[499]
ПРИМѢЧАНІЯ Г. X. АНДЕРСЕНА
къ полному собранію сказокъ и разсказовъ.
I.
Примѣчанія къ двумъ первымъ томамъ, вышедшимъ въ 1862 г.
Въ данное изданіе входятъ всѣ помѣщенныя раньше въ различныхъ выпускахъ и сборникахъ сказки и разсказы, иллюстрированные В. Педерсеномъ; помѣщены они здѣсь приблизительно въ томъ порядкѣ, въ какомъ написаны и напечатаны.
Мнѣ говорили, что нѣкоторыя данныя относительно происхожденія и появленія въ свѣтъ сказокъ были бы не совсѣмъ безъинтересны для читателей, вотъ почему я и привожу ихъ здѣсь.
Къ Рождеству 1829 г. вышелъ небольшой сборникъ моихъ стихотвореній, въ концѣ котораго была помѣщена сказка въ прозѣ «Мертвецъ». Слышалъ я её еще въ дѣтствѣ и теперь попытался пересказать въ стилѣ Музеуса, но удалось мнѣ это, какъ слѣдуетъ, только много лѣтъ спустя, когда я, наконецъ, выступилъ со сказкой «Дорожный товарищъ» (1836).
Настоящимъ же образомъ сказочныя струны зазвенѣли въ моей душѣ впервые, когда я путешествовалъ по Гарцу въ 1831 г.; тамъ у меня сложилась сказка о старомъ королѣ, воображавшемъ, что онъ сроду не слыхивалъ лжи и обѣщавшемъ поэтому руку своей дочери и полкоролевства тому, кто сумѣетъ солгать ему[1].
Первый же выпускъ сказокъ «Сказки для дѣтей» вышелъ въ 1835 г. и содержалъ: «Огниво», «Николай и Николка», «Принцесса на горошинѣ», «Идочкины цвѣты».
Въ тонѣ сказокъ должна была слышаться живая рѣчь, разсказъ,
[500]разсчитанный на слушателей-дѣтей, но также и на взрослыхъ. Три изъ первыхъ поименованныхъ сказокъ я слышалъ еще ребенкомъ на «посидѣлкахъ» и во время чистки хмѣля. Сказка же «Идочкины цвѣты», напротивъ, плодъ моей собственной фантазіи, сложилась у меня какъ-то сразу, когда я принялся однажды разсказывать маленькой дочкѣ поэта Тиле, Идѣ, о цвѣтахъ ботаническаго сада. Я и сохранилъ въ сказкѣ нѣкоторыя замѣчанія дѣвочки.
Второй выпускъ вышелъ въ 1836 г. и содержалъ сказки: «Лизокъ съ вершокъ», «Нехорошій мальчикъ» и «Дорожный товарищъ».
Черезъ годъ вышелъ третій выпускъ съ двумя сказками: «Русалочка» и «Новый нарядъ короля».
Всѣ эти выпуски составили затѣмъ одинъ небольшой томъ. Въ предисловіи къ нему говорилось о томъ небольшомъ успѣхѣ, который, повидимому, выпалъ на долю этихъ произведеній, и, кромѣ того, предлагалось нѣчто вродѣ отчета относительно того, откуда былъ взять матеріалъ для нихъ. Привожу мои подлинныя слова:
«Къ числу датскихъ народныхъ сказокъ, слышанныхъ мною еще въ дѣтствѣ и нынѣ появляющихся въ вольной моей передачѣ, слѣдуетъ отнести сказки: «Огниво», «Николай и Николка», «Принцесса на горошинѣ» и «Дорожный товарищъ». Фабула сказки «Нехорошій мальчикъ» заимствована изъ пѣсенъ Анакреона, а фабула сказки «Новый нарядъ короля» испанскаго происхожденія; забавною идеею ея мы обязаны принцу Донъ-Мануэлю (род. 1277 г. † 1347 г.)[2]. Сказки же «Идочкины цвѣты», «Лизокъ съ вершокъ» и «Русалочка»[3] —плоды моей собственной фантазіи и являются тремя первыми оригинальными моими сказками. Послѣдняя обратила на себя нѣкоторое вниманіе, и это придало мнѣ охоту продолжать свои попытки въ этомъ родѣ. Такою же вполнѣ оригинальною сказкой является сказка «Калоши счастья», вышедшая въ 1838 г. Позже идеей «Калошъ» воспользовался писатель Гострупъ для своей превосходной комедіи изъ студенческой жизни «Gjenboerne» («Сосѣди»).»
Въ томъ же году къ Рождеству вышелъ первый выпускъ новаго собранія сказокъ. Въ него вошли: «Ромашка», «Стойкій оловянный солдатикъ» —обѣ оригинальныя и «Дикіе лебеди» —пересказъ датской народной сказки.
[501]
Въ слѣдующій выпускъ вошли: «Райскій сад», «Сундукъ-самолетъ» и «Аисты».
Первая сказка—изъ числа слышанныхъ мною въ дѣтствѣ. Она мнѣ всегда очень нравилась, и, слушая ее, я всякій разъ жалѣлъ, что она такъ скоро кончается. Мнѣ казалось, что всѣ четыре вѣтра могли бы разсказать куда больше, а самый райскій садъ быть обрисованнымъ яснѣе. Вотъ я и попытался теперь сдѣлать это.
Сюжетъ сказки «Сундукъ-самолетъ» взятъ изъ «Тысячи и одной ночи»; сказка «Аисты» сложилась изъ народнаго повѣрья и дѣтской пѣсенки объ аистахъ.
Въ 1840—41 гг., послѣ путешествія въ Грецію и въ Константинополь, появился «Базаръ поэта», изъ котораго были взяты для нѣмецкаго собранія сказокъ, иллюстрированнаго Педерсеномъ: «Бронзовый кабанъ», «Побратимы» и «Роза съ могилы Гомера». Сказки эти помѣщены теперь и въ датскомъ изданіи сказокъ, гдѣ заняли мѣсто, соотвѣтствующее времени ихъ появленія въ свѣтъ.
Третій выпускъ «Сказокъ для дѣтей» вышелъ въ 1842 г. Сюда вошли: «Оле-Закрой-Глазки», «Эльфъ», «Свинопасъ» и «Гречиха».
Представленіе связаное съ именемъ «Оле-Закрой Глазки», существа, наводящаго сонъ на дѣтей, послужило единственнымъ даннымъ для этой сказки. Въ ней Оле-Закрой-Глазки впервые получилъ ясный обликъ, а затѣмъ я вывелъ его и на сцену въ волшебной комедіи, получившей то же названіе. Въ послѣднее же время молодой скульпторъ Ширбекъ далъ намъ изображеніе божка сна въ терракоттѣ.
Сюжетъ сказки «Эльфъ» заимствованъ изъ итальянской народной пѣсни.
«Свинопасъ» сохранилъ нѣкоторое сходство со старою датскою народною сказкой, слышанною мною въ дѣтствѣ, но въ невозможномъ для передачи видѣ. Впослѣдствіи эта сказка была передѣлана въ дѣтскую комедію «Die Prinzessin von Marzipan und der Schweinehirt von Zuckerland» и поставлена на сценѣ въ Берлинѣ.
Основаніемъ для сказки «Гречиха» послужило народное повѣрье.
Этимъ выпускомъ заканчивается второй томъ, посвященный Іоганнѣ-Луизѣ Гейберъ[4]:
«Говорятъ, что міръ волшебный
Фей лишь въ сказкѣ существуетъ—
Вы явились, и хвалебный
Хоръ васъ феей именуетъ!»
|
[502]
Госпожа Гейбергъ явилась первымъ лицомъ, которому были посвящены мои сказки, не только въ силу ея положенія великой, всѣми почитаемой артистки, но и потому, что она, въ числѣ немногихъ лицъ, одна изъ первыхъ отнеслась сочувственно къ моимъ сказкамъ, тогда еще мало обращавшимъ на себя вниманіе публики. Ея благосклонный отзывъ и часто высказываемое удовольствіе Г. X. Эрстеда по поводу юмористическаго элемента въ моихъ сказкахъ и были для меня первымъ поощреніемъ.
Въ 1842 г. появилась въ «Геа» сказка «Бузинная матушка»; идею ея я нашелъ въ народномъ сказаніи, сообщенномъ І. М. Тиле[5].
«Въ бузинѣ обитаетъ существо—«Бузинная матушка» или «Бузинная дѣва», которая и мститъ за всякое насиліе надъ деревомъ; въ Новой Слободкѣ хранится еще преданіе о томъ, какъ одинъ человѣкъ, срубившій бузину, вскорѣ затѣмъ внезапно умеръ». Бузинная матушка превратилась въ сказкѣ въ датскую дріаду, въ само воспоминаніе; въ такомъ же видѣ она выведена и въ моей волшебной пьесѣ, поставленной на сценѣ.
Въ томъ же году была напечатана въ ежемѣсячномъ журналѣ, издаваемомъ Герсономъ и Колундомъ, сказка «Колоколъ»; какъ эта, такъ и почти всѣ послѣдующія—плоды моей собственной фантазіи. Зародыши ихъ давнымъ-давно лежали въ моей душѣ, и довольно было извѣстнаго настроенія, солнечнаго луча, капли горечи, чтобы изъ зародыша расцвѣлъ цвѣтокъ.
Съ годами мнѣ становилось все яснѣе и яснѣе, что можно сдѣлать изъ сказки, а вмѣстѣ съ тѣмъ росло и сознаніе собственныхъ силъ въ этой области и ихъ предѣловъ.
Сказки пріобрѣли читателей не только между дѣтьми, но и между взрослыми, поэтому новый сборникъ сказокъ, вышедшій въ 1845 г., былъ озаглавленъ только: «Новыя сказки», безъ прибавленія: «для дѣтей». Первый маленькій выпускъ со сказками: «Ангелъ», «Соловей», «Парочка» и «Безобразный утенокъ»—былъ посвященъ поэту Карлу Баггеру, «какъ посильная благодарность за тѣ свѣжія мысли и теплыя чувства, которыя возбудили во мнѣ его богатыя поэзіею творенія».
Первая половина «Безобразнаго утенка» написана лѣтомъ въ имѣніи Гиссельфельдъ, гдѣ я гостилъ нѣсколько времени, а конецъ—только полгода спустя; остальныя же три сказки вылились разомъ. Съ этого
[503]выпуска успѣхъ моихъ сказокъ все возростаетъ. Впослѣдствіи знаменитый художникъ Каульбахъ нарисовалъ къ сказкѣ «Ангелъ» чудную картину, которая обошла въ гравюрахъ весь свѣтъ.
Лѣто 1846 г. я провелъ въ Нюсё вмѣстѣ съ Торвальдсеномъ; ему очень нравились сказки: «Парочка» и «Безобразный утенокъ», и онъ сказалъ мнѣ однажды: «Ну, напишите же намъ новенькую забавную сказку! Вы, вѣдь, можете написать обо всемъ, хоть о штопальной иглѣ!» Я и написалъ «Штопальную иглу». Почти одновременно съ нею была написана «Бабушка». Мнѣ замѣтили, что послѣдняя имѣетъ сходство съ однимъ изъ стихотвореній Ленау; я прочелъ его, нашелъ то же самое и поставилъ поэтому упомянутое стихотвореніе эпиграфомъ къ сказкѣ, когда она впервые появилась въ печати, кажется въ «Portefeuillen» («Портфелѣ»). Этимъ я хотѣлъ показать, что знаю о сходствѣ, но не думаю, что изъ-за него слѣдуетъ уничтожить написанную мною сказку.
Второй сборникъ содержалъ сказки: «Ель» и «Снѣжная королева» и былъ посвященъ поэту Фредерику Гёгъ-Гульдбергу. Идея «Ели» пришла мнѣ однажды вечеромъ, въ королевскомъ театрѣ, во время представленія; шла опера «Донъ-Жуанъ»; вернувшись домой, я сейчасъ же принялся за сказку и кончилъ ее поздно ночью. Первая глава «Снѣжной королевы» написана въ Максенѣ, близъ Дрездена, остальное на родинѣ, въ Даніи.
Третій сборникъ явился весеннимъ привѣтствіемъ и благодарностью писателю Генриху Герцу, «благодарностью за творенія, которыми подарили насъ его глубоко поэтическая душа и богатый юморъ». Въ этотъ выпускъ вошли: «Лѣсной холмъ», «Красные башмачки», «Прыгуны», «Пастушка и трубочистъ», «Гольгеръ Данске».
Въ «Сказкѣ моей жизни» упомянуто о томъ, какъ я въ день моей конфирмаціи впервые надѣлъ сапоги. Они громко скрипѣли, когда я шагалъ по церкви, и я несказанно радовался этому. Еще бы! всѣ прихожане могли слышать этотъ скрипъ и заключить изъ него, что сапоги новые. Зато мое религіозное настроеніе было разстроено; я чувствовалъ это и испытывалъ ужасныя угрызенія совѣсти отъ сознанія, что мысли мои были заняты сапогами не меньше, чѣмъ самимъ Господомъ Богомъ. Воспоминаніе объ этомъ и создало сказку «Красные башмачки», которая скоро сдѣлалась одною изъ наиболѣе популярныхъ сказокъ, особенно въ Голландіи и въ Америкѣ.
«Прыгуны»—своего рода экспромтъ: я разсказалъ эту сказочку маленькимъ ребятишкамъ, просившимъ меня разсказать имъ что-нибудь. Основаніемъ фабулы «Гольгера Данске» послужило народное повѣрье
[504]о немъ, сходное съ преданіемъ о Фридрихѣ Барбароссѣ, что сидитъ въ горѣ Кюфгейзеръ, облокотившись на каменный столъ, въ который вросла его борода.
Первый выпускъ второго тома, посвященный матери І. Л. Гейберга, «высокодаровитой писательницѣ Т. Гюллембургъ», вышелъ въ 1847 г. и содержалъ сказки: «Старый уличный фонарь», «Сосѣди», «Штопальная игла», «Маленькій Тукъ» и «Тѣнь».
Идея сказки «Маленькій Тукъ» возникла у меня во время посѣщенія Ольденборга; въ эту сказку вошли также нѣсколько воспоминаній дѣтства.
«Тѣнь» набросана во время лѣтняго пребыванія въ Неаполѣ, но обработана только въ Копенгагенѣ.
Черезъ годъ вышелъ второй выпускъ: «Старый домъ», «Капля воды», «Дѣвочка со спичками», «Счастливая семья», «Мать», и «Воротничокъ».
Во многихъ изъ этихъ сказокъ найдутся частности, почерпнутыя мною изъ пережитого. Въ «Сказкѣ моей жизни» я привожу два эпизода, вошедшіе затѣмъ въ сказку «Старый домъ». Маленькій сынъ поэта Мозена подарилъ мнѣ передъ моимъ отъѣздомъ изъ Ольденборга одного изъ своихъ оловянныхъ солдатиковъ, чтобы я не былъ «такъ ужасно одинокъ», а двухлѣтняя дочка композитора Гартмана, Марія, принималась плясать, какъ только заслышитъ музыку или пѣніе. Разъ она вошла въ комнату, гдѣ пѣли псалмы ея старшіе братья и сестры, и сейчасъ же начала плясать, но музыкальное чутье не позволило ей плясать не въ тактъ, и вотъ она то становилась на одну ножку, то на другую, невольно выдерживая тактъ псалмовъ.
«Капля воды» написана послѣ бесѣды съ Г. Х. Эрстедомъ.
«Дѣвочка со спичками» написана въ замкѣ «Гростенъ», гдѣ я, собираясь ѣхать за-границу, провелъ нѣсколько дней. Тамъ я получилъ отъ г. Флинха письмо съ предложеніемъ написать къ одному изъ трехъ прилагаемыхъ рисунковъ какую-нибудь сказку для его «Календаря». Я выбралъ рисунокъ, изображавшій бѣдную маленькую продавщицу спичекъ.
Въ Глорупѣ, на островѣ Фіоніи, гдѣ я часто проводилъ лѣтомъ по нѣскольку недѣль, одна часть сада была совсѣмъ запущена и вся заросла лопухомъ, посѣяннымъ когда-то для большихъ бѣлыхъ улитокъ, которыя считались въ тѣ времена изысканнымъ блюдомъ. Вотъ этотъ-то лопухъ и эти улитки и подали мнѣ идею сказки «Счастливая семья», которая была написана во время моего перваго пребыванія въ Лондонѣ.
[505]
«Мать» создалась сама собою безъ всякаго повода; идея ея возникла у меня во время прогулки по улицѣ, быстро развилась, и мнѣ осталось только выложить сказку на бумагу. Какъ мнѣ сообщили, сказка эта чрезвычайно понравилась индусамъ, до которыхъ дошла въ переводѣ.
Сказка «Ленъ» написана въ 1849 г. и напечатана въ газетѣ «Fædrelandet» («Отечество»).
Послѣ путешествія на сѣверъ появились, въ 1851 г., путевые очерки: «По Швеціи». Изъ нихъ были впослѣдствіи взяты для нѣмецкаго собранія сказокъ, иллюстрированнаго Педерсеномъ: «Птица Фениксъ», «Бабушка», «Сонъ» и «Нѣмая книга».
Уже и раньше многіе изъ нѣмецкихъ переводовъ сказокъ были иллюстрированы Гоземаномъ, графомъ Поччи, Людвигомъ Рихтеромъ и Отто Спектеромъ. Геніальные рисунки послѣдняго вошли впослѣдствіи и въ англійское изданіе, озаглавленное: «The shoes of fortune and other tales» («Калоши счастья» и другія сказки). Теперь же нѣмецкій издатель мой, консулъ Лоркъ въ Лейпцигѣ, рѣшился издать собраніе иллюстрированныхъ сказокъ и предложилъ мнѣ найти даровитаго датскаго художника, которому бы можно было поручить исполнить рисунки. Я счастливо напалъ на покойнаго нынѣ морского офицера В. Педерсена. Клишэ рисунковъ послѣдняго были затѣмъ пріобрѣтены у г. Лорка датскимъ моимъ издателемъ К. А. Рейцелемъ и въ 1849 г. появилось первое датское изданіе сказокъ съ 125 рисунками.
Этимъ роскошно изданнымъ томомъ закончилась первая серія «сказокъ», но дѣятельность моя въ этой области далеко еще не была кончена. Для новой серіи понадобилось новое, подходящее названіе, и я остановился на названіи «Historier» (Исторіи). Я нашелъ, что оно всего больше подходитъ къ моимъ сказкамъ: на датскомъ народномъ языкѣ «исторія» одинаково означаетъ и простой разсказъ и самую смѣлую фантастическую сказку; нянькины сказки, басни и разсказы—все извѣстно у дѣтей, крестьянъ и простолюдиновъ подъ именемъ «исторіи».
Первый маленькій выпускъ «Исторій», вышедшій въ 1852 г., содержалъ: «Исторія года», «Прекраснѣйшая роза міра», «Съ крѣпостного вала», «Въ день кончины», «Истинная правда», «Лебединое гнѣздо», «Веселый нравъ».
Въ 1853 году вышелъ слѣдующій выпускъ, содержавшій: «Сердечное горе», «Всему свое мѣсто», «Домовой мелочного торговца», «Черезъ тысячу лѣтъ», «Подъ ивой».
[506]
«Напишите», сказалъ мнѣ однажды поэтъ Тиле: «сказку о флейтѣ, которая, играя, все ставитъ на свое мѣсто!»
Слова эти дали мнѣ идею, и вышла упомянутая сказка. Въ сказкѣ «Подъ ивою» вложено кое-что изъ пережитого.
Когда первыя изданія этихъ выпусковъ были распроданы, гг. Рейцель и Лоркъ рѣшили сообща издать иллюстрированное собраніе исторій по образцу предыдущаго собранія сказокъ. Рисунки изготовилъ В. Педерсенъ, и новое изданіе вышло въ 1855 г. Въ него, кромѣ поименованныхъ, вошли еще нѣсколько совсѣмъ новыхъ сказокъ и кромѣ того всѣ появившіяся въ различное время въ «Народномъ датскомъ календарѣ». Вотъ ихъ перечень: «Есть же разница!», «Пять изъ одного стручка», «Отпрыскъ райскаго растенія», «Старая могильная плита», «Иванушка-дурачокъ», «Изъ окна богадѣльни», «Ибъ и Христиночка», «Послѣдняя жемчужина», «Пропащая», «Двѣ дѣвицы», «На краю моря» и «Свинья-копилка».
Сказка «Есть же разница!» сложилась у меня во время посѣщенія Христинелунда, что близъ Прэсте. У канавы росла цвѣтущая яблонька, живое изображеніе самой весны. Деревцо это такъ крѣпко засѣло у меня въ головѣ, что я никакъ не могъ отдѣлаться отъ него, пока не пересадилъ его въ сказку.
Сказка «Пять изъ одного стручка» выросла изъ воспоминанія дѣтства: небольшой деревянный ящикъ съ землею, въ которомъ былъ посѣянъ лукъ и горохъ, служилъ тогда моимъ единственнымъ садикомъ.
«Старая могильная плита» является настоящею мозаикою воспоминаній. Первая идея этой сказки возникла у меня въ Свендборгѣ. Мнѣ часто приходила на память старая могильная плита, служившая ступенью лѣстницы передъ дверями стараго дома Коллина на Бредгадэ. А «натурой» для стараго Пребена, разсказывавшаго въ день смерти жены о своей и ея юности, о ихъ помолвкѣ и помолодѣвшаго отъ этихъ воспоминаній, послужилъ старикъ отецъ композитора Гартмана, разсказывавшій о смерти старушки жены. Самый разсказъ былъ сначала напечатанъ по-нѣмецки въ одномъ баварскомъ календарѣ.
«Иванушка-дурачокъ»—вольный пересказъ старой датской народной сказки и стоитъ какъ-то особнякомъ въ ряду остальныхъ оригинальныхъ сказокъ.
«Пропащая»—выросла собственно изъ нѣсколькихъ словъ, слышанныхъ мною въ дѣтствѣ отъ матери. Я увидѣлъ однажды на улицѣ мальчика, спѣшившаго съ бутылкою водки къ рѣкѣ, гдѣ полоскала бѣлье его мать, и услыхалъ при этомъ, какъ одна, извѣстная своею строгостью, барыня кричала ему изъ окна: «Ты опять тащишься къ
[507]матери съ водкой! Гадко такъ дѣлать! Смотри и ты не пойди по стопамъ матушки! Пропащая она!» Я вернулся домой и разсказалъ, что слышалъ. Всѣ сказали: «Да, прачка—пьяница, пропащая!» Только мать моя стала защищать ее: «Не судите ее такъ строго! Бѣдняжка изъ силъ выбивается, вѣчно стоитъ въ холодной водѣ и часто по цѣлымъ днямъ не ѣстъ ничего горячаго, надо же ей чѣмъ-нибудь подкрѣпиться! Конечно, не хорошо она поступаетъ, да что же дѣлать! Ей столько пришлось перенести! И она все-таки женщина честная: поглядите, какъ она бережетъ своего мальчугана!» Кроткія слова матери произвели на меня глубокое впечатлѣніе,—я, вѣдь, и самъ готовъ былъ вмѣстѣ съ другими осудить бѣдную прачку! Много лѣтъ спустя, одно маленькое происшествіе заставило меня вспомнить, какъ часто и легко осуждаютъ люди ближняго, тогда какъ стоитъ отнестись къ нему мягче, и все дѣло принимаетъ совершенно иную окраску. Живо вспомнились мнѣ тогда кроткія слова моей матери, и я написалъ «Пропащую».
Когда нѣмецкое изданіе было распродано и приступили къ изготовленію новаго, оно было увеличено ранѣе поименованными исторіями изъ «Путевыхъ очерковъ», «Базара поэта» и, наконецъ, изъ «Народнаго датскаго календаря»; отсюда были взяты три: «Тернистый путь славы», «Еврейка», въ которую вплетено одно венгерское преданіе, и «Бутылочное горлышко». И эти всѣ исторіи и сказки также были иллюстрированы Педерсеномъ. Послѣднею же сказкою, которую онъ иллюстрировалъ, является «Камень мудрецовъ», которую мы и помѣщаемъ въ концѣ этого собранія, несмотря на то, что она, какъ и «Бутылочное горлышко», принадлежитъ къ болѣе позднимъ, появившимся въ новыхъ шести выпускахъ «Сказокъ и исторій».
Копенгагенъ. Іюнь 1862 г.
II.
Примѣчанія къ тремъ послѣдующимъ томамъ, вышедшимъ въ 1874 г.
Послѣ смерти В. Педерсена пришлось искать другого подходящаго по таланту иллюстратора для новыхъ сказокъ и исторій. Въ числѣ многихъ датскихъ художниковъ, которые ради собственнаго удовольствія и съ успѣхомъ пробовали снабжать рисунками эти маленькія мои творенія, находился и г. Лоренцъ Фрёлихъ, уже обратившій на себя вниманіе своими иллюстраціями къ нѣсколькимъ французскимъ книжкамъ, изданнымъ для дѣтей, но читаемымъ и взрослыми. Ему
[508]предложили иллюстрировать три послѣдующіе тома сказокъ, и онъ успѣшно выполнилъ эту работу.
Въ этихъ томахъ сказки и исторіи также помѣщены почти въ томъ же порядкѣ, въ какомъ были написаны и напечатаны впервые.
Выпуски же новыхъ сказокъ выходили первоначально, какъ и выпуски двухъ первыхъ томовъ, безъ всякихъ иллюстрацій.
Первый выпускъ или, какъ я называю, первый сборникъ, вышелъ около Рождества 1857 г. и выдержалъ четыре изданія. Посвященъ онъ былъ госпожѣ Серре изъ Максена и содержалъ: «Супъ изъ колбасной палочки», «Бутылочное горлышко», «Ночной колпакъ стараго холостяка», «Кое-что», «Послѣдній сонъ стараго дуба» и «Азбука»[6]. Въ нашихъ пословицахъ и поговоркахъ зачастую лежитъ уже зародышъ, зерно цѣлой сказки. Я какъ-то высказалъ эту мысль и затѣмъ подтвердилъ ее, написавъ сказку «Супъ изъ колбасной палочки».
Другъ мой, Тиле, сказалъ мнѣ однажды въ шутку: «Надо бы вамъ написать исторію бутылки съ момента ея появленія на свѣтъ и до того, когда отъ нея осталось одно горлышко, годное только служить стаканчикомъ для птицы». Я и написалъ «Бутылочное горлышко».
Для сказки «Ночной колпакъ стараго холостяка» у меня имѣлись только два данныхъ: историческое происхожденіе слова «перечный молодецъ» и легенда о Св. Елисаветѣ.
Для сказки «Кое-что» я воспользовался слышаннымъ мною въ западномъ Шлезвигѣ разсказомъ о старухѣ, поджегшей свой домишко, чтобы спасти отъ внезапной гибели множество народа, бывшаго на льду за нѣсколько минутъ до наступленія бури.
Сказки «Послѣдній сонъ стараго дуба» и «Азбука» возникли просто благодаря извѣстному душевному настроенію.
Второй сборникъ вышелъ весною 1858 г., былъ посвященъ госпожѣ Лэссё, урожденной Абрагамсонъ и содержалъ: «Дочь болотнаго царя», «Скороходы», «Колокольная бездна».
Первая принадлежитъ къ числу тѣхъ сказокъ, обработка которыхъ стоила мнѣ наибольшаго труда и времени. Кое-кого, можетъ быть, и заинтересуетъ прослѣдить, какъ бы въ увеличительное стекло ея возникновеніе и постепенное развитіе.
Сюжетъ этой сказки, какъ и всѣхъ другихъ, пришелъ мнѣ въ голову самъ собою и сразу, какъ приходитъ на умъ какая-нибудь
[509]знакомая мелодія или пѣсня. Я сейчасъ же разсказалъ ее одному изъ своихъ друзей, затѣмъ набросалъ на бумагѣ, исправилъ, переписалъ, еще разъ исправилъ, но даже послѣ троекратной передѣлки все еще чувствовалъ, что нѣкоторыя частности разсказа не выступаютъ съ должною яркостью и жизненностью. Я сталъ перечитывать исландскія саги, и это чтеніе помогло мнѣ яснѣе усвоить себѣ жизнь древнихъ сѣверянъ, проникнуться ея истиннымъ духомъ. Кромѣ того, я прочелъ нѣсколько новѣйшихъ «Путешествій по Африкѣ», произведшихъ на меня сильное впечатлѣніе своеобразною новизною описаній; я какъ будто воочію увидѣлъ передъ собою эту знойную страну и могъ уже говорить о ней болѣе опредѣленно. Не малую службу сослужили мнѣ также кое-какія вычитанныя мною свѣдѣнія объ отлетѣ и полетѣ птицъ, позволившія мнѣ характерное обрисовать птицъ, фигурирующихъ въ этой сказкѣ. Въ короткое время она была передѣлана и переписана шесть или семь разъ, пока я, наконецъ, не почувствовалъ, что лучше написать не могу.
Сюжетъ для сказки «Колокольная бездна» дало мнѣ народное повѣрье о водяномъ, обитающемъ въ рѣкѣ Одензе, и сказаніе о колоколѣ церкви Альбани.
«Злой князь»—старое сказаніе и принадлежитъ къ числу раннихъ моихъ сказокъ; напечатана она была впервые въ «Салонѣ» Сисбю, а позже попала въ нѣмецкія и англійскія изданія моихъ сказокъ, такъ что я не захотѣлъ выпустить ее и здѣсь.
Третій выпускъ, посвященный композитору Гартману, вышелъ весною 1859 г. и содержалъ: «Вѣтеръ разсказываетъ о Вальдемарѣ До и его дочеряхъ», «Дѣвочка, наступившая на хлѣбъ», «Колокольный сторожъ Оле», «Анна-Лизбета», «Ребячья болтовня» и «Обрывокъ жемчужной нити».
Въ датскихъ народныхъ преданіяхъ, какъ и въ историческихъ записяхъ о древнемъ помѣстьѣ Борребю, что близъ Скьэльскёра, встрѣчаются свѣдѣнія «о Вальдемарѣ До и его дочеряхъ». Эта исторія также принадлежитъ къ числу тѣхъ, которыя я больше всего передѣлывалъ, стараясь въ самомъ тонѣ разсказа дать подражаніе шуму и завыванію вѣтра, который заставляю разсказывать.
Еще въ раннемъ дѣтствѣ я слышалъ исторію о «Дѣвочкѣ, наступившей на хлѣбъ», который превратился въ камень и потянулъ ее за собою въ тину. И вотъ, я задался цѣлью изобразить душевное просвѣтлѣніе, раскаяніе и спасеніе этой дѣвочки.
Въ «Аннѣ-Лизбетѣ» я хотѣлъ показать, какъ добрыя сѣмена, заложенныя въ душу человѣка, могутъ и должны, хотя бы и окольными
[510]путями, пробиться наружу и дать плодъ; здѣсь такимъ сѣменемъ является материнская любовь, которая возрождается къ жизни благодаря душевному потрясенію, вызванному испугомъ.
Сюжетъ «Ребячьей болтовни» почерпнутъ изъ пережитого.
«Обрывокъ жемчужной нити»—описываетъ переходное время, которое я самъ пережилъ. Во времена моего дѣтства нисколько не казалось необыкновеннымъ употребить на переѣздъ изъ Одензе въ Копенгагенъ пять дней, тогда какъ теперь на это довольно почти столько же часовъ.
Четвертый выпускъ явился къ Рождеству 1859 г. и содержалъ исторіи: «Перо и чернильница», «На могилѣ ребенка», «Дворовый пѣтухъ и флюгерный», «Какъ хороша!» и «На дюнахъ».
Всякій, кто слышалъ скрипачей Эрнста или Леонарда, вспомнитъ, навѣрно, при чтеніи сказки «Перо и чернильница», ихъ дивную игру.
«На могилѣ ребенка» и «Мать»—двѣ сказки, доставившія мнѣ наибольшую радость,—въ нихъ нашли утѣшеніе и подкрѣпленіе многія убитыя горемъ матери.
Почти всѣ наивныя до тошноты замѣчанія вдовы, приведенныя въ исторіи «Какъ хороша!», взяты изъ жизни.
Исторія «На дюнахъ» возникла послѣ посѣщенія Скагена и западнаго побережья Ютландіи. Здѣсь я наткнулся на природу и народную жизнь, годныя послужить фономъ для идей, которыя я хотѣлъ вложить въ задуманное мною поэтическое произведеніе. Идеи эти давно бродили у меня въ головѣ и какъ-то внезапно приняли опредѣленную форму послѣ одной бесѣды съ Эленшлегеромъ. Я былъ тогда еще очень молодъ, и слова его произвели на меня сильное впечатлѣніе, хотя я и думалъ тогда только о нихъ, а не о томъ, чѣмъ они были вызваны.
Кому изъ насъ не извѣстно то душевное настроеніе, въ которомъ часто высказываешь сомнѣніе въ чемъ-либо такомъ, относительно чего въ сущности и не сомнѣваешься—только изъ желанія услышать отъ собесѣдника подтвержденіе своихъ собственныхъ мыслей. Очень можетъ быть, что и Эленшлегеръ въ данномъ случаѣ испытывалъ ту же потребность, или же просто хотѣлъ испытать твердость моей вѣры. Мы говорили о вѣчной жизни, и Эленшлегеръ замѣтилъ вскользь: «А вы такъ увѣрены въ будущей жизни?» Я принялся отстаивать свою увѣренность ссылкою на справедливость Божію, и въ пылу разговора брякнулъ: «Человѣкъ вправѣ требовать этого!» Эленшлегеръ возразилъ: «Опять, развѣ не великое тщеславіе съ вашей стороны требовать вѣчной жизни? Развѣ Богъ уже не далъ вамъ безконечно много и въ этой
[511]жизни? Я сознаю,—продолжалъ онъ:—какую безконечную милость оказалъ Онъ въ этой жизни мнѣ, и когда настанетъ мой смертный часъ, я закрою глаза, съ благодарностью благословляя Его имя! Если же Онъ даруетъ мнѣ вдобавокъ вѣчную жизнь, то я приму ее, какъ новую безконечную милость!» «Такъ можете говорить вы!» сказалъ я: «Господь излилъ на васъ свои щедроты на землѣ; не обдѣлилъ Онъ и меня, но сколько людей поставлены на этомъ свѣтѣ совсѣмъ въ иныя условія, брошены въ свѣтъ больными и тѣломъ и духомъ, обречены на горе и нужду! Зачѣмъ же они должны такъ страдать, откуда такое неравенство? Оно было бы несправедливостью, а Господь не можетъ ея допустить! Онъ воздаетъ, возвышаетъ и разрѣшаетъ то, чего мы не въ силахъ разрѣшить!» Вотъ эти-то мысли и были положены въ основу разсказа «На дюнахъ». По выходѣ его въ свѣтъ, одинъ критикъ отозвался, что слова сомнѣнія, на которыхъ построена вся сказка, врядъ-ли были услышаны мною отъ кого-либо, не говоря уже о томъ, чтобы я самъ могъ носить ихъ въ своей душѣ, и что разсказъ вслѣдствіе этого грѣшитъ противъ истины. Насколько помню, этимъ же критикомъ, или другимъ столь же свѣдущимъ лицомъ, было высказано также, что всякій, кто прочтетъ мои описанія Ютландіи и Скагена и самъ отправится туда въ чаяніи найти такую именно поэтическую природу, навѣрно разочаруется. Случилось, однако, такъ, что г. Бринкъ Сейделинъ, человѣкъ, который лучше всѣхъ могъ судить о правдивости моихъ описаній (онъ самъ далъ превосходное описаніе Скагена въ «Областныхъ вѣдомостяхъ»), какъ-разъ явился ко мнѣ, чтобы выразить свое искреннее удовольствіе по поводу вѣрности и правдивости, съ которыми я обрисовалъ тамошнюю природу. Получилъ я затѣмъ письмо и отъ скагенскаго священника: и ему очень понравились описанія природы—главнымъ образомъ своею правдивостью. Кончалось же его письмо такъ: «Мы сами готовы повѣрить вашему разсказу и говорить чужеземцамъ, посѣщающимъ песчаную насыпь надъ церковью: «Здѣсь погребенъ Юргенъ!»
Одинъ молодой человѣкъ изъ мѣстныхъ жителей оказалъ мнѣ, во время моего пребыванія на дюнахъ, большое вниманіе, ѣздилъ со мной по окрестностямъ и къ «старому Скагену». По дорогѣ туда мы проѣзжали мимо засыпанной церкви, отъ которой виднѣлся лишь верхъ колокольни, служившій какъ бы маякомъ для моряковъ. Спутникъ мой не захотѣлъ предпринять утомительной прогулки по песку, я же слѣзъ съ телѣги и одинъ взобрался на насыпь, которую затѣмъ и описалъ въ своемъ разсказѣ. И вдругъ, я слышу потомъ, что мой вообще любезный проводникъ, прочитавъ «На дюнахъ», разсказываетъ, что я
[512]никогда не былъ на насыпи,—онъ знаетъ это, такъ какъ самъ ѣздилъ со мною по окрестностямъ! Многихъ, кажется, очень позабавило такое утвержденіе, будто я описываю то, чего не видалъ самъ, но меня нисколько. И вотъ, однажды я встрѣчаю въ Копенгагенѣ того самаго господина и спрашиваю его: «А вы помните еще нашу поѣздку?» «Какъ же», отвѣтилъ онъ «мы, вѣдь, проѣзжали внизу, мимо церкви, когда ѣхали въ Старый Скагенъ!» «Проѣхали мимо вы», говорю я ему: «но какъ же вы не помните, что я слѣзалъ съ телѣги и пѣшкомъ взбирался на верхъ». И я подробно описалъ ему все, что видѣлъ тамъ примѣчательнаго. «Все это точь-въ-точь такъ!»—сказалъ онъ: «И въ такомъ случаѣ вы, конечно, побывали тамъ; я просто позабылъ объ этомъ!» Я напомнилъ ему также о томъ мѣстѣ, гдѣ я догналъ его и поѣхалъ съ нимъ дальше. «Помню, помню!» сказалъ онъ на это: «Да самъ-то я не взбирался наверхъ, ну, думалъ, что и вы тоже не взбирались!» Я сообщаю этотъ маленькій фактъ ради самого факта, а то, пожалуй, послѣ моей смерти кто-нибудь, услыхавъ эту исторію, изъ собственныхъ устъ моего «проводника», повѣритъ, что я описываю то, чего самъ не видалъ никогда.
Изъ разговоровъ съ мѣстными крестьянами и рыбаками я вынесъ много характерныхъ свѣдѣній, которыми также воспользовался въ своемъ разсказѣ; но какъ-разъ относительно одной изъ такихъ характерныхъ подробностей я и получилъ отъ одного рецензента дружескій совѣтъ—«пользоваться для подобныхъ описаній указаніями мѣстныхъ жителей». А я какъ разъ это и сдѣлалъ!
«На дюнахъ» доставила мнѣ сердечное спасибо и близкое знакомство поэта Паллюдана-Мюллера, которыми я настолько дорожу, что и упоминаю о нихъ здѣсь.
«Два брата»—фантастическая виньетка къ жизни братьевъ Эрстедъ.
«Старый колоколъ» написанъ по приглашенію внести свою лепту въ «Альбомъ Шиллера». Я захотѣлъ ввести въ эту сказку датскій элементъ, и кто прочтетъ ее, увидитъ, удалось-ли мнѣ это.
Весною 1861 года вышли «Новыя сказки и исторіи». Въ этотъ выпускъ, посвященный министру народнаго просвѣщенія Д. Г. Монраду вошли: «Двѣнадцать пассажировъ», «Навозный жукъ», «Ужъ что старикъ сдѣлаетъ, то и ладно!», «Камень мудрецовъ», «Снѣгуръ», «На утиномъ дворѣ» и «Муза новаго вѣка».
Въ одномъ изъ нумеровъ журнала «Household words» Чарльзъ Диккенсъ помѣстилъ нѣкоторыя изъ арабскихъ пословицъ и поговорокъ; изъ нихъ онъ особенно отмѣтилъ слѣдующую: «Даютъ золотыя подковы царской лошади, а навозный жукъ тоже протягиваетъ ножки!», «Мы
[513]рекомендуемъ»—говоритъ Диккенсъ въ своемъ примѣчаніи къ этимъ пословицамъ—«Г. Х. Андерсену написать на эту тэму сказку». И желаніе у меня было явилось, да сказка-то нѣтъ! Только девять лѣтъ спустя, во время посѣщенія уютнаго помѣстья Баснэса, гдѣ я случайно опять прочелъ это приглашеніе Диккенса, въ головѣ у меня сразу сложилась сказка «Навозный жукъ».
«Ужъ что старикъ сдѣлаетъ, то и ладно» принадлежитъ къ датскимъ народнымъ сказкамъ, слышаннымъ мною въ дѣтствѣ; я только пересказалъ ее по своему.
Въ теченіе этихъ многихъ лѣтъ, я, если можно такъ выразиться, испыталъ свои силы во всѣхъ радіусахъ сказочнаго круга, и поэтому мнѣ нерѣдко приходили въ голову идеи или мотивы, уже затронутые мною раньше, но я въ такихъ случаяхъ или совсѣмъ отказывался отъ нихъ или старался облечь ихъ въ совершенно новую форму. Такимъ образомъ разсказъ «Камень мудрецовъ» получилъ восточный колоритъ и сильно отзывается аллегоріей. Меня часто упрекали въ философскомъ направленіи послѣднихъ сказокъ, что́, дескать, не въ моемъ жанрѣ; поводъ къ такимъ упрекамъ подали, вѣроятно, главнымъ образомъ упомянутая сказка и помѣщенная въ томъ же выпускѣ фантазія «Муза новаго вѣка». Послѣдняя, однако, совершенно въ духѣ всѣхъ моихъ сказокъ. Вообще и говорили и писали, что этотъ выпускъ слабѣе всѣхъ прежнихъ, а между тѣмъ въ него входятъ двѣ изъ наиболѣе удавшихся мнѣ по формѣ сказокъ: «Ужъ что старикъ сдѣлаетъ, то и ладно!» и «Снѣгуръ». Послѣдній написанъ къ Рождеству, во время пребыванія моего въ прекрасномъ Баснэсѣ и предпочтительно передъ всѣми другими сказками достигъ большой популярности, благодаря превосходной передачѣ его артистомъ королевскаго театра Манціусомъ.
Въ послѣднее время стали поговаривать, что главное значеніе имѣютъ мои первыя сказки, всѣ же позднѣйшія далеко уступаютъ имъ. Врядъ-ли это такъ, но объяснить эти отзывы все-таки можно. Многіе, познакомившіеся съ моими первыми сказками въ дѣтствѣ, просто утратили съ годами душевную свѣжесть и воспріимчивость. Затѣмъ, инымъ, можетъ быть, стало казаться, что широкая популярность сказокъ и значенье, которое придается имъ повсюду, должны ужъ черезчуръ вскружить автору голову, и такъ какъ первыя сказки уже прошли черезъ огонь испытанія, то ихъ и оставили въ покоѣ, а стали придираться къ новымъ. Порицать, вѣдь, надо! Наконецъ, часто люди говорятъ о сказкахъ, сами не отдавая себѣ яснаго отчета, какія принадлежатъ къ старымъ и какія къ позднѣйшимъ. Сколько разъ мнѣ приходилось слышать: «Ну, мнѣ больше нравятся ваши самыя первыя сказки!»
[514]А когда я спрашивалъ: «Какія же именно?»—мнѣ чаще всего отвѣчали: «Мотылекъ», «Истинная правда», «Снѣгуръ», а эти-то какъ-разъ и принадлежатъ къ новымъ, нѣкоторыя даже къ самымъ новѣйшимъ сказкамъ.
Но если ужъ непремѣнно считать этотъ выпускъ однимъ изъ неудачныхъ, съ чѣмъ я, впрочемъ, не могу согласиться, то слѣдующій, вышедшій на Рождествѣ 1861 г., придется, вѣроятно, отнести къ удачнѣйшимъ. Въ него вошли: «Дѣва Льдовъ», «Мотылекъ», «Психея» и «Улитка и розовый кустъ». Выпускъ этотъ посвященъ былъ поэту Бьёрнстъерне-Бъёрнсону.
«Дѣва Льдовъ» написана въ Швейцаріи. Это было уже не первое мое посѣщеніе Швейцаріи, но на этотъ разъ я провелъ въ ней, проѣздомъ изъ Италіи на родину, болѣе продолжительное время. Орлиное гнѣздо и поимку орленка я описалъ со словъ баварскаго народнаго поэта Коппеля. «Мотылекъ» также написанъ въ Швейцаріи; онъ пришелъ мнѣ въ голову во время прогулки изъ Монтрэ въ Шильонскій замокъ. «Психея» написана нѣсколькими мѣсяцами раньше, когда я еще былъ въ Римѣ. Мнѣ вспомнилось событіе, случившееся тамъ въ первый мой пріѣздъ, въ 1833—34 г., которое и подало мнѣ первую мысль: умерла одна молодая монахиня, и, когда рыли для нея могилу, нашли въ землѣ превосходную статую Бахуса.
Въ сказкѣ «Улитка и розовый кустъ» затронуто кое-что изъ пережитого.
Послѣ выхода этого сборника наступилъ тяжелый печальный годъ войны; Данія лишилась Шлезвига; кто могъ думать въ это время о чемъ-либо другомъ? Поэтому прошло больше года, прежде чѣмъ вышелъ (около Рождества 1865 г.) новый выпускъ сказокъ, посвященный нашему даровитому балетмейстеру Августу Бурнонвиллю и содержавшій: «Блуждающіе огоньки въ городѣ», «Вѣтряная мельница», «Серебряная монетка», «Епископъ Бёрглумскій и его родичъ», «Въ дѣтской», «Золотой мальчикъ» и «Буря перемѣщаетъ вывѣски».
Сказка «Блуждающіе огоньки въ городѣ» написана подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ, оставленнымъ послѣ себя печальнымъ годомъ войны, и въ ней найдется не мало намековъ на разныя злобы времени.
На дорогѣ между Сорё и Гольстейнборгомъ стоитъ вѣтряная мельница; я часто проѣзжалъ мимо нея, и мнѣ всегда казалось, что она такъ и просится въ сказку! Наконецъ она и попала! Самая же фабула сказки послужила мнѣ рамкой для изложенія нѣкоторыхъ вѣрованій.
«Серебряная монетка» написана въ Ливорно. Я пріѣхалъ туда изъ
[515]Чевита-Веккія на пароходѣ; на суднѣ я размѣнялъ скудо на мелочь, и мнѣ дали въ числѣ прочихъ монетъ фальшивый двухфранковикъ. Никто не хотѣлъ брать его отъ меня; мнѣ сначала досадно было, что меня надули, но скоро у меня блеснула идея сказки, и я таки вернулъ ею мою потерю.
«Епископъ Бёрглумскій» написанъ послѣ посѣщенія Бёрглумскаго монастыря. Это хорошо извѣстное событіе изъ мрачной, жестокой эпохи, которая, однако, еще многими зовется прекрасною и желанною, обрисовано здѣсь въ контрастъ нашему, конечно, болѣе свѣтлому и счастливому времени.
«Золотой мальчикъ» написанъ въ имѣніи Фрійсенборгѣ. Лѣсное уединеніе, роскошный цвѣтущій садъ, уютные покои замка—все это связано въ моихъ воспоминаніяхъ съ этой сказкой, которая расцвѣла, какъ цвѣтокъ, изъ души, озаренной солнцемъ мира и счастья.
«Буря перемѣщаетъ вывѣски» написана одновременно съ «Птицею народной пѣсни» въ Копенгагенѣ около Рождества. Цеховыя торжества описаны мною по воспоминаніямъ дѣтства, проведеннаго въ Одензе.
Сказка «Чайникъ» написана въ Толедо.
«Зелененькія крошки», такъ же, какъ и «Пейтеръ, Петръ и Пейръ», написаны въ виллѣ «Rolighed»[7] и вылились сразу, благодаря счастливому и веселому настроенію духа, въ какое приводитъ насъ жизнь въ счастливой семьѣ.
Основнымъ мотивомъ для сказки «Домовой и хозяйка» послужило народное повѣрье о домовомъ, дразнящемъ цѣпную собаку.
Слѣдующій выпускъ, посвященный художнику Карлу Блокку и вышедшій къ Рождеству 1860 г., содержалъ: «Скрыто—не забыто», «Сынъ привратника», «День переѣзда», «Подснѣжникъ», «Тетушка» и «Жаба».
Въ сказкѣ «Скрыто—не забыто» дано три картинки. Мотивъ первой взятъ изъ «Народныхъ сказаній», собранныхъ Тиле; въ одномъ изъ нихъ разсказывается о госпожѣ, которую разбойники посадили на цѣпь вмѣсто дворовой собаки. Я же прибавилъ отъ себя о томъ, какъ она спаслась. Вторая картинка—современная; самый же случай произошелъ при мнѣ въ Гольстейнборгѣ. Третья картинка, рисующая бѣдную, удрученную горемъ дѣвушку, тоже срисована съ натуры; я слышалъ эту исторію изъ собственныхъ устъ дѣвушки.
[516]
«Сынъ привратника» содержитъ много чертъ, заимствованныхъ прямо изъ жизни.
«Тетушку» я знавалъ лично, и не одну, а нѣсколько такихъ особъ, которыя теперь всѣ мирно почіютъ въ могилахъ.
«Подснѣжникъ» написанъ по просьбѣ моего друга, Древсена; онъ вообще горячо любилъ старину и родной языкъ и какъ-то разъ жаловался мнѣ на искаженіе многихъ хорошихъ старыхъ датскихъ словъ и выраженій. Такъ, напримѣръ, садовники печатаютъ весною въ газетахъ объявленія о какихъ-то «Vintergække» (зимнихъ дурачкахъ), тогда какъ въ дни нашей молодости эти цвѣты носили другое, куда болѣе понятное названіе: «Sommergække» (лѣтнихъ дурачковъ): они, вѣдь, оставляютъ насъ въ дуракахъ, преждевременно пообѣщавъ намъ лѣто. Въ заключеніе Древсенъ попросилъ меня написать сказку, въ которой бы доказывалось преимущество стараго названія, я и написалъ сказку «Sommergækken» (подснѣжникъ).
Сказка «Жаба» пришла мнѣ въ голову во время пребыванія въ Сетубалѣ лѣтомъ 1866 г. У одного изъ колодцевъ, изъ которыхъ вода черпается большими кувшинами, подымаемыми во́ротомъ, я увидѣлъ однажды большую безобразную жабу. Вглядѣвшись въ нее, я обратилъ вниманіе на ея умные глаза, и скоро у меня сложилась цѣлая сказка, которая позже, по возвращеніи моемъ въ Данію, и была написана, но получила чисто датскій колоритъ.
«Альбомъ крестнаго» имѣетъ свою краткую исторію.
Однажды я встрѣтилъ на улицѣ нашего заслуженнаго археолога Томсена, только-что вернувшагося изъ Парижа; онъ разсказалъ мнѣ, что видѣлъ тамъ въ одномъ изъ второстепенныхъ театровъ что-то вродѣ исторической народной комедіи, сюжетомъ для которой послужило развитіе Парижа, какъ города. Въ общемъ комедія была, по словамъ Томсена, лишена всякой поэтичности, плохо скомпанована, но все-таки интересна, какъ рядъ картинъ, рисующихъ различныя эпохи. Онъ полагалъ, что я могъ бы воспользоваться этою идеей и написать для нашего «Казино» болѣе поэтическую народную комедію, въ которой было бы изображено историческое развитіе Копенгагена. Въ то время, какъ я обдумывалъ планъ этой комедіи, наступилъ какъ-разъ тотъ памятный вечеръ, въ который Копенгагенъ впервые освѣтился газомъ. Но бокъ-о-бокъ съ газовыми горѣли въ этотъ вечеръ въ послѣдній разъ и ворванные фонари, какъ бы для сравненія или сопоставленія съ новыми. Вотъ это-то сопоставленіе и послужило мнѣ рамкой для цѣлаго ряда историческихъ картинъ. Для того же, чтобы провести черезъ все произведеніе красною нитью идею красоты, я рѣшилъ ввести
[517]въ него мощныя каменныя глыбы, еще съ незапамятныхъ временъ занесенныя на мель, на которой затѣмъ воздвигся Акселевъ домъ, а въ наше время послужившія основаніемъ для зданія—хранилища образовъ красоты, изваянныхъ изъ мрамора Торвальдсеномъ. Долго я трудился надъ разработкой этой идеи, но она ужъ черезчуръ разрослась; да если бы даже я и довелъ ее до конца, то все равно ее нельзя было бы поставить на небольшой сценѣ «Казино» и при наличныхъ силахъ труппы этого театра. Вслѣдствіе этого я отказался отъ своей первоначальной мысли, но воспользовался затѣмъ самою идеей для альбома-тетрадки, въ которую я вклеивалъ рисунки, собранные и вырѣзанные отовсюду. Рисунки эти я связалъ краткими разсказцами, и вышла связная исторія «Житье-бытье Копенгагена или Ворвань и Газъ». Гораздо позже исторія эта была напечатана въ «Illustreret Tidende», разумѣется, безъ моихъ рисунковъ и въ сокращенномъ видѣ. Впослѣдствіи же она перешла въ «Путевые очерки и наброски перомъ» («Собраніе Сочиненій, 28-й томъ»), но критика нашла, что мѣсто ея скорѣе между сказками и исторіями. Вотъ почему она и помѣщена въ данномъ собраніи сказокъ.
Сказка «Тряпье» написана гораздо раньше «Альбома крестнаго». Въ то время норвежская литература еще не отличалась тою свѣжестью, значеніемъ и разнообразіемъ, какъ теперь. Мункъ только-что началъ писать; Бьёрнсона, Ибсена, Іонаса Ліе, Магдалены Торесенъ и др. еще не знали, но норвежцы уже начали сильно прохаживаться на счетъ датскихъ писателей, не пощадили даже и Эленшлегера. Меня это взорвало, и мнѣ захотѣлось тоже сказать свое слово, отщелкать норвежцевъ въ какой-нибудь маленькой сказкѣ. Я и написалъ ее въ слѣдующее же лѣто во время продолжительнаго пребыванія въ Силькеборгѣ, гдѣ я гостилъ у бумажнаго фабриканта Михаэля Древсена. Тамъ я ежедневно видѣлъ передъ фабрикою огромныя кучи тряпья, собраннаго отовсюду. Сказку нашли забавною, но самъ я находилъ въ ней больше пчелинаго яда, чѣмъ меда поэзіи, и отложилъ ее въ сторону. Много лѣтъ спустя, когда сатира—если таковая есть въ сказкѣ—уже утратила силу современности, я опять взялся за нее и отнесся къ обѣимъ тряпкамъ одинаково доброжелательно и юмористично. Какъ датскіе, такъ и норвежскіе друзья мои посовѣтовали мнѣ напечатать эту сказку, и я помѣстилъ ее въ «Народномъ календарѣ» 1869 г.
Сказка «Вэнъ и Глэнъ» возникла изъ импровизированнаго мною тоста за обѣдомъ въ Гольстейнборгѣ, гдѣ собрались копенгагенскіе инженеры обсудить проектъ соединенія Глэна съ Зеландіей.
Въ 1868 г. вышла отдѣльнымъ выпускомъ сказка «Дріада».
[518]Весною 1867 г. я посѣтилъ всемірную выставку въ Парижѣ, и никогда еще городъ этотъ не производилъ на меня такого сильнаго и полнаго впечатлѣнія, какъ въ это посѣщеніе. Къ моему прибытію главное зданіе выставки было возведено, но самая выставка еще не вполнѣ закончена и все-таки производила уже мощное, подавляющее впечатлѣніе. Всѣ французскія и иностранныя газеты шумѣли о великолѣпіи выставки; одинъ датскій корреспондентъ увѣрялъ, что никто, кромѣ Чарльза Диккенса, не былъ бы въ состояніи дать описаніе ея; мнѣ, однако, показалось, что это могло, пожалуй, удасться и мнѣ. Я представилъ себѣ, какая будетъ для меня радость, если мнѣ удастся выполнить эту задачу такъ, что я заслужу одобреніе и земляковъ своихъ, и иностранцевъ! Воодушевленный этою мыслью, смотрѣлъ я разъ изъ окна своего отеля на площадь, гдѣ валялось выдернутое изъ земли каштановое дерево; рядомъ съ нимъ на телѣгѣ лежало свѣжее, молодое деревцо, только-что привезенное изъ деревни, и вотъ, идея сказки о парижской выставкѣ выглянула изъ своего убѣжища—молодого зеленаго деревца, Дріада кивнула мнѣ головкой! И день за днемъ, и во время пребыванія моего въ Парижѣ, и по возвращеніи домой, исторія жизни Дріады не переставала слагаться у меня въ умѣ въ связи съ описаніемъ парижской выставки. Послѣдней я, однако, не видалъ въ полномъ ея расцвѣтѣ, а между тѣмъ, я хотѣлъ дать вѣрную и полную картину ея, и мнѣ пришлось вернуться на нее еще разъ въ сентябрѣ. Возвратившись опять въ Копенгагенъ, я окончилъ сказку и посвятилъ ее старому своему другу, поэту І. М. Тиле.
Въ 1870 г. вышли, также отдѣльнымъ выпускомъ, «Три новыя сказки и исторіи»: «Предки птичницы Греты», «Доля репейника» и «Что можно придумать».
Этотъ выпускъ я посвятилъ своему вѣрному другу въ тяжелые и счастливые дни, Эдварду Коллину.
Однажды я случайно прочелъ въ «Laalands-Falsters Stiftstidende» (Областные вѣдомости Лоланда-Фальстера) кое-какія историческія замѣтки о личности Маріи Груббе, знатной дѣвицы, вышедшей сначала за своднаго брата короля Христіана V, Ульриха Фредерика Гюльденлёве, затѣмъ за одного ютландскаго помѣщика, наконецъ, за бѣднаго матроса, попавшаго впослѣдствіи на каторгу, и кончила жизнь перевозчицей на островѣ Фальстеръ.
Въ замѣткѣ была ссылка на «Письма Гольберга». Въ нихъ Гольбергъ разсказываетъ о томъ, какъ онъ, молодымъ студентомъ, бѣжалъ изъ Копенгагена, гдѣ свирѣпствовала чума, на островъ Фальстеръ и квартировалъ тамъ у перевозчицы, матушки Сёренъ-Сёренсенъ-Мёллеръ,
[519]нѣкогда знатной дѣвицы Маріи Груббе. Тутъ былъ богатый матеріалъ для поэтическаго произведенія; въ «Датскомъ атласѣ» и въ «Народныхъ сказаніяхъ» Тиле я нашелъ еще нѣкоторыя свѣдѣнія и написалъ исторію: «Предки птичницы Греты»[8].
Идею для сказки «Доля репейника» подалъ мнѣ видѣнный мною въ полѣ, близь Баснэса, великолѣпный экземпляръ этого растенія, который мнѣ захотѣлось пересадить въ сказку.
Въ сказкѣ «Что можно придумать» найдется не мало намековъ на современную дѣйствительность.
Къ Рождеству 1871 г. вышли: «Новыя сказки и исторіи», посвященныя моимъ издателямъ, братьямъ Теодору и Карлу Рейцель. Вотъ перечень ихъ: «И въ щепкѣ порою скрывается счастье», «Комета», «Дни недѣли», «Исторіи солнечнаго луча», «Прадѣдушка», «Кто же счастливѣйшая?», «Свѣчи», «Самое невѣроятное», «Что сказала вся семья», «Пляши, куколка, пляши!», «Спроси тетку съ Амагера»[9], «Большой морской змѣй», «Садовникъ и господа».
Всѣ эти сказки и исторіи написаны въ послѣдній годъ, и двѣнадцать первыхъ уже были прежде напечатаны въ различныхъ газетахъ и повременныхъ изданіяхъ.
Исторія «И въ щепкѣ порою скрывается счастье»—написана во время лѣтняго пребыванія въ Швейцаріи, на Юрѣ. Тамъ я услышалъ разсказъ объ одномъ бѣдномъ токарѣ, который вздумалъ замѣнить часто отскакивавшую пуговку отъ своего зонтика маленькою точеною грушею, нашелъ новую застежку, куда болѣе практичною, нежели прежнія, и выточилъ такія же кое-кому изъ сосѣдей для ихъ зонтиковъ. Скоро онъ получилъ множество заказовъ на такія застежки и черезъ нѣсколько лѣтъ сдѣлался зажиточнымъ человѣкомъ. Вотъ это-то и послужило мнѣ сюжетомъ для моей исторіи.
Уже въ зрѣломъ возрастѣ случилось мнѣ опять увидать ту комету, которую я видѣлъ ребенкомъ; мнѣ казалось, что я видѣлъ ее впервые только вчера, а между тѣмъ, между этими двумя вечерами легъ уже длинный рядъ годовъ и воспоминаній, и вотъ, я написалъ «Комету».
«Дни недѣли»—импровизація; мнѣ предложили экспромтомъ
[520]разсказать сказку о дняхъ недѣли; напечатана же она впервые въ календарѣ Торкильсена.
Въ «Исторіяхъ солнечнаго луча» подразумѣваются извѣстные выдающіеся люди нашей страны.
Исторія «Прадѣдушка» написана по воспоминанію объ одномъ разговорѣ съ Г. Х. Эрстедомъ о старомъ времени и новомъ.
«Свѣчи»—маленькая картинка съ натуры.
Сюжеты для исторіи «Самое невѣроятное» и «Что сказала вся семья» также дала дѣйствительная жизнь.
«Большой морской змѣй» принадлежитъ, какъ и «Дріада», къ чисто современнымъ сказкамъ. Современныя открытія и изобрѣтенія, представляютъ богатый матеріалъ для поэта; обратилъ же на этотъ матеріалъ мое вниманіе Г. Х. Эрстедъ.
Исторія «Садовникъ и господа» еще не была нигдѣ напечатана. Сюжетъ ея взятъ прямо изъ современной жизни, чѣмъ, вѣроятно, главнымъ образомъ и объясняется тотъ успѣхъ, которымъ она пользуется. Особенную же популярность пріобрѣла она благодаря чтенію ея со сцены. Во время моей молодости въ концертныхъ программахъ фигурировали также и декламаціонные номера, но декламировались всегда одни стихотворенія. Прекрасная артистка королевскаго театра госпожа Юргенсенъ первая попыталась прочесть на концертѣ одну изъ моихъ сказокъ. Послѣ нея артистически читали со сцены «Новый нарядъ короля» актеръ Фистеръ и покойные Розенкильде и Нильсенъ. Къ превосходнымъ чтецамъ сказокъ принадлежатъ, кромѣ упомянутыхъ, еще артисты: Михаэль Виге («Истинная правда», «Воротничокъ» и «Иванушка-дурачокъ»), Гётъ и Манціусъ. Изъ артистовъ же «Казино» считаю долгомъ назвать Христіана Шмидта, Стигора и Мадсена.
Къ Рождеству 1872 г. вышла третья серія сказокъ—«Новыя сказки и исторіи». Сюда вошли: «О чемъ разсказывала старуха Іоганна», «Ключъ отъ воротъ», «Сидень» и «Тетушка Зубная боль».
Скажу нѣсколько словъ и объ этихъ исторіяхъ.
Въ дѣтствѣ я видѣлъ въ родномъ городѣ Одензе человѣка, худого, какъ щепка, желтаго, сморщеннаго,—кожа да кости! Старушка, часто занимавшая меня своими сказками и исторіями о привидѣніяхъ, объяснила мнѣ, почему онъ смотритъ такимъ жалкимъ: на его голову заварили кашу, и она кипѣла все время, пока онъ былъ въ чужихъ краяхъ. Дѣло въ томъ, что невѣста его соскучилась по немъ и пошла къ знахаркѣ, а эта заварила кашу, положила въ нее всякой чертовщины и поставила на огонь кипѣть: гдѣ бы ни находился парень, онъ долженъ былъ безъ оглядки, безъ отдыха спѣшить домой, гдѣ кипѣла каша и ждала
[521]его невѣста. Но когда онъ добрался до дому, отъ него остались однѣ кости да кожа, и онъ сдѣлался на всю жизнь немощнымъ. Доказательство было на лицо: стоило мнѣ взглянуть на бѣднягу. Разсказъ этотъ произвелъ на меня глубокое впечатлѣніе и я воспользовался имъ для исторіи «О чемъ разсказывала старуха Іоганна».
Для исторіи «Ключъ отъ воротъ» я воспользовался кое-какими чертами изъ области суевѣрія. Не такъ давно и въ Копенгагенѣ было въ большомъ ходу «столоверченіе». Многіе, даже люди даровитые и выдающіеся, вѣрили, что въ столахъ и въ разной другой мебели живутъ духи. Съ «ключевыми духами» я познакомился въ Германіи въ одномъ богатомъ помѣстьи, принадлежавшемъ людямъ весьма развитымъ и образованнымъ. Ключъ давалъ отвѣты на всевозможные вопросы, и многіе вѣрили этому. Въ исторіи «Ключъ отъ воротъ» я и затронулъ эту тэму, но время дѣйствія перенесъ въ болѣе раннюю эпоху, нежели та, въ которую я самъ познакомился съ «ключевою мудростью». Посѣщеніе же совѣтника лавочникомъ и артистическое образованіе Лотты-Лены взяты прямо изъ жизни.
Исторія «Сидень» одна изъ послѣднихъ моихъ сказокъ,—я думалъ даже, что она будетъ самою послѣднею—и такъ какъ принадлежитъ на мой взглядъ, къ числу лучшихъ, и къ тому же является своего рода прославленіемъ сказки, то годилась бы, пожалуй, для заключенія всего собранія.
Послѣ нея я написалъ, однако, еще одну—«Тетушку Зубную боль».
Сказки и исторіи переведены почти на всѣ европейскіе языки и въ теченіе многихъ лѣтъ успѣли стать какъ въ отечествѣ моемъ, такъ и далеко за предѣлами его, любимымъ чтеніемъ и старыхъ, и малыхъ. Мнѣ, такимъ образомъ, выпало на долю высшее счастье, вообще выпадающее авторамъ. Но когда человѣкъ подобно мнѣ приближается къ предѣльному человѣческому возрасту—библейскому «семью-десять», то пора подумать, что эта счастливая дѣятельность близка къ своему концу. Вотъ я къ этому Рождеству и подношу читателямъ все мое богатство—полное собраніе сказокъ и исторій, и пусть слова скрипача изъ сказки «Перо и чернильница» послужатъ моими заключительными словами»: если я и сдѣлалъ что-либо хорошее, то «Богу одному честь и хвала!»
„Rolighed“, 6 Сентября 1875 г.
Г. Х. Андерсенъ.
