Процесс Чинского: Подавление воли путём гипнотического внушения, с последующим фиктивным венчанием и подлогом брачного свидетельства

(перенаправлено с «Процесс Чинского»)
Процесс Чинского : Подавление воли путём гипнотического внушения, с последующим фиктивным венчанием и подлогом брачного свидетельства
автор Грашей Х., пер. К. Д. Кудрявцев
Оригинал: немецкий. — Источник: Процесс Чинского: Подавление воли путём гипнотического внушения, с последующим фиктивным венчанием и подлогом брачного свидетельства. — СПб.: К. Д. Кудрявцева, 1908. • Пер. с нем. части I с описанием судебного процесса из: Грашей Х., Шренк-Нотцинг А., Прейер Т. В., Гирт. Der Prozess Czynski: Thatbestand desselben und Gutachten über Willensbeschränkung durch hypnotisch-suggestiven Einfluss, abgegeben vor dem oberbayerischen Schwurgericht zu München. — Enke, 1895.

[3]

ОТ ИЗДАТЕЛЯ.

«Процесс Чинского» переводится на русский язык в виду заявления г. Чинского, что «процесс этот составляет его гордость, так как он защитил и спас честь и жизнь женщины, ему доверившейся, и что он сделал бы ещё раз то же самое без колебания, если бы представился к тому случай» (см. газету «Петербургский листок» 7 августа 1908 г. № 215 открытое письмо г. Чинского К. Кудрявцеву).

Пусть все знают, с кем имеют дело, и поостерегутся!

К. Кудрявцев.

СПБ., 30 августа 1908 г. [4]

ОГЛАВЛЕНИЕ.
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
5
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
7
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
13
Второй » »
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
43
Третий » »
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
69
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
84
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
87
[5]
Процесс Чинского.
Введение.

Большая сенсация, вызванная повсюду в Германии процессом Чинского, должна быть приписана главным образом тому обстоятельству, что в этом деле немецкий суд, при участии присяжных заседателей, впервые должен был высказаться по вопросу о возможности совершить преступление при помощи гипнотического внушения. Процесс длился четыре дня; первая часть процесса, богатая высоко драматическими моментами, сделалась предметом подробнейшего обсуждения во всех немецких газетах; 2-ая часть процесса, протекавшая при закрытых дверях, возбудила вполне понятное любопытство публики. Несмотря на закрытие дверей, отрывки экспертизы и прений сторон проникли в прессу, и при том в тех самых выражениях, как они излагались на суде. Те пункты, которые повели к закрытию дверей судебного заседания, по возможности избегались составителями этой брошюры, тем более, что они не имели принципиального значения в вопросе о гипнозе. [6]

Изложение обстоятельств дела касается, главным образом, важнейших для экспертизы моментов и трактует обо всём остальном лишь настолько, насколько это необходимо для понимания всего процесса.

В газетных известиях (Augsburger Abendzeitung, № 348 bis 352 и Neueste Nachrichten, № 583 bis 595) мы находим, наряду с неточностями, целые отделы, дословно стенографированные во время заседания. Составители воспользовались этими данными, не указывая постоянно источников, и объединили их на основании своих собственных заметок. [7]

Изложение процесса.

17—20 декабря 1894 года в Мюнхенском суде с участием присяжных заседателей слушалось дело об уроженце царства Польского бывшем учителе французского языка, впоследствии гипнотизере и магнетизере Чеславе Чинском. Дело вызвало большой интерес не только в широких слоях общества в виду романтической подкладки всего процесса, но и во всём медицинском мире в виду сопровождающих его особых обстоятельств. Суть дела заключается в обольщении дамы из высшего круга с последующим затем фиктивным венчанием. Подсудимый обвиняется в том, что, действуя на эту даму гипнотизмом, он, при помощи внушения, заставил ее вступить с ним в самые интимные отношения. На основании экспертизы доктора Грашея, прокуратура пришла к заключению, что поведение этой дамы объяснимо лишь влиянием гипноза, в силу которого её личная воля была совершенно подавлена. Обвиняемый отрицает свое гипнотическое влияние на эту даму.

Обвиняемый, — бывший учитель французского языка, гипнотизер и магнетизер, Чеслав Любич Чинский, родился в 1858 году в Турценке Варшавской губернии. До 1890 года он жил в [8]качестве домашнего учителя французского языка в Кракове, где он, анонсами и брошюрами, рекламировал изобретенный будто бы им метод лечения посредством магнетизма и гипнотизма. В это время он бросил свою жену и вступил в сожительство с некоей Юстиной Маргер, разведенной Вьецинской, от которой имел ребенка. Летом 1892 года он отправился с нею в Познань и читал там, а также в других городах провинции, рефераты о гипнотизме, оккультизме и других родственных им науках; при этом он, по-видимому, с большим трудом добывал себе средства к существованию и перебивался при содействии посторонних лиц, прислуги, торговцев мебелью и т. д. Во время своих рефератов, Чинский экспериментировал частью над собой, частью, как это обыкновенно делается, над лицами из публики, которых он приводил в состояние гипнотического сна. Он утверждал также, что при помощи гипнотизма он может помочь безнадежным больным. Он старался составить себе рекламу сеансами в пользу благотворительных обществ, но так как при этом почти всю выручку он присваивал себе, то в марте 1893 года он был выслан из Пруссии в административном порядке (мерами полиции). После этого он перенес поле своей деятельности в Саксонию, где, в течение апреля месяца того же года, он продолжал свои рефераты в Дрездене, с тем лишь ограничением, что местная полиция запретила ему гипнотические опыты. И там он рекомендовал гипнотизм как средство против всевозможных болезней; говорят, что он даже занимался хиромантией. [9]Здесь, именно, и начинается его «гипнотический роман».

По газетным объявлениям к Чинскому пришла для пользования его лечением 38-летняя, богатая, безупречной репутации, строго религиозная девушка баронесса Ядвига Цедлиц; дама эта жаловалась на боли в голове и желудке. Чинский лечил ее наложением рук на эти части тела и прописывал ей различные медикаменты. Отношения Чинского к своей пациентке в течение октября и ноября месяца сделались весьма интимными и кончились обручением, которое, однако, держалось в тайне, так как Чинский объявил, что это ему предписывают «соображения политического характера». Он рассказывал баронессе, что он последний отпрыск княжеско-литовского рода и предупредил ее, что в случае гласного обручения и свадьбы могли бы возникнуть политические осложнения; кроме того, некая дама из высшего дрезденского общества, по отношению к которой он играл роль Иосифа Прекрасного, могла бы ему мстить. Он выдавал себя также за последнего потомка герцогской фамилии, за князя Святополка и т. д. Обручение с баронессой Цедлиц заставило Чинского отделаться от своей прежней сожительницы Вьецинской под предлогом возвращения его жены и предпринять некоторые шаги для расторжения законного брака. Для облегчения развода, он перешел в протестанство. В конце января 1894 года баронесса Цедлиц отправилась в Вайд в Швейцарию, а Чинский остановился в Сан-Галлене, откуда и были разосланы объявления об обручении. Венчание же должно было состояться негласно в Вене, куда баронесса выехала 6 [10]февраля. В то же время Чинский поехал в Вену и там уговорил старого своего знакомого Станислава Вартальского прибыть в Мюнхен и, разыграв роль протестантского священника, совершить обряд венчания. При этом он обещал Вартальскому предоставить ему хорошее место в имениях будущей жены, якобы с согласия последней. Вследствие этого Вартальский 7 февраля 1894 года прибыл в Мюнхен и был встречен на вокзале Чинским. На следующий день последний представил Вартальского баронессе Цедлиц в гостинице «Europäischer Hof» под фамилией доктора теологии Вертеман, а 8 февраля в одной из комнат вышеупомянутой гостиницы был совершен обряд венчания. Мнимый доктор Вертеман облачился в одеяние пастора; на столе, пред которым преклонили колени брачущиеся, стояли распятие и два канделябра и лежала привезенная из Вены книга протестантских церковных обрядов. Вартальский прочел заранее написанную им проповедь, предложил обычные при венчании вопросы, на которые последовали утвердительные ответы, обменял брачущимся кольца и благословил их. В качестве свидетелей присутствовали придворный золотых дел мастер Павел Мерк из Мюнхена, компаньонка баронессы Елизавета Рудольф и камеристка. Вартальский пользовался при этом установленной для Зальцбургского архиепископства формой брачных свидетельств и предложил ее всем для подписи; в документе этом слово «католической» было вычеркнуто и заменено словами «Аугсбургское вероисповедание»; документ носит штемпель «Пасторат Грюнденвальд» и над обоими штемпелями надписаны [11]слова: «В. Интерлаккен». Во время завтрака Вартальский произнес тост за здравие «герцога и его супруги», а Чинский показал баронессе телеграмму, содержащую, по его словам, поздравление от австрийского министра графа Кальноки.

Как только отец и брат баронессы Цедлиц, — последний служил в департаменте Герольдии в Берлине, — узнали об этом браке, они немедленно уведомили об этом полицию и 16 февраля, т. е. 8 дней после «свадьбы», обвиняемый был арестован на площади Карла комиссарами Шмидом и Лорцем. С тех пор Чинский отбывал предварительное заключение в тюрьме на Баадерштрассе. Хотя баронесса Цедлиц знает, что Чинский обманывал ее своими сказками о «политических соображениях» и фиктивным венчанием, тем не менее она и до сих пор «до судебного заседания» утверждает, что она сохранит ему свою любовь, что она нашла в нём хорошие задатки и должна спасти его душу. Убеждения её не были поколеблены даже письмом брата обвиняемого, в котором вся эта история со свадьбой представляется лишь спекуляцией на её состояние.

Обвинение, которое подсудимый энергично оспаривает, предъявлено к Чинскому в том, что он, во 1-х, действуя гипнотизмом и внушением, привел баронессу Цедлиц в состояние безволия, в котором она, помимо своей воли, подчинилась его желанию, и что он воспользовался ею в таком состоянии (преступление против нравственности, § 176 пн. 2 des R—St—G—B.); в 2-х, что обещаниями имущественных выгод он склонил Вартальского к учинению действий, могущих быть совершенными только официальным [12]должностным лицом (подстрекательство к преступлению против порядка управления § 132 R—St—G—B.), и, в 3-х, что он с корыстною целью передал подложное брачное свидетельство брату баронессы, чтобы доказать законность брака и тем приобресть имущественные выгоды, которые ему гарантировало бы дальнейшее сожительство с очень состоятельной баронессой Цедлиц (подлог по § 267, 268, R—St—G—B.).

В качестве свидетелей вызываются: сама баронесса Цедлиц, её брат, её компаньонка, придворный золотых дел мастер Мерк, фиктивный пастор Вартальский, комиссар Лорц и другие. Состав суда: председатель Арнольд, члены суда Шпейдгубер и Гризмайер. Обвиняет прокурор Малер, защищает присяжный поверенный Бернштейн. Со стороны обвинения в качестве экспертов приглашены доктор Грашей и доктор барон фон Шренк-Нотцинг; со стороны защиты приглашены эксперты: гг. профессора доктор Э. Дюбуа-Реймон и Иолли (Берлин) и Бинзвангер (Иена), которые, однако, не могли явиться; в виду этого защита пригласила гг. профессоров доктора Фукса (из Бонны), профессора Гирта (Бреславль) и профессора Прейера (Висбаден). Судебное заседание происходит при закрытых дверях с допущением, однако, представителей прессы. Так как обвиняемый объясняется на ломанном немецком языке, то приводятся к присяге два переводчика. [13]

1-й день процесса.

Обвиняемый среднего роста, худощав, с густыми черными волосами и бородой и резко выраженным польским типом, чрезвычайно элегантно одетый появляется в зале суда. По его настоянию перед ним ставится стол, на котором он располагает свои бумаги. Он показывает, что его зовут Чеславом-фон-Любич-Чинским, протестантского вероисповедания, 36 лет от роду, сын помещиков, под судом и следствием не состоял. Он не учитель языков, как это сказано в обвинительном акте, но до 1889 г. был учителем при гимназии и реальном училище в Кракове и, в качестве такового, был экспертом в Краковском окружном суде. После 1889 г. он предпринимал ряд путешествий с научною целью на Восток, в Россию, Азию и Африку и, наконец, занимался у профессора Люиса в Париже, что дало ему возможность устроить в 1892 году в Дрездене две клиники, одну для мужчин, другую для женщин.

По прочтении обвинительного акта, прокурор Малер предлагает слушать дело при закрытых дверях или, по крайней мере, закрыть двери на время показаний свидетельницы баронессы [14]Цедлиц в виду соображений нравственного свойства. Далее он предлагает суду постановить определение о том, чтобы подсудимый был удален из зала суда на время допроса баронессы Цедлиц, чтобы устранить возможность его влияния на свидетельницу.

Защитник присяжный поверенный Бернштейн возражает против этого предложения; в случае же принятия этого предложения, он просит пригласить казенного стенографа для стенографирования каждого слова, сказанного баронессой, и дословной передачи обвиняемому всех её показаний.

Председатель Арнольд обращается к экспертам с вопросом, не усматривают ли они опасности для правдивости показаний баронессы, если Чинский будет присутствовать при её допросе. Профессор доктор Грашей заявляет, что, насколько он знает баронессу, присутствие Чинского не повлияет на нее в смысле показаний неправды; возможно, однако, что она воздержится в его присутствии от некоторых показаний, в виду его влияний на нее и в виду неловкости её положения. Доктор барон-фон-Шренк-Нотцинг присоединяется к этому мнению и полагает, что эксперты должны высказаться в том смысле, чтобы свидетельница была допрошена в отсутствии обвиняемого. С этими мнениями согласились профессор Фукс (из Бонны) и профессор Прейер (Висбаден), при чём последний добавил, что для него лично было бы крайне важно выслушать свидетельницу сперва в отсутствии Чинского, а затем дать им очную ставку. Профессор доктор Гирт (из Бреславля) находит желательным допросить свидетельницу как в присутствии, так и в [15]отсутствии обвиняемого, так как только таким путем он может убедиться в существовании внушения.

Суд определяет: во-1-х, допросить баронессу сперва в отсутствии обвиняемого и отклонить ходатайство защиты о приглашении стенографа, так как допрос впоследствии будет повторен в присутствии обвиняемого; во-2-х, заслушать дело при закрытых дверях с момента допроса свидетелей до провозглашения приговора, допустив в залу заседания лишь чинов судебного ведомства и представителей прессы.

При допросе до первого перерыва Чинский, выступая очень энергично, извиняется в плохом знании немецкого языка и просит полной свободы слова, так как он хочет раскрыть такие факты, которые вызовут удивление суда и даже общественное негодование. Далее он просит разрешения воспользоваться составленной им в тюрьме защитительной запиской на французском языке. Он утверждает, что всё обвинение держится на бесчестном и подлом оговоре барона фон-Цедлиц. (Председатель запрещает употребление бранных слов и просит подсудимого быть более разборчивым в своих выражениях). Этот «субъект» и его отец, говорит Чинский, своим доносом довели его до тюрьмы, а угрозами и вымогательством хотели завладеть состоянием дочери. «Арестантское отделение для Чинского», «дом для умалишенных для тебя, если ты нам не откажешь своего состояния!» — так угрожали они. Этим доносом они ввели в заблуждение прокуратуру и вот он сидит в предварительном заключении уже 10 месяцев. Профессор Грашей угадал, по словам Чинского, весь этот план барона, [16]констатировал психическое здоровье баронессы и таким образом парализовал все интриги г. фон-Цедлиц. Он, Чинский, на коленях и со слезами на глазах благодарит профессора Грашея за такое благодеяние.

Свое знакомство с баронессой обвиняемый описывает следующим образом: «Приблизительно 12 августа минувшего года она пришла ко мне с отзывами о моих рефератах в дрезденском журнале и обратилась ко мне с некоторыми вопросами».

Профессор доктор Гирт возбуждает вопрос о научном образовании подсудимого. По этому вопросу Чинский дает следующее показание: я был учителем при гимназии в Кракове и вместе с тем присяжным экспертом при Краковском окружном суде. Прежде я был слушателем философского факультета Краковского университета и там же изучал медицину. Очень много занимался гипнотизмом и написал по этому вопросу несколько сочинений. В 1892 году я приехал в Париж и посещал клинику при Шаритэ, в удостоверение чего мне выдано свидетельство, подтверждающее, что я был выдающимся вольнослушателем медицинского факультета. Господин прокурор употребил 10 месяцев на то, чтобы убедиться в подлинности этого документа; тем не менее я не дипломированный врач. Принимая во внимание мои труды в области гипнотизма, римская академия удостоила меня докторского диплома honoris causa. В медицинском обществе в Константинополе я читал рефераты по гипнотизму; кроме того я издал 22 брошюры и т. д.; наконец, я имею аттестат зрелости реального училища в Кракове. [17]

Прочитывается свидетельство 1887 г., на основании которого Чинский допускается к преподаванию французского языка при гимназии в Кракове. Во всяком случае это свидетельство не доказывает общего научного образования Чинского. Далее последний докладывает, что он принимал участие в конференциях специалистов в различных городах Германии и заграницей, как, например, в Бухаресте, Афинах, Петербурге, Варшаве и т. д. Медицинские общества в Константинополе и Афинах приглашали его для чтения рефератов о гипнотизме. Он числится членом парижской «Sociéte des études esotériques», президентом которой состоит доктор Энкосс (псевдоним Папюс). Доктору барону фон-Шренку должно быть известно существование этого общества. Последний отрицает это и говорит, что это, вероятно, общество дилетантов. Чинский ссылается также на определение суда в Познани, признавшего за ним право на докторское звание в Германии.

Далее Чинский дает показание о своем лечении баронессы Цедлиц. Он применял к ней изученный им в Париже метод лечения от головной боли, но он решительно отрицает, что баронесса приводилась при этом в гипнотическое состояние. На вопрос доктора Шренка он отвечает, что он при этом не клал руки на живот пациентки и последняя не находилась при этом в лежачем положении, а сидела на стуле. Доктор Шренк: Разве вы не проводили рукой по животу пациентки? Чинский: Это был простой массаж! Д-ръ Шренк: Существует большая разница между магнетическими приемами и массажем. — Чинский: Я хотел бы спросить [18]эксперта, что он подразумевает под словом «магнетический»? — Д-ръ Шренк: Я подразумеваю под этим словом лечение посредством наложения руки и месмерическими движениями! — Чинский: «Таких я не знаю»[1]. — Д-ръ Шренк: «Следовательно, установлено, что часть лечения состояла в физическом соприкосновении подсудимого с пациенткой». — Чинский: «Да ведь это ясно как день, что внешнее пользование невозможно без соприкосновения». На соответствующий вопрос доктора Шренка Чинскій отвечает: сеансы продолжались минуту, ½ минуты, ¼ минуты. Внешнее пользование имело место только в трех случаях, — в августе или сентябре, причем всегда присутствовала в качестве медиума г-жа Вьецинская, которая должна была держать руки пациентки. Держание рук создает трансферт и безусловно необходимо; это должны знать эксперты, если они знакомы с этими методами: при этом медиум находился в гипнотическом состоянии. — Д-р Шренкъ замечает, что такое лицо во всяком случае не может быть свидетелем при сеансе. На вопрос д-ра Прейера, не касался ли обвиняемый колен пациентки и не приказывал ли он ей смотреть ему в глаза, — Чинский отвечает отрицательно. Д-р Гирт спрашивает Чинского, что он понимает под «трансфертным методом», так как пользование этим методом давно уже оставлено; а так как при этом применяются магниты, то нет надобности в медиуме поэтому он спрашивает, пользовался ли Чинский [19]магнитами? В ответ на этот вопрос Чинский показывает книгу профессора Люиса о трансферте, изд. 1892 года, — следовательно, метод этот применялся ещё 2 года тому назад. Д-р Гирт: Но он уже давно не считается терапевтическим методом. — Чинский. «Под трансфертным методом я понимаю трансферт, который совершается путем перенесения болезни с тела больного на тело загипнотизированного субъекта; последний должен непременно находиться в гипнотическом состоянии. Если суд не верит, что такой метод применяется и по сейчас в клинике Шарите в Париже, то я прошу отправить за мой счет телеграфный запрос в Париж». Д-р Гирт: «Существует два трансфертных метода; я говорю о том методе, при котором употребляется магнит, при чём, при параличе правой стороны тела прикладывают магниты к левому боку, и таким образом перетягивают паралич на левую сторону». Д-р Прейер: «В Сальпетриере в Париже, где я сам пользовался трансфертным методом Шарко, всегда употреблялись магниты. Метод подсудимого совершенно разнится от всех описанных и в научном отношении не выдерживает критики». Чинский: «Дело идет о методе, применяемом профессорами, высокое научное образование которых находится вне всякого сомнения…. Вьецинская с 1889 по 1894 г. находилась у меня в услужении; я находился с нею в сожительстве, имевшем свои последствия». Далее Чинский не отрицает, что он женат, но хотел развестись и поэтому перешел в протестантство; в Дрездене он справлялся относительно этого [20]усведущего лица, которое сказало ему, что перехода, в протестантство совершенно достаточно для требования развода. На вопрос доктора Прейера подсудимый неоднократно повторяет, что он никогда не приводил баронессу в гипнотическое состояние, а когда д-р Шренк обратился к нему с вопросом, не засыпала ли баронесса во время лечения, Чинский рекомендует эксперту обратиться с этим вопросом к баронессе.

Так как Чинского уличали в том, что при первом допросе 23 ферваля 1904 г. он назвал свой метод лечения «гомеопатическо-магнетическим» и методом Кнейпа, то Чинский оговаривается, что вышеупомянутый допрос производился без переводчика, а поэтому он не может ручаться за верность показаний, занесенных в протокол. Тотчас после этого допроса он потребовал французского переводчика; судебный следователь обещал представить ему такового в недельный срок; но прошло три месяца и только при допросе от 25 мая 1904 г. присутствовал переводчик. (Д-р Бернштейн заявляет, что обвиняемый только в тюрьме изучил немецкий язык в таком размере, в каком он сейчас владеет им). Г-жа Рудольф, компаньонка баронессы, по словам Чинского, всегда присутствовала при сеансах. Вслед за тем Чинский не отрицает, что он вскоре признался баронессе в любви, на которую последняя ответила взаимностью. На вопрос, установились ли уже тогда интимные отношения между ними, он просит позволения, как и на предварительном следствии, не отвечать, но в конце концов отвечает в утвердительном смысле. — Тогда д-р Шренк спрашивает его [21]признался ли он ей в любви после или во время врачебного пользования, на что Чинский отвечает, что баронесса уже с первого раза, когда она его увидела и еще даже не вверилась его лечению, почувствовала, что она произвела на него впечатление, и что она решила подвергнуться лечению лишь с целью убедиться в его любви. Во всяком случае любовь не могла бы возникнуть вследствие лечения. Это психологически невозможно. Далее д-р Шренкъ спрашивает, не производили ли они совместно спиритических опытов, на что прис. поверен. Бернштейн отвечает, что баронесса была заинтересована спиритизмом под влиянием своего отца. По приглашению баронессы Чинский раз отправился с ней на спиритический сеанс в Берлин. — На напоминание председателя подсудимому, что он обвиняется в том, что вызвал к себе любовь баронессы приведя ее путем гипнотизма в состояние безволия, Чинский возражает: «нельзя лишить таким путем воли такую чистую в моральном отношении и строго религиозную особу, как баронесса; для этого потребовалось бы гипнотизировать ее очень часто и болезненная особа не была бы в состоянии так точно фиксировать свои идеи».

Дальнейшие события Чинский излагает, как выше описано, дополняя их тем, что баронесса хотела пригласить курортного врача из Вайда быть её посаженным отцом, так как она давно уже не доверяла больше своим родственникам. Он желал негласного венчания, но венчания настоящего; причину такого желания он откроет лишь в присутствии баронессы.

Чинский продолжает: «В период времени между 16—18 января, пока баронесса была еще в [22]Вайде, я был в Вене, вызвал Вартальского в Café Central и дал ему 200 флоринов для приглашения пастора д-ра Партиша, полагая, что последний имеет право на совершение обряда венчания в Германии. Впоследствии Вартальский написал мне, что Партиш не может прибыть, и рекомендовал мне своего товарища по службе некоего Аренберга, который мог бы прибыть в Мюнхен и привезти с собой д-ра Вертемана. С Вартальским я познакомился в Варшаве в 1889 году, где последний исполнял функции свободного пастора. Последний мне говорил, что он сам может совершить обряд венчания с разрешения надлежащей власти. За Вартальским я поехал в Зальцбург. Я не представлял его баронессе; Вартальский представился сам и при том, как духовное лицо. Далее подсудимый подтверждает вышеописанные уже нами детали венчания в гостинице «Europäischer Hof»; он лишь отрицает получение им телеграммы от графа Кальноки; тост был произнесен на французском языке за здравие герцога и герцогини («duc et duchesse»). Он тоже считал Вартальского за духовное лицо и считает его таковым и посейчас.

Чинский продолжает: «14 февраля я получил телеграмму из Франкфурта о том, что оба барона Цедлиц выехали в Мюнхен. Я ожидал их на вокзале и они пригласили меня посетить их на другой день для переговоров в „Hotel Leinfelder“. При этом я захватил с собой разные документы, но в конце концов оба Цедлиц попросили меня показать им брачное свидетельство, в чём я им первоначально отказал, заметив, что я им [23]уже предъявил различные другие свидетельства, а также письменно уведомил их о венчании; но эти господа сказали: „Да покажите же нам его; ведь мы не разбойники“. После этого я показал им брачное свидетельство, но, конечно, не с целью убедить их в том, что венчание состоялось, а для того, чтобы выгородить себя и баронессу от клеветы; свидетельства этого я им не отдавал. Я сам справлялся сперва в австрийском посольстве, а когда меня оттуда направили к баварским властям, то справлялся у советника министерства фон-Германа, допустимо ли венчание австрийским духовным лицом, на что последний мне объявил, что это вполне возможно. Неужели я предъявил бы такой документ, зная, что он подложный? Ведь знал же я, что за это меня привлекут к ответственности. Ведь это был бы поступок сумасшедшего (Чинский при этом хлопает себя рукою по лбу). Д-р Вертеман говорил ему, что он пастор из Гринденвальда.

Предположение, что, обладая состоянием баронессы, я мог бы вести более комфортабельный образ жизни, опровергается тем обстоятельством, что я нотариальным порядком раз навсегда отказался от этого состояния. Я хотел бы знать, кто из здесь присутствующих отказался бы от улучшения своего материального положения путем выгодного брака? Кроме того, я имел в Дрездене около 600 марок ежемесячного дохода, т. е. совершенно удовлетворительную практику. Разве образование для мужчины не равносильно наличным деньгам? Я никогда не слышал, чтобы знаменитые профессора и исследователи были богаты; они всегда были бедны. Я никогда не [24]гнался за деньгами; доходы от моих рефератов всегда шли на благотворительные цели».

Этими показаниями заканчивается допрос подсудимого. Когда его собираются увести, то Чинский просит не запирать его по крайней мере на ключ; председатель разрешает ему это под условием устранения возможности попытки к бегству. Объявляется перерыв заседания до 3½ час. дня.

По возобновлении заседания, подсудимому предъявляется телеграмма из Вены следующего содержания: «Гостиница Тирш Сан-Галер. Четверг возможно в Мюнхене. Угрон». Председатель удостоверяет, что 8 февраля (так называемый день свадьбы) было в четверг. Чинский не отрицает получения им этой телеграммы и заявляет, что она получена им от князя Каратьева, которого он в своем ходатайстве от 27 августа просил вызвать в качестве свидетеля, но что это его ходатайство оставлено без удовлетворения. Далее ему предъявляется телеграмма от 6 февраля также из Вены (но на французском языке), гласящая: «7 Зальцбург. Гостиница Шифер. Выезжаю сегодня вечером 9 часов. Вертеман». При этом подсудимый соглашается, что Вертеман и Вартальский одно и тоже лицо. По предложению прокурора председатель спрашивает подсудимого, чем он объясняет противоречие между его показаниями: сегодня утром он показал, что не знает Вартальского, а во время полицейского допроса — что он прекрасно знает его, и что всё венчание было лишь комедией. Чинский возражает: «В то время я давал совершенно неверные, уличающие меня показания. 16 февраля в присутствии [25]господина оберрегирунгсрата Бауэра я подписал мое показание, что мой брак с баронессой действителен, и что Вертеман настоящий священник. Это было верное показание. Показания же, данные мною у комиссаров и следователю, были неверны и даны мною лишь с целью пощадить баронессу».

После этого последовал допрос баронессы фон-Цедлиц в отсутствии подсудимого. Свидетельница высокого роста, стройная, но с довольно некрасивыми чертами лица; во всей её фигуре проглядывает как бы усталость. Баронесса дает свои показания ясно и точно. От её прежней симпатии к обвиняемому осталось мало следа. Ей очень приятно, что ее допрашивают в его отсутствие; так как её показания должны были длиться очень долго, то ей предлагают стул для отдыха. Приняв присягу, она на вопросы председателя отвечает приблизительно следующее:

«Мне 39 лет от роду, евангелическо-лютеранского вероисповедания, я владелица имения Луги. Я не припоминаю, когда я познакомилась с Чинским; это было, вероятно, в августе. В „Dresdener Journal“ я читала о его заведении и обратилась к нему в виду своей желудочной болезни, и в виду желания моего видеть сомнамбула. Первый раз я не застала Чинского дома; находящаяся у него дама сказала мне, что у него происходит сеанс. Эту даму я впоследствии видела у него же в качестве медиума. На другой день я застала Чинского, а также медиума, находящегося в гипнотическом сне, и должна была дать ей руку, после чего она определила мою болезнь. Я не припоминаю, говорила ли я медиуму, что я страдаю нервной болезнью. [26]

Консультация происходила следующим образом: Чинский взял одной рукой мою руку, а другой рукой — руку медиума. После этого последняя сообщила мне многое, что меня приводило в удивление. Она также сказала Чинскому, чтобы он дал мне какое-нибудь средство против моей болезни, какое — это уже он сам должен знать. Средство это названо было по-французски. После этого Чинский разбудил медиума, который проснулся очень неохотно и вышел из комнаты. Я спросила Чинского, считает ли он необходимым повторить сеанс, на что он ответил, что это было бы желательно. В последующие дни я уже приходила к нему на квартиру, но медиума я не видела; она назвала себя г-жей Гофман, урожденной Кениг. Моей фамилии он в то время еще не знал. В тот же день он мне сообщил многое по линиям руки, прочёл выдержки из книги, которые меня крайне заинтересовали, и сказал мне, под какой звездой я родилась. Потом он мне дал несколько лекарств, так как я собиралась уехать на некоторое время. Эти средства были частью для втирания, частью для внутреннего употребления; я полагаю, что он меня тогда немного электризовал; он клал также свою руку на мою голову. До моего путешествия в Тюрингию я уже более не посещала его.

Приблизительно 2 сентября я вернулась в Дрезден. Во время моего путешествия я ему писала, что его средства мне не помогают.

Проф. Грашей: «Не просил ли Вас тогда Чинский дать ему волосы с вашей головы?» Свидетельница: «Да, потому что благодаря этому он будет иметь возможность сопутствовать мне [27]мысленно во время моего путешествия. Насколько я припоминаю, он мне сам отрезал клочёк волос за ухом».

На дальнейшие вопросы она отвечает: «2-го сентября я вернулась в Дрезден и остановилась там на некоторое время; и вот тогда Чинский несколько раз приходил ко мне в гостиницу в сопровождении медиума. Пользование состояло в том, что он клал мне руку на живот и на голову; при этом я расстёгивала свое платье так, что одна рука Чинского лежала на рубашке. Он проводил рукой по животу взад и вперед и разговаривал со мной. Я прислонялась к спинке стула и закрывала глаза; Чинский приказывал мне закрывать глаза и предаваться весёлым мыслям (быть весёлой, смеяться и есть). Медиум всегда был заранее погружён в сон и сидел на стуле рядом со мной, держа меня за руку и касаясь своими коленями моих колен».

Профессор Гирт спрашивает, не видела ли свидетельница, как обвиняемый усыплял медиума. Свидетельница: «Да, я это видела; а потом он то же самое проделывал и со мной». Профессор Прейеръ просит свидетельницу посмотреть ему в глаза (свидетельница немедленно отводит глаза в сторону). Свидетельница: «Я сама всегда закрывала глаза, так как мне неприятно, если кто-нибудь так пристально смотрит мне в глаза». Профессор Прейеръ: Не можете ли вы мне сказать, сколько времени продолжались эти манипуляции? Свидетельница: «Может быть полчаса. Меня всегда клонило ко сну; Чинский утверждал, что я уже нахожусь в полусне. Я смеялась и говорила ему, [28]что это неправда. Я никогда не погружалась совершенно в сон; это была только дремота. Профессор Гирт: «Можете ли вы себе давать отчет о каждом мгновении, проведенном в присутствии Чинского, или же были моменты, которых вы более не припоминаете?» Свидетельница: Я отчетливо помню все подробности. Однажды после лечения медиум вдруг схватил меня за руку и начал плясать со мной по комнате. На мой вопрос, что это ей пришло в голову, она ответила. „Это он мне приказал“».

Председатель: «А когда объявлялся сеанс оконченнымСвидетельница: «После того как медиум открывал глаза и я совершенно просыпалась. После этого мы еще немного разговаривали и я удалялась. Несколько раз я чувствовала давление в затылке; как долго продолжались эти ощущения, я не могу определить. После этого я ещё несколько раз была у Чинского и всегда проделывалось одно и то же. Он старался погрузить меня совершенно в сон, но это ему не удавалось. Как-то раз я не могла придти к нему и послала свою компаньонку, поручив ей передать ему, что вследствие мигрени я не приду. Чинский ответил: «Она придёт». И действительно, в условленное время мне сделалось лучше, я встала и в 5 час. пополудни была у Чинского. Тогда только я назвала Чинскому мою фамилию. Он посещал меня в гостинице около 5 или 8 раз и после пользования я чувствовала себя лучше. Вообще мне стало легче на душе, чем раньше. Во время этих пользований несколько раз присутствовал медиум». [29]

Профессор Прейер: «Каким образом держал он руки во время пользования?» Свидетельница: «Он касался меня рукой в течение нескольких минут». Проф. Гирт: «Были ли моменты, которых вы не припоминаете с полной ясностью.» Свидетельница: «Я ясно помню решительно всё, хотя я находилась в состоянии полусна. В Луге, где меня также пользовал Чинский, мои веки сделались еще тяжелее. Как только он накладывал на меня руку, он смотрел мне в глаза; это было мне неприятно и я их закрывала. После сеанса я чувствовала какую-то тяжесть во всём теле; хотя я могла вставать без посторонней помощи, но открывала глаза с трудом; будил он меня дуновением.» Д-ръ фонъ-Шренк: «Не поднимал ли он Ваших рук?» Свидетельница: «Нет; во время сеансов он мне приказывал только всегда предаваться весёлым мыслям; иногда он мне рассказывал кое-что из области сказочного; но никогда ничего мистического. Как-то раз я поехала в Берлин на спиритический сеанс; Чинский, по моему приглашению, сопровождал меня туда. Во время этого сеанса я увидела свою умершую подругу (Мелиту), я почувствовала её руку в своей руке и заметила запах духов, которые она употребляла при жизни. На другой день я почувствовала себя крайне усталой и разбитой. Чинский обещал помочь мне. Я лежала на кровати, а он клал мне свои руки на голову. Мною овладела полудремота, но я отчетливо сознавала всё, что происходило вокруг меня. Мало-помалу усталость исчезла и я почувствовала себя более здоровой и бодрой. При последующих приходах ко мне Чинского в [30]Дрездене я часто ощущала замеченный мною в Берлине запах духов умершей подруги; так напр., я слышала его, когда Чинский потирал пальцами и желал, чтобы я ощущала этот запах».

Д-р фон-Шренк: «Не случалось ли с Вами, что Вы впадали также в сонное состояние в то время, когда находились дома?» Свидетельница: «Как-то раз Чинский сказал мне, что стоит ему только интенсивно подумать обо мне и он может повлиять на меня заочно даже на расстоянии; в то время как он будет думать обо мне, я должна сесть на диван, и он достигнет таких же результатов, как если бы присутствовал лично. Он указал время, я сидела на диване и действительно погрузилась в сонное состояние; между этими двумя событиями протекло приблизительно до 8 дней. Других ощущений, кроме сонливости, у меня не было. Чинский просил меня также, чтобы я каждый день думала о нём и смотрела на его фотографию; это облегчит ему возможность заочного воздействия на меня».

На вопрос Бернштейна свидетельница показывает, что она уже раньше занималась спиритизмом под руководством своего отца. «Это было лет 5—6 тому назад», говорит она; «я, по поручению отца, даже написала доклад о вышеупомянутом сеансе в Берлине в „Illustrirte Welt“.» — Проф. Прейер: Разве Чинский никогда не обращался к вам с такими словами: «Теперь Вы загипнотизированы»? Свидетельница: «Нет». Проф. Прейер: «Разбудив Вас, не обращался ли он с вами на „ты?“» Свидетельница: «Нет, он во время полусна не делал этого. Он также не приказывал мне забывать [31]всё, а только — чтобы я была веселой, а перед пробуждением он дул мне в лицо. Д-р фон-Прейер: «Не говорил ли вам Чинский, что он хочет угадывать Ваши мысли?» Свидетельница: «Когда мы перед спиритическим сеансом в Берлине сидели в кофейной, он несколько раз подряд угадал мои мысли».

Дальнейшие события свидетельница описывает следующим образом: «Приблизительно в октябре месяце прошлого года Чинский в один прекрасный день во время лечения признался мне в любви. Я очень испугалась, удивилась и ощутила глубокое сострадание. Он признался мне в то время, когда я, по обыкновению, находилась в сонном состоянии. Он добавил, что он беден. Относительно Вьецинской, которую я считала его женой и которую он называл своей «дамой», он утверждал, что это только его медиум. Далее он говорил, что его жена ему изменила и что он очень несчастлив. Я только одна могла бы спасти его душу и сделать его счастливым. Он хотел развестись с женой, принять протестантство и жениться на мне. Я плакала, глубоко сочувствовала ему и полагала, что я должна была совершить доброе дело. Собственно говоря, я не чувствовала к нему никакой любви. Он бомбардировал меня письмами, настаивал и при дальнейших пользованиях говорил только о любви, но он мне не приказывал забыть то, что случилось. Собственно говоря, я не ответила ему настоящим образом на его любовь, но так как случилось нечто печальное, то я спрашивала себя: не люблю ли я его и не могу ли я ему дать лучшую жизнь. Я сказала себе „да“; я отдалась ему, сама не зная, как это [32]могло случиться так быстро; всё это произошло так странно, и я иначе не могла поступить; поэтому я решилась выйти за него замуж, из сожаления к нему, полагая, что я нашла в нём хорошие задатки и желая спасти его душу. Раньше мне эта мысль не приходила в голову, и до его признания в любви я интересовалась только его деятельностью».

Затем свидетельнице предлагают вопросы, вступила ли она с Чинским в более интимные отношения и случилось ли это после сеанса, во время которого она находилась в состоянии полусна? На это она ответила утвердительно и добавила, что обещала ему выйти за него замуж, так как он очень настаивал и не давал ей покоя, а также и потому, что сочувствовала его горю и думала сделать доброе дело. Проф. Прейер: «Думаете ли Вы, что Чинский повлиял на Ваше решение?» Свидетельница: «Конечно». Проф. Прейер: «Разве это печальное событие не вызвало в Вас убеждения, что и Вы должны его полюбить?» Свидетельница: «Эта мысль мне также приходила в голову». Проф. Прейер: «Было ли это печальное событие, о котором Вы говорите, также последствием полусна?» Свидетельница: «Этого я не могу сказать. Мне только было очень жаль его». Д-р Шренк: «Продолжалось ли дальнейшее врачебное пользование после его признания в любви?» Свидетельница: «Да; он просил меня также есть у него и пить с ним вино. Я этого, собственно говоря, не хотела и в то время и случилось печальное событие».

Свидетельница: «Он всё время не давал мне покоя. Я, собственно говоря, не хотела [33]принять его предложения и давать своё согласие на назначаемые им встречи, но всё-таки я не могла противостоять и должна была посещать его. Мы часто беседовали на религиозные темы и он говорил мне, что я могу спасти его душу. Это доставляло мне известное удовлетворение, и я дала своё согласие на брак. Я чувствовала, что потеряла самообладание и что я совершенно подчинилась его влиянию. Интимные отношения с Чинским хотя и не имели места во время сонного состояния, но я до такой степени находилась под его влиянием, что не была в состоянии противостоять ему. Только теперь, когда я узнала, что он меня обманывал на каждом шагу, я почувствовала к нему отвращение».

Прис. пов. Бернштейн целым рядом выдержек из её писем более позднего времени доказывает, что свидетельница сама поддерживала эти отношения. Свидетельница возражает: «Да, но он всё время настаивал и упрашивал меня спасти его душу. Далее, он мне дал особое имя „Утсарпини“: это означает личность, которая возвратилась на землю, чтобы, согласно индийскому преданию, спасти другую душу „Пунар-Бгава“, но для этого необходимо, чтобы Утсарпини беспрекословно отдалась Пунар-Бгава. Талисмана он мне не давал, а дал только перстень, привезенный им из Египта и приносящий счастье тому, кто его носит. Чувство моё к нему всё усиливалось, особенно после того, как я надела это кольцо». Д-р Грашей предъявляет ей выдержки из её писем, в которых она говорит о «принуждающей власти», которая принуждает её к любви. Свидетельница объясняет, что под этим [34]выражением она понимала его «сильную и великую любовь». «Я в то время была ошеломлена, как будто не была сама собой, не была в состоянии противостоять и вообще всё мне казалось каким-то роком.» Д-р Бернштейн противоставляет этим показанием то обстоятельство, что в письмах своих, когда она не была еще обручена, она выражает опасение, что Чинский может посмотреть на нее критически и открыть в ней плохие качества. Он ссылается на показания свидетельницы относительно приготовлений к свадьбе; показания эти для подсудимого крайне важны, так как на них построено всё обвинение.

Относительно нотариального договора, касающегося отказа Чинского от её состояния, свидетельница подтверждает показания подсудимого, а именно, что этот контракт был действительно совершён по его настоянию. Она хотела отказать ему на случай своей смерти 6.000 мар. ренты, но этот пункт был вычеркнут по желанию Чинского. Расходясь с показаниями подсудимого, свидетельница утверждает, что он показывал ей во время завтрака поздравительную телеграмму будто бы от Кальноки и, когда она заметила ему, что телеграмма не подписана, то он ответил, что это ничего не значит. На замечание прокурора, что баронесса в течение 5 недель, с 1-го января до дня свадьбы, истратила, как это видно из письма её управляющего, 14.000 марок, она восклицает: «Как! так много!» Д-р Бернштейн разъясняет это заявлением, что в этой сумме находятся статьи расхода в размере 5.000, 1.000 и 600 марок Лесничему и Присяжному поверенному. Свидетельница отвечает отрицательно на [35]вопрос, не требовал ли подсудимый от неё денег: он никогда не беспокоил её подобного рода просьбами, но она сама платила ему приличный гонорар.

Вслед за тем в залу заседания вводится подсудимый и допрос свидетельницы повторяется в его присутствии. Она ничуть не стесняется присутствием Чинского и говорит о нём как о «подсудимом». Она показывает, что считала его за врача, который применял только необыкновенный метод лечения; — она только хотела испробовать последний. На вопрос д-ра Прейера она повторяет: «он хотел совершенно погрузить меня в сон, но это ему не удавалось». При этом Чинский вставляет: «Баронесса была немного возбуждена и, кроме того, она обыкновенно спала после обеда». Эксперт д-р фон-Прейер просит слова и констатирует, что, по его мнению, в данном случае без сомнения применялись гипнотические приёмы. Накладывание руки и т. п. действия скорее всего погружают человека в сон, при чём сознание может и не исчезнуть. Только от 10 до 15 % его пациентов теряют сознание, а 60 % подвергаются воздействию, как в данном случае. Человек, находящийся в таком состоянии, теряет способность оказывать сопротивление чужой воле; но он чувствует всё, что с ним происходит, и находится в нарождающемся сонном состоянии. Свидетельница: «Члены мои не были лишены способности двигаться, они только тяжелели; я не имела силы встать.» Д-р Шренк: «Это было в таком случае только переходное состояние от сомноленции к гипнотаксису. Правильный гипноз не должен [36]отличаться от нормального сна, в противном случае допущена ошибка. Такое гипнотическое состояние сонливости мы часто вызываем для терапевтических целей». Показание свидетельницы, что признание в любви произошло во время такого сонного состояния, вызывает энергичный протест со стороны подсудимого, который спрашивает её, было ли это после обеда или вечером, на что свидетельница не может дать определенного ответа.

Чинский придает особенное значение тому факту, что он до обручения с баронессой не сообщал ей ничего о своем происхождении, а сообщил об этом лишь незадолго до свадьбы; последняя не отрицает этого, но добавляет, что его происхождение никоим образом не могло повлиять на её решение.

О дальнейших событиях, следовавших за обручением, свидетельница сообщает следующее: «в январе текущего года мы уехали в Сан-Галлен и Вайд в Швейцарию с целью обручиться там публично; оттуда мы рассылали объявления об обручении. Лишь в последние дни нашего пребывания в Швейцарии Чинский сообщил мне о необходимости негласного венчания, так как он происходит из княжеско-литовского рода и, в случае гласного венчания, могут произойти политические осложнения. Министр Кальноки очень радуется их союзу, но и он опасается, чтобы одна дама, принадлежащая к лучшему обществу в Дрездене, чрезвычайно интересовавшаяся Чинскимь, не наделала ему крупных неприятностей, если узнает о предполагаемом венчании. Ещё в начале января Чинский поехал в [37]Вену под предлогом приведения в порядок своих бумаг и чтобы посоветоваться с графом Кальноки. После этого он вернулся в Швейцарию, но вскоре опять уехал. Перед своим отъездом Чинский мне обещал нанять в Мюнхене квартиру и позаботиться о том, чтобы на вокзале меня встретил его знакомый из австрийского посольства, но ничего этого он не сделал.

7 февраля в Мюнхен приехал Вартальский. На другой день Чинский представил его мне как доктора теологии Вертемана. Я подозревала, что совершается что-то неладное. Утром в день свадьбы делались приготовления к венчанию, которое совершилось вышеописанным образом. После венчания я спросила Вартальского, действительно ли он духовное лицо; но последний дал свое честное слово, что венчание вполне действительно и законно, а Чинский добавил; „что Бог соединил, того человек да не разъединяет“. Когда обсуждался вопрос о приглашении свидетелей, я хотела было пригласить присяжного поверенного Бишофа, но Чинский возражал против этого, говоря: „Присяжных поверенных я не желаю“. Во время завтрака Вартальский пил за наше здоровье. Чинский показывал мне поздравительную телеграмму будто бы от министра Кальноки. Во время завтрака он впервые сообщил мне подробности, касающиеся его личности, а именно, что он князь Святополк, а потом, что он происходит из княжеского рода Четвертынских. Согласно заключенному брачному договору, Чинский навсегда отказался от управления моим имуществом; он вообще никогда не требовал от меня денег и вообще стеснялся брать их у меня, но я всегда [38]замечала, когда он нуждался в них. Расходы на поездки в Вену и Краков я приняла на свой счет, а также несла все остальные расходы, в особенности же связанные с венчанием. Вступив в более интимные отношения с Чинским, я настаивала на том, чтобы он оставил свою деятельность в качестве гипнотизера и т. д.

Эксперт Фукс (из Бонны) выражает желание высказать свое мнение уже теперь, так как он не может вдаваться в некоторые детали. — Хотя прокурор сомневается, в состоянии ли эксперт дать свое окончательное заключение в этой стадии процесса, но профессор Фукс всё-таки настаивает на своем ходатайстве и высказывает свое мнение. Проф. Фукс: «С некоторых пор я страдаю невралгическими недомоганиями; поэтому я не мог концентрировать своего внимания на всём виденном и слышанном. Я не могу вдаваться в обсуждение специальных вопросов; я только хочу высказать свое мнение о гипнотизме вообще, ибо для этой цели меня, вероятно, пригласили сюда, и мое отношение к гипнотизму строго отрицательное. Я не вижу в последнем средство, при помощи которого можно совершенно парализовать волю человека. Никому, вероятно, не удастся заставить симулирующего болезнь отказаться от своей симуляции. Конечно, когда вы посещаете сеансы гипнотизеров, то вы выносите впечатление, что загипнотизированные беспрекословно подчиняются приказаниям. Когда, напр., говорят кому-нибудь: „Вы не человек, а собака“, то он бегает на четвереньках, лает и т. д. Допустим, что это так. Многочисленные опыты подобного рода я видел несколько лет тому назад в Париже, [39]в особенности у учителя подсудимого, у профессора Люиса. В то время я убедился в том, что все эти люди ни более ни менее как глупцы, которые подчиняются только влечению возбудить к себе интерес публики или оказать по какой-либо причине любезность гипнотизеру. Часто по ничтожным признакам я замечал, что эти люди действительно только глупы. Так, например, внушили человеку, что внизу находится стена, через которую он не может перепрыгнуть. Он немедленно подошел к назначенному месту и делал вид, как будто он перепрыгивает, но, вместо того, чтобы прыгать вперед, он всё прыгал назад, потому что он, очевидно, не верил вовсе в существование стены, а просто-напросто, подчиняясь приказанию гипнотизера, не мог перепрыгнуть через это место. Из числа великих ученых, которые занимаются гипнотизмом, как например Шарко, насколько я знаю, еще никто не утверждал, что его самого можно загипнотизировать. Нельзя загипнотизировать человека, обладающего чувством ответственности.

Я утверждаю, что невозможно загипнотизировать, напр., ни одного из г.г. судей или присяжных заседателей и ограничивать во время гипнотического сна их волю заметным образом. Гипнотические опыты, которые я видел, — для суда совершенно негодны и бездоказательны. Поэтому следует относиться к этой области весьма скептически и судебная практика только в таком случае должна будет придерживаться противоположного мнения, если эти опыты будут произведены, так сказать, под присягой. Я поэтому предлагаю подвергнуть гипнотическому опыту одного [40]из присяжных заседателей. Каждый из них, несомненно, преисполнен чувства серьезной ответственности и никто из них, конечно, не разыграет комедии. Вечером, в обществе гостей, всегда найдется кто-нибудь, кто, в угоду гипнотизеру, проделает различные манипуляции. Я убежден, что эти опыты будут неудачны, как только соответствующие лица будут знать, что они не имеют права разыгрывать комедии. Этого мнения придерживаюсь только один я; конечно я не могу похвастаться столь богатыми опытами в области гипнотизма, как другие эксперты. Я вовсе не считаю себя авторитетом в этой области, но во время своего пребывания в Париже пришел к убеждению, что всё виденное мною у Люиса и Шарко невозможно. Я написал об этом реферат в берлинской „Medicinische Zeitschrift“, в течение же последних 4-х лет я не занимался этим делом. Как только человек сознает, какую ответственность он несет, он делается нечувствительным к гипнотическим опытам. Я убежден, что все они — одна лишь комедия. Вы, конечно, сделаете весьма веские возражения, но я прошу произвести опыт, возможно ли будет загипнотизировать лиц, связанных присягой. Если я в следующие дни узнаю из газет, что такой опыт удался с одним из г.г. судей или присяжных заседателей, то всё вышесказанное мною я беру обратно, но только в таком случае.»

Эксперт д-р Прейер возражает, что его воззрения совершенно расходятся с только что изложенными. Если бы даже все присяжные заседатели подверглись опытам и каждый опыт был бы неудачен, то это для данного случая [41]совершенно безразлично, ибо здесь дело не касается общего вопроса, а только следующего: применялось ли в данном случае внушение, которое послужило основанием для обвинения, при нахождении потерпевшей в гипнотическом состоянии, один или несколько раз? Д-р Фукс: «Прежде чем ответить на этот вопрос следует предварительно доказать, не разыгрывали ли эти лица комедии, а, во-вторых, — вопрос о продолжительности послегипнотического состояния и до сих пор составляет предмет научного спора.» Председатель спрашивает д-ра Фукса, производил ли он сам опыты в этом направлении. Д-р Фукс. «Я изредка наблюдал в клиниках подобные случаи и как-то раз в Бонне пригласил гипнотизера; и тогда я еще больше убедился, что всё это комедия. Если кто-нибудь хочет сопротивляться гипнозу, то ему во время опыта следует лишь говорить, что это всё глупости, пустяки, ему всё равно и т. п. Влечение разыгрывать комедии весьма распространено у людей и обнаруживается зачастую там, где его совершенно не ожидают.»

Д-р Гирт: «Я сейчас не могу подробно возражать на экспертизу д-ра Фукса, но хочу подчеркнуть лишь то обстоятельство, что этот вопрос может быть разрешен только лицом, занимавшимся гипнотизмом практически. Д-р Фукс изучал это дело только в Париже и вполне возможно, что местные медиумы приобрели известную рутину вследствие ежедневного пользования ими. Заблуждения со стороны Шарко были доказаны также школой в Нанси. Здесь дело идет о явлении, которое ежедневно можно наблюдать у больных; тот, кто практически [42]занимается гипнотизмом, никогда не предложит за гипнотизировать присяжных заседателей, ибо он прекрасно знает, что это вовсе не так просто; для этой цели необходимо предварительно подготовить подлежащее лицо так сказать психически, и при том в тихой обстановке; при отсутствии этих условий даже ежедневно гипнотизирующее лицо не будет в состоянии загипнотизировать ни одного из присяжным заседателей. Поэтому я совершенно не согласен с экспертизой д-ра Фукса».

Д-р Фукс, согласно своему желанию, освобождается от своих обязанностей, хотя обвиняемый неохотно соглашается на это, говоря: «Уход д-ра Фукса для меня большой удар, и теперь я всеми покинут; я прекрасно помню, как французские присяжные заседатели в известном процессе Габриели Бомпар высмеивали школу Нанси и присоединились к мнению школы Сальпетиер, заявившей, что подобное внушение немыслимо».

Объявляется перерыв заседания до следующего дня. [43]

2-й день процесса.

В заседании 18 декабря первым, в качестве свидетеля, допрашивался итальянский генеральный консул фон-Ольденбург, по вопросу о подлинности двух представленных подсудимым документов (дипломов), удостоверяющих права его на докторскую степень и на дворянское звание. Один документ выдан ему будто бы из «Reale academia di Medicina» в Риме, и предоставляет Чинскому степень доктора, а другой получен им из «Società della croce bianca», и удостоверяет, что Чинский жалуется рыцарем ордена белого креста. Свидетель осведомлялся относительно этого у итальянского правительства и последнее уполномочило его заявить, что вышеупомянутые учреждения не существуют ни в Риме, ни во всей Италии. Первый диплом изготовлен профессиональным подделывателем документов, уже наказанным в 1853 году за подобный подлог и ныне опять находящимся под следствием. На это подсудимый возражает, что «Academia» закрылась в 1889 году, а свидетель утверждает, что она никогда не существовала. Относительно дворянского звания Чинский заявляет, что прокурор ошибается, и что он, Чинский, имеет право на это звание [44]в силу находящегося в его деле австрийского документа, на основании которого фамилия «Любич» значится дворянской.

Так как подсудимый неоднократно возражал против следственных протоколов, то, в качестве свидетеля, допрашивается судебный следователь Арнольд, который подтверждает, что Чинский во время предварительного следствия в решительном тоне говорил о том, что гипнотическим внушением он достиг улучшения здоровья баронессы, и что вся свадьба была только комедией. Чинский уже довольно давно живет в Германии, произвел на него впечатление человека, достаточно владеющего немецким языком, чтобы точно выражать свои мысли, и что он пригласил переводчика только для того, чтобы подсудимый впоследствии не отказался от своих показаний. Протоколы прочитывались ему медленно и внятно. На вопрос эксперта д-ра Гирта, считает ли он подсудимого обманщиком или же врачом, свидетель отвечает: «Во время следствия я уже познакомился с актами полицейского дознания, составленными в Познани и Дрездене, из которых видно, что подсудимый занимался гипнотическими опытами, причем в Познани публично, после чего он был выслан оттуда. Как пример таких опытов, в одном из этих актов, между прочим, упоминается о том, что он, во время одного из публичных сеансов, загипнотизировал какого-то прусского офицера, который в полной форме опустился перед ним на колени и обнажил перед публикой по его приказанию саблю. Я сам сомневался тогда, пользуется ли Чинский этой наукой вполне корректно, равно как [45]не мог решить вопроса, имею ли я пред собой научно образованного человека. Но это я наверно помню, что свадьбу он назвал комедией и Вартальского пригласил для совершения обряда венчания. Когда Чинский впоследствии изменил свои показания, то я предъявил ему показания Вартальского, данные им в Вене».

Оживленный спор возник между свидетелем и подсудимым относительно того, сознался ли последний на предварительном следствии в своей интимной связи с баронессой. Подсудимый объясняет бывшие при этом недоразумения тем, что он у судебного следователя, говоря о своих сношениях с баронессой, никогда не употреблял выражения «charnel» или «corporel», а всегда выражение «intime». Проф. д-р Гирт обращается к Чинскому с вопросом, что он понимает под словом «intime». Чинский отвечал: «дружеское доверчивое общение» — а отнюдь не «corporel» или «sexuel».

Следователь Арнольд как сейчас видит Чинского перед собой и категорически утверждает, что, на заданный ему соответствующий вполне понятный вопрос, Чинский, опустив глаза, прошептал «да»; а на вопрос, начались ли эти сношения уже до свадьбы, также ответил утвердительно. Из протокола видно, что Чинский при допросе от 23 февраля отказался ответить на этот вопрос, а 2 мая ответил на него утвердительно, между тем как баронесса дала такой ответ лишь при допросе от 10 мая. Относительно различных писем и телеграмм, носящих подпись «Угрон», Чинский первоначально показал, что письма эти от Вартальского, а [46]телеграммы от другого лица. В письмах встречаются буквы «S. E. K.» (предполагают «Его превосходительство Кальноки»), Чинский же всегда заявлял, что долг его пред Австрийским императором и отечеством запрещает ему дать сведения о том лице, которое скрывается под этим превосходительством K. и псевдонимом «Угрон». На вопрос присяжного поверенного Бернштейна свидетель Арнольд не отрицает, что отношением от 23 апреля 1894 г. он обратился в полицейское управление в Дрездене с запросом, не имел ли Чинский и там интимных отношений с посторонними женщинами, в особенности же в то время, когда он вступил в таковые с баронессой, и если да, то не с дамами ли старшего возраста, с допущением предположения, что он желал быть у них на содержании. Полицейское управление ответило, что Чинский вел со времени своего знакомства с баронессой очень уединенный образ жизни, и что, кроме знакомства с Вьецинской, других дам у него не было. Далее на вопрос защитника свидетель не отрицает, что он послал суду в Дрездене отдельное требование о допросе некоей баронессы фон-Бломэ и добавляет: «По окончании предварительного следствия я получил весьма обширное заявление от баронессы Бломэ, в котором она излагает, что Чинский, при помощи гипнотизма, старался оказать на нее влияние, касался её колен и смотрел ей в глаза. В это время баронесса Бломэ, как это уже однажды случилось с ней, была помещена в заведение для душевнобольных».

Эксперт д-р фон-Шренк объясняет, что эти заявления баронессы были впоследствии [47]переданы ему; в них баронесса Бломэ утверждает, что Чинский внушил ей, во 1-х, купить кольцо ценою в 300 мар. и подарить его обвиняемому; во 2-х, купить платье и подарить его Вьецинской и, в 3-х, поехать с ним в Байрейт, — и что она всё это исполнила. Свидетель Арнольд замечает, что он отказался от допроса баронессы Бломэ в виду её ненормального состояния, а прокурор добавляет, что он в обвинительном акте ничего не упомянул об афере Бломэ ввиду невозможности установить факт, является ли это состояние следствием умственного помешательства, или следствием пользования Чинского. В Дрездене знакомство этой дамы с Чинским вызвало сенсацию, и полицейское управление заявляло, что с полицейской точки зрения было бы желательно возбудить против Чинского дело.

Следователь показывает далее, что предварительное следствие по второму пункту обвинения затянулось от различных обстоятельств. Во время предварительного допроса баронессы прокурор заявил, что, в случае подозрения, не действовал ли Чинский на нее путем внушения, все акты дознания должны вновь быть представлены прокуратуре для предъявления дополнительного обвинения. Поэтому при допросе баронессы Цедлиц был приглашен, в качестве эксперта, д-р Грашей. Последний выражал тогда желание, чтобы баронесса сама написала свою биографию, а чтобы другую биографию написало какое-нибудь третье лицо (напр., её брат); эти биографии со всем обвинительным материалом были переданы д-ру Грашей для обсуждения вопроса, до какой степени гипнотическое воздействие могло повлиять на [48]умственное и духовное состояние баронессы. Уже раньше экспертиза д-ра Грашей клонилась к тому, что Чинский, путем гипноза, повлиял на баронессу; следственные акты поэтому были вновь представлены прокуратуре, которая дополнила обвинительный акт обвинением в преступлении против нравственности; в виду этого, вторичный допрос свидетелей затянулся на более продолжительное время. Виновником же дальнейшего замедления предварительного следствия был сам Чинский. Я уже в июле месяце хотел закончить предварительное следствие и потребовать окончательное заключение д-ра Грашей, как получил от Чинского объемистый пакет на имя министра юстиции. Согласно долгу службы, я вскрыл конверт; бумаги, за немногими исключениями, были написаны по-французски; в числе их были письма: одно на имя министра юстиции, второе — на имя баронессы и третье на итальянском языке на мое имя. В последнем Чинский делал мне различные упреки и сразу же заявил, что в тот момент, когда я буду читать это письмо, то его уже не будет в живых. 4-ое письмо было на имя «высокого протектора» подсудимого в Лондоне; оно состояло исключительно из цифр на трех страницах. Через день или несколько дней спустя по получении этого письма я действительно получил от тюремного надзирателя донесение, что Чинский сделал попытку к самоубийству. Вследствие этого его поместили в дом для умалишенных с целью наблюдения за состоянием его умственных способностей. Таким поведением, которое могло возбудить сомнение в состоянии его умственных способностей, Чинский [49]затормозил следствие; впоследствии он снова подал прокуратуре заявление, что он теперь назовет фамилии своих покровителей, одного графа в Вене и одного князя в Лемберге, — благодаря чему эти личности, конечно, разыскивались.

Свидетель, тюремный врач, надворный советник д-р Марциус показывает, что Чинский с самого начала был очень возбужден, так что к нему в камеру пришлось поместить товарища. 14 июня, после того как этот товарищ был выпущен на свободу, Чинский между 11—12 час. дня сделал попытку покончить с собой, причинив себе осколком стекла довольно глубокую резаную рану у левого локтя[2] и от 20 до 30 поверхностных царапин. Свидетель нашел Чинского в крови и в обморочном состоянии, но при довольно нормальном пульсе. Пришедши в себя, он сказал, что хочет умереть. По истечении недели его раны зажили. Его вновь поместили на 6 недель в дом для умалишённых на испытание; по возвращении своём в тюрьму он был ещё в довольно возбуждённом состоянии и страдал продолжительной бессонницей. На вопрос прокурора, Марциус отвечает: «Чинский вероятно знал, что около полудня врач обыкновенно бывал в стенах тюрьмы». Чинский энергично протестует против того, что он не имел серьёзного намерения покончить с собой, но он мог сделать эту попытку только после удаления своего товарища по камере. Марциус добавляет, что он [50]наблюдал у подсудимого тонические и клоническия судороги.

В качестве следующего свидетеля допрашивается придворный золотых дел мастер Павел Мерк, который показывает следующее: «Я познакомился с подсудимым 26 января 1894 г., когда он заказал венчальные кольца, после того, как накануне баронесса заказала обручальные кольца. 8 февраля Чинский пришел за кольцами и от имени баронессы настоятельно просил меня придти в два часа пополудни в гостиницу „Europäischer Hof“. Он между прочим спрашивал меня, нет ли у меня распятия, и когда я ему показывал свое собственное распятие из моей квартиры, то он сказал, что оно не годится. Я потом осведомлялся по телефону у оберкельнера гостиницы, для какой надобности меня приглашают туда, и получил ответ, что баронессе необходимо переговорить со мной. Когда я прибыл в гостиницу, Чинский попросил меня быть свидетелем при предстоящем венчании его с баронессой. Я видел Вартальского в ризе протестантского священника с молитвенником в руке, бормочащим какие то непонятные слова. Много времени для рассуждений у меня не было, и так как я знал фамилию и звание баронессы, а также видел, что она выходит замуж по доброй воле, то я решился оказать ей эту услугу. Обряд был совершен в строго ритуальной форме, только мне бросилось в глаза, что придерживались больше католического ритуала, между тем как Вартальский явился в одеянии протестантского священника. Но я полагал, что существуют различные секты, обряды которых я не знаю. Вартальский произнес очень красивую, [51]даже трогательную речь, указывая на серьезный шаг, предпринятый баронессой. После этого он обменял кольца и благословил новобрачных. После венчания священник предложил присутствующим подписаться на документе, церковную печать которого я прочел лишь бегло, приложил печать и убрал его для занесения данных в церковную книгу. Баронесса спросила, получит ли она брачное свидетельство, на что Вартальский ответил утвердительно. После этого меня отпустили с благодарностью. При входе в комнату, назначенную для венчания, Чинский представил мне Вартальского, как обыкновенно делают, так, что нельзя было расслышать фамилию».

Свидетель Климент барон фон Цедлиц, брат баронессы, 37 лет от роду, поручик резерва 1-го гвардейского полка, служащий в департаменте герольдии в Берлине, показывает: «8 февраля мой отец получил из Швейцарии печатное объявление моей сестры об её обручении с профессором доктором фон Чинским. Одновременно с тем я получил письма с родины от родственников, в которых они выражают свое опасение по поводу такого обручения и, между прочим, пишут: „Ради Бога, неужели нельзя помешать этой свадьбе. Лицо это — обыкновенный мошенник“. Я был тогда в Баден-Бадене, а мой отец, дряхлый и почти слепой старик — во Франкфурте на Майне. Он, между прочим, телеграфировал: „Всё потеряно, они уже обвенчаны“. Я немедленно поехал в Франкфурт и сказал: „посмотрим, нельзя ли что-нибудь еще сделать, и поедем в Мюнхен“. Это было путешествие, какого я не желал бы своему злейшему врагу. [52]Отец мой видел сестру увезенною уже в Италию; одним словом, его мучило ужаснейшее предчувствие. В Мюнхене, пред окном купе, стоял изящно одетый господин, театральной наружности, который немедленно подошел к нам и представился; это был подсудимый. Я еще не встречал в своей жизни такого человека, который с первого момента внушил бы мне такую антипатию к себе; я спрашивал себя: „Как могла моя сестра вступить в связь с таким человеком.“ Мы отложили переговоры до вечера, поехали в гостиницу и обсуждали, как нам поступить. Мы единогласно решили, что это мошенник, отправились на розыски поверенного и, действительно, нашли человека, который помогал нам с такой изумительной энергией, которой мы ему никогда не забудем; это был присяжный поверенный Гельблинг. На другой день он также присутствовал во время наших переговоров с Чинским в гостинице.

Последние начались открытым возмущением подсудимого по поводу того, что мы пригласили присяжного поверенного, и Чинский выразил желание поговорить с нами наедине. Г. Гельблинг вышел на короткое время в соседнюю комнату, дверь осталась полуоткрытой и впоследствии, по моему желанию, он вернулся назад. Так как подсудимый сделался членом нашей семьи таким необыкновенным образом, то мы ведь обязаны были спросить его: „Кто Вы, откуда Вы, сообщите нам Ваше общественное положение“. Этого он не сделал. Он забросал нас целым потоком слов и не давал ни одного прямого ответа на наши вопросы. Мы не знаем, [53]как поблагодарить присяжного поверенного Гельблинга, что он настаивал на предъявлении брачного свидетельства. Еще перед тем Чинский показывал нам свой профессорский диплом, в подлинности которого Гельблинг уже сомневался. Наконец, по истечении кажется 3-х час., он показал нам брачное свидетельство. Я его прочел и передал Гельблингу, причем подсудимый сказал: „Этого Вам не следовало бы делать!“ Я спросил: „почему же?“ тогда он отвечал: „Из-за моей фамилии“. Я сказал: „Для нас безразлично, как вас зовут, князь ли Вы, или Ваша фамилия Шульц, Миллер и т. д., лишь бы Вы были честным человеком; в таком случае мы ничего не имеем против Вас“.

Переговоры окончились после предъявления нам брачного свидетельства. Гельблинг сделал из него выписки и Чинский удалился. Лишь только он ушел, Гельблинг сказал, что это несомненно подложное брачное свидетельство; Чинский и без того произвел на нас впечатление мошенника; поэтому мы отправились в полицию и установили там, что такого прихода при Зальцбурге не существует. Для нас было очень важно избавить сестру, которая жила с Чинским в гостинице, от волнения и скандала; поэтому арест его должен был произойти по возможности скорее. Мой отец попросил их обоих придти к нему, они пришли, опустились пред ним на колени; Чинский проливал слезы, прося отцовского благословения, но имел в кармане револьвер. Под каким-то предлогом мы избавились от него и он спустился вниз.» [54]

Присяжн. пов. Бернштейн: «Может быть слова телеграммы: „Всё потеряно“ относились к состоянию?» Барон фон Цедлиц: «Это такая дерзость, на которую я не отвечаю». Присяжн. пов. Бернштейн просит председателя защитить его против этой выходки, как если бы свидетель сказал эти слова прокурору или суду (одобрение публики), и оштрафовать его. Председатель: «Кого вы имели в виду?» Свидетель: «Того, кто спрашивал?» Присяжн. пов. Бернштейн: «Я только могу повторить свое ходатайство; подобные нравы у нас еще не существуют». Председатель: «Я могу только заявить, что я не одобряю этого выражения, ибо защитник обязан задавать вопросы, а если эти вопросы вам не нравятся, то прошу вас избегать подобных выражений. Впрочем, в данном случае, я не нахожу оснований к применению дисциплинарных или полицейских мер. Я предоставляю доброй воле защитника добиваться удовлетворения, если он считает себя обиженным». Присяжн. пов. Бернштейн: «Я прошу занести мое ходатайство в протокол; этот случай не имеет личного характера; я нахожусь здесь в качестве представителя целого сословия. Для приличного человека, значит, уже нет возможности исполнять в этом зале обязанности защитника, не рискуя быть подвергнутым безнаказанно оскорблению. Я настаиваю на удовлетворении; не ждать же мне его до возбуждения мною дела об оскорблении! Я прошу оштрафовать свидетеля по поводу этого выражения за неприличное поведение. Я полагаю, что я имею такое же право на это, как каждый из чиновников. Если что-нибудь подобное случилось бы [55]с г. прокурором, то, я полагаю, что он энергично отстаивал бы свои права». После короткого совещания суд определяет: «Принимая во внимание, что выражение свидетеля в присутствии суда следует считать неприличным, но что оно заслуживает извинения ввиду вызванного вопросом защитника небезосновательного раздражения свидетеля, суд, на основании §179 R.—G—U—G, постановил: оштрафовать свидетеля на 5 марок». Одновременно с этим председатель объявил от имени суда, что в случае нового изъявления одобрения или неодобрения со стороны публики, зал будет очищен совершенно, и вход будет открыт только тем лицам, которым это разрешит суд. Председатель продолжает: «каждый человек соблюдает свои имущественные интересы, — это естественно; поэтому я прошу свидетеля отвечать на вопросы». Свидетель барон Цедлиц: «Под „всё потеряно“ я подразумевал, что они уже обвенчаны, т. е. что сестра уже находится в руках мошенника. Я вовсе не относил своих слов к личности защитника, ибо к его чести будь сказано, что он лично не питал против меня такого подозрения, но я видел в его лице подсудимого, который приписывает мне подобную низость. Что касается имущественного состояния сестры, то я должен сказать, что мы, после ареста подсудимого, постарались уговорить мою сестру стать добровольно, так сказать, под нашу опеку, дав в этом особую подписку (по закону она, конечно, не имела значения, так как моя сестра совершеннолетняя); сделали мы это по той причине, что мы были уверены в том, что подсудимый обратил на [56]сестру внимание только из-за её состояния, и если бы мы не вмешались в это дело, то, в конце концов, она осталась бы без копейки. Но это было бы, слава Богу, не самое страшное, так как мое имущественное положение позволило бы мне оказать ей самую широкую поддержку и я никогда не оставил бы свою сестру. Мы имели ввиду только ограничить сестру в праве свободного распоряжения своим имуществом, так как боялись, что, находясь под гипнотическим влиянием подсудимого, она отдаст ему, преступнику, все деньги; мы вовсе не хотели лишить ее состояния, а хотели только сохранить его для неё; она, понятно, могла распоряжаться процентами по своему усмотрению; мы желали обеспечить неприкосновенность капитала.»

Чинский: «О любви к сестре ничего не говорится; говорится только о состоянии; но оно попадает не в мои, а в его руки. Поэтому он и угрожал сестре домом для умалишенных.» Д-р фон-Шренк спрашивает свидетеля, в каком состоянии нашел он свою сестру непосредственно после ареста Чинского, произвела ли она на него впечатление влюбленной или же находящейся под влиянием ненормального давления? Свидетель: «Безусловно последнее; мало-помалу она опять оправилась. Я ожидал, что у неё, как у особы из порядочной семьи, немедленно пройдет любовь, как только она убедится в том, что она была обманута. Вместо этого, она всё еще стояла за него. Она произвела на меня впечатление особы, находящейся в состоянии моральной слабости.» Д-р фон-Шренк: «Была ли она вообще способна проявить какой-либо интерес к жизни.» [57]Свидетель: «Она только говорила, что не хочет осуждать подсудимого. Она очень самостоятельна; в этом виновато воспитание её бабушки, которая развивала в ней самосознание до такой степени, что это переходило уже границы дозволенного…» Д-р Шренк: «Не находилась ли она под влиянием своей компаньонки?» Свидетель: «Моя сестра воображает, что она самостоятельна; не берусь судить о том, до какой степени это верно, но я подозреваю, что компаньонка имеет на нее сильное влияние во всех отношениях.»

Проф. Прейер: «Рассказывала ли она вам после ареста Чинского, какие манипуляции он ей проделывал?» Свидетель: «Я не могу этого припомнить; впрочем да, — она говорила, что он клал ей руки на живот…» Проф. Прейер: «Если не ошибаюсь — освобождение от остававшегося в воображении влияния наступило только тогда, когда от неё отобрали талисман (кольцо).» Д-р Шренк: «Припомните, пожалуйста, — Вы просили меня повлиять на вашу сестру с целью возможно скорого парализования влияния подсудимого; я этого не мог исполнить в виду скорого отъезда и т. п. Я вам тогда еще говорил, что если дело идет действительно о принуждении, а не о любви, то первое впоследствии само собой пройдет.» Свидетель: «Да, это верно.» Д-р Бернштейн: «Когда вы настаивали перед сестрой об отказе её от своего состояния?» Свидетель: «На 3-й день после ареста Чинского, когда она была в гостинице.» Председатель: «Разве вы хотели, чтобы она уступила вам свои права на состояние?» Свидетель: «Только свободное распоряжение им, [58]и чтобы она подчинилась известному контролю. Мы не имеем права на её состояние.»

По предложению прокурора, допрашивается вызванный дополнительно присяжный поверенный Гельблинг. Свидетель докладывает о предпринятых им, по поручению обоих баронов Цедлиц, шагах для констатирования факта фиктивного венчания и т. д.: «Подсудимый произвел на меня впечатление фокусника; чем дальше я его наблюдал и разговаривал с ним, тем больше я убеждался в том, что имею перед собою мошенника, и когда предъявление доказательств венчания всё откладывалось, я сказал подсудимому: „Или вы подлец, или проходимец, или…“ (подсудимый взывает к защите суда. Председатель заявляет: „Свидетель только повторяет то, что он вам сказал в лицо“). Убедившись в подложности брачного свидетельства, мы с бароном Цедлиц немедленно обратились к полиции. Полициймейстер Бауэр первоначально посмотрел на это дело немного скептически, выразив свое удивление по поводу того, каким образом такая дама, как баронеса Цедлиц, могла приблизить к себе такого человека, как подсудимый. Благодаря полицейским розыскам, личность подсудимого вскоре была всесторонне освещена.

Некоторое время спустя после ареста Чинского еще 18 февраля баронесса утверждала, что она его любит и не оставит его. Оба барона Цедлиц показались мне аристократами в полном смысле этого слова. Они оба заявили мне, что для них безразлично так называемое „mesalliance“, что имущественное положение г. Чинского не играет [59]для них никакой роли, лишь бы это был честный человек. Я прекрасно понял моральную сторону дела. Они не хотели, чтобы дочь и сестра была связана с таким подозрительным, имеющим на нее влияние человеком, все старания которого клонились лишь к лишению её всего состояния. Я объяснил баронессе, что договор, касающийся отказа Чинского от права распоряжения её имуществом, не более не менее как грубый фортель. Я никогда не слышал о том, чтобы принуждали баронессу к отдаче своего состояния в руки отца или брата, которые оба прекрасно обеспечены; речь шла только о том, чтобы она уступила право управления имуществом.» Свидетель прочитывает переданное ему отцом баронессы письмо последней к отцу от 12 февраля 1894 г., доказывающее, что отношения между отцом и дочерью были самые лучшие.

«После того как барон Цедлиц старший узнал, что дочь его обманута, он, конечно, должен был предпринять все меры к её реабилитации. Я объяснил баронессе, что она, собственно говоря, только сожительница Чинского, и что такое положение для дамы из общества ужасно; на это она довольно решительно ответила: „Я люблю Чинского!… Он джентльмен, он меня не обманывал, это всё неверно. Христос простил распятых преступников, почему бы и мне не простить его?“ При таких условиях я отказался от дальнейшего разговора.»

Вслед за тем вновь допрашивается барон Климент Цедлиц и баронесса Ядвига Цедлиц. Последняя показывает, что она никогда в жизни не имела никого, кому бы она могла довериться [60]вполне; что она так много узнала о своем отце от своего деда и бабушки и имеет столько доказательств отсутствия любви со стороны первого к последним, что она не может доверять ему, но что, после возмутительного обращения с ней в гостинице, она потеряла последнюю искру доверия к отцу; ибо если дочери и сестре угрожают заключением в дом для умалишенных или взятием под опеку, если та не подпишет отказа от права распоряжения своим имуществом в пользу отца и брата, то она не может питать никакого доверия к своим родным. Барон Кл. Цедлиц: «Я могу сказать только одно, что мы желали ей добра».

Вслед затем присяжный поверенный Бернштейн ходатайствует о прочтении автобиографии баронессы Цедлиц (составленной ею по инициативе судебного следователя, как он заявил об этом сегодня утром), хотя баронесса и воспротивилась прочтению мест, трактующих о лицах, бывших ей некогда близкими. Проф. Прейер спрашивает, сочинила ли баронесса свою биографию одна, или при участии компаньонки? Свидетельница: «Совершенно одна; моя компаньонка при этом не присутствовала». Проф. Гирт обращает внимание суда на то, что биография написана в марте месяце и может иметь лишь относительное значение, ввиду того, что пользование баронессы гипнотизмом имело место в промежуток времени с октября по декабрь месяцы. Проф. Грашей придерживается такого же мнения. К нему присоединяется также д-р фон-Шренк, который добавляет, что лица, даже находящиеся под влиянием внушения, в состоянии сочинять [61]автобиографии. Проф. Прейер подтверждает это, ссылаясь на пример из его практики: «Я также уговорил даму из лучшего общества написать автобиографию; она составила таковую изумительно ясно, хотя находилась в состоянии, подобном рассматриваемому. Ни мы, ни присяжные заседатели не должны придавать этой автобиографии слишком большого значения». Прокурор предлагает отклонить все ходатайства защиты, так как биография не может служить доказательством вообще. Проф. Прейер спрашивает баронессу, носила ли она еще талисман во время составления биографии. Свидетельница: «Да, кольцо было еще на моей руке». Проф. Прейер: «Я больше не имею вопросов». Суд удаляется для совещания по поводу ходатайства защиты; объявляется получасовой перерыв.

По возвращении в залу заседания, суд объявляет об удовлетворении ходатайства защитника, а также и о допросе баронессы Цедлиц относительно описанных в биографии фактов; в виду интимного характера некоторых сторон биографии, заседание продолжается при закрытых дверях в присутствии лишь чинов министерства. Прочтение автобиографии и допрос баронессы занимают 1½ ч., после чего двери зала заседания вновь объявляются открытыми для лиц, имеющих право входа.

В качестве следующих свидетелей допрашивается комиссар Лорц. Он вместе с комиссаром Шмидом по приказанию начальства произвели арест Чинского. Свидетель показывает: «Нас предостерегали, что Чинский имеет при себе револьвер и яд. Когда мы подошли к гостинице, где остановился барон фон-Цедлиц, то [62]Чинский с баронессой были уже там. Он вскоре вышел из гостиницы и мы следовали за ним. На месте стоянки дрожек, на площади Карла мы поравнялись с ним. Шмид взял его справа, а я слева, потом мы на дрожках поехали в полицию. Арест состоялся без всякого шума. При первоначальном допросе, снимаемом комиссаром Шмидом, Чинский, по удостоверении личности, отказался от дальнейшего показания. Еще в тот же день мы со Шмидом получили приказание произвести обыск в гостинице. При обыске мы нашли в сюртуке Чинского еще второе брачное свидетельство с печатью в правом углу. 18 февраля 1904 г. я допрашивал Чинского; он сознался в фиктивном венчании его с баронессой и указал на Вартальского, как на лицо, фигурировавшее во время венчания в качестве священника».

Потом допрашивается ровесница баронессы Цедлиц, в продолжении многих лет находившаяся в её услужении, разведенная Елизавета Рудольф, относительно связи подсудимого с баронессой. Свидетельница — высокая, худощавая дама с острым профилем, в пенсне, говорит очень тихо, но развязно: «Я раз в обществе баронессы пришла в клинику Чинского, но при консультации я не присутствовала». На вопрос, не заметила ли она в это время у баронессы каких-либо психических изменений, она отвечает: «Она сделалась более веселой. Только после обручения баронесса сообщила мне под строгим секретом о своих сношениях с Чинским; это скрывание не понравилось мне и я восстала против этого, по напрасно. Я провожала баронессу в Вайд; казалось, как [63]будто торопились со свадьбой, что меня беспокоило, но баронесса успокоила меня заявлением о необходимости сохранения тайны из-за «политических соображений». В Мюнхене меня заставили дать клятву, что я свято сохраню тайну княжеского происхождения Чинского; после этого я охотно помогала ему при подготовлениях к венчанию и не видела ничего подозрительного ни в личности священника, ни в обрядах, тем более, особенно, после получения поздравительной телеграммы от Кальноки.

До посвящения меня в вышеупомянутую тайну я чувствовала какую-то неловкость перед баронессой. Вартальский мне также говорил о политической тайне и о том, что Чинский, кроме того, имеет еще какое-то поручение от австрийского правительства». На вопрос прокурора свидетельница отвечает: «Пользующий баронессу в Вайде врач как-то во время разговора действительно говорил мне, что отношения между баронессой и Чинским показались ему „внушенной любовью“. Мне самой это тоже казалось. Что касается психических изменений в баронессе, то я лишь заметила, что она со времени знакомства с подсудимым стала более веселой и общительной». На опросы экспертов свидетельница заявляет, что у неё составилось такое впечатление, как-будто любовь «не настоящая». В письме баронессы (при изложении сцены, имевшей место между ней и компаньонкой) говорится о выражении последней, в котором г-жа Рудольф сетует на то, «что её повелительница находится всецело во власти гипнотизера». Свидетельница при этом не подразумевала специальных гипнотических манипуляций Чинского. [64]В том же письме баронесса рассказывает, что г-жа Рудольф в письме к ней написала, что Чинский однажды посмотрел на нее «как гипнотизер на свою жертву». Баронесса покраснела под этим взглядом. Она не чувствовала усталости после консультаций. «По моему, это очень самостоятельная натура». На просьбу проф. д-ра Грашей разъяснить ему выдержку из письма свидетельницы, в которой последняя упоминает о прежней любви баронессы и о совершенно другом её поведении при этом, и что это было за поведение, свидетельница отвечает уклончиво: «каждая женщина когда нибудь да и любила». Председатель: «И на этом, совершенно не похожем в том и другом случае поведении баронессы, вы построили свое мнение о том, что любовь к Чинскому «не настоящая». Свидетельница: «Да». Прис. пов. Бернштейн: «Сколько лет прошло с тех пор, не 15-ли?» Свидетельница делает отрицательный жест. Проф. Прейеръ спрашивает, не произвела ли баронесса на свидетельницу перед обручением впечатления, как будто она с удовольствием сообщила бы ей кое-что? Свидетельница: «Это да; но она вообще всегда была скрытной». Проф. Прейер: «Не показалось ли вам, что перемену в настроении и желание сообщить вам что-то следует приписывать влиянию извне или внутреннему процессу?» Свидетельница: «Я полагаю, что перемену настроения следует приписать влиянию Чинского».

Барон Цедлиц младший просит слова и заявляет: «Во время пребывания нашего в Мюнхене г-жа Рудольф пришла к нам в сильном волнении и сказала: „Я знаю, что вы хотите [65]разединить эту пару; ради Бога не делайте этого, иначе он убьет и ее и себя, и вы потеряете свою сестру“. Мы упрекали ее в том, что она раньше не известила нас обо всём, на что она сказала: „Действительно, я поняла, что в этой свадьбе кроется преступление, но я не могла поступить иначе и должна была допустить это. Вы не поверите, какой силой обладает этот человек; берегитесь, если он придет к вам; он держит всех в руках“». Свидетельница оспаривает приписываемые ей выражения и утверждает, что она сказала: «пощадите только баронессу, во избежание скандала». Свидетель Цедлиц младший: «Не помните ли вы, когда я вас спрашивал, как вы могли допустить это, то вы сказали: „Да этого я сама не знаю; как будто невидимая сила помешала мне действовать“». Г-жа Рудольф: «Разве я это говорила? Этого я не помню; я думаю, что нет».

Д-р Шренк спрашивает, не вынесла ли свидетельница впечатления, как будто подсудимый во время своих посещений пытался повлиять взлядом или еще чем-либо и на нее, о чём она намекнула в своих показаниях на предварительном следствии. Г-жа Рудольф: «Он никогда не мог смотреть мне прямо в глаза; он опускал глаза, когда наши взгляды встречались». Д-р Шренк: «Вы характеризовали любовь их как ненормальную. Касалось ли это только соблюдения тайны их отношений, т. е. получили ли вы впечатление, что после открытия таковой эта ненормальность отпала, или же вам показалось, что баронесса находится под давлением чужой воли?» Свидетельница подтверждает последнее; в [66]противном случае баронесса, насколько она ее знает, навряд ли писала бы Чинскому два-три раза в день? Прис. пов. Бернштейн указывает на невероятность того обстоятельства, что свидетельница, которую баронесса так долго не посвящала в существование связи, имела сведения о размерах её корреспонденции с Чинским.

Подсудимый уличает свидетельницу в том, что она предложила присяжного поверенного Бишопа в качестве свидетеля при венчании, чего она не отрицает, а также в том, что она, без ведома баронессы, сообщила обоим Цедлиц о свадьбе. Д-р Прейер спрашивает, не видела ли она случайно на баронессе металлического брелока, талисмана или т. п., и не говорила ли последняя ей, что она носит их по приказанию Чинского? Свидетельница отрицает и то и другое. Прис. пов. Бернштейн возвращается к выражению свидетельницы, а именно: что как-то раз Чинский посмотрел на баронессу «так, как гипнотизер на свою жертву». «Разве вы — спрашивает защитник — когда-нибудь уже видели гипнотизера, смотревшего на свою жертву?» Г-жа Рудольф: «Да, как-то раз во время опытов, но это был другой взгляд». Прис. пов. Бернштейн: «Но если это был другой взгляд, то это сравнение неуместно». Д-р фон-Шренк старается разъяснить это противоречие тем, что свидетельница, вероятно, имела в виду лишь неподвижный, пронизывающий взгляд. Свидетельница соглашается с этим. Далее эксперт спрашивает, не замечала ли свидетельница у баронессы после посещений Чинского каких-либо особых явлений, как напр., бросающуюся в глаза [67]усталость и т. п. Свидетельница: «Нет, я этого никогда не замечала». Прис. пов. Бернштейн: «Это баронесса говорит и сейчас!» Эксперт д-р Прейер: «Но я понимаю эти слова в том смысле, что она никогда не погружалась в крепкий, более глубокий сон; обе стороны не отрицают, что это был лишь полусон. Ведь сам обвиняемый подтвердил, что наступала сомноленция. Баронесса, следовательно, не противоречить истине, говоря, что она никогда не засыпала». Свидетельница: «Я ничего не могу больше показать о влиянии сеансов, так как баронесса ничего мне не рассказывала о них». Подсудимый подчеркивает, что в данном случае речь может идти об обыкновенной сонливости, которая предшествует каждому нормальному сну, а не о специальной форме «somnolence», вызываемой гипнотическим путем.

Затем допрашивают свидетельницу, какую роль она играла перед и во время фиктивного венчания: «Я припоминаю, что псевдопастор Вертеман приложил печать к брачному свидетельству, не похожему на то, которое предъявлено мне теперь полицией. Я, собственно говоря, не хотела подписываться в качестве свидетельницы, потому что мне не нравилось это секретничанье». Д-р Шренк: «Не правда ли, вы хотели затормозить это дело? Так по крайней мере вы показали на предварительном следствии. Потом вы говорили, что подсудимый повлиял на вас в обратном смысле. После этого вы отказывались подписаться. Разве при этом вы вполне владели собой?» Свидетельница: «Да, конечно, я была в здравом уме». Д-р Прейер: «Не касался ли [68]вас тогда обвиняемый руками или коленями? ведь ваше поведение было таково, как будто вы находились под его влиянием?» Прис. пов. Бернштейн (предупреждая ответ свидетельницы): «Вы может быть тоже находились в состоянии отсутствия воли? если да, то пожалуйста говорите!» Свидетельница: «Да, без воли? этого я не могу сказать; ведь это было слишком давно». Пр. пов. Бернштейн: «Вы, конечно, как каждая женщина, которая собирается на свадьбу, позаботились о своем туалете?» Свидетельница: «Конечно». Прис. пов. Бернштейн: «А также и о том, чтобы последний был готов своевременно?» Свидетельница: «Конечно». Прис. пов. Бернштейн: «Ну вот видите!».

В виду позднего времени, объявлен перерыв заседания до следующего дня. [69]

3-й день процесса.

19 декабря продолжается допрос свидетельницы Рудольф. Д-р Прейер: «Я хочу еще раз допросить свидетельницу, в каком она находилась состоянии, когда подписывала брачное свидетельство, и взвесила ли она все последствия, или же она подписала, следуя непреодолимому давлению, после того как она протестовала против этой связи, предвидя несчастье. Далее — не смотрел ли перед тем обвиняемый более продолжительное время на нее — или не поговорил ли с ней в убедительном тоне?» Свидетельница: «Я подписывала дрожащей рукой. Я не знаю, смотрел ли Чинский на меня; утром мы говорили с ним о некоторых вещах. Я ведь должна была подписать». Д-р Шренк: «Нам следует различать: во 1-х, нормальное состояние, в котором кто-нибудь находится, и, во 2-х, градацию этого состояния под влиянием каких-либо моментов. Можете ли вы (обращаясь к свидетельнице) указать на какое-нибудь исключительное влияние на вас со стороны подсудимого, которое повышало Ваше нормальное состояние?» Свидетельница: «Нет — я не могла поступить иначе. Я должна была подписаться и я сделала это [70]дрожащей рукой». Д-р Шренк: «Вы, следовательно, чувствовали внутреннее сопротивление»? Свидетельница: «Да, — подсудимый сам должен знать, насколько он повлиял на меня».

Д-р Прейер: «Чтобы господа присяжные заседатели не подумали, что мои вчерашние сомнения носили лишь субъективный характер, я должен заявить, что я пришел к своему заключению именно на основании почерка свидетельницы. В течение многих лет я серьезно занимался изучением почерков и пришел к заключению, что почерк в брачном свидетельстве принадлежит лицу, не вполне обладающему свободной волей. Это побудило меня поставить такие вопросы и я хочу теперь услышать, о чём именно говорил в этот день подсудимый свидетельнице перед венчанием?» Свидетельница: «В точности я этого не могу припомнить». Проф. Прейер: «Не касался ли этот разговор подписи или, быть может, приятной будущности? Не были ли это обещания?» Свидетельница: «Нет, он взял меня за руку и просил меня быть ему и баронессе сестрой; (на вопрос прис. пов. Бернштейна): это было утром в день венчания. В промежуток времени до венчания я сделала все необходимые приготовления». Прис. пов. Бернштейн: «Вы не сделали при этом никаких промахов?» Свидетельница: «Нет».

Чинский просит предложить д-ру Прейеру вопрос, считает ли он необходимым, чтобы известное лицо непременно находилось в состоянии гипнотического сна для получения от гипнотизера какого либо приказания. Председатель заявляет, что это теоретический вопрос, который [71]подлежит экспертизе, и не может быть в настоящее время предметом обсуждения суда». Д-р Прейер благодарит председателя за это замечание, которое совершенно соответствует его взглядам, и добавляет, что на этот важный вопрос он даст в своей экспертизе определенный ответ. Чинский: «Это один из главнейших вопросов, так как эксперт говорит, что можно давать приказания и вне гипнотического сна, и я также утверждаю: „г-жа Рудольф находится здесь под гипнотическим влиянием эксперта“».

Д-р Шренк: «Верите ли вы в причинную связь между волнующей вас сценой с обвиняемым и вашей беспомощностью при подписании брачного свидетельства?» Свидетельница: «Этого я не знаю. В тот момент я чувствовала себя совершенно беспомощной, я только всё время повторяла — о моя голова! о моя голова!» Прис. пов. Бернштейн: «Моя голова! Моя голова! — это говорит каждый, кто очень занят. Вчера, напр., я тоже говорил — моя голова! моя голова!»

Присяжный заседатель г-н Бергман заявляет: «профессор Прейер сказал свидетельнице, что он, на основании её подписи на документе, пришел к заключению, что она находилась под гипнотическим влиянием. До сих пор не констатирован еще факт подписания свидетельницей одного из брачных свидетельств. Последние циркулировали между присяжными заседателями, но мы не видели на них какой либо подписи свидетельницы». Председатель: «Может быть г. эксперт имел в виду подпись на документе, который исчез?» Прис. пов. Бернштейн: «Но ведь документ этот вовсе не существует; [72]следовательно, г-н профессор не мог видеть никакой подписи[3]».

Д-р Прейер: «Я повторяю, что из рассмотрения «подписи» на брачном свидетельстве, виденном мною здесь, я убедился в нахождении подписавшегося лица под каким-то влиянием. На вопрос, можно ли в каждом случае отличить мужской почерк от женского, следует ответить безусловно отрицательно. Это подтвердят все эксперты. Говоря, что здесь фамилия Рудольф написана в несвободном состоянии, я остаюсь при своем мнении. Ведь я не могу знать, кто расписался её именем. Но я верю в возможность того, что свидетельница сама сделала это. В данном случае многое совершалось в несвободном состоянии и, по-моему, это не меняет обстоятельств дела, сомневался ли я лично при рассмотрении почерка в определении характера последнего. Это сомнение для дела не имеет никакого значения; но, само по себе, оно заслуживает оправдания. В данном случае в этом зале не имеют места ни заблуждения, ни какие-либо старания повлиять на кого бы-то ни было, и если подсудимый [73]утверждает, что свидетельница находится под гипнотическим влиянием эксперта, то это совершенно голословно. Я вовсе не вижу необходимости долго останавливаться на этом». Пр. пов. Бернштейн: «Профессор говорит, что это его личное мнение, и что не следует долго останавливаться на этом. В брачном свидетельстве фамилия Рудольф написана в том же настроении, в каком и весь документ. Если профессор так компетентен в этом деле, то каким образом он пришел к заключению, что именно подпись была внесена под гипнотическим влиянием? Если же он так компетентен в этом деле, если такая компетенция вообще возможна, то почему же он не скажет, кто именно написал это свидетельство?» Эксперт д-р Гирт: «Совесть моя заставляет меня заявить, что я совершенно исключаю возможность гипнотического влияния на г-жу Рудольф. Я полагаю, что она подписалась недобровольно в том смысле, что была подавлена разными событиями — она ужасно жалела баронессу. Я должен заявить на честь и совесть, что я даже в отдаленной степени не верю в оказание гипнотического влияния на г-жу Рудольф». Прис. пов. Бернштейн: «После этого я отказываюсь от дальнейших вопросов».

При смехе публики в зал заседаний входит мнимый пастор свидетель Вартальский. Внешность свидетеля только усиливает этот смех: черты лица его характеризуют восточный тип, с некрасивыми толстыми губами. Так как свидетель за совершение фиктивного венчания находится под следствием австрийского суда, то его допрашивают без присяги. Он заявляет, что [74]происходить из очень знатной семьи, но так как необходимые документы его не при нём, то подтверждает лишь свое дворянское происхождение. Он римско-католического вероисповедания, 55 лет от роду, имеет винную торговлю в Вене и состоит якобы представителем Богемской акционерной компании «Лаферм». — Прокурор ходатайствовал по телеграфу перед австрийским судом об отложении слушанием дела Вартальского. Ходатайство было удовлетворено и последний препровожден в Мюнхен для явки в суд. Он показывает: «Лет 7 или 8 тому назад я познакомился с Чинским в Кракове, где я путем протекции устроил ему место учителя французского языка при местной гимназии. Года 4 тому назад я вновь встретился с ним в Варшаве, где он читал рефераты о гипнотизме. С тех пор я уже больше не видел его, пока не получил от него в конце января из Вены письма, в котором он приглашал меня в Café Central для переговоров. Он рассказал мне, что он устроил в Дрездене свою клинику. Там, дескать, он познакомился с дамой, на которой он хотел жениться. Зная, что он уже женат, я спросил его, как обстоит дело с первым браком. Тогда он мне показал бракоразводное свидетельство[4], но так как он, будучи католиком, не может жениться, то он примет протестанство. Он просил меня совершить обряд венчания. Я сейчас увидел, что дело идет только о фиктивном венчании. Чинский уверял меня, что он женится не из-за денег, а по искренней [75]любви, я дал свое согласие под условием, чтобы никто от этого не пострадал и никто ничего бы не узнал. Чинский мне говорил, что он устраивает эту комедию лишь для того, чтобы реабилитировать перед светом эту даму, по происхождению баронессу, которая до сих пор находилась с ним во внебрачном сожитии, а что его брак расторжен лишь путем разъезда с женой. Как только совершится фиктивное венчание, он разведется совершенно, а после этого действительно женится на баронессе, которая будто бы согласна на это. Мы условились встретиться перед венчанием в Зальцбурге и вместе поехать в Мюнхен».

«6 февраля я отправил Чинскому телеграмму, а 7-го мы, согласно уговору, встретились в Зальцбурге и поехали в Мюнхен. Здесь я переночевал в „Kaiser-Hof“ и 8 февраля в 11 час. утра пришел в гостиницу „Europäischer Hof“. Здесь он представил меня баронессе под фамилией доктора Вертемана. Г-жа Рудольф, узнав, что состоится венчание, начала причитывать и протестовать против этого; но баронесса ее успокоила. После полудня состоялось венчание; я был при этом в одеянии протестантского священника, которое я взял с собой из Вены из маскарадного гардероба».

Свидетель описывает потом церемонию венчания. «После венчания я составил протокол, который подписали брачущиеся, свидетели, и я сам приложил потом привезенную мною из Вены резиновую печать и взял протокол с собой. Во время завтрака я произнес тост за здравие герцога и герцогини. Вечером я опять уехал в Вену. На расходы я получил 100 флоринов. [76]После завтрака я ушел и разорвал составленный при венчании протокол. В гостинице Kaiserhof я изготовил два брачных свидетельства (печатные бланки), которые здесь лежат предомной. Возможно, что последняя рубрика 2-го брачного свидетельства заполнена не мною, а другим лицом. Баронесса Цедлиц: «Вартальский после венчания сказал мне, что он незадолго перед тем обвенчал таким же путем некоего князя Лобковича». Свидетель возражает против этого самым решительным образом. Подсудимый утверждает, что он просил занести это в протокол дознания.

После этого прокурор Малер делает следующее заявление: «Я читал следственные акты только в середине августа — по возвращении моем из отпуска; в то время подсудимый возбудил ходатайства, которые уже с внешней стороны носили характер лжи. Несмотря на это, всё-таки производились розыски; лица, о допросе которых просил Чинский, жили в такой отдаленности, что при таких условиях оказалось бы совершенно невозможным заслушать это дело в настоящем заседании; несмотря на это, я повсюду разослал запросы в подлежащие учреждения в Вене, в полицейское управление и, чрез последнее, в австрийское министерство, не известно ли им что-нибудь о выдающемся общественном положении Чинского — ведь свидетели, на которых он ссылался, были всё князья! Далее — действительно ли министерство назначило ему высокую награду в случае исполнения им порученной ему австрийским правительством миссии; — наконец, находятся ли в депозите австрийского банка 146 тысяч флоринов, [77]предназначенные для него. Оттуда мне отвечали, что об этом не имеется никаких сведений. Я переговорил об этом с господином защитником, разделявшим мое мнение, что дальнейшее откладывание судебного разбирательства отнюдь не в интересах подсудимого. Всё это я сказал только потому, что обвиняемый постоянно прерывает меня и очень возмущается тем, что он так долго содержится в предварительном заключении». Прис. пов. Бернштейн подтверждает слова прокурора: «Я сам только 21 августа мог обозреть дело; до этого времени подсудимый не воспользовался этим своим правом. Я посоветовал ему не возбуждать новых ходатайств, дабы не затягивать предварительного следствия; после этого он выразил желание немедленно назначить дело к слушанию. Но, всё-таки, не следует упрекать подсудимого во лжи по поводу сделанного им сегодня заявления».

Далее свидетелю Вартальскому предъявляются два письма от 12 и 13 февраля, адресованные последним на имя Чинского и подписанные «Угрон». В письме от 12 фев. автор сообщает, что он уведомил Его Превосходительство (Кальноки) о свадьбе Чинского с баронессой, и что Его Превосходительство выражал свое удовольствие по поводу этого брака, и что он будет очень рад видеть Чинского у себя в случае приезда его в Вену, а также познакомиться с его супругой. В письме от 13 февраля, которое Чинский показывал баронессе, автор советует ему не упоминать о том, что его брак еще не расторгнут окончательно, а также свадьбу держать в тайне. [78]

Вслед за тем прочитываются показания Вьецинской, допрошенной 18 мая в Дрездене через комиссара, так как местожительство её неизвестно. Она показала под присягой: «Меня зовут Юстиной Маргер, разведенная Вьецинская, урожденная Верни, 28 лет. Я жила с Чинским в течение 4-х лет в качестве экономки и служила ему медиумом. Мы жили как муж и жена и 2-го февраля 1893 года я родила ему сына. Чинский никогда не выдавал меня за свою жену, но меня часто считали таковою. В ноябре 1893 года он побудил меня уйти от него под предлогом возвращения к нему жены, которая могла причинить мне неприятности. О своем намерении жениться на баронессе Цедлиц он ничего не говорил мне. Он дал мне тогда 300 марок, с которыми я поехала в Краков. Не получая долгое время денег, я в феврале месяце текущ. года приехала в Дрезден, чтобы напомнить подсудимому о его обязанностях. Только здесь я узнала о браке его с баронессой. В сентябре месяце прошлого года я несколько раз была в Луге для участия в пользовании баронессы и какого-то старика; первая приходила в квартиру Чинского от 2 до 3 раз в неделю. Я в то время не замечала, что между ними развиваются любовные отношения; положим, я не всегда присутствовала при их встречах. В разговорах своих они касались только лечения. Еще менее мне бросалось в глаза, что баронесса приходила к Чинскому без всякой надобности. Впоследствии я обратила внимание на получение им многочисленных писем из Луги; в одном из них, между прочим, я прочла слова „люблю тебя“; [79]когда я попросила разъяснения по поводу этого выражения, то он мне возразил: „это тебя не касается; если тебе не нравится у меня, то можешь уйти“».

Прочитываются также показания доктора Дока, владельца лечебницы Аувдервальд при Сан-Галлене. Содержание их следующее: «Баронесса фон-Цедлиц уже несколько раз лечилась у меня; она страдала желудком и нервной болезнью. Приехала она в январе месяце прошлого года и уехала опять 6 февраля; Чинский приехал 29 января и остался до 6 февраля. Баронесса хотела было нанять 3 комнаты, говоря, что к ней приедет её жених, но я должен был отказать ей в этом. Чинский очень скоро произвел на меня неблагоприятное впечатление и г-жа Рудольф, а также и мы с сестрой, предостерегали ее; я даже предлагал ей свои услуги приехать в Мюнхен на помощь, так как я предвидел возможность фиктивного венчания. Чинский поехал в Вену до отъезда баронессы и говорил последней перед отъездом: „Милое дитя мое, если мы опять уедем в Дрезден, то женщины там опять подвергнутся моему старому обаянию и поэтому весьма возможно, что я начну колебаться; поэтому я предлагаю обвенчаться по возможности скорее“. На мои предостережения баронесса возражала, что она выходит замуж за Чинского, чтобы вырвать его из рук его медиума. Характер баронессы благородный, глубоко религиозный. Она страдает общей неврастенией, осложненной хронически-нервозной диспепсией».

Прочитываются, согласно определению суда, показания пастора д-ра Иоанна Партиша, со [80]держащегося в Ольденбургской тюрьме за подлог и растрату, в которых он говорит, что совершенно не знает ни Чинского, ни Вартальского; что в момент венчания он находился в Ольденбурге, и что ему по этому делу вообще ничего не известно.

Проф. Гирт вновь ходатайствуем о позволении ему задать баронессе несколько вопросов при закрытых дверях. Суд удовлетворяет это ходатайство и совершенно исключает публичность до момента провозглашения приговора.

Последовал вторичный допрос свидетельницы баронессы фон-Цедлиц в присутствии подсудимого. Она видимо взволнована, но тем не менее довольно подробно отвечает проф. Гирту на вопросы, касающиеся преступных действий подсудимого по первому пункту обвинения, и повторяет, как уже было сказано выше, что она во время сеансов не находилась в сонном состоянии. По окончании допроса свидетельница была крайне взволнована и со слезами на глазах сказала подсудимому: «Я прощаю Вам!»

Затем было приступлено к прочтению корреспонденции между Чинским и баронессой. Из его писем остались лишь немногие, т. к. остальные были сожжены баронессой. Встречающиеся в них выражения «Пунар-Бгава» (т. е. душа, которую спасает другая) и «Утсарпини» (т. е. душа, которая, вернувшись на землю, спасает другую) имеют, как Чинский доказывал на основании своих брошюр, известное значение в оккультизме. О занятиях её спиритизмом свидетельствует частое упоминание о каких-то «Bon roi Louis» (король Людвиг II) и об умершей подруге её «Мелите». [81]Она была убеждена в том, что находится с последней в непосредственном общении, между тем как Чинский утверждает, что таковое имеет место между ним и «добрым королем». Как видно из её писем, запах духов, связанный с появлением её подруги Мелиты, играл у неё и впоследствии большую роль.

Как-то раз ночью она будто бы услышала в своей комнате звук, похожий на выстрел, о чём она сообщает Чинскому в одном из своих писем, и старается объяснить это явление спиритическим путем. Баронесса подтверждает, что она познакомилась со спиритизмом чрез посредство своего отца, а отнюдь не подсудимого, который недостоин того, чтобы быть спиритуалистом.

Далее она говорит: «мы с компаньонкою впоследствии уже сами изучали спиритизм, т. е. спиритуализм (свидетельница заявляет энергично, что она не спиритка, а спиритуалистка). Я также написала статью в одном из журналов, трактующую о берлинском спиритуалистическом сеансе. Прежде я часто посещала дом спирита, пользующегося всемирной известностью, но в последнее время прекратила это знакомство, узнав, что в доме последнего, наряду с добрыми, появились также и злые духи, которые будто бы били хозяйку дома». На вопрос со стороны экспертов, баронесса заявляет, что она потому так подчеркивает разницу между спиритизмом и спиритуализмом, что, по её мнению, при спиритических сеансах участники часто делаются жертвою обмана.

Наконец, приступили к чтению документов, актов, многочисленных иностранных газет, [82]содержавших статьи подсудимого и ярко свидетельствовавших о его полном тревог, цыганском образе жизни. Прочитывается письмо, адресованное на его имя проф. Шарко, заключающее в себе ответ на предложение Чинского посвятить ему свою брошюру: «о гипнотизме и его лечебных свойствах». В своем ответе, который Чинский, очевидно в целях рекламы, напечатал в предисловии брошюры, Шарко отклоняет такое посвящение.

Ярко характеризуют подсудимого прочитанные тут же письма его, написанные им перед попыткой к самоубийству. В них заключается просьба одеть его после смерти в черное платье и положить ему на сердце фотографию баронессы Ядвиги. Шубу свою он отказал Вьецинской «чтобы покинутая могла купить хлеба для своего ребенка». Далее сказано, чтобы она (Вьецинская) обратилась 18 июля 1898 года в австрийское посольство в Лондоне. Здесь ей передадут пакет, «запечатанный герцогским гербом Святополков». В этом пакете она найдет доказательства княжеского происхождения своего ребенка и другие важные документы.

По предложению прокурора прочитывается письмо брата подсудимого, адресованное на имя последнего. В этом письме, между прочим, сказано: «подумай о том, о чём мы говорили с тобой; на всякий случай постарайся добиться верного собственного обеспечения. Поэтому попытайся подвести под свою жизнь крепкий фундамент, чтобы не начинать снова жизнь человека завтрашнего дня. Куй железо, пока горячо. Дорогу ты уже сам найдешь, ибо ее тебе покажет твой [83]ум и искусство. Может быть, какое-либо третье лицо в данном случае могло бы оказать тебе какие-либо услуги, но откуда взять его? Нельзя ли повлиять на твою «пани» письмами, чтобы она по собственной инициативе отказала всё в твою пользу. Подумай, что она может умереть каждую минуту! — Сообщи мне, как ты устроишь венчание без венчания? Как ты поступил с подругой твоей пани и каким способом ты ей зажал рот? Я боюсь, как бы тебя не поймали до достижения цели». [84]

4-й день процесса.

В заседании 20 декабря, по прочтении актов и документов, выслушивается заключение экспертов, что отнимает время от 9 часов утра до 6 часов вечера. Сперва говорит старший медицинский советник профессор д-р Грашей, потом профессор Гирт, д-р барон фон Шренк-Нотцинг и, наконец, надворный советник профессор д-р Прейер. Главный предмет экспертизы составляет вопрос о преступлении против нравственности. Прокурор Малер обосновал свое обвинение на допросе и заключении экспертов Грашея, Шренка и Прейера и, отчасти, на мнении доктора Гирта, согласившегося с тем фактом, что гипноз имел место.

Дальше прокурор говорит: «целым рядом свидетельских показаний установлено, что подсудимый внушил баронессе любовь в состоянии полусна, после того как она проявила лишь интерес к его врачебной и оккультистической деятельности, не проявив, однако, особого интереса к его особе. Ход мыслей, который повел к интимнейшим отношениям, возник, как доказано, в состоянии гипноза, и это уже равносильно злоупотреблению оказанным ему, как врачу, [85]доверием. Закон различает безвольность и бессознательность и рассматривает первое, как искусственное ограничение воли. В таком состоянии баронесса отдалась Чинскому».

Затем прокурор дает характеристику подсудимого как эгоиста, шарлатана и любителя приключений, не останавливающегося даже перед преступными средствами для достижения своих эгоистических целей. Поэтому он безусловно совершил два преступления, одно против § 132, подстрекнув Вартальского к совершению обряда фиктивного венчания, а 2-ое — предъявив заведомо подложное брачное свидетельство брату баронессы.

Прокурор энергично возражает против утверждения, что явления гипнотизма еще не настолько изучены, чтобы служить предметом судебных соображений, и указывает при этом, в качестве примера, на яды, действие которых часто делается предметом судебного разбирательства, но состав которых научно надлежаще еще на исследован.

Защитник Бернштейн в последнем слове своем выражает сожаление, что против Чинского возбуждено уголовное преследование, вместо того чтобы послать его в Америку. Для использования в уголовном процессе, гипнотизм представляет еще слишком спорную область. Он мог бы представить суду разнообразные отзывы по вопросу о действительности гипнотического внушения. Потом он прочел выдержку из сочинения Гельмгольца, (который, однако, заявил, что никогда подробно не занимался этим предметом), относящегося совершенно отрицательно к гипнотизму. [86]Далее он указал на противоречие в мнениях и выражениях экспертов, и просил присяжных заседателей стоять в данном случае на страже закона и преградить шаткой теории о внушении доступ в зал суда. Он продолжает; «я вовсе не хочу спорить с прокурором относительно характера подсудимого, а также отрицать факты, составляющие основание обвинения по § 132 за употребление заведомо ложного документа. Против этих двух обвинений я могу только противопоставить моменты юридического характера. Имперский суд в 10 томе своих решений ясно и определенно разъяснил, что узурпация церковных должностей, как например, священника, который совершает обряд венчания, не является наказываемой. Осуждение подсудимого по этому пункту, противоречило бы поэтому толкованию § 132. Чинский, решительно отказываясь в течение 3-х часов предъявить подложное брачное свидетельство, не может быть признан виновным в покушении на приобретение каких-либо имущественных выгод посредством этого документа. Поэтому я прошу оправдать его по этому пункту по юридическим основаниям, и полагаю, что это вынужденное противозаконное действие Чинского уже достаточно наказано 10-месячным предварительным заключением, нарушение же моральных законов еще не составляет уголовного преступления».

После этого председатель разъясняет присяжным заседателям законы. Он между прочим обращает их внимание на то, что до сих пор в немецких судах еще не разбиралось ни одного такого случая, и что поэтому положительный ответ [87]на 1-ый пункт обвинения создаст прецедент. Он указал им на возможность изъяна в законе, если законодатель не подвел эти случаи ограничения воли под понятие безвольного состояния (в немецком своде уголовных законов), — но если предположить, что вместо собственной воли действует чужая воля, то это затруднение отпадает.

В 10¾ час. вечера присяжные заседатели удалились для совещания. В 11½ час. ночи старшина их, г. Бергман, объявил вердикт присяжных заседателей, гласящий следующее:

Вопрос 1-ый, виновен ли Чинский в преступлении против нравственности по 2-му пункту § 176? Ответ: Нет, не виновен. Вопрос 2-ой об уменьшающих вину обстоятельствах отпадает.

Вопрос 3-ий, виновен ли Чинский в подстрекательстве к проступку против порядка управления (узурпация правительственной должности) по § 132? Ответ: да, виновен.

Вопрос 4-ый, виновен ли Чинский в пользовании заведомо подложным официальным документом иностранного происхождения, что предусмотрено § 267 и 2-ым пунктом § 268? Ответ да, виновен.

Вопрос 5-ый, заслуживает ли подсудимый снисхождения. Ответ: да, заслуживает.

После этого прокурор Малер предлагает подвергнуть подсудимого тюремному заключению на 3 года. После 20 минутного совещания, в 12 ч. ночи, суд, на основании вердикта присяжных заседателей, выносит подсудимому следующий приговор: подсудимый Чеслав Чинский приговаривается к тюремному заключению на 3 года с [88]зачетом шести месяцев предварительного заключения, и к лишению чести на 5 лет. За подстрекательство — на 10 месяцев и за преступление — на 2 года 6 месяцев, а по совокупности — на 3 года тюрьмы и на 5 лет потери чести. В преступлении против нравственности считать Чинского по суду оправданным, возложив на казну издержки производства.

При обсуждении вопроса о мере наказания было принято во внимание, что подсудимый является личностью, опасною для общества. Увеличивающими вину обстоятельствами признаны: 1) свойство присвоенной должности (духовное звание) и 2) обнаруженная подсудимым при совершении преступления низость его образа мыслей.

Примечания править

  1. Этот ответ г. Чинского свидетельствует о его полном незнакомстве с магнотерапией. Прим. Перев.
  2. Таким порезом лишить себя жизни нельзя: это знает каждый доктор. Следовательно, Чинский или симулировал самоубийство, или не имеет никаких познаний по медицине. Примеч. перев.
  3. Для лучшего понимания последующих прений надо заметить, что названная экспертом «подпись» г-жи Рудольф, собственно говоря, не есть подпись в прямом смысле этого слова, а только лишь внесение фамилии Рудольф в найденное у подсудимого брачное свидетельство, в которое, равным образом, внесена фамилия второго свидетеля г. Мерка, подделываясь под его подпись. Документ, составленный Вартальским-Вертманом в доказательство совершившегося венчания, с подлинными подписями «брачущихся», а также обоих свидетелей, исчез, т. е., судя по нижеследующим показаниям Вартальского, последний разорвал его сейчас же после венчания.
  4. Очевидно тоже подложное. Прим. перев.