Моховъ.
(Очеркъ).
править
I.
правитьЭто было плотный, коренастый, небольшого роста человѣкъ, съ маленькими свиными глазками, которые бѣгали чрезвычайно проворно и въ минуты испуга казались косыми, съ широкимъ, плоскимъ лицомъ, сильно попорченнымъ оспой и обросшимъ неровными клочьями мочальнаго цвѣта бороды, съ прямыми липкими волосами.
Лѣтъ десять тому назадъ я почти каждый день видалъ его въ передней земской управы, мирно бесѣдовавшимъ съ управскими сторожами. При появленіи каждаго чисто одѣтаго человѣка онъ испуганно вскакивалъ и стоялъ на вытяжку до тѣхъ поръ, пока въ передней не оставались опять одни сторожа. И зимой, и жаркимъ лѣтомъ онъ ходилъ въ черномъ засаленномъ сюртукѣ изъ толстаго, крѣпкаго драпа, въ короткихъ брюкахъ на выпускъ, изъ-подъ которыхъ выглядывали рыжія голенищи неуклюжихъ деревенскихъ сапогъ. Когда его звали въ присутствіе, онъ мѣнялся въ лицѣ, краснѣлъ, вынималъ гребень и торопливо на обѣ стороны расчесывалъ волосы, плевалъ на руки и приглаживалъ виски, отряхивалъ фалды сюртука и, крадучись, шелъ по длинному корридору. Передъ дверями присутствія онъ останавливался на секунду, шепталъ что-то и съ смиренно-благоговѣйнымъ видомъ, точно собираясь войти въ церковь, осторожно отворялъ двери. Входилъ онъ такъ тихо, что сидѣвшіе за столомъ члены присутствія долго не замѣчали его. Тогда онъ тихо кашлялъ въ кулакъ и, обративъ, такимъ образомъ, на себя ихъ вниманіе, кланялся, кротко и застѣнчиво улыбаясь.
— А, господинъ Моховъ! — полу-шутливо, полу-сердито восклицалъ предсѣдатель: — тебя-то намъ и надо, голубчика!.. Ты что жъ это, такой-сякой, сталъ доставлять намъ всякуіо дрянь? а?
Моховъ, опустивъ глаза, разводилъ руками.
— Виноватъ, — говорилъ онъ, улыбаясь тою простоватой, придурковатой улыбкой, которая почти не сходила съ его лица: — не досмотрѣлъ… извините…
— Извините! какъ бы не такъ! По 18 параграфу контракта мы штрафуемъ тебя на сто рублей.
— Слушаю-съ.
— Чтобы впередъ смотрѣлъ хорошенько.
— Слушаю-съ.
— Стало быть, возраженій не имѣешь?
— Никакъ нѣтъ, что жъ, коль скоро виноватъ… Извольте получить.
Моховъ вытаскивалъ изъ кармана рваный, засаленный бумажникъ, вынималъ изъ него сторублевую бумажку и клалъ на столъ. Затѣмъ, красный и потный, пятился къ двери и долго утирался клѣтчатымъ платкомъ.
— Мнѣ денегъ не жаль, ваше вскородіе, — говорилъ онъ съ радостнымъ видомъ, — а мнѣ обидно, что случилась такая оказія — вотъ что!.. ровно бы скрозь землю провалился, а не то что… Конечно, самъ виноватъ.
— А вѣдь сто рублей деньги, а? — поддразнивалъ его предсѣдатель: — ты подумай только — сто рублей! а?.. Будто не жаль?.. Сто рублей!..
— Ежели по уставу, никакъ нѣтъ, не жаль, ваше вскородіе. Съ удовольствіемъ.
— Коли попросишь хорошенько, мы сбавимъ.
— Не желаю, ваше вскородіе… Какъ воля ваша, такъ и пусть…
— Ну, и плутъ же ты!.. Охъ, плутина!.. Такъ не желаешь сбавки?
— Никакъ нѣтъ. Пущай такъ остается.
— Плутъ, плутъ!.. Ну, на первый разъ, однако, мы тебя прощаемъ, за то въ другой разъ, смотри, не попадайся. Понялъ?
— На все воля ваша.
— Бери деньги.
— Покорно благодаримъ.
— Бери и убйрайся!
— Сію минуту.
— Чего еще?
— Да я хотѣлъ было насчетъ того… вамъ, говорятъ, известка потребуется?
— Ну, потребуется, такъ что?
— У меня, пожалуй, есть ее сколько-то тамъ…
— На известку торги будутъ.
— Слушаю-съ. А то я бы, конечно, и безъ торговъ съ удовольствіемъ.
— Приходи на торги, а теперь не о чемъ разговаривать.
— Слушаю-съ. Можетъ, лѣсъ потребуется, такъ у меня и лѣсу довольно.
— Ну, хорошо, хорошо. Убирайся!
Моховъ держался на короткой, дружеской ногѣ со всѣми мелкими служащими канцеляріи, гдѣ его появленіе всегда вызывало оживленіе и смѣхъ. Его безцеремонно трепали по животу, называя толстопузымъ, разсказывали о немъ въ его же присутствіи небывалыя, невѣроятно глупыя исторіи. Онъ слушалъ и добродушно ухмылялся во всю рожу. Вообще, онъ склоненъ былъ разыгрывать роль шута. Иногда онъ таинственно заглядывалъ въ канцелярію изъ корридора, подмигивалъ и манилъ кого-то перстомъ.
— Чего ты?
— Готово, айда!
— Ну-у?.. Здброво!.. Погоди, вотъ секретарь уйдетъ.
Это значило, что въ сосѣднемъ трактирѣ приготовлено угощеніе. Мало-по-малу вся канцелярія перебиралась въ трактиръ, гдѣ Моховъ, изображая изъ себя хлѣбосольнаго хозяина, усердно всѣхъ угощалъ, но самъ ничего не пилъ.
— Въ случаѣ чего, братцы, ужъ вы того… — говорилъ онъ: — я на васъ, какъ на каменную стѣну…
— Брысь!.. Надѣйся, какъ же!.. Ты угощеніемъ-то не подкупить ли насъ хочешь?.. Пошелъ вонъ!..
— Помилуйте, какъ можно!.. не объ этомъ рѣчь… Я, то-есть, съ моимъ удовольствіемъ… со всякимъ моимъ расположеніемъ… Какъ мы къ вамъ, такъ и вы къ намъ… Помилуйте!..
— Ты за честь долженъ почитать, что мы съ тобой тутъ околачиваемся.. .
— Это такъ, это я понимаю… Я потому, собственно, чтобъ на всякій случай… имѣть въ предметѣ… мало ли… Вотъ почему…
— Ну, и молчи!
— Я что же?.. Я ничего…
Когда веселье достигало извѣстнаго предѣла, Моховъ платилъ по счету и потихоньку удалялся. Компанія же оставалась въ трактирѣ иногда до глубокой ночи.
— Плутъ, но незамѣнимый человѣкъ, — говорилъ про него предсѣдатель, а незамѣнимъ онъ былъ потому, что всегда оказывался подъ рукой въ нужную минуту. Онъ все могъ, ни отъ чего не отказывался, былъ сговорчивъ. Я считалъ его за мелкаго поставщика, за мелкотравчатаго подрядчика, но оказалось, что онъ крупный землевладѣлецъ и ворочаетъ большими дѣлами.
Однажды канцелярская молодежь, собравшись въ кучу, обсуждала подробности недавней попойки. Моховъ находился тутъ же, неподалеку, улыбаясь своего дурацкой улыбкой, и, повидимому, слушалъ съ большимъ интересомъ.
— Ну, ты что, помѣщикъ? — обратился къ нему регистраторъ.
— Ничего-съ, — отвѣчалъ Моховъ, скромно потупившись.
— Развѣ онъ помѣщикъ? Кто? Моховъ-то?
— Какъ же. Купилъ у генерала Волынкина дачу по сорока рублей за десятину. Такъ что ли?
— Вѣрно, — подтвердилъ Моховъ: — по сороку рублевъ.
— Теперь онъ лѣсъ рубитъ на чисто, по двѣсти рублей дивиденду съ десятины беретъ… Сколько ты заплатилъ за всю дачу?
— Восеммадцать тысячъ, — такъ же скромно улыбаясь, отвѣчалъ Моховъ.
Это цифра произвела столь сильное впечатлѣніе, что всѣ съ недовѣріемъ и въ то же время съ невольнымъ уваженіемъ и любопытствомъ посмотрѣли на Мохова, точно разсчитывая увидѣть на его лицѣ что-то такое, чего они раньше не разглядѣли.
— Генералъ, пожалуй-что, обратно ее у меня приторговываетъ, дачу-то, — продолжалъ Моховъ: — продай, говоритъ. Что жъ, говорю, со всякимъ моимъ удовольствіемъ. Сколько возмешь? говоритъ. А семьдесятъ пять тысячъ.
— Охъ, хо, хо, хо! — въ какомъ-то алчномъ восторгѣ хохотала вся канцелярія.
— Такъ точно, говорю, съ полнымъ моимъ удовольствіемъ за семьдесятъ пять тысячъ рублей. Потому меньше мнѣ, говорю, не разсчетъ: лѣсу въ ей, въ десятинѣ-то, на двѣсти рублевъ, а земля сама собой, а въ ей, въ землѣ-то, можетъ быть земляныя богатства…
— Охъ, хо, хо!.. ловко!.. Ну, что жъ онъ?
— Задумался. Семьдесятъ пять тысячъ, говоритъ, не дамъ.
— Охъ, ловко! охъ, здорово!.. Ай да толстопузый!.. А вѣдь по этому случаю надо бы, другъ, того… а? поздравить бы что ли? какъ ты думаешь?
— Что жъ, я съ удовольствіемъ.
— И молодчина же ты, Моховъ, ей-Богу!.. мошенникъ въ полномъ смыслѣ!.. А давно ты разбогатѣлъ?
— Какое наше богачество! съ хлѣба на квасъ. Дѣла дѣлаемъ — больше ничего. А все, я вамъ скажу, отъ Бога. Десятокъ лѣтъ тому назадъ я извозчикомъ былъ, послѣ того, коробушку таскалъ… Теперь слава Богу…
— Откуда же у тебя такія деньги?
— Все отъ Бога… Наше дѣло маленькое.
— А много у тебя денегъ?
— У меня? А вотъ скажи теперича сто рублей — нѣту!..
— Ну, это ты врешь!
— А вотъ не вру, ей-Богу, не вру. Вчера двѣ тысячи получилъ, а гдѣ онѣ? Какъ вода! туда — сюда… Дѣла у меня, подряды, лѣсное дѣло, то да се, гдѣ барышъ, гдѣ убытокъ — такъ и идетъ колесомъ. Денегъ у меня нѣту.
На лицѣ Мохова была всегда неизмѣнно добродушнаяг нѣсколько придурковатая улыбка. Казалось, онъ постоянно былъ обрадованъ чѣмъ-то до глупости и хотѣлъ со всѣми раздѣлить свою радость. Въ то же время въ немъ было что-то пришибленное, неспокойное, какъ у провинившейся собаки; онъ оглядывался по сторонамъ, какъ будто боялся, что ему вдругъ возьмутъ да и накладутъ по шеѣ или выгонятъ вонъ.
— Хорошій ты парень, душевный ты человѣкъ, а видъ у тебя вороватый, — говорили ему. Или наоборотъ: — на видъ-то ты парень добрый, и рожа у тебя располагающая, а вѣдь ты плутъ — я тебя знаю.
Въ отвѣтъ на эти комплименты онъ смѣялся и говорилъ:
— Это вѣрно.
Раза два или три онъ судился у мирового судьи и одинъ разъ въ окружномъ судѣ за мошенничество и подлоги, но былъ оправданъ. На судѣ онъ въ буквальномъ смыслѣ слова трепеталъ, говорилъ такимъ упавшимъ, еле слышнымъ голосомъ, имѣлъ такой убитый видъ, что внушалъ къ себѣ жалость. Его считали большимъ плутомъ, но любили его. Въ немъ нравилась его неистощимая веселость, его жизнерадостный видъ, его смѣшное безобразное лицо, услужливость и незлобивость нрава.
— Хорошій человѣкъ, хотя и плутъ, — говорили о немъ.
II.
правитьПонемногу онъ сталъ выходить въ люди. Онъ сдѣлалъ довольно крупное пожертвованіе въ дамскій комитетъ, получилъ благодарность ея превосходительства, и очень важные въ городѣ люди при встрѣчахъ стали подавать ему руку. Онъ уже не сидѣлъ больше въ передней со сторожами, дожидаясь, когда его позовутъ, а шелъ прямо въ присутствіе безъ доклада. Лицо его еще больше пополнѣло, и выраженіе приниженности и робости смѣнилось выраженіемъ достоинства. Онъ усердно посѣщалъ любительскіе спектакли, гдѣ въ трогательныхъ мѣстахъ проливалъ слезы, въ комическихъ — смѣялся, какъ ребенокъ, а во время антрактовъ въ буфетѣ угощалъ всѣхъ безъ разбору; бывалъ въ клубѣ, гдѣ держалъ себя вполнѣ прилично, и даже научился разговаривать съ дамами, не вводя ихъ въ слишкомъ большой конфузъ.
«Отличный человѣкъ, рубаха парень, Якимъ — простота, душа — человѣкъ», стали говорить про него.
И вдругъ, послѣ одного весьма некрасиваго дѣла, онъ исчезъ. Нѣкоторое время о немъ не было ни слуху, ни духу. Говорили потомъ, что онъ перебрался въ губернскій городъ и тамъ дѣлаетъ большія дѣла. Разумѣется, о немъ вскорѣ всѣ совершенно позабыли. О немъ не вспомнили даже тогда, когда фамилія Мохова пріобрѣла извѣстность и стала часто упоминаться въ мѣстной газетѣ, писавшей о немъ неумѣренно восторженныя статьи: никому въ голову не могло придти, что извѣстный благотворитель и общественный дѣятель Моховъ, заслуги котораго передъ краемъ на всегда будутъ памятны потомству, какъ увѣряла газета, былъ тотъ самый неотесъ Моховъ, который когда-то подвизался въ нашемъ городѣ.
Нѣсколько лѣтъ спустя, мнѣ случилось быть въ губернскомъ городѣ и попасть на засѣданіе думы. Засѣданіе было многолюдное. Въ публикѣ была давка и тѣснота. Хотя вялыя пренія по поводу какого-то пустяшнаго вопроса, повидимому, не обѣщали ничего занимательнаго, однако въ воздухѣ пахло грозой. На лицахъ у всѣхъ читалось жадное ожиданіе готовящагося скандала. По всей залѣ шелъ тревожный гулъ, который въ одну секунду могъ превратиться въ бурю. Предсѣдательствующій всталъ и началъ что-то говорить. Ораторъ говорилъ минутъ пять, но я, кажется, не разслышалъ изъ его рѣчи и пяти словъ, — до того онъ говорилъ невнятно, я понялъ только, что рѣчь идетъ о какомъ-то очень хорошемъ человѣкѣ, на котораго взводятся несправедливыя обвиненія и котораго ораторъ называлъ то просто Павломъ Павлычемъ, то многоуважаемымъ господиномъ Моховымъ. Когда онъ кончилъ, въ залѣ началось нѣчто, подобное столпотворенію вавилонскому. Гласные повскакали съ мѣстъ, нѣсколько человѣкъ заговорили разомъ. Передніе ряды публики поднялись на ноги, задніе вскочили на скамейки, — произошелъ страшный шумъ. Напрасно предсѣдатель звонилъ въ колокольчикъ и призывалъ къ порядку, — шумъ не умолкалъ, по крайней мѣрѣ, съ четверть часа.
— Гдѣ онъ? гдѣ? — тормошила своего кавалера какая-то дама.
— А вонъ сидитъ, какъ ни въ чемъ не бывало.
— Гдѣ? гдѣ?
Кавалеръ показалъ въ глубину залы. Я посмотрѣлъ въ ту сторону и на одной изъ заднихъ скамеекъ увидѣлъ Мохова, того самаго Мохова, нашего Мохова. Онъ сидѣлъ, дѣйствительно, какъ ни въ чемъ не бывало; на лицѣ его играла та же знакомая мнѣ добродушная, придурковатая улыбка.
Онъ сильео растолстѣлъ, но мало измѣнился. Какой-то господинъ очень эффектной наружности, въ золотыхъ очкахъ, говорилъ ему что-то шопотомъ, наклонившись къ нему всѣмъ тѣломъ. Моховъ, казалось, не слушалъ и разсѣянно смотрѣлъ въ пространство. Наконецъ, онъ лѣниво обернулся, проговорилъ что-то, махнулъ рукой, и эффектный господинъ тотчасъ же умолкъ.
— Пусть намъ объяснитъ городская управа, пусть объяенитъ господинъ голова! — запальчиво восклицалъ кто-то изъ гласныхъ: — гдѣ онъ? почему онъ отсутствуетъ? почему онъ не разсѣетъ туманъ несправедливыхъ нареканій, если это точно неоправедливыя нареканія?
— Голова ушелъ… его нѣту… Онъ не желаетъ отвѣчать… и объяснять нечего — ясное дѣло!.. Да и заступающій убѣжалъ… Вотъ спрашивайте Ивана Васильевича… — отвѣчали ему нѣсколько голосовъ.
— Пусть Иванъ Васильевичъ объяснитъ.
— Иванъ Васильевичъ, не утодно-ли вамъ объяснить? — обратился предсѣдательствующій къ толстому, лысому съ выпученными глазами господину, сидѣвшему на передней скамейкѣ.
Господинъ безпокойно завозился на мѣстѣ, но ничего не отвѣтилъ.
— Чѣмъ руководствовалась управа, нарушая контрактъ?
Лысый господинъ пыхтѣлъ, утирался платкомъ и безмолвствовалъ. Въ публикѣ послышался смѣхъ; онъ тоже засмѣялся, потомъ закашлялся и сталъ красенъ, какъ ракъ. Всѣ взоры были устремлены на него. Наконецъ, онъ тяжело поднялся, уперся руками въ столъ и, не переставая улыбаться, осмотрѣлся кругомъ, точно желая удостовѣриться въ благодушномъ настроеніи публики, откашлялся, хотѣлъ что-то сказать, но вмѣсто того опять засмѣялся. Въ публикѣ смѣхъ усилился. Сдѣлавъ надъ собой неимовѣрное усиліе, лысый господинъ сдавленнымъ голосомъ произнесъ:
— Я не знаю.
И среди всеобщаго хохота опустился на мѣсто.
— Прошу слова! — звучнымъ голосомъ заявилъ эффектный господинъ въ золотыхъ очкахъ, сидѣвшій рядомъ съ Моховымъ.
Предсѣдатель наклонилъ голову въ знакъ согласія.
— Нашъ многоуважаемый Павелъ Павловичъ поручилъ мнѣ сдѣлать слѣдующее заявленіе, — началъ господинъ, играя цѣпочкой. — Ревизіонная коммиссія исчислила пять тысячъ убытку и полагаетъ эту сумму обратить начетомъ на управу. Можно оспаривать каждую строчку доклада коммиссіи, можно оспаривать каждую копѣйку сдѣланнаго ею начета, можно доказать, что убытки — одна фантазія. Мы и такъ уже посвятили этому вопросу три засѣданія, но я полагаю, что мы будемъ спорить безъ конца и все-таки не придемъ ни къ какому опредѣленному результату. Во всякомъ случаѣ начетъ на управу — это миѳъ, убытки — тоже миѳъ. И съ формальной стороны, и по существу, дѣло это выѣденнаго яйца не стоитъ. Павелъ Павловичъ сожалѣетъ, что онъ явился невольною причиною взводимыхъ на управу нареканій. Чтобы разсѣять этотъ туманъ, достаточно обратиться къ документамъ, но Павлу Павловичу угодно избрать другой путь. Онъ заявляетъ, что операція принесла ему не барыши, а убытки, и, тѣмъ не менѣе, онъ вноситъ въ городскую кассу пять тысячъ рублей, сумму, равную исчисленной яко-бы оказавшагося недобора. Куда обратить эту сумму — вопросъ этотъ онъ проситъ обсудить теперь же. Затѣмъ онъ надѣется, что въ дальнѣйшемъ инцидентъ будетъ признанъ исчерпаннымъ.
Рѣчь эта произвела потрясающее впечатлѣніе, главнымъ образомъ, своею неожиданностью. Всѣ были до того ошеломлены, что нѣсколько секундъ царило гробовое молчаніе. Наконецъ, одинъ изъ гласныхъ, собравшись съ духомъ, сказалъ:
— Это говорите вы, а что же Павелъ Павловичъ?.. Пусть онъ скажетъ самъ.
Тогда поднялся Моховъ и произнесъ только одно слово:
— Жертвую.
Громъ рукоплесканій огласилъ залу. Напрасно незначительная группа протестовала, говоря о какихъ-то принципахъ и о томъ, что дума не можетъ принять пожертвованія отъ господина Мохова, — восторгъ былъ всеобщій. Назначенъ былъ перерывъ, и огромная толпа плотной стѣной окружила Мохова.
— Браво, Павелъ Павлычъ!.. разрубилъ гордіевъ узелъ!.. Молодчина!.. Къ чорту коммиссію!.. Поздравляю!.. — раздавались голоса.
Моховъ улыбался, кланялся, пожималъ руки…
— Безъ грѣха… чего тутъ!.. по крайности, у меня душа спокойна, — говорилъ онъ.
— Одно слово — молодецъ!..
— А теперь, господа, какого ляда! закрывайте засѣданіе, — продолжалъ Моховъ: — милости прошу ко мнѣ… всѣхъ, всѣхъ прошу, господа!… Чтобы, значитъ, дрязговъ этихъ не было… Миръ дороже всего… полюбовно, безъ сумнѣнія… будьте благонадежны вполнѣ… Покорнѣйше прошу!..
— Молодчина, молодчина!… Идемъ, господа!… Павелъ Павлычъ! и коммиссію зови, чего тутъ!..
— Прошу удостоить, покорнѣйше прошу… коммиссію въ особенности… Однимъ словомъ, чтобы безо всякаго… полюбовно… и канитель эту бросить…
Цѣлая орава гласныхъ во главѣ съ Моховымъ двинулась изъ залы. Посторонняя публика со смѣхомъ стала расходиться.
III.
правитьДва года спустя наступило у насъ тяжелое и хлопотливое время такъ называемыхъ продовольственныхъ затрудненій. Въ десяти уѣздахъ обнаружился полный неурожай, а такъ какъ въ пяти изъ нихъ уже и въ прошломъ году населеніе сильно пострадало отъ недорода, то въ нынѣшнемъ наступало настоящее бѣдствіе. Учрежденное при губернаторѣ особое продовольственное совѣщаніе, образованное все изъ тѣхъ же губернскихъ сановниковъ, изъ которыхъ формируются вообще разныя коллегіальныя присутствія, это случайное и не предусмотрѣнное закономъ учрежденіе, оттѣснивъ земство, взяло въ свои руки всю продовольственную операцію. Въ первомъ же засѣданіи совѣщанія по докладу статскаго совѣтника Козявкина, рѣшено было прежде всего урегулировать хлѣбныя цѣны въ губерніи. Было вычислено, что продовольственный недочетъ въ десяти пострадавшихъ уѣздахъ съ избыткомъ покрывается урожаемъ двухъ благополучныхъ уѣздовъ, въ виду чего постановили значительную часть необходимаго для продовольственныхъ ссудъ хлѣба закупить въ этихъ двухъ уѣздахъ, установивъ принудительныя цѣны — на рожь 85 копѣекъ за пудъ, на овесъ 60 к. и т. д. Закупку предполагалось произвести черезъ особыхъ коммиссіонеровъ, съ уплатою имъ коммиссіонныхъ по 5 копѣекъ съ пуда. Для устраненія же конкурренціи и повышенія установленныхъ цѣнъ, воспрещалась въ губерніи всякая частная торговля хлѣбомъ, за исключеніемъ лицъ, снабженныхъ особаго рода свидѣтельствами, о чемъ циркулярно сообщалось всѣмъ учрежденіямъ и должностнымъ лицамъ для исполненія. Такимъ образомъ, у насъ введена была хлѣбная монополія. Она просуществовала одинъ мѣсяцъ и два дня. Въ это время разъѣзжали разставленные по дорогамъ пикеты, гарцовали урядники; на рынкахъ, на базарахъ, на пристаняхъ шныряла на-скоро сформированная изъ разныхъ проходимцевъ особая стража, устраивались облавы, выслѣживались, перенимались въ пути и конфисковались обозы и транспорты съ хлѣбомъ; писались протоколы, производились обыски и дознанія, задерживались и подвергались осмотру проходившія по рѣкѣ суда… А цѣны на хлѣбъ за предѣлами этого круга все росли… Разница между установленными и свободными цѣнами была такова, что полиція за пропускъ хлѣба черезъ границу губерніи взимала по 40 и даже по 50 копѣекъ съ пуда.
Попасть въ число коммиссіонеровъ монополіи добивались очень многіе ловкіе люди. Всѣ мало-мальски вліятельные чиновники, такъ или иначе причастные къ губернаторской канцеляріи или къ продовольственному совѣщанію, осаждены были просьбами похлопотать, посодѣйствовать, указать пути… Павелъ Павловичъ Моховъ, казалось, никого не просилъ, не хлопоталъ, и вдругъ появилась публикація въ губернскихъ вѣдомостяхъ, что онъ назначается единственнымъ коммиссіонеромъ по закупкѣ хлѣба въ предѣлахъ губерніи на суммѵ до двухъ милліоновъ рублеи. Это извѣстіе тѣмъ болѣе было удивительно, что оно шло въ разрѣзъ съ другимъ, недавно опубликованнымъ постановленіемъ, которымъ число коммиссіонеровъ опредѣлялось до десяти.
— Ну и ловокъ! ахъ ловокъ! эдакого ловкача поискать! — съ восхищеніемъ и завистью говорили про Мохова отвергнутые претенденты. — Молодчина! Онъ, небось, не торговался, какъ другіе сквалыжники, а сообразивши, сразу огрѣлъ ихъ, какъ обухомъ по головѣ… Смѣлости много, что говорить.. Высоко летаетъ, гдѣ-то сядетъ.
Опытные лица, впрочемъ, предрекали Мохову неминуемый крахъ. Говорили, что съ хлѣбнымъ дѣломъ онъ незнакомъ, а дѣло это сложное и капризное, что нѣтъ у него ни амбаровъ, ни подходящихъ служащихъ, что онъ запутается и можетъ вылетѣть въ трубу. Эти предсказанія не оправдались. Подписавъ контрактъ, по которому онъ обязывался покупать хлѣбъ на всѣхъ главныхъ и второстепенныхъ рынкахъ по установленнымъ цѣнамъ за коммиссіонное вознагражденіе по 8 копѣекъ съ пуда, а такяже производить въ назначенныхъ пунктахъ мелочную продажу хлѣба для мѣстной потребности, и получивъ первый авансъ въ суммѣ двухъ сотъ тысячъ рублей, Моховъ принялся за дѣло въ высшей степени умѣло и энергично. Сверхъ всякаго ожиданія у него все оказалось на готовѣ и въ полной исправпости: — и хлѣбные амбары, и опытные приказчики. Дѣло ношло такъ успѣшно, что черезъ недѣлю потребовался уже новый авансъ…
IV.
правитьИ вдругъ монополія была отмѣнена. Это произошло такъ странно и неожиданно, что даже члены продовольственнаго совѣщанія узнали объ этомъ недѣлю спустя и то благодаря распространившимся въ городѣ слухамъ. «Какъ? что? почему? на какомъ основаніи?» спрашивали другъ у друга, но никто ничего не зналъ. Разсказывали, впрочемъ, слѣдующую исторію, которая послужила будто-бы ближайшею причиною этого губернаторскаго распоряженія. Ночью къ пустынному берегу рѣки Айвы тайно пристала пустая баржа, которую давно уже выслѣживали, и ночью же началась нагрузка хлѣба, спрятаннаго подъ берегомъ. На зарѣ скрывавшійся въ засадѣ отрядъ вооруженныхъ стражниковъ подъ командою станового пристава и одного изъ моховскихъ приказчиковъ накрылъ контрабандистовъ на мѣстѣ преступленія. Собственникъ хлѣба мѣщанинъ Мотыгинъ и хозяинъ баржи купецъ Сажинъ, вмѣстѣ съ рабочими, тутъ же были арестованы, хлѣбъ конфискованъ, баржа опечатана, составленъ былъ протоколъ, и дѣло передано судебной власти. До сихъ поръ такого рода дѣла, возникавшія-по протоколамъ полиціи, въ виду циркулярнаго распоряженія, подписаннаго губернаторомъ, оканчивались безусловно обвинительными приговорами, нѣкоторые судьи ухитрялись даже приговаривать виновныхъ къ тюремному заключенію. Но теперь натолкнулись на оригинала-судью, который, въ виду того, что по существующимъ законамъ хлѣбная торговля свободна, оправдалъ и хлѣбнаго торговца, и хозяина баржи, и рабочихъ, освободилъ секвестрованный хлѣбъ, о дѣйствіяхъ же полиціи, какъ о незаконныхъ, постановилъ сообщить подлежащимъ властямъ. Приговоръ этотъ произвелъ страшный переполохъ, полетѣли телеграммы въ губернію… Перепуганнаго на смерть судью потребовали къ губернатору. Проѣхавъ по плохой осенней дорогѣ въ холодъ и слякоть болѣе 200 верстъ, судья, разстроенный и больной, явился къ губернатору и былъ принятъ имъ очень сурово. Бурное объясненіе кончилось, однако, тѣмъ, что губернаторъ рѣшился немедленно отмѣнить монополію, о чемъ въ тотъ же день приказано было телеграфировать уѣзднымъ исправникамъ. Другія учрежденія почему-то были совсѣмъ позабыты, а исправники не спѣшили обнародовать полученныя ими телеграммы. Слѣдствіемъ этого было то, что объ отмѣнѣ монополіи долго не зналъ никто, кромѣ полиціи. Вскорѣ въ губернскую управу со всѣхъ сторонъ, какъ изъ рога изобилія, посыпались тревожныя сообщенія, что купленный для земства хлѣбъ усиленно вывозится за предѣлы губерніи, и что полиція при этомъ бездѣйствуетъ. Осторожная управа потребовала дополнительныхъ свѣдѣній, и въ перепискѣ прошло еще нѣсколько дней. Предсѣдатель ѣздилъ къ губернатору, но не былъ имъ принятъ. Правитель же канцеляріи на всѣ разспросы пожималъ плечами и таинственно улыбался. Управа не знала, что предпринять. Между тѣмъ, хлѣбныя цѣны поднимались съ неимовѣрною быстротою. Уже на другой день вмѣсто 85 копѣекъ рожь продавалась по 1 рублю 40 коп., а черезъ недѣлю по 1 руб. 80 к., наконецъ, по 2 руб. за пудъ. Убѣдившись, наконецъ, что отъ монополіи остался одинъ лишь дымъ, управа поспѣшила принять отъ Мохова купленный имъ хлѣбъ, но тутъ оказалось, что весь земскій хлѣбъ уже проданъ и увезенъ безъ остатка. Возвративъ взятые изъ кассы авансы въ суммѣ 480 тысячъ рублей, Моховъ считалъ всѣ разсчеты съ управой и продовольственнымъ совѣщаніемъ поконченными. Управа пыталась привлечь его къ суду, но, разумѣется, внолнѣ безуспѣшно. Таковы были печальные результаты хлѣбной монополіи. Моховъ нажилъ на этой операціи полмилліона, за то губернское земство поставлено было почти въ безвыходное положоніе. Продовольственное совѣщаніе больше не созывалось, оно какъ-бы вовсе перестало существовать, и даже протоколы засѣданій оказались затерянными. Управѣ теперь одной приходилось расхлебывать заваренную кашу. О колоссальномъ мошенничествѣ Мохова, которое точно придавило всѣхъ и лишило мужества самыхъ храбрыхъ людей, говорили шопотомъ и не иначе, какъ подъ величайшемъ секретомъ. Всѣ съ ужасомъ думали о томъ, что будетъ дальше. Навигація прекратилась, наступала зима, хлѣбъ надо было покупать чуть не за тридевять земель, а желѣзныя дороги были завалены грузами… Губернія могла совсѣмъ остаться безъ хлѣба…
V.
правитьКогда стало извѣстно, что въ сосѣднихъ губерніяхъ распоряженіемъ мѣстныхъ властей прекращенъ пропускъ хлѣбныхъ грузовъ и что поэтому партія хлѣба, купленная въ Сибири, будучи задержана, лежитъ гдѣ-то безъ движенія, всѣми овладѣла настоящая паника. Въ виду всѣхъ этихъ затрудненій было созвано чрезвычайное губернское земское собраніе, уже третье по счету въ этомъ году. О неудачной хлѣбной операціи, о монополіи, въ докладѣ управы не упоминалось ни однимъ словомъ, молчали объ этомъ и въ собраніи, какъ будто ничего этого и не было вовсе. Одинъ изъ гласныхъ «весьма нетактично», по выраженію предсѣдателя, началъ было говорить о томъ, что по закону хлѣбная торговля свободна, и что законъ не можетъ быть отмѣненъ административнымъ распоряженіемъ, но былъ сурово остановленъ въ самомъ же началѣ, а когда тотъ же гласный внесъ предложеніе ходатайствовать о сохраненіи законнаго порядка въ разрѣшеніи продовольственныхъ затрудненій, всѣ съ такимъ испугомъ, почти съ ужасомъ отнеслись къ этимъ словамъ, точно они были призывомъ къ бунту.
Дипломатически умолчавъ о неудачномъ опытѣ съ мононоліей, собраніе, тѣмъ не менѣе, постановило для наблюденія за правильностью продовольственныхъ операціей избрать изъ своей среды особыхъ уполномоченныхъ. Въ этомъ постановленіи усмотрѣнъ былъ скрытый намекъ, желаніе уколоть, набросить тѣнь… Обидѣлся губернаторъ, обидѣлись члены продовольственнаго совѣщанія, и долго по этому поводу велись деликатнаго свойства переговоры. Наконецъ, благодаря находчивости и дипломатическимъ талантамъ предсѣдателя собранія, кое-какъ это было улажено, уполномоченные избраны, собраніе закрылось, гласные разъѣхались успокоенные.
О Моховѣ все не было ни слуху, ни духу. Стыдно ли ему было, или онъ боялся выраженій неудовольствія со стороны одураченныхъ имъ людей, или онъ занятъ былъ гдѣ-нибудь другими дѣлами, можетъ быть, такими же мошенническими — никто не зналъ, только онъ все еще не появлялся на нашемъ горизонтѣ. Наступалъ конецъ февраля. Голодъ былъ въ полномъ разгарѣ, свирѣпствовали тифъ и цынга даже въ «благополучныхъ» уѣздахъ, отголоски народнаго бѣдствія назойливо и безпокойно давали о себѣ знать всюду… Огромныя массы нищихъ бродили по улицамъ города, не смотря на запрещеніе полиціи… Въ пользу голодающихъ устраивались балы, вечера, благотворительные базары, давались спектакли и концерты, ставились живыя картины… Никогда еще нашъ городъ такъ не веселился, какъ въ эту зиму. И вотъ, однажды, на одномъ изъ благотворительныхъ спектаклей въ театрѣ появился Моховъ. Его замѣтили, и галерка стала ему шикать. Онъ, ухмыляясь, съ удивленіемъ посмотрѣлъ наверхъ. Галерка зашикала еще сильнѣе, къ ней присоединился второй ярусъ и амфитеатръ, кто-то крикнулъ: «Моховъ! воръ!» Крикъ этотъ подхватили. «Мошенникъ!.. кровопійца!».. Моховъ вдругъ поблѣднѣлъ, сталъ тревожно застегивать пуговицы сюртука, заторопился и вышелъ изъ ложи. На другой день стало извѣстно, что онъ пожертвовалъ на голодающихъ въ распоряженіе ея превосходительства десять тысячъ рублей. Передъ такой щедростью никто не могъ устоять, и Мохова простили. Объ этомъ пожертвованіи разрѣшено было помѣстить восторженную статью въ губернскихъ вѣдомостяхъ, а когда Моховъ представилъ образцы изобрѣтеннаго имъ хлѣба изъ соломенной муки съ незначительною примѣсью ржаныхъ отрубей, — его пригласили въ качествѣ свѣдущаго человѣка постояннымъ членомъ продовольственнаго совѣщанія, которое опять было призвано къ жизни и вступило въ свои права.
VI.
правитьОднажды (помнится, это было въ концѣ марта) мнѣ пришлось секретарствовать на одномъ изъ засѣданій этого совѣщанія за болѣзнію настоящаго секретаря. Засѣданіе назначено было въ губернаторскомъ домѣ въ необычное время, въ 11 часовъ утра, по одному весьма экстренному случаю. Мнѣ извѣстно было только, что уполномоченнымъ земства Соломинымъ было забраковано на Нижней Пристани 20 вагоновъ муки, какъ совершенно негодной къ употребленію. Соломинъ въ оправданіе своихъ дѣйствій представилъ образцы, протоколъ санитарной коммиссіи и два анализа химической лабораторіи. Такая предусмотрительность Соломина имѣла свои основанія. Все это почему-то очень не понравилось губернатору, онъ все говорилъ о какомъ-то полученномъ имъ письмѣ, о телеграммѣ княгини Амалатбекъ-Подкорытовой, о князѣ Чухаревскомъ, у котораго были большія связи въ свѣтѣ и котораго нельзя было «подводить». Какъ можно было предполагать, губернаторъ настаивалъ на томъ, чтобы принять хлѣбъ помимо уполномоченнаго; управа не соглашалась.
Я пришелъ на засѣданіе въ половинѣ одиннадцатаго, но тамъ уже были управляющій казенной палатой Перемоловъ и старшій совѣтникъ губернскаго правленія Лопаревъ. Они стояли у окна и оживленно разговаривали въ полголоса.
— И такая неделикатность! — съ миной сожалѣнія на лицѣ говорилъ совѣтникъ: — на что это похоже!.. Проситъ самъ… понимаете, проситъ и при томъ въ деликатнѣйшихъ выраженіяхъ… и что же?.. Грубый отказъ. Вы понимаете?.. Нѣтъ-съ, какъ хотите, а это не того… я не понимаю… И, знаете, онъ ничѣмъ не рискуетъ: его превосходительство все беретъ на себя… вы понимаете?.. Нѣтъ, это или упрямство, или я не знаю что… Не понимаю, не понимаю. Надо имѣть его терпѣніе, его ангельскую доброту…
— Да, да… именно, именно, — задумчиво глядя въ окно, вторилъ управляющій казенной палатой.
— Не хотите ли полюбопытствовать? Вотъ этотъ хлѣбъ… онъ, право же, не дуренъ.
Оба подошли къ столу, по срединѣ котораго стояло массивное серебряное блюдо съ надписью: «хлѣбъ-соль отъ крестьянъ Никитинской волости»; на блюдѣ лежалъ аккуратно разрѣзанный каравай чернаго хлѣба. Ущипнувъ по крохотному кусочку, оба стали жевать.
— Ничего, — промолвилъ управляющій: — все-таки ѣсть, кажется, можно.
— И, замѣтьте, здѣсь меньше половины обыкновенной муки, гораздо меньше.
— Затхлость все-таки есть.
— Ну да, ну да… Но когда народъ ѣстъ лебеду и мякину я полагаю, нечего ужъ такъ разбирать.
— Само собой.
Въ залу вошли милліонеръ Паркетовъ и пароходовладѣлецъ Елкинъ, они тотчасъ же были приглашены дежурнымъ чиновникомъ въ губернаторскій кабинетъ; затѣмъ пришли: управляющій контрольной палатой, прокуроръ, предсѣдатель губернской управы, врачебный инспекторъ, какой-то неизвѣстный мнѣ чиновникъ со звѣздой, какой-то купецъ и еще нѣсколько чиновниковъ. Зала быстро наполнялась, стало людно и шумно. Ходили группами и попарно, сидѣли на стульяхъ вокругъ стола, на диванахъ вдоль стѣнъ и на окнахъ; одни разговаривали, другіе съ скучающимъ видомъ разсматривали на стѣнахъ картины и старинные портреты… Была уже половина перваго, а губернаторъ все не выходилъ. Къ нему позвали купца, потомъ господина со звѣздой. Два раза выходилъ чиновникъ въ вицъ-мундирѣ и громко спрашивалъ:
— Господа, здѣсь Павелъ Павловичъ Моховъ?
— Нѣту, нѣту, — отвѣчали ему.
Чиновникъ нетерпѣливо пожималъ плечами и бѣжалъ въ переднюю, должно быть, распорядиться розысканіемъ Мохова.
Наконецъ, около половины второго дверь кабинета отворилась и на порогѣ ея, разговаривая съ Паркетовымъ и Елкинымъ, показался губернаторъ; позади его находилась свита изъ бывшихъ въ кабинетѣ гостей.
— Вы понимаете… невозможно… князь Чухаревскій… княгиня Амалатбекъ-Подкорытова… я надѣюсь на васъ, господа… — слышались отрывки изъ разговора губернатора.
Паркетовъ, наклонивъ голову въ знакъ величайшаго вниманія, учтиво и холодно слушалъ. Елкинъ, юркій и бойкій человѣчекъ, быстро и бойко твердилъ:
— Будьте въ спокоѣ, будьте въ спокоѣ, ваше превосходительство.
Скорбное лицо губернатора выражало крайнюю степень утомленія и заботы. Онъ, казалось, съ трудомъ, черезъ силу цѣдилъ слова, разсѣянно смотрѣлъ въ пространство, какъ-будто прозрѣвая невидимыя другимъ чрезвычайно горестныя перспективы, и одиноко страдалъ. Къ нему шумнымъ потокомъ хлынула вся толпа. Нѣкоторымъ губернаторъ протягивалъ руку, небрежно, не глядя и не прерывая разговора съ Паркетовымъ. Тотъ, кому подавалась рука, какъ-будто съ радостью, съ испугомъ и удивленіемъ бросался впередъ, наклонялся, пожималъ эту руку и отходилъ съ печатью счастья на лицѣ. Я замѣтилъ, что губернаторъ съ особенной и, видимо, умышленной небрежностью протянулъ два пальца предсѣдателю губернской управы. Блѣдное, истомленное лицо предсѣдателя вспыхнуло, но все же онъ пожалъ протянутые ему пальцы. Губернатора окружили сплошною стѣной.
— Господа! — началъ онъ, возвысивъ голосъ и оглядывая всѣхъ унылымъ взоромъ, — я надѣюсь на васъ, господа… на всѣхъ васъ… Дѣло чрезвычайной важности… Надо выручить человѣка… вы понимаете?.. Моя губернія, и не могу… я не могу допустить скандала… Необходимо это уладить… домашнимъ образомъ… безъ шуму… вы понимаете?.. Меня просили… я получилъ письмо… даже телеграмму… князь Чухаревскій человѣкъ вліятельный… Вотъ для чего я собралъ васъ, господа… Садитесь, господа.
Всѣ шумно стали занимать мѣста. Хотя рѣчь шла о вещахъ, о которыхъ присутствовавшіе могли вовсе не знать ничего, губернаторъ говорилъ такъ, какъ-будто онѣ были давно уже всѣмъ извѣстны со всѣми подробностями.
— Прошу всестороные обсудить, — продолжалъ губернаторъ: — дѣло нешуточное..
— Что жъ, все зависитъ отъ Семена Иваныча, — сказалъ Елкинъ и посмотрѣлъ на предсѣдателя губернской управы, который, не поднимая глазъ, чрезвычайно внимательно рисовалъ что-то на бумагѣ. — Надо просить Семена Иваныча.
— Да, да, — съ горькой улыбкой промолвилъ губернаторъ: — я уже просилъ, попросите вы господа…
— Просить!.. просимъ Семена Иваныча… покорнѣйше просимъ… — нерѣшительно отозвалось нѣсколько робкихъ голосовъ.
Предсѣдатель, не отрываясь, все продолжалъ рисовать, что, повидимому, очень раздражало губернатора, неспускавшаго глазъ съ его карандаша.
— Вамъ сейчасъ покажутъ хлѣбъ, господа, — началъ губернаторъ: — хлѣбъ, который… — Онъ остановился и сдѣлалъ знакъ чиновнику, стоявшему въ сторонѣ. — Хлѣбъ, который выпеченъ изъ забракованной муки съ нѣкоторой примѣсью настоящей… Пожалуйста, вотъ, не угодно ли?
Чиновникъ сталъ обносить вокругъ стола серебряное блюдо съ хлѣбомъ. Нѣкоторое время въ залѣ слышно было одно только чавканіе. Чиновники нюхали хлѣбъ, потомъ жевали его и глотали, поднявъ глаза кверху, съ такимъ видомъ, какъ-будто они къ чему-то прислушивались.
— Ну что?.. ну какъ?.. — спрашивалъ губернаторъ.
Чиновники стали хвалить хлѣбъ.
— Отличный хлѣбъ… чего жъ еще?.. Въ самомъ дѣлѣ, превосходный… положительно великолѣпный…
— Да, да, — подтвердилъ губернаторъ: — и я говорю… и я говорю то же самое…
Чиновникъ, обойдя вокругъ большого стола, поставилъ серебряное блюдо на мой одинокій секретарскій столикъ. Я взялъ ломтикъ хлѣба и сталъ съ любопытствомъ изслѣдовать. По виду онъ ничѣмъ не отличался отъ обыкновеннаго хлѣба, кромѣ цвѣта, имѣвшаго зеленоватый оттѣнокъ. Терпкій, пряный, сладковато-затхлый вкусъ слегка заглушался запахомъ нарочито прибавленной мятной эссенціи. Чиновники продолжали чавкать и хвалить хлѣбъ.
— Превосходный… чего еще нужно?.. я не понимаю, чего еще нужно?.. — раздавались голоса. — Семенъ Иванычъ, вы попробуйте… превосходный… Конечно, затхлость… но, вѣдь, это же бываетъ…
— Если мы будемъ браковать такой хлѣбъ въ голодное время, когда у массы населенія нѣтъ никакого хлѣба, когда ѣдятъ мякину, лебеду и всякую дрянь, — съ необыкновенной горячностью, точно подстегивая самого себя, заговорилъ старшій совѣтникъ, — если, я говорю, мы будемъ браковать такой хлѣбъ, то мы вовсе останемся безъ хлѣба… Надо помнить, господа, о голодающемъ населеніи, которому не до нѣжностей, которому нуженъ хлѣбъ и совсѣмъ ненужно деликатесовъ.
— Совершенно вѣрно… совершенно правильно… вотъ это вѣрно… — послышались одобрительные возгласы.
— Именно, именно-съ, — вполголоса промолвилъ и губернаторъ, благосклонно посмотрѣвъ на оратора.
— И я дскажу, — все болѣе и болѣе подстегивая себя и все болѣе и болѣе разгорячаясь, продолжалъ старшій совѣтникъ: — и я прямо скажу, что это ничто иное, какъ личный капризъ… либеральная фронда… да-съ… но мы должны стать выше каприза этихъ личностей… Да-съ, потому что это упрямство и капризъ… и это недостойно, да-съ, недостойно человѣка, сознающаго свои обязанности… Я прошу извиненія, потому что я человѣкъ прямой.
Предсѣдатель губернской управы, который при послѣднихъ словахъ сталъ блѣденъ, какъ платокъ, нагнувшись, вытащилъ изъ-подъ стола два холщевыхъ мѣшка съ слѣдами красныхъ сургучныхъ печатей и вытряхнулъ изъ нихъ на столъ вмѣстѣ съ пылью какіе-то зеленовато-сѣрые, бѣлые и совершенно черные слежавшіеся комья.
— Позвольте мнѣ сказать, — обратился онъ затѣмъ губернатору.
Губернаторъ сморщился.
— Да, но только, пожалуйста, безъ личностей, — произнесъ онъ брезгливо.
— Хорошо, я не буду отвѣчать на оскорбленіе, — началъ предсѣдатель, задыхаясь и едва выговаривая слова: — я приступлю прямо къ дѣлу. Вотъ образцы, присланные уполномоченнымъ губернскаго земства Соломинымъ. Они еще не были осмотрѣны совѣщаніемъ. Я обращаю на нихъ ваше вниманіе… Посмотрите: это все, что угодно, только не хлѣбъ, и управа по совѣсти не можетъ голодающему населенію выдавать продовольственныя ссуды этимъ продуктомъ… Это значило бы вмѣсто хлѣба подать голодному камень. И вотъ тому доказательства: протоколъ санитарной коммиссіи и два анализа. Я покорнѣйше просилъ бы ознакомить членовъ совѣщанія съ этими документами.
Хотя слова предсѣдателя лишь въ самой микроскопической долѣ выражали ту правду, которую онъ долженъ былъ бы сказать и которая для всѣхъ была очевидна, они приняты были очень дурно, какъ небывалая, неслыханная дерзость. Повидимому, онъ и самъ такъ смотрѣлъ на свои слова. Когда онъ сѣлъ, мнѣ показалось даже, что онъ сейчасъ же разразится истерическими рыданіями.
Наступило молчаніе, которое никто не рѣшался прервать. Одни съ безсмысленными лицами, другіе натянуто улыбаясь, третьи сердито нахмурившись и опустивъ глаза, сидѣли и молчали. Губернаторъ, въ началѣ красный отъ гнѣва, теперь былъ блѣденъ и желтъ, какъ лимонъ. Въ рукахъ его прыгалъ карандашъ, и лѣвую бровь судорожно подергивало.
— Я настаиваю, ваше превосходительство, на прочтеніи документовъ, — повторилъ предсѣдатель.
— Вы настаиваете? — тихо промолвилъ губернаторъ низкимъ голосомъ. — Хорошо. Прочтите, Иванъ Ивановичъ.
Старшій совѣтникъ среди зловѣщаго молчанія сталъ читать. Во время этого чтенія одинъ изъ членовъ совѣщанія вдругъ поблѣднѣлъ и поспѣшно вышелъ изъ комнаты. Черезъ нѣсколько минутъ онъ вернулся, блѣдный и какъ-будто озябшій, и сказалъ на ухо своему сосѣду:
— Знаете, со мной случился «фридрихъ»… кажется, хлѣбецъ-то, дѣйствительно, того…
— Да, и меня какъ-будто мутитъ, — шопотомъ отвѣчалъ сосѣдъ.
Спустя минуту также поспѣшно вышелъ еще одинъ членъ совѣщанія и также вернулся блѣдный и какъ-будто озябшій, за нимъ третій…
Къ губернатору неслышными шагами подошелъ лакей.
— Чего тебѣ? — строгимъ шопотомъ, нахмувшись, спросилъ губернаторъ.
— Господинъ Моховъ просятся войти.
— А-а! — живо и радостно воскликнулъ губернаторъ: — какъ это хорошо! Гдѣ же онъ? Зови, зови. Позвольте, господа… позвольте, Иванъ Ивановичъ… на минуточку… Павла Павловича подождемъ… А-а! вотъ и Павелъ Павловичъ.
Въ залу вошелъ толстый, солидный я важный господинъ — я едва узналъ въ немъ Мохова. онъ былъ во фракѣ, въ бѣломъ галстухѣ, борода и волосы были подстрижены; на животѣ висѣла толстая золотая цѣпь.
— Гдѣ же вы пропадали?
— Дѣльце было… мало-мальское… не могъ раньше… прошу извинить, — говорилъ Моховъ сочнымъ басомъ, здороваясь съ губернаторомъ и дѣлая общій поклонъ. На лицѣ его играла прежняя беззаботно веселая, радостная и немного придурковатая, знакомая мнѣ улыбка. Тягостное состояніе нравственнаго разлада и подавленности съ появленіемъ Мохова разсѣялось, какъ дымъ. Скорбныя складки на лицѣ губернатора разгладилась, онъ оживленно и привѣтливо улыбался.
— Садитесь, садитесь… Васъ-то и надо, почтеннѣйшій, — говорилъ онъ шутливо: — мы безъ васъ голову потеряли… Помогайте, выручайте.
— Радъ служить, ваше превосходительство.
— Впрочемъ, надо васъ познакомить… Дѣло въ томъ…
— Я знаю. Велика ли партія?
— Двадцать вагоновъ.
— Порядочная. Это образцы?
— Да, да, а вотъ испеченъ хлѣбъ.
На хлѣбъ Моховъ не обратилъ никакого вниманія, за то подвергъ тщательному изслѣдованію слежавшіеся комья муки: нюхалъ, растиралъ ладонями, жевалъ, мѣсилъ тѣсто…
— Ну, что же… я покупаю, — сказалъ онъ, отряхивая руки и утираясь платкомъ.
— Какъ?.. покупаете?.. что покупаете?..
— Покупаю всю партію.
— Павелъ Павловичъ! да неужели? не можетъ быть… Но по какой цѣнѣ?
— По настоящей цѣнѣ покупаю.
— Но вы не шутите? какъ по настоящей? — этого не можетъ быть.
— Нѣтъ, я серьезно говорю.
— Ахъ, Боже мой!.. но ужъ это слишкомъ!.. Они уступятъ, непремѣнно уступятъ, двадцать или тридцать процентовъ… Они просили меня, не болѣе тридцати…
— Нѣтъ, зачѣмъ же?.. Князь вѣдь не виноватъ, къ чему его обижать… Нѣтъ, пущай ужъ за настоящую цѣну…
— Ахъ, Павелъ Павловичъ! вы золотой человѣкъ!
Губернаторъ былъ радъ, какъ ребенокъ.
— Но куда же вы съ этой мукой? — спросилъ предсѣдатель, изъ всѣхъ весело улыбавшихся людей одинъ злобно и презрительно глядя на Мохова.
— А ужъ это наше дѣло. Мучка хорошая-съ. Сбудемъ и еще пользу возьмемъ. Въ нашемъ оборотѣ уйдетъ.
— Ахъ, какъ радъ, какъ я радъ! — говорилъ губернаторъ. — Слава Богу. Ну, что же, господа? я думаю, засѣданіе можно закрыть? Все разрѣшено, все улажено, о чемъ же еще разсуждать?.. Впрочемъ, ахъ, да!.. позвольте, господа, на одну минуту… Не угодно ли благодарить Павла Павловича?..
— Вѣрно, ваше превосходительство!.. благодарить, благодарить!.. Спасибо, Павелъ Павловичъ! покорно благодаримъ!.. — дружнымъ и радостнымъ хоромъ загсворили всѣ, окружая Мохова и губернатора.
— Ура! — закричалъ кто-то. Этотъ крикъ подхватили многіе и даже самъ губернаторъ.
— Сласибо, спасибо… — говорилъ онъ растроганнымъ голосомъ. — Золотой, неоцѣненный вы человѣкъ!.. Позвольте разцѣловать васъ, какъ друга, какъ брата…
Новый крикъ восторга потрясъ воздухъ… Я поспѣшно собралъ свои бумаги и вышелъ. Въ прихожей догналъ меня предсѣдатель.
— Вотъ что дѣлаютъ, — сказалъ онъ, торопливо одѣваясь и отъ волненія не попадая въ рукава.
VII.
правитьВечеромъ того же дня я сидѣлъ въ столовой дворянскаго клуба и читалъ газеты. Мимо меня взадъ и впередъ торопливо бѣгали лакеи во фракахъ. Изъ сосѣдней комнаты доносились взрывы пьянаго хохота, говоръ и шумъ: очевидно, тамъ проводила время какая-то очень веселая компанія. Шумъ все возрасталъ, запѣли какую-то пѣсню нестройнымъ хоромъ… Наконецъ, веселье достигло такихъ размѣровъ, что лакеи начали переглядываться между собою съ нѣкоторымъ безпокоііствомъ. Въ это время вышелъ изъ двери толстый господинъ — это былъ Моховъ. За нимъ выскочилъ знакомый мнѣ адвокатъ Парамоновъ и схватилъ его сзади за фалды фрака. Онъ былъ пьянъ и слегка покачивался на ногахъ.
— Постой, постой! ты куда? — кричалъ онъ. — Не удерешь!.. мы тебя еще качать будемъ.
— Я того… мнѣ надобно по дѣлу… я сейчасъ вернусь… ей-ей, вернусь… — упрашивалъ его Моховъ въ полголоса. — Пожалуйста, не удерживай.
— Врешь, врешь!.. Что это такое? какъ же мы безъ тебя? безъ тебя мы съ тоски умремъ!.. Нѣ-этъ, братъ, погоди! не разстраивай компаніи, сдѣлай такое одолженіе.
Моховъ былъ совершенно трезвъ: видно, и теперь онъ не измѣнилъ своему правилу не употреблять спиртныхъ напитковъ.
Адвокатъ вдругъ замѣтилъ меня и съ радостью пьянаго человѣіса устремился въ мою сторону.
— Ба! кого я вижу!.. вотъ-то сюрпризъ!.. Вы знакомы?.. Моховъ! Павелъ Павлычъ! это мой закадычный.
Адвокатъ назвалъ мою фамилію.
— А это… это… — продолжалъ онъ, театральнымъ жестомъ указывая на Мохова: — это самый лучшій человѣкъ на свѣтѣ… самый добрый, самый тароватый, самый умный, честнѣйшій и почтеннѣйшій Павелъ Павловичъ Моховъ.
— Они меня знаютъ, — сказалъ Моховъ, — какъ же-съ… они меня знали еще тогда, когда я однимъ хлѣбомъ да лукомъ питался…
— Неужели?.. О, Боже милосердный!.. старое знакомство, воспоминанія юности! — восторженно говорилъ адвокатъ. — Шампанскаго по этому случаю! Моховъ, ты чего же?..
Принесли шампанскаго.
— Господа! — началъ адвокатъ заплетающимся языкомъ, поднимая бокалъ: — я пью за сословіе, въ рукахъ котораго нахше будущее, наша надежда, наше спасеніе… Оно — соль земли!.. Да, да… Я пью за представителя его, въ которомъ пышнымъ цвѣтомъ сочетались всѣ наилучшія черты, всѣ наилучшія свойства его, который является нашей славой и гордостью, за почтеннѣйшаго, всѣми уважаемаго, всѣми любимаго Павла Павловича Мохова… уррра!..