В светлыя летнія ночи призрачной красотой обвѣяны острова Двинской дельты. Въ лѣтнія ночи гладь Двинскихъ протоковъ тиха и блѣдна. Темные силуэты деревень встали на высокихъ угорахъ. Старыя деревянныя церкви, такія тихія и простыя возносятъ въ бледное небо свои шатры и чешуйчатыя главы… Иногда жилье сползло внизъ и тяжелые срубы, грузно навалясь на сваи, смотрятся въ воду.
Сѣверъ, обѣтованная земля художниковъ. Сѣверъ, сокровищница стариннаго словеснаго жемчуга.
Здѣсь живъ до сихъ поръ классическій эпосъ. Здѣсь велика любовь къ пѣснѣ, къ обряду, к слову.
„Слово на Сѣверѣ любятъ и хранятъ и украшаютъ имъ свою жизнь как скатнымъ жемчугомъ“[1].
Въ Двинскомъ краѣ старинную поэзію хранятъ обыкновенно женщины. Особенно яркимъ это свойство души бываетъ во время обрядовыхъ плачей на свадьбахъ, на похоронахъ. Слушая „плачный причетъ“, размѣренныя пѣвучія строфы, разделяемые воплемъ, выкрикомъ, вылившимся тоже в опредѣленно-мелодическую форму, не знаешь чему дивиться, художественности содержанія или совершенству внѣшней формы „плача“.
Особый отпечатокъ на архангельскую поэзію наложилъ духъ старовѣрія.
Этотъ духъ вѣетъ на Сѣверѣ повсюду. Сама природа съ великимъ морскимъ просторомъ, съ широкими рѣками, темными безконечными лѣсами, настраиваетъ на особый ладъ душу сѣверянина и влечетъ его къ мистицизму старой вѣры.
Наонный, безконечный напѣвъ, темные величавые сарафаны, бѣлые узкие рукава, струи кадильнаго дыма изъ старой кадильницы, таинственные скиты, кладбища со сказачно красивыми рѣзными столбами и крестами неотдѣлимы отъ пустынныхъ рѣкъ и озеръ, отъ дремучихъ елей и сосенъ, молитвенно воздѣвающихъ хвойныя паникадила.
Молитвенно растворяется въ этой атмосферѣ душа человѣка и уходъ въ старую вѣру на Сѣверѣ не рѣдокъ.
Въ архангельскомъ краѣ, въ домахъ старинныя изображенія райскихъ птицъ Сирина и Алконоста. Въ книгѣ „Гранографъ“ повѣствуется про каждую.
Слушая пѣніе райской птицы:
Кто по близости ея будетъ,
Тотъ век в мірѣ семъ позабудетъ;
Тогда умъ отъ него отходитъ
И душа его изъ тѣла исходитъ.
Про пѣніе Сирина:
...............
А кому услышати случится,
Таковый отъ житія сего отлучится.
Но не яко тамъ онъ упадаетъ,
Но во следъ ея теча, умираетъ.
...............
Бывают натуры, словно онѣ слышали когда то пѣніе птицъ блаженного рая. И ужъ ихъ „въ мірѣ семъ“ ничто не привлекаетъ. Встрѣчаются такіе люди въ какой угодно средѣ и поступаютъ съ собою различно.
На Сѣверѣ они шли въ пустыни, въ лѣса, въ скиты. Безразлично — по старой, или по новой вѣрѣ жили раньше. А если оставались въ міру, до смерти томились и мечтали о „прекрасной матери пустынѣ“. Въ картинахъ Нестерова и Плотникова лирически нѣжно выражена эта мечта.
Въ Заостровьи на кладбищѣ, надъ зелеными могилами, растутъ стройныя сосенки и стоятъ расписные кресты.
Изукрашены кресты титлами, чертами и рѣзами. На крышечкѣ у креста коникъ.
Подъ такимъ крестомъ спитъ Наталья Петровна.
Заостровская крестьянка, она часто пріѣзжала въ городъ и подолгу жила, гостила у насъ въ домѣ. Считалась какъ-бы членомъ семьи.
Мечтательница, пѣсенница она умела заронить въ душу любовь къ прошлому.
Плоть отъ плоти кровь отъ крови сѣверянка, Наталья Петровна „держала“ въ году 12 пятницъ,[2] учила молиться грозному Ильѣ Громовнику. Свято вѣрила въ домовыхъ хозяина и хозяюшку, въ банного, воденого хозяина. Разсказывала таинственные были о древнихъ людяхъ. Пѣла стихи, пѣла пѣсни.
Въ долгомъ темномъ сарафанѣ. Она сидитъ, сложивъ кисти рукъ на колѣняхъ. Высокій станъ, медленныя рѣчи. Спокойное старое лицо и дѣвичья коса изъ под платочка трогательно гармонируютъ.
Смотритъ мечтательно и говоритъ.
Разсказываетъ про моленную своего племянника въ Заостровьѣ:
.......„Образа-ти хороши, прежны, правильны. На середнемъ тяблѣ Деисусно моленье постановлено, а на сторонахъ порядовно праздники, лики разны.... Чины къ чину, рядъ къ ряду, лико къ лику. А вси въ вѣнцы, въ басмы, въ цаты изодѣны, пеленами изувѣшаны.... Ужъ столь красиво, дакъ.... Передъ каждымъ образомъ свѣшша. Мущины въ долгихъ кафтанахъ, женщины въ сарафанахъ, хазы золоты. Платки шолковы, на кромку надѣты.... Пѣньё — старинно, долго проголосно. Водятъ голосами то. Какъ запоютъ, дакъ не знать гдѣ и стоишь. Ладономъ иша накадятъ. Буди въ раю........
Лѣтом ѣздимъ гулять за рѣку.
Ходим по обрывистому угору.
Подъ высокимъ солнцемъ лѣниво плывѣтъ рѣка. Когда съ воды тянетъ вѣтерокъ, пожня шелковисто волнуется травами въ цвѣту. Наталья Петровна идетъ и, ровно наклоняясь, рветъ цвѣты. Ужъ цѣлый букетъ у нея. Красивый. Маслице похоже на солнышко съ бѣлыми лучами. Розовая и бѣлая „кашка“ и пушистыя метелки „чая“.
— Наталья Петровна, курочка или петушокъ?
Улыбаясь смотритъ на кисточку метляка и говоритъ:
— Хорошо здѣсь. Тишина. Недаромъ праведны-то столь пустыню возлюбили. На вѣкъ бы тутъ остаться. Чтобы глаза не видѣли да уши не слышали. — Тяжело вздохнетъ. Радостей на вѣку мало было.
— Утти бы въ пустыню.... Прекрасная мати пустыня!...
Станетъ говорить стихъ:
— Отцы по пустыни скитались,
И сам Господь пустыню похваляетъ.
И ужъ поетъ:
Прекрасная мати пустыня,
Любезна моя другиня,
И самъ Господь пустыню похваляетъ:
— Прекрасная мати пустыня.
Цвѣты разцвѣтаютъ;
Въ пустыни птицы воспѣваютъ
Архангельскима гласы…
Наклоняется, рветъ цвѣты и говоритъ:
— „Іосифъ-царевичъ бѣлокаменны полаты, сады-винограды, все оставилъ. Былъ красавецъ куда взглянетъ — цвѣты разцвѣтаютъ. Пошолъ въ пустыню. По темнымъ лѣсамъ идетъ, звѣря не боится. Дудочку вырѣзалъ, игратъ на дудочкѣ. Звѣрье за Іосифомъ идетъ, его не трогаютъ.
Пришелъ во пустыню, сталъ и говоритъ:
Прекрасная мати пустыня,
Любовна моя кнегина!
Прими мя пустыня
Со многима грѣхами.
Пустыня ему отвѣчаетъ, она во тысячу гласовъ:
У меня по пустыни
Постомъ попоститься,
У меня во пустыни
Богу помолиться.
У меня во пустыни
Не съ кѣмъ погуляти,
У меня по пустыни
Не съ кѣмъ говорити.
Хорошо на лугу. Подуетъ с Двины вѣтерокъ, тихонько зашумятъ и заволнуются травы и цвѣты. Полетятъ мотыльки. И опять все стихнетъ подъ солнышкомъ. Въ чашечкѣ шиповника возится и басовито гудитъ бучень. Поетъ Наталья Петровна:
Придетъ мать весна красна,
Я пойду во темны лѣса,
Во зелены луга.
Станутъ листвіе шумѣти
Да вси со мною говорити
И я буду цвѣты собирати
Про пустыню буду пѣти.
— „Когда скиты остатки нарушали, я молода была. Николай Первой последній былъ гонитель. Пустынь иша много стояло: ... За Цигломиной, за Рикасихой, Лахта, Корода, Таборъ, Андурска пустынь .... За Лявлей было.... Указъ пришелъ все жечь, по бревнышку раскатывать. Иконы либо жгли, либо на возъ складутъ, а на лики чиновники сядутъ. Мѣдны складни начальство въ городу на сплавъ продавало. Стариковъ, старухъ всѣхъ разгонили. На дворѣ зима. Дѣваться имъ некуда. По міру пошли… Мерзли, такъ по двое по трое каждый день находили… Андели бѣда кака была. Хоть въ петлю было полѣзайте…
Уносилась мыслью в далекіе вѣка и зачинала досельный сказъ о Соловецкомъ разореньи. Возбуждаютъ и разстраиваютъ разсказы о недавнихъ гоненіяхъ, а о Соловецкомъ разореньи ужъ и „славу поютъ и старину скажутъ“. Скорбь о немъ, скорбь пѣсенная. Эпическая дымка заволакиваетъ это событіе въ памяти народа.
— „Не восхотѣли отцы, соловецки, доброхоты нову вѣру примать. Помолилися Спасу Преображенью да и затворились. Послали на ихъ войско. Кругомъ обитель обстали. Да колько лѣтъ даромъ и простояли. Воеводъ каждый годъ сменяютъ, монастырь все стоитъ. До того дошло и всѣмъ не мочно стало… Зосимъ и Саватій стали на небѣ совѣтъ совѣтать, стали Богу за обитель печаловать: „Создай, Господи, одинъ конецъ! Тутъ имъ Спасъ проглаголуетъ: „Не печалуйтесь мои свѣты. Чему быть суждено, то и сбудется. Я, истинной Спасъ, соловецкихъ стояльцевъ не покину. Готовы имъ вѣнцы золотые, отворены райскія двери“.
А въ Москве царь послѣдняго лютого воеводу посылаетъ:
Возгоритъ Осударь Царь:
Ты послушай-ко мой вѣрные воевода!
..............
Какъ на томъ на синемъ да на мори,
А на томъ на морском да на утокѣ
Во честном во монастыри да въ Соловецкомъ
А живутъ тамъ старцы да вси повѣры.
Они держатъ стару спасену вѣру.
..............
Ты послушайко мой вѣрный воевода
Ты бери солдатовъ да поболѣ.
Ты бери-ко да пушка мѣдны
Поѣзжай къ монастырю ко честному.
Заводи у ихъ нову вѣру.
Выводи оттуль стару вѣру праву.
Воевода и ѣдетъ по морю съ войскомъ.
Зосимъ-Соватій опеть какъ увидали суда стали на повѣтерь противну[3] запушшать.
Стали къ Спасу конатьсе[4]… Благослови Господи Боже обитель боронить!“ Спасъ опеть возговоритъ. Ужъ не къ Зосиму-Соватью, а къ Соловецкимъ стояльцамъ.
— Ужъ вы гой еси старцы соловецки,
Вы послушвайте рабы мои любезны:
Какъ настало нонѣ времечко страдимо,
А вить страдимо времечко счестливо.
..............
..............
У меня кругъ престолу мѣста много,
На престоли золотыхъ вѣнцовъ довольно.
Вы первы ко мнѣ, старцы ступайте
Со престолу золоты вѣнцы хватайте.
Опеть монастырь обложили. Изъ пушекъ стали палить. Да такъ до самого Крещенья. А въ монастырѣ одного начальника Логинъ звали. В темну-ту пору, къ святкамъ зачало у его сердце тоснуть. Канунъ Крещенья отмолились, а онъ мѣста прибрать не можетъ. Сходилъ, караулы поставилъ и сталъ его сонъ долить. Только повалился, ему какъ въ ухо кто-то и сшепталь: „Логине, возстани, воинство ратно во градъ будетъ скоро!“ Скочилъ, осмотрѣлся, — никого нѣту..... Опять его сонъ одолилъ. Другой разъ голосъ сказалъ: „Логине, возстани, воинство ратно во градъ входитъ!“ Онъ опять скочилъ думатъ: къ добру, ле къ худу! Што это мнѣ?.. И опять его сонъ одолилъ. Третьё голосъ ровно ему сшумѣлъ: .....Воинство раттно во градѣ, во градѣ!......
Логинъ кинется туда.... Въ самыхъ воротахъ сотолкнулись соловецкіе съ воеводиными. И соловецкіе защитники всѣ въ битвѣ полегли.
Оставшихся въ живыхъ всѣхъ разсудили: Однихъ въ прорубь, другихъ на плаху, третьихъ на крюки, руки, ноги, языки обрѣзали.
Казни были на льду. Пришла весна, тѣла оставались неубраными. Тепло стало. Стала трава зеленѣть. А ледъ у берега съ тѣлами мучениковъ стоитъ не тронувшись. „А ночами надъ има андельско пѣнье, свѣчи горятъ, ладономъ вѣетъ, столпы къ небу огненные выздымаютсе“.
Пришелъ указъ тѣла казненныхъ зарыть. И захоронили ихъ въ братскую могилу. Когда зарыли послѣдняго, льдина треснула и раздѣлившись ушла въ море.
Алексѣй Человѣкъ Божій.
Изъ конца въ конецъ по руси бродятъ калики и „поють славу Оликсѣю, Оликсѣю Божьему человѣку.
Искони хвалитъ его и Двина и Вага и Поморье.
Тихая, святая слава Алексѣя Человѣка Божія на Руси, напоминаетъ нежное поэтическое представленіе о св. Францискѣ Ассизскомъ на Западѣ.
Пѣвала про Алексѣя Человѣка Божьяго и Наталья Петровна. Одно споетъ, другое разскажеть.
Онъ и былъ у Христа, свѣтъ, избраной.
Онъ и былъ всѣмъ крещенымъ богеданой.
Онъ и первый у Господа печальникъ
И за всю свято-русскую землю.
Онъ и нищимъ, убогимъ заступникъ;
Онъ и старымъ, малымъ кормилецъ.
Поютъ славу Оликсѣю.
Оликсѣю Божьему Человеку,
По всему крещеному міру.
Во вѣки его славы не избыти.
Дивное ожерелье Сѣвера многими перлами блистало. Еще много этихъ перловъ осталось. Многіе, навѣрно, слыхали быливн-новеллу про Домну Ѳалалѣевну. Говорятъ, не такъ давно редкая женщина в Архангельскѣ не знала про „Домнушку“.
Тоненькимъ голосочкомъ пѣля ее Наталья Петровна. Иной раз сплакнетъ.
Близка эта старинка сердцу сѣверной женщины:
Пошелъ „свататься“ на Домнѣ Ѳалалеевнѣ нелюбой Дмитрій-князь. А Домна выскочила на крыльцо и стала насмѣхаться надъ нимъ. Вернулся Дмитрій домой и вослалъ слугъ звать Домну въ гости. Два раза приходили слуги приглашая:
Приходи ко ты Домнушка,
Приходи Ѳалилеевна.
Ты ко князю ко Митрею
Посидѣть съ красными дѣушками
Съ дорогима подруженьками.
Не стала Домна съ ними и разговаривать, а говорила отцу:
Не пойду я къ Митрею
Не йду я къ Михайловичу.
Онъ не въ гости, не въ пиръ зоветъ,
Онъ возьметъ меня насильнё.
Въ третій раз пришли слуги и принесли отцу Домны богатые подарки. Сталъ Домну посылать къ Митрію-князю и отецъ.
Покорилась Домна Ѳалилеевна. Пришла къ Митрію. Онъ ее встрѣчаетъ, поитъ виномъ и ведетъ „во покои, во особые“.
— Ты постой, постой Митрій-князь,
Ты постой Михайловичь:
О сбѣгаю ко батюшку
Во высокую горницу.
..............
Какъ родима та мамушка
Мне сошила два платьица.
Перво платье обручальное,
Друго платье вѣнчальное.
Обручально то платьицо.
Да я на полу стопчу,
Вѣнчально то платьицо,
Да иша я въ лоскуты прирву.
..............
Ты пусти меня Митрій князь,
Ты пусти меня Михайловичъ!
Да я сбѣгаю ко мамушки
На высоку могилоцьку
Попрощу прошеньица…
Отпустилъ ее Митрій князь. Побѣжала Домна, Растерзала въ отчаяньи свои обручальные и подвѣнечные наряды. Потомъ
Брала брала Домнушка
Да свечу воскоярову
Иша булатной ножичекъ.
Побѣжала Домнушка
Побѣжала Ѳалилеевна
Ко родимой матушки
На высоко могилище.
Она брала въ лѣву рученку
Да свечу воскоярову.
Да брала въ праву рученку
Да булатной ножичекъ
Да наставила ножичекъ
Протявъ бѣлаго горлышка.
..............
Закололась Домнушка
Закололась Ѳалилеевна.
Давно умолкла Наталья Петровна, а точно сейчасъ слышу:
Схоронили Домнушку
Схоронили Ѳалилеевну
На высокомъ угорышкѣ
Подъ кудряву вербушку.