слезами проговорила она, закрывъ лицо руками.

— Съ вами ни о чемъ говорить нельзя, сейчасъ вздохи, слезы, сказалъ съ досадою Аркадій и вышелъ изъ комнаты.

Признаніе Аркадія, а еще больше тонъ съ которомъ оно было сдѣлано, до того возмутили и оскорбили нравственное чувство Лизы что она не могла превозмочь себя и долго неутѣшно плакала.

— Опять слезы, сказала съ неудовольствіемъ, проходя черезъ гостиную, Софья Львовна. — У меня и безъ того отъ этихъ ожиданій да проводовъ всѣ нервы разстроены; а тутъ еще… это что? Вѣрно отъ Оленьки, продолжала она поднимая съ пола соскользнувшее съ колѣнъ Лизы письмо.

Лиза хотѣла схватить его, но уже было поздно: оно было въ рукахъ Софьи Львовны.

— Такъ и есть. Что это значитъ — вы? говорила она, читая его. Стало-быть она это не къ тебѣ пишетъ? А, понимаю… какой же это такой поступокъ? вопросительно взглянула она на Лизу.

— Право не знаю maman, едва могла та проговорить.

— Не знаешь. О чемъ же ты такъ плакала?

— Я плакала, потому что…

И она снова зарыдала.

— Ну и не нужно, сказала Софья Львовна, также охотна плакавшая сама отъ всякаго вздора, какъ не любившая видѣть чужія слезы. — Я и безъ тебя узнаю.

И съ письмомъ въ рукѣ она ушла въ свою комнату.

Лиза была въ отчаяніи. Она черезъ оплошность свою выдала тайну, сохраненіемъ которой такъ дорожила, компрометировала единственное существо въ мірѣ которое ее любило и которое сама она чуть не боготворила. Еслибъ она успѣла выхватить это письмо изъ рукъ матери, она положила себѣ тутъ же изорвать его въ мелкіе клочки и выбросить за окно, чтобъ ихъ и собрать было нельзя. И случилось это такъ неожиданно, что она спохватиться не успѣла.

Софья Львовна, заручившись письмомъ, хотѣла тотчасъ же показать его мужу, какъ неоспоримое доказательство того что опасенія ея на счетъ отношеній Аркадія къ Оленькѣ были вполнѣ основательны и что слѣдовательно она хороню сдѣлала выпроводивъ ее изъ Баклановъ, но прочитавъ его еще разъ, измѣнила свое намѣреніе: ее оставилъ упоминавшійся въ немъ поступокъ Аркадія. Она знала что старикъ этого такъ не оставитъ. Пожалуй, думала она, окажется въ самомъ дѣлѣ что-нибудь серіозное и онъ, чего добраго, еще заставитъ Аркадія жениться на Оленькѣ. На основаніи этого соображенія она рѣшила запереть письмо въ шкатулку и до поры до времени держать его у себя какъ камень за пазухой. Съ Аркадіемъ до отъѣзда его въ Москву разсудила лучше объ этомъ не говорить. „Къ чему, спрашивала она себя, стану я доискиваться истины? Когда онъ женится на Вавѣ, да Оленька выйдетъ замужъ, тогда, если между ними и въ самомъ дѣлѣ что было, все будетъ шито, да крыто.“

XXI.

Черезъ недѣлю Аркадій уѣхалъ въ Москву, давъ слово старикамъ увѣдомлять ихъ какъ можно чаще о ходѣ такъ интересовавшаго ихъ дѣла и дѣйствительно извѣстія отъ него приходили аккуратно чрезъ каждые два дня. Само собою разумѣется что они ожидались и читались въ Бакланахъ съ тѣмъ же нетерпѣніемъ и лихорадочно возбужденнымъ любопытствомъ съ какими во время войны ожидаются и читаются бюллетени приходящіе съ театра военныхъ дѣйствій. Аркадій описывалъ въ нихъ поѣздки свои въ Подмосковную княгини, знакомство съ будущими своими родными, не упуская малѣйшихъ мало-мальски интересныхъ подробностей, и судя по нимъ, дѣло, казалось, шло успѣшно. Софья Львовна была въ восторгѣ. „Подожди еще восторгаться-то, говорилъ ей Александръ Васильевичъ, цыплятъ по осени считаютъ; хлѣбъ, пока стоитъ въ полѣ на корню, небольше какъ трава.“ Такъ продолжалось первыя двѣ недѣли; на третью, хотя письма приходили съ тою же аккуратностью, въ нихъ не было уже прежней искренности и самоувѣренности: видна была какая-то сдержанность: въ сообщеніяхъ своихъ Аркадій былъ кратокъ, точно боялся, войдя въ подробности, выдать себя и помимо воли высказать то что было у него на сердцѣ. Старикъ первый замѣтилъ это.

— А что-то барометръ какъ будто сталъ опускаться, сказалъ онъ женѣ, прочитавъ одно изъ послѣднихъ писемъ.

— Не можетъ же онъ вѣкъ на одной точкѣ стоять, отвѣтила та тономъ опытнаго въ дѣлѣ эксперта: — у любви, какъ и у погоды, есть свои ведренные, есть и ненастные дни. Видно что ты никогда влюбленъ не былъ.

— Да, признаться, въ эти глупости и не вѣрю. Ну что онъ тамъ о сю пору селадонничаетъ и не дѣлаетъ предложенія? Съ роднею со всей перезнакомился, разсмотрѣть его давно ужь успѣли вдоль и поперекъ. Что жь безъ толку канитель тянуть?

Прошла еще недѣля.

— А дѣло-то кажется вовсе дрянь, сказалъ Баклановъ, прочитавъ женѣ только-что полученное отъ Аркадія письмо.

На этотъ разъ Софья Львовна промолчала, она видѣла что дѣло дѣйствительно пошло какъ-то не ладно.

На другой день въ спальнѣ ея снова послышался залахъ лавровишневыхъ капель; Александръ Васильевичъ все утро проходилъ молча по залѣ съ сигарою въ зубахъ и заложенными за спину руками. Къ обѣду пріѣхала Марья Петровна.

— Ну что нашъ ловеласъ? спросила она поздоровавшись съ хозяевами; такъ называла она Аркадія. — Вернулся съ носомъ.

— Онъ еще не пріѣзжалъ, сказалъ Баклановъ.

— Странно. Что же онъ дѣлаетъ когда нарѣченная невѣста его выходитъ замужъ за другаго?

— Какъ? спросили въ одинъ голосъ озадаченные старики.

— Да также, какъ выходятъ. Или на вашемъ Аркадіи свѣтъ клиномъ сошелся? И подѣломъ ему. Когда ухаживаютъ за порядочною дѣвушкой съ цѣлью на ней жениться, по Цыганкамъ не ѣздятъ, публично съ Француженками подъ ручку не гуляютъ и ночи на пролетъ за картами не просиживаютъ.

— Мы ничего не знаемъ, сказалъ въ недоумѣніи Баклановъ.

— Гдѣ же вамъ знать, сидя въ четырехъ стѣнахъ вашего неприступнаго замка и не видя круглый годъ души человѣческой.

— Откуда же ты-то это знаешь? спросила Софья Львовна.

— Не даромъ прозвала ты меня Сѣверною Пчелой: вотъ я повсюду съ чего могу медъ собираю да имъ друзей своихъ а угощаю.

— Хорошо угощеніе, промычалъ сквозь зубы Александръ Васильевичъ.

— Ну ужь не прогнѣвайтесь, какое есть.

— Да вѣрно ли еще это? снова спросила недовѣрчиво Софья Львовна.

— Я привезла съ собою и свои pièces justificatives, сказала Кудеярова вынимая изъ кармана два письма. — Вотъ это отъ сестры Вѣры, а это отъ самой княгини Татьяны Юрьевны.

Софья Львовна взяла ихъ дрожащею рукой и пробѣжала.

— Ну что, теперь повѣрила, Ѳома невѣрный? продолжала Марья Петровна. — Ну посудите сами на что это похоже? Пріѣзжаетъ княгиня съ дочерьми въ Москву и отправляется съ ними въ Петровскій на дачу къ княгинѣ Марьѣ Ильинишнѣ. Вечеромъ пошли онѣ цѣлымъ обществомъ гулять въ Паркъ, какъ вдругъ встрѣчаютъ лицомъ къ лицу нашего ловеласа подъ руку съ какою-то извѣстною всей Москвѣ камеліей. Это конечно всѣхъ страшно взволновало: вѣдь мы Москвичи ретрограды, держимся старыхъ традицій, всѣхъ этихъ распущенностей нынѣшнихъ нравовъ не признаемъ и среди себя не допускаемъ. Княгиня тутъ же стала наводить справки и нашлись конечно злые языки которые насказали то чего можетъ-быть никогда и не было. Узнала она и про петербургскую исторію съ Эрнестинкой и о томъ какъ баловникъ отецъ за блуднаго сына до ста тысячъ долговъ заплатилъ. Вывели на сцену и Ольгушку: какъ съ ней Аркадій амурничалъ, ѣздилъ вдвоемъ видами любоваться, по ночамъ по парку прогуливался, какъ она его у себя въ комнатѣ en cachette принимала, да въ бесѣдкѣ съ нимъ цѣловалась.

— Ложь! перебилъ ее побагровѣвъ Баклановъ.

— Ахъ батюшки! Вы-то почему знаете что это ложь?

— Потому что мы взяли Оленьку къ себѣ въ домъ вмѣсто дочери и слѣдили за нею какъ за родною дочерью.

— Да развѣ за дѣвкой услѣдишь?

— За нею и слѣдить было нечего, продолжалъ взволнованнымъ голосомъ старикъ. — Я знаю ее: она дѣвушка съ благороднымъ сердцемъ и возвышенною душой, что она недавно еще доказала самымъ неопровержимымъ образомъ. Полюбить Аркадія она могла, но дѣйствовать такъ какъ вы говорите она положительно неспособна.

— Скажите пожалуста? Да она и теперь съ нимъ въ перепискѣ; можетъ-быть она его и отъ сватовства-то за Ваву отклонила.

— Не можетъ быть, сказалъ задыхаясь отъ одерживаема то негодованія Баклановъ.

— Не правда? обратилась Марья Петровна къ Софы Львовнѣ.

— Ничего не знаю, едва могла та проговорить, окончательно растерянная. Она смотрѣла, на Кудеярову въ недумѣніи, смѣшанномъ съ какимъ-то необъяснимымъ, чуть не суевѣрнымъ страхомъ: все что она оказала объ отношеніяхъ Аркадія къ Оленькѣ было, можетъ-быть, преувеличено, искажено, но имѣло свое основаніе и пожалуй свою долю правды. Аркадій разъ дѣйствительно ѣздилъ съ ней верхомъ на рѣчку любоваться видами и, если по ночамъ съ ней вдвоемъ по парку никогда не гулялъ, то поздними вечерами въ сопровожденіи Лизы прогуливался очень часто. En cachette у себя въ комнатѣ Оленька его никогда не принимала; но въ тотъ день когда отецъ оставилъ его безъ обѣда, онъ дѣйствительно тайкомъ отъ него обѣдалъ у нея въ комнатѣ, и хотя тайну эту знали въ домѣ всѣ, но для него она такъ-таки и осталась тайной. А потому, строго говоря, ни одного изъ этихъ обвиненій положительно отвергать было нельзя. То же самое и съ перепиской: велась ли между Аркадіемъ и Оленькой постоянная переписка, она не знала; но что она писала къ нему, доказательство тому лежало у нея въ шкатулкѣ. Наконецъ, не знала она до сихъ поръ о томъ что былъ за оскорбительный поступокъ о которомъ говорила Оленька въ письмѣ своемъ, и ничего не было мудренаго что всевѣдущая Марья Петровна, утверждая что Аркадій цѣловалъ Оленьку, объ немъ и говорила. Всѣ эти соображенія съ быстротою молніи промелькнули въ головѣ Софьи Львовны. „Откуда она все это знаетъ?“ спрашивала она себя.

— Послушайте сестра, сказалъ Баклановъ, остановясь прямо противъ Кудеяровой. — Чтобы обвинять кого-либо, а тѣмъ болѣе дѣвушку, въ томъ въ чемъ вы обвиняете Оленьку, надо имѣть въ рукахъ вѣрныя и неопровержимыя доказательства. Вспомните что она бѣдная дѣвушка, все богатство которой состоитъ въ добромъ имени и что для защиты ея чести у нея лишь престарѣлый отецъ, лежащій на смертномъ одрѣ, и что слѣдовательно обвинять ее голословно, лишь на основаніи какихъ-либо невѣрныхъ слуховъ, есть дѣло недостойное благороднаго человѣка.

— Такихъ положительныхъ доказательствъ, какъ тѣ какія я сейчасъ представила Sophie, я конечно не имѣю, такъ какъ я за отношеніями Аркадія къ Ольгушѣ не слѣдила; но все что я вамъ сказала, знаю я изъ вѣрныхъ источниковъ, да и сама я имѣю на эти вещи вѣрный взглядъ, который еще никогда еще не обманывалъ, и если вы дадите себѣ трудъ все сказанное мною хорошенько провѣрить, увидите сами права ли я или нѣтъ.

Баклановъ задумался.

— Во всякомъ случаѣ, сказалъ онъ, — еслибы во всемъ этомъ и была своя доля правды, то все-таки виновата въ томъ, конечно, не она. За кого же выходитъ замужъ княжна Варвара? спросилъ онъ вдругъ, видимо для того чтобы перемѣнить разговоръ.

За какого-то Картенева.

— За какого это Картенева? спросилъ онъ снова, остановись предъ Кудеяровой. — Ужь не за сына ли Михаила Степановича?

— Дѣйствительно зовутъ его, кажется, Александромъ Михайловичемъ.

Это совершенно сразило старика. Надо сказать что въ кругъ его міросозерцанія или вѣрнѣе взгляда на жизнь входило нѣчто похожее на идею о мѣстничествѣ, съ тою только разницей что въ идеѣ этой главную роль играли не чины или должности которыя занимали отецъ или дѣдъ даннаго лица, а ихъ положеніе въ обществѣ и почетъ которымъ они въ немъ пользовались. Надо же было такъ случиться что отецъ Картенева, жениха княжны Вавы (если только этотъ послѣдній былъ дѣйствительно сынъ того Картенева), служилъ въ одно время съ Баклановымъ въ гвардіи и, не говоря уже о томъ что былъ какого-то темнаго происхожденія, пользовался незавидною репутаціей картежнаго игрока и шулера; не разъ имѣлъ онъ скандальныя исторіи, вслѣдствіе которыхъ чуть не былъ выгнанъ изъ полка обществомъ офицеровъ. И вдругъ сынъ этого самаго Картенева, мало того что становится рядомъ съ его сыномъ, искателемъ руки княжны Вавы, но — о посрамленіе роду Баклановыхъ! — предпочитается ему. Самолюбіе старика было сильно затронуто.

— Но какъ же княгиня и ея родные могли дать согласіе на такой неравный бракъ? спросилъ онъ въ недоумѣніи.

— А развѣ вы про него что-нибудь такое знаете?

— Про молодаго человѣка я ровно ничего не знаю; но вѣдь княгиня аристократка до мозга костей, гордится своимъ знатнымъ родствомъ, держится фамильныхъ традицій, и вдругъ… Скажите наконецъ, какже все это могло такъ скоро устроиться?

— Это сдѣлалось вовсе не такъ скоро. Картеневъ уже болѣе года какъ ухаживалъ за Вавой; но на него до сихъ поръ не обращали никакого вниманія; встрѣча же съ Аркадіемъ въ Паркѣ такъ, говорятъ, на нее сильно подѣйствовала что она въ тотъ же вечеръ дала слово Картеневу экспромптомъ, pu dépit.

— Чудеса! сказалъ Баклановъ, пожавъ плечами.

— Да; я и позабыла вамъ сказать, продолжала Кудеярова; — если сынокъ вашъ и прозѣвалъ руку Вавы; то за то, говорятъ, въ страшномъ выигрышѣ: съ одного князя Грегри наградъ сорокъ тысячъ и денежки всѣ съ его попечителя чистоганомъ получилъ.

— Какъ съ попечителя? спросилъ Баклановъ, совершенно ошеломленный этимъ новымъ извѣстіемъ.

— Вѣдь князь Грегри несовершеннолѣтній, нѣтъ ни отца, ни матери, такъ попечитель за него и расплачивался. Представьте: пріѣхалъ въ Москву на скачки, да триста тысячъ въ одинъ вечеръ и ухнулъ. Противъ него, говорятъ, подобрана была цѣлая компанія.

Это было для старика coup de grâce. Сынъ его, Баклановъ, обыгралъ, чуть ли еще не въ компаніи съ шулерами, и кого же? несовершеннолѣтняго. Конечно, во сто разъ легче было и на него еслибъ онъ самъ проигралъ эти триста тысячъ. Онъ чувствовалъ какъ полъ заходилъ у него подъ ногами, закружилась голова, краска стыда и негодованія выступила и щекахъ багровыми пятнами; онъ едва могъ невѣрными дойти до кабинета и почти безъ чувствъ упалъ на диванъ.

Сильно взволнована была этимъ извѣстіемъ и Софья Львовна. Ее, впрочемъ, не столько возмущалъ фактъ обыгранія, сколько тревожила мысль, что если Аркадій могъ въ одну ночь выиграть такую сумму, то точно также могъ и проиграть ее.

— Неужели же онъ въ самомъ дѣлѣ такой игрокъ? проговорила она едва внятнымъ голосомъ.

— Страшный. Говорятъ, готовъ двое сутокъ просидѣть не вставая за карточнымъ столомъ. Долго, думаешь ты, удержатся у него эти выигрышныя деньги? онъ ихъ можетъ ужь и спустилъ. Ce qui vient par la flûte s’en va par umbour, дѣло извѣстное. А то такъ и своихъ еще прибавитъ. Вамъ надо непремѣнно скорѣе женить его; авось перемѣнится.

— Хотѣла, не удалось, сказала, какъ бы оправдываясь, Софья Львовна.

— Не удалось разъ, удастся въ другой. А у меня какъ разъ и невѣста есть на примѣтѣ, пожалуй не хуже Вавы.

— Кто жь такая?

— А вотъ послушай.

И у матушки съ тетушкой началось совѣщаніе. Рѣшено было Аркадія, по возвращеніи его изъ Москвы, прислать въ Кудеярово; остальное брала на себя Марья Петровна.

— Пришлите же ко мнѣ вашего enfant prodigue, какъ вернется подъ отчій кровъ, говорила она, прощаясь съ Александромъ Васильевичемъ. Задумавъ разъ планъ сватовства она до тѣхъ поръ не была покойна пока не приводила его и исполненіе.

— Это его долгъ, отвѣтилъ тотъ, и онъ конечно поспешитъ самъ его исполнитъ.

XXIII.

Прошли два тревожныхъ дня съ посѣщенія Кудеяровой на третій пріѣхалъ наконецъ и Аркадій. Старики сидѣли вдвоемъ въ спальнѣ Софьи Львовны, толкуя о такъ занимавшемъ ихъ вопросѣ, какъ онъ совершенно неожиданно вошелъ въ комнату.

— Поздравляю съ выигрышемъ, сказалъ увидавъ его Александръ Васильевичъ; — несовершеннолѣтнихъ-то видно легче обыгрывать чѣмъ взрослыхъ.

— Вамъ, конечно, не такъ передали, сталъ оправдываться Аркадій, озадаченный словами отца; — я самъ и картъ руки не бралъ и былъ лишь въ долѣ.

— Такъ я и слышалъ, что подобрана была цѣлая шайка шулеровъ.

Аркадій вспыхнулъ, Софья Львовна залилась слезами, Баклановъ всталъ и, не поздоровавшись съ сыномъ, вышелъ комнаты.

— Разкажи пожалуста какъ это было, а главное, как почему разстроилось твое сватанье за княжну, спрашивала, рыдая Софья Львовна.

Аркадій разказалъ, разумѣется, все по своему, объясняя неудачу своего сватовства тѣмъ что княжна уже болѣе влюблена была въ Картенева, но скрывала любовь эту матери и призналась въ ней лишь тогда когда, та стала требовать отъ нея положительнаго отвѣта на сдѣланное имъ, Аркадіемъ, предложеніе. Разспросамъ, конечно, конца не было, и онъ долженъ былъ дать объясненіе на каждое изъ взведенныхъ на него теткою обвиненій. Такъ объяснилъ онъ что въ паркѣ гулялъ не съ камеліей, а съ знакомою ему петербургскою артисткой, пріѣхавшею въ Москву давать концерты, и подалъ ей руку лишь чтобы довесть до ея экипажа; у Цыганъ дѣйствительно былъ раза два, но въ этомъ, конечно, кромѣ танты никто не найдетъ ничего предосудительнаго; въ карты же игралъ не въ компаніи шулеровъ, а съ людьми очень порядочными, принятыми въ Москвѣ въ лучшемъ обществѣ, и князь Грегри моложе его всего двумя годами и слѣдовательно въ отношеніи къ нему несовершеннолѣтнимъ названъ быть не можетъ; а что онъ не игрокъ, достаточно доказываетъ то что самъ онъ и картъ въ руки не бралъ, а лишь былъ въ долѣ съ однимъ изъ игравшихъ. Словомъ, онъ умѣлъ совершенно успокоить мать, и она, выслушавъ его объясненія, перешла на его сторону и негодовала на мужа за то что онъ такъ незаслуженно рѣзко обошелся съ нимъ. О перехваченномъ письмѣ она Аркадію не сказала ни слова: она боялась что прямыми разспросами правды отъ него не добьется и лишь заставитъ быть на сторожѣ и тѣмъ пожалуй испортитъ все дѣло.

Послѣ объясненія, она, чтобы не откладывать дѣла въ дальній ящикъ, тутъ же объявила Аркадію о новой найденной для него невѣстѣ, соединявшей въ себѣ, по словамъ ея, всевозможныя достоинства, не говоря уже о богатствѣ. Тотъ выслушалъ ее безъ возраженій и изъявилъ полную готовность исполнить ея желаніе.

— Такъ на дняхъ же поѣзжай къ теткѣ, заключила она; — отъ нея узнаешь всѣ подробности.

За обѣдомъ старикъ былъ угрюмъ и молчаливъ и спросилъ только Аркадія не знаетъ ли онъ какъ зовутъ отца Картенева; вечеромъ же вовсе не выходилъ изъ кабинета. Такъ прошелъ и слѣдующій день: Баклановъ не сказалъ сыну ни слова; лишь выходя изъ-за стола замѣтилъ что ему слѣдовало бы съѣздить къ теткѣ, поблагодарить за ея хлопоты. „Если дѣло не сладилось, не она виновата“, добавилъ онъ

Вотъ тоска, думалъ про себя Аркадій, оставшись послѣ вечерняго чая вдвоемъ съ Лизой и доливая свой простывшій стаканъ.

— А ты совсѣмъ забылъ Оленьку, сказала ему грустно Лиза.

— Изъ чего же ты это заключаешь?

— Вотъ ужь два дня какъ ты здѣсь, а о ней даже и не спросилъ.

— А развѣ есть что-нибудь новое?

— Еслибы что и было, отъ кого же могла бы я узнать? Maman запретила мнѣ не только къ ней писать, но и получать отъ нея письма.

— За что же такая къ ней немилость?

— Подозрѣваетъ что она съ тобой въ перепискѣ.

— Это на какомъ основаніи?

— Ужь не знаю, сказала покраснѣвъ Лиза. — Грѣхъ тебѣ такъ скоро разлюбить ее, — продолжала она сквозь слезы: — она такъ искренно любила тебя, да и теперь, конечно, любитъ по-прежнему.

— Ты думаешь? спросилъ зѣвая Аркадій.

— Я въ этомъ увѣрена, хотя ты и далеко того не заслуживаешь, и ей давно слѣдовало позабыть тебя. Развѣ такая женщина какъ Оленька можетъ полюбить на нѣсколько дней?

— А если она меня такъ до сихъ поръ любитъ, зачѣмъ же она отсюда уѣхала? спросилъ онъ полуразсѣянно.

— Я уже сказала тебѣ что ее увезла мать чтобы выдать замужъ, и отецъ, говорятъ, при смерти. Да и развѣ легко ей было переносить эту ежеминутную пытку: любить тебя, встрѣчаться съ тобой чуть не на каждомъ шагу и знать что никогда не можетъ быть твоей? Ахъ, Аркадій, еслибы ты только зналъ какъ она тебя любитъ! Она съ тобой, кажется, готова была бы бѣжать хоть на край свѣта. Et puis un amour si noble, si desintéressé! Нѣтъ, Аркадій! C’est mal, très mal à vous! досказала она, всхлипывая, и, закрывъ глаза платкомъ, выбѣжала изъ комнаты: она боялась чтобы мать не застала ее въ слезахъ и, узнавъ о ихъ причинѣ, не сдѣлала ей сцены.

— Нѣтъ, это изъ рукъ вонъ, подумалъ Аркадій: — въ одномъ углу истерики да стоны, въ другомъ по цѣлымъ днямъ молчатъ, да губы дуютъ, здѣсь выговоры да слезы. Этакъ пожить здѣсь недѣлю, силъ никакихъ не достанетъ, съ ума сойдешь.

Онъ пошелъ къ себѣ наверхъ и сталъ у отвореннаго окна чтобы сколько-нибудь освѣжиться вечернимъ воздухомъ; но и на дворѣ было также душно какъ и въ домѣ. Уже сѣло за виднѣвшимся вдалекѣ бугромъ солнце, оставивъ по себѣ багряную полосу догаравшей зари; надъ прудомъ съ визгливымъ крикомъ сновали непосѣстныя ласточки; изъ камышей отъ времени до времени слышался тоскливый пискъ какой-то водяной птицы, да бойко отдергивалъ въ лугахъ скрипучую пѣснь свою дергачъ. Въ воздухѣ стояла тишь: не шелохнется листъ на деревьяхъ, не подернется рябью зеркальная поверхность соннаго пруда.

— Нѣтъ, скучно, сказалъ Аркадій, отходя отъ окна. — Ѣду, непремѣнно ѣду. Долго здѣсь оставаться я положительно не могу, одурь беретъ. Завтра же къ тантѣ, чтобъ узнать объ этой belle inconnue. Что жъ, если она въ самомъ дѣлѣ, какъ говоритъ maman, единственная дочь милліонера, бывшаго откупщика, ces choses là ne se trouvent pas tous les jours. Пусть отсчитаетъ мнѣ милліончикъ чистоганомъ въ день свадьбы, остальные я ему пожалуй и прощу. Ба! — сказалъ онъ вдругъ, ударивъ себя по лбу; — вѣдь я буду проѣзжать всего въ трехъ верстахъ отъ Кузминки. Надо заѣхать. Чтобъ она ко мнѣ не вышла, ce sont des пустяки; чтобы пошла за этого Погорѣлова, я то же не вѣрю. А что если она въ самомъ дѣлѣ до сихъ поръ такъ влюблена въ меня что готова со мною, какъ говоритъ Лиза, хоть на край свѣта, — славная была бы матерія. А не мудрено. Эти деревенскія простушки, если разъ и кого влюбятся, такъ, говорятъ, любятъ что-называется до гробовой доски. Надо только дѣйствовать смѣлѣе и рѣшительнѣе. Чѣмъ чортъ не шутитъ: легко быть можетъ что у нея на умѣ то же самое что у меня, не достанетъ лишь рѣшимости высказаться и достаточно будетъ одного намека чтобы вызвать ее на объясненіе; мало будетъ намека, nous mettrous les points sur les i и постараемся представить въ самомъ соблазнительномъ свѣтѣ. Да, еслибъ удалось, штука была бы не глупая, Заключилъ Аркадій, остановясь предъ стоявшею у камина на мольбертѣ женскою головкой. Это былъ тотъ самый портретъ Оленьки, который онъ выпросилъ у нея въ послѣднюю поѣздку въ Кузминку и которому она, по его желанію, дала фантастическій видъ ундины съ распущенными волосами и лежащимъ на нихъ вѣнкомъ изъ водяныхъ лилій.

Слабый отблескъ потухавшей зари, освѣщая предметы мерцающимъ полусвѣтомъ и очерчивая ихъ невѣрными контурами, придавалъ всему какой-то таинственный видъ. Аркадій выдвинулъ мольберту на середину комнаты и поставивъ его такъ чтобы свѣтъ изъ окна падалъ прямо на головку, прилегъ на диванъ и, облокотясь на подушку, предался нѣмому созерцанію. Головка, выдѣляясь изъ окружавшаго ее полумрака, казалось, глядѣла на него какъ живая, точно сама Оленька стояла предъ нимъ и смотрѣла на него грустнымъ и укоризненнымъ взглядомъ. Живо припомнились ему и первый брошенный ею на него взглядъ, и скатившаяся по щекѣ ея предательская слеза; еще казалось ему, чувствовалъ онъ какъ тревожно билось на груди его ея сердце; еще жегъ его губы сорванный имъ съ ея губъ поцѣлуй.

Взглядъ этотъ точно прошелъ ему прямо въ сердце и будто что-то тоскливо и болѣзненно зашевелилось въ немъ. Онъ всталъ съ дивана и мѣрными шагами подошелъ къ окну. На небѣ блестѣлъ отлогій серпъ мѣсяца; поднявшійся отъ пруда легкій вѣтерокъ подернулъ зеркальную поверхность его мелкою рябью; казалось, серебряныя змѣйки перебѣгали по ней; въ воздухѣ пахло болотною сыростью; кричалъ попрежнему дергачъ; попрежнему вторила ему изъ камышей та же невѣдомая болотная птица, да глухо доносилась изъ села неугомонная перекличка собакъ.

„Тоска!“ сказалъ Аркадій и сошелъ внизъ.

Въ залѣ накрытъ уже былъ столъ, и вскорѣ же сѣли ужинать. Опять всѣ молчали, не жужжали даже и мухи; лишь ночная бабочка, ожегши себѣ на свѣчкѣ крылья, вертѣлась и кружилась на скатерти.

Утромъ рано Аркадій уѣхалъ.

Былъ ужь полдень когда онъ подъѣзжалъ къ дому Кузминыхъ. Сердце его болѣзненно сжалось, онъ чувствовалъ себя какъ-то неловко. Былъ ли то укоръ совѣсти или боязнь за неудачу задуманнаго имъ плана; конечно скорѣе послѣднее нежели первое» а можетъ-быть и то и другое вмѣстѣ.

— Дома господа? спросилъ онъ, подъѣхавъ къ крыльцу, У выбѣжавшаго къ нему навстрѣчу взъерошеннаго мальчишки.

— Дома-съ.

— Есть кто-нибудь изъ гостей?

— Никакъ нѣтъ.

«Ну, слава Богу», подумалъ Аркадій.

— Гдѣ же господа?

— Баринъ уѣхали въ поле, барыня въ кладовой варенья варятъ, барышня въ саду печатную книжку читаютъ.

— Какъ бы прямо пройти въ садъ?

— А вотъ-съ пожалуйте.

И мальчикъ провелъ Аркадія въ садъ черезъ калитку. Читатель уже знаетъ какъ, пройдя аллею, онъ въ концѣ ея встрѣтился съ Оленькой.

— Васъ, конечно, удивляетъ мое посѣщеніе или, лучше сказать, смѣлость съ которою я дозволилъ себѣ ослушаться приказанія запрещающаго мнѣ даже всякую попытку видѣться съ вами, сказалъ подойдя къ ней Аркадій.

— Признаюсь: я никакъ не думала чтобы послѣ моего письма… едва могла проговорить Оленька дрожавшимъ отъ волненія голосомъ, такъ поразило ее неожиданное его появленіе. — Къ тому же ужь прошло столько времени что я была вполнѣ увѣрена….

«А, упрекъ! подумалъ Аркадій, начало не дурно.»

— Если я до сихъ поръ еще не былъ здѣсь, перебилъ онъ Оленьку, стараясь придать словамъ и голосу по возможности мягкую и заискивающую интонацію, — то это только доказываетъ безусловную покорность съ которою я подчинился наложенному вами на меня наказанію. Но, какъ бы оно ни было заслуженно, согласитесь что черезчуръ ужь жестоко, и переносить его долѣе было выше силъ моихъ, тѣмъ болѣе что у насъ носятся слухи будто вы выходите замужъ.

— Можетъ-быть, сказала, слегка покраснѣвъ, Оленька.

— Говорятъ, за вашего сосѣда; конечно я этому не вѣрю.

— Почему же? Павелъ Яковлевичъ человѣкъ вполнѣ достойный….

— Достоинствъ его я отъ него не отнимаю, отвѣтилъ Аркадій; особенно съ точки зрѣнія вашихъ почтенныхъ родителей; но чтобы вы по собственному вашему выбору рѣшились…. Да и не сами ли вы сказали: кто полюбитъ искренно разъ, полюбитъ навсегда? Послушайте, — сказалъ вдругъ Аркадій остановясь и смотря Оленькѣ прямо въ глаза. — Я буду съ вами откровененъ. Ради Бога выслушайте меня.

— Говорите, какъ бы противъ воли сказала Оленька и тихими шагами продолжала идти по направленію къ дому. Пошелъ за нею и Аркадій.

— Что я васъ люблю, началъ онъ, — вы знаете уже давно, не знаете лишь того что любовь эта заставала меня въ послѣднее время выстрадать; что и вы продолжаете попрежнему раздѣлять чувства мои къ вамъ, въ томъ достаточно ручаются какъ только-что приведенныя мною слова ваши, такъ и то что вы такъ великодушно простили мнѣ мое минутное увлеченіе. Скажите: что жь мѣшаетъ намъ принадлежать другъ другу? Уѣдемте отсюда. Я какъ разъ имѣю въ настоящую минуту нужныя для того средства. Поѣдемте въ Петербургъ, за границу. Отправимтесь на зиму въ Италію. Поѣдемте во Францію, въ Англію, наконецъ, къ антиподамъ, n’importe où, лишь бы подальше отъ здѣшней закорузлой плесени….

Оленька молча слушала Аркадія. Сначала она приняла слова его за пустое, ни къ чему не ведущее фразерство, что было совершенно въ его духѣ; но когда онъ высказалъ предложеніе свое такъ ясно и опредѣлительно что словамъ его уже нельзя было дать никакого двусмысленнаго значенія, она такъ была поражена имъ и озадачена что въ первую минуту не нашлась что и отвѣчать.

— Довольно, перебила она его наконецъ. — Взгляды наши на жизнь и убѣжденія такъ противоположны что мы никогда не поймемъ другъ друга. Оставайтесь при своихъ, также какъ и я останусь вѣрна тѣмъ въ которыхъ выросла. Оставьте меня, между нами общаго ничего быть не можетъ.

— И это ваше послѣднее слово? спросилъ ее вслѣдъ Аркадій.

Но отвѣта не было. Оленька ужь успѣла взойти на террасу дома и проскользнуть въ дверь; лишь Дозоръ оглянулся на него и, глухо прорычавъ, лѣнивою поступью ушелъ въ домъ за своею госпожей.

— Не выгорѣло, сказалъ сквозь зубы, садясь въ коляску, Аркадій, — а жаль, славная была бы штука. Съ чего же это взяла Лиза будто она меня такъ любить что готова бѣжать со мною хоть на край свѣта?

Оленька едва могла дойти до своей комнаты и, бросившись на диванъ, долго и безутѣшно плакала. «Такъ вотъ она, моя чистая, святая любовь», думала она; «вотъ тотъ кумиръ которому я покланялась, — обруганный, разбитый въ дребезги, втоптанный въ грязь!»

XXIV.

Въ Кудеярово пріѣхалъ Аркадій въ самомъ дурномъ настроеніи духа: онъ досадовалъ и на Оленьку, и на Лизу, и на самого себя, и очень не любезно отблагодарилъ тетку за ея хлопоты. Разспросы ея о пребываніи его въ Москвѣ и о подробностяхъ неудавшагося сватовства за княжну Ваву еще болѣе раздражили его, такъ какъ онъ изъ нихъ ясно видѣлъ что она знала обо всемъ не хуже его самого и разспрашивала больше для того чтобы поймать и уличить его до лжи. Новая, найденная ею для него невѣста также далеко не удовлетворяла его требованіямъ. Правда, она была единственная дочь милліонера, но отецъ ея хотѣлъ чтобы зять жилъ у него въ домѣ, и при жизни своей, дочери ничего не давалъ кромѣ нужнаго и довольно ограниченнаго по средствамъ его содержанія. Условія эти такъ далеко не подходили подъ составленную себѣ Аркадіемъ по этому предмету программу что онъ не только отказался наотрѣзъ отъ предложенныхъ ему теткою услугъ, но, принявъ самое сватовство за злую съ ея стороны насмѣшку, наговорилъ ей колкостей. Онъ до того былъ раздраженъ что не хотѣлъ провесть у нея остатокъ дня и тотчасъ же послѣ обѣда уѣхалъ. Въ Бакланы возвратился онъ уже поздно и нашелъ стариковъ въ кабинетѣ. Онъ передалъ матери письмо отъ Марьи Петровны, которое та написала предъ самымъ его отъѣздомъ. Софья Львовна пробѣжала его и, не сказавъ ни слова, положила въ карманъ; когда же Аркадій ушелъ, она передала его мужу.

— Вотъ это скорѣе убѣдить тебя въ справедливости моихъ опасеній, сказала она.

Старикъ взялъ письмо и прочелъ его съ начала до конца съ большимъ вниманіемъ.

«Если братъ Александръ Васильевичъ продолжаетъ сомнѣваться въ существованіи переписки и интимныхъ отношеній между Аркадіемъ и Ольгушей, писала Кудеярова, то пусть спроситъ его зачѣмъ заѣзжалъ онъ въ Кузминку, о чемъ говорилъ украдкой отъ отца и матери въ саду наединѣ съ своей возлюбленной и почему старался всячески скрыть это отъ меня, какъ вѣроятно скроетъ посѣщеніе свое и отъ васъ. Для меня же все это очень ясно, равно какъ совершенно ясно и то, почему онъ наотрѣзъ отказался отъ невѣсты о которой я тебѣ въ послѣдній разъ говорила, причемъ даже замѣтилъ мнѣ довольно колко, что напрасно вмѣшиваюсь я въ чужія дѣла, что онъ ужь не малолѣтній чтобы другіе заботились объ устройствѣ его судьбы, и что этимъ онъ можетъ заняться и самъ. Очень жалѣю что въ подтвержденіе догадокъ моихъ на счетъ переписки не могу представить вамъ до сихъ поръ никакого документа; но надѣюсь что и за этимъ дѣло не станетъ.»

Прочитавъ письмо, Баклановъ, не торопясь, сложилъ его и возвратилъ женѣ.

— По моему, сказалъ онъ очень хладнокровно, — все это ровно ничего не доказываетъ. Что Аркадій заѣзжалъ повидаться съ Оленькой, это очень естественно; меня даже, признаюсь, удивляло почему онъ до сихъ поръ еще этого не сдѣлалъ. Что онъ говорилъ съ ней наединѣ, это вѣроятно было дѣломъ случая, и предосудительнаго въ этомъ я опятъ таки ничего не вижу; да и говорить украдкой отъ отца и матери, какъ пишетъ сестра, имъ нѣтъ никакого резона. Если онъ скрывалъ отъ нея что заѣзжалъ въ Кузминку, то это конечно потому что боялся ея сплетней, что съ его стороны даже умно. Что же касается до этого новаго сватовства, то, признаюсь тебѣ, оно меня и самого коробило: молодой человѣкъ долженъ сыскать себѣ дѣвушку по мыслямъ, а не засылать свахъ. Вотъ что онъ съ теткой такъ обошелся, такъ это дѣйствительно скверно.;

— Стало-быть ты въ существованіе этой переписки и интимныхъ отношеній между Аркадіемъ и Оленькой не вѣришь.

— Не только не вѣрю, но положительнѣйшимъ образомъ убѣжденъ что ея никогда не было, а теперь нѣтъ и подавно.

— Такъ я вотъ сейчасъ же докажу тебѣ, сказала Соф Львовна, вскочивъ съ дивана. — И мать-то за Оленькой не сама по себѣ пріѣзжала, а она же ее выписала и проси увезть изъ Бакланъ чтобъ ей тамъ свободнѣе было съ Аркадіемъ любезничать. Вся эта исторія была придумана и подстроена. Я добралась съ кѣмъ она и письмо-то къ матери посылала, добавила она, выходя изъ комнаты.

Чрезъ нѣсколько минутъ она возвратилась съ извѣстнымъ намъ письмомъ въ рукѣ.

— Читай, если не вѣришь, сказала она съ торжествующимъ видомъ.

Баклановъ взялъ письмо, прочиталъ его, обернулъ чтобъ удостовѣриться нѣтъ ли чего на другой сторонѣ, и потомъ перечелъ еще разъ.

— Письмо это, по моему, сказалъ онъ съ разстановкой, — доказываетъ самымъ неопровержимымъ образомъ что подозрѣваемой вами переписки никогда не было, а въ связи съ вызовомъ матери, что Оленька такой благородной и высокой души дѣвушка какую въ наше время найти трудно.

— Это какъ? спросила Софья Львовна, выкативъ отъ недоумѣнія глаза.

— Да, продолжалъ Баклановъ сосредоточенно, какъ бы не слыша ея вопроса; — счастливы отцы которыхъ Богъ награждаетъ такими дѣтьми.

Послѣднія слова онъ произнесъ дрожавшимъ отъ волненія голосомъ, и опустивъ голову сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Но о какомъ же это такомъ оскорбительномъ поступкѣ Аркадія говоритъ она? спросилъ онъ вдругъ, остановясь предъ женою. — Поступокъ долженъ быть дѣйствительно очень оскорбителенъ, если она проситъ его не подумать что онъ былъ причиною ея отъѣзда. Ты не знаешь?

— Нѣтъ.

— И не старалась узнать?

— Отъ кого же я узнать могла бы?

Баклановъ покачалъ годовой.

— Вѣдь мы взяли ее съ тобою вмѣсто родной дочери, сказалъ онъ укоризненно. — Какъ по крайней мѣрѣ письмо то попало къ тебѣ въ руки?

Софья Львовна разказала.

— И Лиза не знаетъ? спросилъ онъ.

— И она не знаетъ.

— Странно, сказалъ старикъ, и заложивъ руки за спину сталъ снова ходить по комнатѣ. — Ну, да утро вечера мудренѣе, завершилъ онъ, остановясь предъ часами. — А теперь пора и спать. Письмо это я оставлю у себя.

«Заварила я кашу, подумала, уходя къ себѣ въ спальню, Софья Львовна. Доказать этимъ письмомъ ничего не доказала, лишь пустила его въ ходъ. Пойдутъ теперь допросы, и очныя ставки, и если въ самомъ дѣлѣ окажется что-нибудь такое, тогда….»

И она велѣла подать себѣ свою домашнюю аптечку.

Утромъ Баклановъ позвалъ въ кабинетъ Лизу.

— Какъ это письмо попало къ тебѣ? спросилъ онъ пока завъ ей его.

— Мнѣ далъ его Аркадій, отвѣтила она покраснѣвъ.

— Зачѣмъ?

— Я просила дать его мнѣ прочесть.

— Знаешь ты о какомъ такомъ поступкѣ Аркадія говоритъ она въ немъ?

Лиза молчала.

— Что же ты, другъ мой, молчишь? спросилъ ее старой мягкимъ, ласковымъ голосомъ, какимъ онъ только съ не одною и говорилъ. — Ты, кажется, со мною всегда была откровенна. Или ты потеряла ко мнѣ прежнее довѣріе?

Лиза грустно посмотрѣла на него: дружескій упрекъ этотъ подѣйствовалъ на нее сильнѣе выговора.

— Знаю, едва внятно проговорила она.

— Какой же это такой поступокъ?

Лиза снова молчала. Въ ней происходила борьба: съ одно стороны, ей не хотѣлось выдать брата, съ другой, недовѣріемъ своимъ она боялась огорчить и оскорбить отца, котораго она такъ любила и который, въ свою очередь, такъ нѣжно любилъ ее.

— Говори правду, увѣщевалъ онъ ее; — тутъ можетъ-быть дѣло идетъ о чести Оленьки.

— Ахъ, папаша! Не спрашивайте меня объ этомъ, умоляла она его.

— Почему же?

— Потому что…. Мнѣ стыдно, мнѣ кажется я даже не правѣ сказать вамъ….

— Отцу-то? Въ умѣ ли ты, другъ мой?

Лиза все еще колебалась. «Что же, рѣшила она наконецъ», вѣдь Аркадій не повѣрилъ мнѣ какую-нибудь тайну, а сказалъ о поступкѣ своемъ какъ о пустой шалости, даже какъ бы хвастался имъ, къ тому же половина признанія уже была сдѣлана. Легче было бы скачала сказать что я ничего не знаю, а теперь скрывать уже поздно".

— Онъ…. начала было она, но языкъ точно не слушая ея и она невольно остановилась.

— Ну, сказалъ отецъ, стоя предъ нею въ выжидательномъ положеніи.

— Онъ цѣловалъ ее при прощаньи, проговорила она и горько заплакала.

— Какъ? при тебѣ? спросилъ старикъ, и краска багровыми пятнами выступила на щекахъ его.

— Нѣтъ, я узнала объ этомъ позже.

— Отъ Оленьки?

— Нѣтъ, мнѣ сказалъ самъ Аркадій ужъ по ея отъѣздѣ.

— Благородно, сказалъ Баклановъ; — вполнѣ рыцарскій покупокъ. Ну, благодарю тебя, другъ мой, за довѣріе твое ко мнѣ, заключилъ онъ, поцѣловавъ ее въ лобъ, — хотя мнѣ и грустно что заставилъ тебя краснѣть за брата.

По уходѣ Лизы онъ позвонилъ и приказалъ позвать къ себѣ Аркадія.

— Письмо это тебѣ знакомо? спросилъ онъ, держа его въ рукѣ.

— Да, это письмо ко мнѣ, сказалъ тотъ нерѣшительно.

— Вы развѣ съ Оленькой въ перепискѣ?

— Нѣтъ, это единственное письмо которое я отъ нея получилъ.

— О какомъ оскорбительномъ поступкѣ говоритъ она въ немъ?

Аркадій замялся.

— Вѣроятно она хотѣла…. началъ было онъ.

— Не лги, остановилъ его старикъ; — я все знаю. Ты позволилъ себѣ цѣловать дѣвушку взятую въ домъ отцомъ твоимъ и матерью вмѣсто дочери и имѣлъ духъ хвастаться этимъ гнуснымъ поступкомъ предъ сестрою своей. Вопервыхѣ, когда получаютъ подобныя письма отъ честной и благородной дѣвушки, ихъ никому не показываютъ и небросаютъ. — Онъ зажегъ свѣчку и сжегъ письмо. — Вовторыхъ, такимъ низкимъ поступкомъ не хвастаютъ и тѣмъ болѣе предъ сестрой, молодою, семнадцатилѣтнею дѣвушкой. Втретьихъ, если благородный и порядочный человѣкъ въ миуту увлеченія, противъ воли своей, поступитъ такъ какъ ты поступилъ съ Оленькой, то спѣшитъ тотчасъ же принять всѣ зависящія отъ него мѣры чтобы загладить вину свою. Сказавъ это, онъ сдѣлалъ паузу, выжидая что отвѣтитъ Аркадій, но видя что тотъ продолжаетъ молчать.

— Для чего заѣзжалъ ты вчера къ Оленькѣ? спросилъ онъ его. — Я спрашиваю тебя объ этомъ потому что послѣ такого поступка и получивъ такое письмо какъ то которое я сейчасъ сжегъ, съ пустыми визитами не ѣздятъ, и если ты рѣшался ѣхать, то конечно съ какою-нибудь опредѣленною цѣлью?

Вопросъ былъ поставленъ слишкомъ ясно и категорически чтобы можно было отвѣчать на него уклончиво.

— Меня тяготили неопредѣленность и двусмысленность отношеній нашихъ, сказалъ Аркадій, запинаясь, видимо для того чтобы сказать что-нибудь, — и я хотѣлъ узнать отъ нея лично о чувствахъ ея ко мнѣ.

— Для чего же?… продолжалъ вопросительно старикъ.

— Чтобы, выслушавъ ее, прибѣгнуть къ тѣмъ мѣрамъ которыя…. проговорилъ съ разстановкой Аркадій, такъ-сказать, приставляя слово къ слову, самъ едва понимая что говорилъ и что хотѣлъ сказать.

— Тутъ другихъ мѣръ кромѣ женитьбы никакихъ быть не можетъ, перебилъ его отецъ. — Что жь она?

— Она сказала что ужь дала слово Погорѣлову, отвѣтилъ Аркадій, обрадовавшись что эта отговорка такъ кстати подвернулась ему на помощь.

Старикъ недовѣрчиво посмотрѣлъ на него и задумался.

Въ отвѣтѣ этомъ ясно слышалась фальшивая нота и она заставила его усомниться въ правдоподобности даннаго объясненія. «Что-нибудь не такъ, рѣшилъ онъ, и моя обязанность доискаться истины.»

— Ты мнѣ пока не нуженъ, сказалъ онъ Аркадію; — и еще поговоримъ объ этомъ дѣлѣ позже.

Чрезъ часъ та же коляска, въ которой наканунѣ пріѣхалъ Аркадій, выѣзжала изъ воротъ Баклановской усадьбы; въ ней сидѣлъ Александръ Васильевичъ.

XXV.

Неожиданное и черезчуръ короткое посѣщеніе Аркадія, крайне удивило стариковъ Кузминыхъ. На разспросы ихъ Оленька не знала что и отвѣтить: не хотѣлось ей и лгать, не хотѣлось и сказать правду, чтобы не встревожитъ и огорчить ихъ, и потому она рѣшилась прибѣгнуть къ по лжи. Она сказала что Аркадій спѣшилъ къ Кудеярово обѣдать и, боясь опоздать, не могъ дожидаться возвращенія отца съ поля; мать же не хотѣлъ отрывать отъ хозяйственныхъ занятій.

На другой день Кузмины уже собирались сѣсть за столъ, какъ вдругъ совершенно неожиданно пріѣхалъ Баклановъ. Старики всполошились, не зная чему приписать его пріѣздъ; Оленька даже испугалась его: ей что-то говорило что онъ былъ не даромъ и долженъ былъ имѣть связь съ посѣщеніемъ Аркадія.

— Вы къ намъ, Александръ Васильевичъ, какъ разъ къ хлѣбу-соли пожаловали, говорила, встрѣчая его, Глафира Андреева. — Ну ужь не взыщите, чѣмъ Богъ послалъ.

— А насъ вчера удивилъ Аркадій Александровичъ, сказалъ Кузминъ; — пріѣзжалъ на такое короткое время что намъ съ женою не удалось даже и взглянуть на него. Олечка говоритъ: спѣшилъ къ тетушкѣ Марьѣ Петровнѣ, боялся опоздать къ обѣду.

Баклановъ взглянулъ на Оленьку; та видимо смутилась, но никто изъ нихъ не сказалъ ни слова.

За обѣдомъ говорили о хозяйствѣ, объ обязательныхъ работахъ крестьянъ, о трудностяхъ приложенія новаго положенія къ дѣлу. Баклановъ, казалось, говорилъ и отвѣчалъ на дѣлаемые ему Кузминымъ вопросы охотно; но Оленька, успѣвшая хорошо изучить его, видѣла что мысли его сосредоточены были на чемъ-то другомъ и уже почти не сомнѣвалась что пріѣздъ его былъ не безъ цѣли.

Послѣ обѣда онъ предложилъ ей пройтись по саду. Когда они прошли большую аллею, Баклановъ остановился у скамьи и пригласилъ Оленьку сѣсть.

— Мнѣ надо поговорить съ тобою объ очень серіозномъ дѣлѣ, сказалъ онъ. — Зачѣмъ пріѣзжалъ къ тебѣ вчера Аркадій? спросилъ онъ ее, когда они сѣли.

Оленька молчала; лишь выступившая на щекахъ краска говорила что происходило у нея на сердцѣ.

— Скажи мнѣ пожалуста всю правду, какъ говорила ее мнѣ въ былое время, продолжалъ Баклановъ. — Я спрашиваю это у тебя не изъ пустаго любопытства, и ты знаешь что я не употреблю во зло твоего довѣрія.

Оленька сидѣла, потупивъ глаза. Она была до того смущена что не могла выговорить ни слова.

— Я понимаю какъ тебѣ тяжело отвѣчать на вопросъ мой, сказалъ старикъ послѣ небольшой паузы, — и потому не заставляю тебя ни скрывать отъ меня истину, ни краснѣть, высказывая ее. Я все знаю: и причину выѣзда твоего изъ Баклановъ и о такъ оскорбившемъ тебя поступкѣ Аркадія, читалъ и оставленное тобою ему письмо. Я всегда зналъ тебя за дѣвушку съ возвышенною душой и благороднымъ сердцемъ, образъ же дѣйствій твоихъ въ этомъ случаѣ еще болѣе утвердилъ меня во мнѣніи которое я имѣлъ о тебѣ. О поступкѣ Аркадія и о письмѣ твоемъ къ нему я узналъ лишь вчера вечеромъ, по возвращеніи его домой, и у меня тотчасъ же естественно родилась мысль что если онъ послѣ всего этого рѣшился ѣхать къ тебѣ, то конечно не безъ цѣли и объ этой-то цѣли я и хотѣлъ поговорить съ тобою.

Оленька заплакала.

— Наконецъ, я и объ этой цѣли тебя не спрашиваю, продолжалъ Баклановъ послѣ минутнаго молчанія. — Аркадій мнѣ признался въ ней: онъ хотѣлъ загладить вину свою предъ, тобой и прибѣгнулъ къ единственной мѣрѣ которая была у него въ рукахъ.

Оленька отняла платокъ отъ глазъ.

— Развѣ этой мѣрой можно загладить вину? спросила она, взглянувъ ему прямо въ глаза.

Во взглядѣ этомъ было удивленіе и какъ бы недовѣріе къ самой себѣ, точно она спрашивала его такъ ли разслыхала она и такъ ли поняла слова его.

— На этотъ разъ будь и ты справедлива, сказалъ ласково Баклановъ. — Молодой человѣкъ можетъ увлечься и въ минуту увлеченія сдѣлать недостойный себя поступокъ. Какое же въ рукахъ его остается средство загладить его какъ не сдѣлавъ оскорбленной имъ дѣвушкѣ предложеніе какое сдѣлалъ тебѣ Аркадій?

— Его предложеніе? спросила Оленька.

— Единственное предложеніе которое въ этомъ случаѣ можетъ сдѣлать честный человѣкъ: просить руки оскорбленной имъ дѣвушки.

Оленька еще болѣе раскрыла удивленные глаза: казалось она не могла сразу уяснить себѣ смысла слышанныхъ ею словъ и лишь вдругъ какъ бы понявъ ихъ значеніе, снова закрыла лицо платкомъ и горько, безутѣшно заплакала.

— Но какого же рода предложеніе могъ сдѣлать тебѣ Аркадій? спросилъ Баклановъ, въ свою очередь съ недоумѣніемъ взглянувъ на Оленьку. — Вѣдь онъ сдѣлалъ же тебѣ его, если ты отказала ему на томъ основаніи что дала уже слово Погорѣлову.

Ho Оленька не могла отвѣтить: она рыдала навзрыдъ, слезы душили ее, казалось ей не доставало воздуха чтобы перевесть дыханіе.

— Да, едва могла она наконецъ проговорить прерывавшимся голосомъ, — я дѣйствительно отказала ему, я дала уже слово Павлу Яковлевичу.

Баклановъ молча посмотрѣлъ на нее.

— Другъ мой, сказалъ онъ ей съ участіемъ, въ которомъ вноадся легкій оттѣнокъ укоризны, — ты обманываешь меня: ты не могла дать слово Павлу Яковлевичу. Еслибъ это было такъ старики твои давно бы уже меня о томъ увѣдомили, наконецъ, объяснили бы сегодня, да и сама ты, конечно, поспѣшила бы извѣстить меня. Будь же со мною откровенна, кажется, ничѣмъ не заслужилъ такого съ твоей стороны недовѣрія. Скажи мнѣ правду: вѣдь ты не давала слова Павлу Яковлевичу?

И онъ взялъ сухою, морщинистою рукою своей ея молодую, дрожавшую отъ волненія руку.

— Папаша, ангелъ мой! Простите меня, сказала она, бросившись къ нему. — Я виновата предъ вами: я обманула васъ, принять предложеніе Аркадія я все-таки не могу, еслибъ и сталъ просить руки моей: со вчерашняго дня между нем все кончалось и кончилось навсегда.

— Скажи же по крайней мѣрѣ какое предложеніе сдѣлалъ тебѣ вчера?

— Ахъ, не спрашивайте ради Бога! Пожалѣйте меня, не заставляйте меня краснѣть предъ самой собою! точно вырвалось у Оленьки противъ ея воли. Она тутъ же остановилась, какъ бы раскаиваясь въ произнесенныхъ ею словахъ, желая вернуть ихъ назадъ, но уже было поздно.

— И не нужно, сказалъ угрюмо старикъ, вставая со скамьи, я все понялъ. Да благословитъ и утѣшитъ тебя Богъ, человѣческое же вмѣшательство тутъ безсильно. Помни что тебя есть другъ, связанный съ тобою общностью безутѣшнаго горя; а эти друзья вѣрнѣе другихъ и надежнѣе.

И онъ, наклонясь къ ней, тихо поцѣловалъ ее въ голову. Баклановъ зашелъ на короткое время къ старикамъ и, простясь съ ними, уѣхалъ. Въ Бакланы пріѣхалъ онъ уже поздно. Хотя въ спальнѣ Софьи Львовны виденъ былъ еще свѣтъ, онъ къ ней не зашелъ и, пройдя прямо въ кабинетъ, заперъ за собою дверь.

Въ восемь часовъ утра онъ позвалъ Аркадія.

— Завтра въ этотъ часъ, сказалъ онъ ему твердымъ, сдержаннымъ голосомъ, показывая на часы, — чтобы тебя здѣсь не было. Ты срамишь имя которое носишь, безчестишь кровъ подъ которымъ живешь. Пока я живъ чтобы ноги твоей въ Бакланахъ не было. Забудь что у тебя есть отецъ, точно также какъ я забылъ что у меня былъ сынъ. Если я не лишаю тебя наслѣдства, то лишь потому что не считаю себя на то въ правѣ: имѣніе перешло ко мнѣ вмѣстѣ съ именемъ отъ предковъ, и какими получилъ я ихъ, такими долженъ передать ихъ потомкамъ. Если ты когда-нибудь женишься, разумѣется, на достойной женщинѣ, можешь прислать ее сюда, я приму ее какъ родную дочь; если будутъ законныя дѣти, приму и ихъ, какъ родныхъ дѣтей своихъ, если, наконецъ, и самъ ты сумѣешь какими-нибудь доблестными дѣлами возстановить опозоренную и попранную честь свою, приму, можетъ-быть, и тебя. До тѣхъ же поръ другъ для друга чужіе. Деньги на содержаніе свое ты будешь получать прямо изъ Баклановской конторы; я самъ буду наблюдать за аккуратностью ихъ высылки; всякія же личные отношенія между нами съ этого дня прекращаются. Долги я всѣ за тебя заплатилъ, новыхъ же уплачивать не буду. Затѣмъ прощай.

Аркадій хотѣлъ что-то сказать, но онъ остановилъ его.

— Ни слова больше, сказалъ онъ, показывая ему на дверь. Аркадій сдѣлалъ было движеніе, какъ бы желая упасть предъ нимъ на колѣни, но онъ не допустилъ его.

— Вспомни что я уже тебѣ не отецъ, сказалъ онъ сухо и, выведя его изъ кабинета, заперъ за нимъ дверь на замокъ.

Сцена эта произошла между отцомъ и сыномъ наединѣ, но мать, разумѣется, тотчасъ же узнала о ней отъ Аркадія и хотя очень хорошо знала что вмѣшательство не приведетъ ни къ какому результату, материнское чувство взяло верхъ и она рѣшилась попытать счастія. Долго умоляла она мужа простить провинившагося сына, не стада даже его оправдывать, чтобы тѣмъ болѣе не раздражить и моля лишь о помилованіи; но тотъ остался непреклоненъ.

На другой день утромъ Баклановъ всталъ рано и, закуривъ сигару, понуро ходилъ взадъ и впередъ по комнате, отъ времени до времени посматривая на часы. Пробило наконецъ восемь, прошло еще съ полчаса и послышался стукъ отъѣзжавшаго отъ крыльца экипажа. Онъ подошелъ къ окну, котораго была видна лежавшая по другую сторону пруда большая дорога. Вскорѣ показалась выѣзжавшая на нее коляска и замелькала между тянувшимися по обѣ стороны ея ветлами. Долго стоялъ онъ, не трогаясь съ мѣста, съ заложенными за спину руками, молча слѣдя за удалявшимся экипажемъ. Онъ весь погруженъ былъ въ самого себя: то длинною вереницей проносился предъ нимъ цѣлый рядъ близкихъ сердцу воспоминаній, то осаждали его грустныя, невеселыя думы. Припомнилось ему дѣтство Аркадія: и его первый ребяческій лепетъ, и первыя дѣтскія игры; казалось ему, видитъ онъ еще какъ онъ десятилѣтнимъ мальчикомъ и сѣткою въ рукѣ гоняется предъ этимъ самымъ окномъ за бабочкой или, возвратясь съ прогулки съ Тиссомъ, показываетъ ему собранные имъ камни и растенія; вспомнилъ въ какъ позже отвезъ онъ его въ Петербургъ и, помѣстивъ въ учебное заведеніе, возвращался домой полный свѣтлыхъ надеждъ на такъ заманчиво и привѣтливо улыбавшееся будущее. Невольно вспомнилась ему и его собственная давно минувшая молодость: и пылкія, юношескія мечты и пережитыя разочарованія, и составленные имъ въ болѣе зрѣлую пору жизни планы. Нѣкоторые изъ нихъ удалось ему уже осуществить, другіе только-что приводились въ исполненіе; онъ зналъ что для послѣднихъ нужно было время, что по всей вѣроятности ему и не удастся дожить до ихъ полнаго осуществленія; но онъ возлагалъ надежды на сына, который долженъ былъ продолжить начатое и завершить его благія начинанія. И вотъ этотъ сынъ-надёжа, вотъ эти свѣтлыя, завѣтныя мечты!… Угрюмо смотрѣли изъ-подъ нависшихъ сѣдыхъ бровей его свѣтившіеся умомъ глаза; отъ времени до времени надвигались на высокомъ лбу морщины, какъ и облако глубоко затаенной грусти пробѣгало по нему, судорожно подергивалась губа и слеза готова была повиснуть на рѣсницѣ….

А Баклановъ отошелъ отъ окна, тихими шагами направился къ двери, отперъ ее и пошелъ въ комнату жены.

— Тебѣ уже извѣстно рѣшеніе принятое мною относительно Аркадія, сказалъ онъ сухо и отрывисто, — оно безповоротно. Прошу тебя никогда не произносить при мнѣ имени его, пока онъ не сотретъ съ него позорнаго пятна которымъ заклеймилъ его. Но ты мать и можешь свободно слѣдовать тому что укажетъ тебѣ твое материнское сердце. Можешь видѣться съ нимъ, конечно, только не въ Бакланахъ, можешь съ Лизой ѣхать въ Петербургъ; кстати, пора ее и вывозить въ свѣтъ. Сестра Вѣра Васильевна будетъ вамъ очень рада. Можетъ, наконецъ, ѣхать съ нею за границу; я же изъ Баклановъ не тронусь ни на шагъ. Не хочу бросить начинаній. Здѣсь мой постъ, и если будетъ нужно, я умру на немъ.

Осенью Софья Львовна отправилась съ Лизой за границу. Она поѣхала было въ Петербургъ, чтобы провесть тамъ сыномъ всю зиму, но въ продолженіе двухъ недѣль провѣденныхъ ею въ Петербургѣ, едва видѣла его: онъ заѣзжалъ къ ней какъ-то урывками на самое короткое время, финансы его были въ самомъ незавидномъ положеніи: сорокъ тысячъ, выигранныя имъ въ Москвѣ, онъ уже давно успѣлъ спустить, снова надѣлалъ долговъ и Софья Львовна должна была удѣлить ему часть изъ взятыхъ ею на прожитокъ Петербургѣ денегъ. Все это, разумѣется, очень огорчило и она по совѣту Вѣры Васильевны рѣшилась отправиться дочерью за границу, тѣмъ болѣе что возвращаться въ Бакланы, гдѣ все вызывало бы въ ней грустныя воспоминанія, и самой не хотѣлось.

Въ ту же зиму, въ приходской церкви села Ильинскаго, совершилось бракосочетаніе Оленьки съ Павломъ Яковлевичемъ Погорѣловымъ. Приглашенныхъ было мало: былъ старикъ Баклановъ, въ качествѣ посаженаго отца невѣсты, два, три сосѣда. Оленька въ послѣднее время много измѣнилась: она похудѣла и поблѣднѣла, что впрочемъ придавало въ подвѣнечномъ нарядѣ особую, какъ бы неземную прелесть.

По возвращеніи молодыхъ изъ церкви, ихъ встрѣтили крыльцѣ съ образомъ и хлѣбомъ-солью старики.

— Чего пожелать вамъ? сказалъ Александръ Семеновичъ обнимая ихъ и не удерживая катившихся по морщинистымъ щекамъ слезъ. — Любите другъ друга и свѣкуйте вѣкъ свой такъ же счастливо какъ мы свѣковали его съ Глафирой Андреевной.

Прошло еще три мѣсяца, и въ одинъ ясный весенній день изъ Баклановской усадьбы тянулась къ сельской церкви длинная погребальная процессія: то были похороны отставнаго гвардіи полковника Александра Васильевича Бакланова. За три дня предъ тѣмъ получилъ онъ изъ Петербурга извѣстіе что сынъ его Аркадій замѣшанъ былъ въ какомъ-то сборищѣ неблагонамѣренныхъ людей, обвинялся въ соучастіи съ ними въ поддѣлкѣ государственныхъ бумагъ и оставленіи фальшивыхъ актовъ и едва отдѣлался по недостатку уликъ. Старикъ не могъ перенесть этого новаго для имени его позора и въ ту же ночь умеръ скоропостижно отъ апоплексическаго удара.

На похоронахъ были представители всѣхъ сословій: тутъ были и дворяне и крестьяне, были даже и городскіе обыватели. Всѣ любили и уважали старика за его прямоту, стойкость характера и справедливость и, узнавъ о кончинѣ его, собрались со всѣхъ сторонъ отдать ему послѣдній долгъ. Не было лишь никого изъ близкихъ родныхъ покойнаго. За гробомъ шли Оленька съ Павломъ Яковлевичемъ, который принялъ на себя и хлопоты по погребальной церемоніи.

На другой день смерти Бакланова, согласно желанію его, вскрытъ былъ врученный имъ Оленькѣ при отъѣздѣ ея изъ Баклановъ конвертъ. Въ немъ было письмо слѣдующаго содержанія:

«Любезный другъ Оленька!

Принявъ тебя въ свой домъ вмѣсто дочери, я кромѣ даваемаго тебѣ воспитанія естественно долженъ былъ озаботься какъ объ обезпеченіи положенія твоего въ будущемъ, такъ и о доставленіи тебѣ нужныхъ средствъ для удовлетворенія тѣхъ потребностей которыя должны были въ тебѣ явиться привычкою къ довольству и о которыхъ ты, оставаясь у себя дома, можетъ-быть не имѣла бы и понятія. Въ виду этого я положилъ на имя твое тогда же въ Опекунскій совѣтъ небольшой капиталъ, который со временемъ дастъ тебѣ возможность жить безбѣдно въ своемъ собственномъ домѣ и, если Богъ благословитъ тебя выйти замужъ, имѣть и независимыя средства, что въ семейной жизни дѣло важное. Капиталъ этотъ составляетъ едва половину моихъ годовыхъ доходовъ; а потому не думай чтобъ удѣляя его тебѣ, я сколько-нибудь стѣснялъ себя. Прими его какъ изъявленіе и загробной заботливости отца о нѣжно любимой имъ дочери. Если я не вручалъ его тебѣ прямо при отъѣздѣ твоемъ изъ Баклановъ, то потому что зная тебя, боялся возмутить твое щекотливое и вполнѣ похвальное самолюбіе, пока я живъ, я буду и издали слѣдить за тобою и до бѣды тебя не допущу. Ты дала мнѣ клятву исполнить эту послѣднюю волю мою, исполни же ее также свято, какъ исполняла до сихъ поръ и всѣ лежавшія на тебѣ обязанности.»

При письмѣ приложенъ былъ билетъ Московскаго Опекунскаго Совѣта въ тридцать тысячъ рублей.

Софья Львовна въ Россію уже не возвращалась, а съ ней разумѣется, и Лиза. Старикъ Баклановъ оставилъ имъ завѣщанію значительный капиталъ, и онѣ не только мог жить ни въ чемъ себѣ не отказывая, но и купили на берегахъ Комскаго озера живописную виллу, гдѣ и проводили зиму. Аркадій по смерти отца только одинъ разъ пріѣзжалъ Бакланы и то лишь болѣе для того чтобы заложить ихъ. Нерѣдко доходили о немъ до Софьи Львовны самые неутешительные слухи; но это не мѣшало ей любить его попрежнему, и она, живя и за границей, не переставала хлопотать о пріисканіи для него невѣсты, даже какъ-то выписывала на этотъ предметъ Марью Петровну, но та, къ немалому удивленію ея, отъ содѣйствія ей въ этомъ дѣлѣ положительно отказалась. Пріѣзжала провѣдать Софью Львовну съ Лизой Оленька съ сыномъ, котораго привозила по совѣту докторовъ въ Крейцнахъ. Софья Львовна встрѣтила ее съ распростертыми объятіями; о Лизѣ и говорить нечего: они встрѣтились какъ родныя сестры. Оленька много разказала имъ о своемъ житьѣ-бытьѣ: говорила что на часть оставленныхъ ей Александромъ Васильевичемъ денегъ устроила она въ память его сельскую школу и больницу, и лично наблюдала за ними; Павелъ Яковлевичъ выбранъ былъ въ мировые судьи и весь предался своей новой обязанности, не бывая впрочемъ и собственныхъ дѣлъ своихъ, и хозяйство шло великолѣпно. «Ждемъ не дождемся, заключила она, когда Саша съ Лизой подростутъ настолько чтобы можно было серіозно заняться ихъ воспитаніемъ.» По словамъ ея, была вполнѣ счастлива, хотя и не питала къ мужу никакихъ другихъ чувствъ, кромѣ того которое имѣла къ нему до замужества, то-есть искренней дружбы, основанной на взаимномъ уваженіи и довѣріи, и утверждала что чувства этого совершенно достаточно для полноты семейнаго счастія.

Н. Г. ЧАПЛЫГИНЪ.

"Вѣстникъ Европы", №№ 5—6, 1875