Письма с Понта (Овидий; Артюшков)/3/3
| Письма с Понта. Книга 3. Стих 3 |
| Оригинал: латинский. — Источник: http://www.vekperevoda.com/1855/artyushkov.htm |
Видение Амура
Текст править
МАКСИМУ
Если имеешь досуг небольшой для ссыльного друга,
Максим, то слушай меня, Фабиев рода краса.
Что я видал, расскажу: бытия это тенью ли было,
Истиной было ль вполне, или же было сном.
Ночью сквозь створки окна луна, проникая, светила,
Как в середине она месяца светит всегда.
Общий покой от забот, мной сон овладел, утомленным,
И распростерлось мое тело по ложу всему.
Воздух встревоженный вдруг всколыхнулся под действием крыльев,
И, шевельнувшись слегка, скрипнуло слабо окно.
В страже чуть-чуть привстаю, на левый локоть опершись,
И из дрожащей груди вспугнутый сон убежал.
Передо мною Амур с лицом не обычным, как раньше:
Горестный, в левой руке держит кленовую трость.
Сетки его голова лишена и шея браслета;
Прежней изящности нет больше в убранстве волос.
Кудри измяты, ему на лицо в беспорядке нависли;
Крылья взъерошены, мне бросилось это в глаза.
Так на спине у воздушной голубки бывает обычно,
Если ее много раз тронули люди рукой.
Тотчас его я узнал - никого я ведь лучше не знаю -
И обратиться к нему с речью такою дерзнул:
"Ссылки причиной моей, обманувши учителя, стал ты,
Мальчик! Полезнее мне было б тебя не учить.
Ты и сюда прилетел, где мира не ведают вовсе,
Где, свои воды сковав, дикий смерзается Истр?
Что же за цель твоего путешествия? Видеть желаешь
Беды мои? Из-за них, знай, ненавистен ты мне.
Ты диктовал мне мои творенья юные первый,
Из-за тебя я к шести прежним прибавил пять стоп.
До меонийских стихов ты подняться мне не дал, деянья
Мне не дозволил воспеть славных величьем вождей.
Слабый по силам своим, тем не менее чем-то заметный,
Может быть, лук твой, огонь мой поубавили дар.
Мощь воспевая твою и тебя породившей богини,
Времени я не нашел к более важным трудам.
Этого мало: стихом безрассудным того я добился,
Чтоб ты в "Искусствах" моих грубость свою потерял.
Ссылка несчастному мне послужила за это наградой,
В дальних еще сверх того, мира лишенных местах.
Этого ведь не Эвмолп, сын Хионы, не делал с Орфеем,
Ни от Олимпа не мог встретить фригийский сатир.
Не награждал и Ахилл Хирона подобной наградой,
И Пифагору ничем Нума вреда не нанес.
Не собирая имен на пространстве долгого века,
Прямо скажу: ученик только меня погубил.
Вооружая тебя и тебя, шалуна, обучая,
Вот что, учитель, я взял с ученика своего!
Впрочем, известно тебе, сказать ты под клятвою мог бы:
Брака законного я не нарушал никогда.
Это писал я для тех, кто повязкою не прикрывает
Волосы, знаком стыда, длинной одеждою - ног.
Разве учил я, скажи, замужних обманывать женщин?
Разве учил я рождать незаконных детей?
Не устранил ли от книг своих всех женщин сурово,
Коим закон запретил знать потаенных мужей?
Но что за польза мне в том, если я в строжайшем указе
Автором признан стихов о запрещенной любви?
Ты же - о, пусть при тебе всеразящие стрелы пребудут,
Пусть не скудеют твои факелы хищным огнем!
Пусть управляет страной, под рукою все земли содержит
Цезарь (по брату тебе он, по Энею, родной).
Гнев помоги мне смягчить беспощадный! О, пусть мне дозволит
Ссылку мою отбывать в более мирных местах!"
Чудилось, так я сказал крылатому мальчику. Вот что,
Мне показалось, в ответ мне он на то произнес.
"Факелом, луком клянусь, моим оружием вечным,
Именем матери я, Цезаря мощной главой:
Недопустимому я ничему у тебя не учился,
И преступления нет вовсе в "Искусствах" твоих.
О, если б так же ты мог в остальном оправдаться! Ты знаешь,
Нечто другое тебе больше вреда принесло.
Что бы то ни было (боль эту дальше не надо тревожить),
Вовсе вину за собой ты бы не мог отрицать.
Пусть затеняешь вину свою ты под видом ошибки:
Мягче был мстителя гнев, нежели ты заслужил.
Все-таки павшего я пожелал повидать и утешить,
И по безмерным путям крылья мои понеслись.
Эти места я видел впервые, когда по желанью
Матери здесь поразил деву Колхиды стрелой.
Если теперь, после долгих веков, здесь вторично являюсь,
Ты тут причиною, друг - в лагере воин моем.
Стало быть, страх свой оставь: раздражение Цезаря стихнет,
И для молений твоих час снисхожденья придет.
Сроков больших не страшись: наступает желанное время,
Общим восторгом сердца все переполнит триумф.
Тут вот, как дети и дом, и мать их Ливия рада,
Тут, как великий отец родины рад и вождя,
Как поздравляет себя весь народ, и повсюду в столице
Жертвенник всякий объят жаром душистых огней,
И наичтимый алтарь свои двери легко открывает -
Туг нам надежду питать можно на силу мольбы".
Так он сказал и не то исчез в воздушном пространстве,
Или, быть может, мои чувства расстались со сном.
Максим! Сомненье иметь, что ты речи сочувствуешь этой,
То же, что дать лебедям черный мемноновский цвет.
Нет, не придать молоку просмоленного черного цвета,
Не перейти в терпентин белой слоновой кости.
Близок тебе по душе твой род. Простоту Геркулеса,
Доблести полное ты сердце имеешь в груди.
Зависть, бессильный порок, не входит в высокий характер:
Скрытно, подобно змее, ползает он по земле.
Ум же возвышенный твой поднимается даже над родом,
И дарований твоих имя не выше ничуть.
Пусть же несчастным вредят, желая страшить их, другие,
Жала пусть носят в себе, желчью их едкой смочив.
Дом твой привык помогать просящему; я умоляю,
Чтобы в число их теперь ты поместил и меня.