И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах
Том десятый. Материалы цензорской деятельности
СПб, «НАУКА» 2013
Мнение по поводу «Записки» О. А. Пржецлавского править
(По поводу «Записки» г-на тайного советника Пржецлавского о «Московских ведомостях».)
(Мнение члена Совета по делам книгопечатания И. Гончарова.)
«Московские ведомости», по мнению г-на т<айного> с<оветника> Пржецлавского, заняли в русской журналистике положение, несообразное с обыкновенным значением газеты в государстве с неограниченным монархическим правлением. Из этого проистекает неестественное и вредное влияние этой газеты на общественное мнение, как бы в ущерб силе и значению правительственной власти.
Таков главный тезис «Записки» г-на Пржецлавского. Между прочим автор, разъяснив подробно отличие журналистики в конституционных государствах от журналистики в неограниченных монархических странах, как наша, указывает на те уклонения от цензурного порядка рассматриваемой им газеты, которые, по его мнению, придают ей характер журналов, возможных только в конституционных государствах.
В «Записке» г-на Пржецлавского обращают на себя особенное внимание три обстоятельства. Во-первых, автор поставляет одни только «Московские ведомости» в ответственность перед правительством за такие вины, которые, как очевидно для всякого читающего русские журналы, разделяет с «Моск<овскими> ведомостями» вся русская современная журналистика. Если призвать на суд все наши журналы вместе, то «Моск<овские> вед<омости>» окажутся более виновными против них разве тем, что занимают между ними, как говорит автор «Записки», первое место.
Во-вторых, фактическая сторона обвинений против «Моск<овских> вед<омостей>» замечательна неполнотой и слабостью. Положительным обвинением можно только принять указание на допущение в печать статей без дозволения ценсуры и на намеки на высшие должностные лица в государстве. Между тем автор «Записки» мало принимает или совсем не принимает в соображение главного мерила благонамеренности или неблагонамеренности журнала вообще, то есть его основного направления.
Наконец, в-третьих, в изложении (в конце «Записки») вредных и опасных последствий — от влияния, которое приобрели и еще приобретут «Моск<овские> ведомости», автор впадает в заметное преувеличение и рисует картину зла, у нас невозможного.
Прежде нежели войду в дальнейшее рассмотрение сочинения почтенного члена Совета, спешу оговориться, что я отнюдь не берусь быть адвокатом собственно «Моск<овских> ведомостей», к которым я расположен, как большинство петербургской публики, то есть довольно равнодушно; я имею в виду только выразить свое мнение о том, что обвинения, которые обращены на «Моск<овские> вед<омости>» и которым подлежат почти все прочие газеты, не так важны, как они представляются автору «Записки»; что тех вредных последствий, какие он пророчит или на какие намекает, ни от настоящего, ни от дальнейшего влияния газеты на общественное мнение быть не может и что, наконец, как при нынешнем, так и при большем развитии свободы прессы, не от «Моск<овских> ведомостей» и им подобных по направлению и убеждениям журналов, а с какой-нибудь другой стороны и от других причин и обстоятельств следует ожидать опасности и ограждать от нее общество (как, например, от учения крайнего материализма, подкапывающегося под религиозные, нравственные и государственные основы и проч. и проч.). Обращаюсь к «Моск<овским> ведомостям».
Кто внезапно перенесется от прошлого десятилетия к нынешнему, тот, конечно, будет поражен разницею между прежними и современными журналами: так далеко последние ушли вперед от первых — в значении, характере и тоне. Но кто следил за постепенным развитием и успехами журналистики и, следовательно, наблюдал и причины ее возрастающего значения, тому, конечно, такой журнал, как «Моск<овские> ведомости», покажется отнюдь не исключительным, а только последовательным в ряду прочих и потому нормальным явлением.
Что же сообщило нашей журнальной прессе нынешний ее характер и значение?
Ответом на этот вопрос может служить характеристика современной эпохи, сделанная по особому случаю в одном месте самим автором «Записки»: «возникновение новых отношений и интересов и усложнение прежних, вследствие крестьянской реформы, события внешней политики, недавний мятеж, ожидание важных нововведений».
При таких капитальных изменениях, пошевеливших все слои общества и народа, коснувшихся разных общественных и хозяйственных вопросов, могла ли журналистика, имеющая целью и условием, так сказать, своего существования отражение современной жизни, оставаться глухою, слепою, — словом, мертвою в общем движении преобразований? Отвергать ее участие в этом движении и стараться видеть в ее деятельности только вред — значит лишать ее всякого серьезного значения, осуждать на безмолвие или на такую роль, в какой она в нынешнее время оставаться не может.
Журналы, и во главе их «Моск<овские> ведомости», не тайно, а всеоткрыто, а в иных случаях с одобрения даже самого правительства (как, например, в обсуждении проекта судебной реформы), приобретали себе право на то положение, в которое стали ныне. Следовательно, правительство, покровительствующее всякому благонамеренному движению вперед всех умственных и нравственных сил общества и народа, не считало, конечно, вредным поднять уровень и общественного мнения, а с ним и печатных органов его — журналов, если призывало первое, а отчасти и второе к обсуждению государственных и общественных вопросов. В судебной реформе, как сам автор говорит, обществу разрешено было участвовать через печатные органы в обсуждении этого важного проекта. Прежде того в крестьянском вопросе, после необходимых предосторожностей, пока дело не достигло до известного фазиса, также открыт был путь в печать мнениям частных людей; в деле преобразования училищ Министерство народного просвещения, сколько мне известно, обратилось к мнению журнальной прессы. По вопросам о построении железных дорог, о кредитных операциях, о преобразовании (или улучшении) быта духовенства и проч. и проч. хотя, может быть, и не было делаемо со стороны правительства положительных предложений к обсуждению этих вопросов в печати, однако же оно и не препятствовало скромным и благонамеренным о них отзывам, являвшимся, как все могли заметить, очень часто во всех газетах и журналах.
Вот, между прочим, одна из причин, которые способствовали вывести журналистику из прежней узкой колеи и поставить ее в новое и более важное положение.
Деятельность журнальной прессы, а также значение и важность ее проявились особенно ярко, как и следовало ожидать, во время польского мятежа. С этого времени «Моск<овские> ведомости» заняли нынешнее свое положение и стали, как справедливо замечает г-н Пржецлавский, на первое место. Этим газета обязана, говорит Его превосходительство, «искусству составления передовых статей, отличающихся необыкновенным одушевлением, смелостью воззрения, настойчивостью требований во имя русских народных и государственных интересов», то есть чувству патриотизма и таланту. И в этом, а не в других причинах, то есть в патриотизме и таланте, и заключается вся тайна успеха и влияния газеты на общественное мнение.
Другая газета «День» подвизается с неменьшим патриотизмом и с большим одушевлением, но с меньшим искусством на том же поприще — и какая разница в успехе и влиянии на общество!
Про другие газеты я не упоминаю, потому что они слишком во многом расходятся в воззрениях с обеими московскими газетами.
Г-н член Совета, впрочем, в своей отрицательной похвале как будто признает заслугу г-на Каткова по польскому вопросу и называет приобретенную им популярность в этом деле естественною. Всю же следующую затем деятельность, или, в точности, всею следующею деятельностью приобретенную популярность г-на Каткова, Его превосходительство называет искусственною. Странное и неверное разделение и определение! Автор «Записки» говорит: «когда миновался польский мятеж и не было материала, газета стала изыскивать и даже создавать новые материалы, могущие затронуть народное чувство». Изыскивать материалы, то есть следить за текущими явлениями и судить о них: это так. В этом состоит профессия публициста; в противном случае он должен сложить руки и оставлять белыми листы газеты. Но создавать материалы для газеты — нельзя или если можно, то с тем, чтобы занять праздное любопытство так называемыми пуфами или утками, а не затронуть «народное чувство». Если б газета позволила себе два-три раза прибегнуть к такому способу, то есть стала выдумывать материалы, делать натяжки, превращать муху в слона, горячиться по-пустому, то не только не продолжала бы приобретать, а скоро утратила бы и прежнее влияние.
Проведенную автором параллель между журналами конституционных государств и нашими и найденное им сходство между первыми и «Моск<овскими> ведомостями» я нахожу неверными и совершенно лишними. Автор «Записки» вовлекся в подробности значения журналов на Западе, и эти подробности придают какой-то особенный вес самой «Записке», а не делу, по поводу которого она написана. Что общего между теми журналами и «Моск<овскими> ведомостями»? Только иногда — тон, некоторые принятые всеми газетами внешние приемы и обороты языка, сделавшиеся общими местами, кое-где суждения, имеющие форму совета, и тому подобные признаки всех газет в мире. В самой же сущности значения, в цели и результатах деятельности заграничных газет я вижу совершенную разницу от наших там, где г-н Пржецлавский видит сходство. Слишком долго и излишне было бы распространяться о существенных чертах этой разницы, тем более что она и без того понятна для всех.
В наших реформах, судебной например, в ожидаемой реформе законов прессы и, может быть, где-нибудь еще, пожалуй, отыщутся тоже наружные подобия с некоторыми конституционными формами и приемами; но подобия эти и ограничиваются или объясняются тем, что некоторые институты, которые правительство признало полезными даровать России, есть, между прочим, и в конституционных государствах. Но не эти же институты составляют конституцию.
Обращаясь к «Моск<овским> ведомостям», надо припомнить, что редакция их в другом своем журнале, и именно в «Русском вестнике», если не ошибаюсь, в прошлом году очень неблагоприятно отнеслась, в одной статье, к конституционным договорам, или к письменным условиям между властью и народом, и прочнейшею основою государственного строя (в России, сколько я помню) считала взаимное доверие и единение духа между властью и подданными.
Серьезная редакция «Русского вестника», с перенесением деятельности в другой журнал, конечно, не изменила своих убеждений.
Вот, кажется, этим именно мерилом, то есть сущностью основного направления, следует определять деятельность газеты, а не подробностями, не мелкими увлечениями, не некоторою резкостью и решительностью в тоне, даже не двумя-тремя уклонениями от цензурного порядка.
Г-н Пржецлавский, говоря об излишней конституционной, так сказать, смелости «Моск<овских> ведомостей», между прочим ставит им в вину, что они свободно и развязно трактуют предметы высшей дипломатии, оценяют и комментируют по-своему акты правительства и т. д. Но каким же образом, делая оплот европейской журналистике, например по польскому вопросу, могла газета обходить «предметы высшей дипломатии», когда вся цель ее, вся борьба состояла в том, чтобы опровергнуть эту «высшую дипломатию» европейской прессы, то есть обличить ее бесстыдство? Как же было обойти молчанием правительственные акты, начиная с актов Венского конгресса и кончая нотами князя Горчакова? Даже скромная наука, и та подала энергический голос в этой политической борьбе, чтоб опровергнуть нелепость и ложь польских притязаний и опозорить невежество подкупленных публицистов.
По смыслу «Записки» выходит так, что в этом случае (то есть в случае польского мятежа) газета могла возвышать свой голос до известной ноты, в судебной реформе также, потому что само правительство вызывало ее на ответ, а затем она должна отречься от мысли и слова по другим вопросам и хранить безмолвие или надевать на себя маску неразвитости, незрелости и неумения. Автор «Записки», конечно, понимает, что такой порядок вещей недостижим. Какой же идеал современной газеты имеет в виду Его превосходительство?
Затем автор «Записки» преувеличенно, как я сказал, изображает последствия положения, занятого «Московскими ведомостями». Он даже ставит такую дилемму, что «власть или согласуется с воззрениями и видами „Моск<овских> ведомостей“ и потому предвещает коренное изменение (?!) основ государственного устройства, или же уклонение делается помимо власти, и она уступает силе обстоятельств».
Это очень важно сказано, но желательно бы было, чтобы повод к тому был поважнее, нежели задор московской газеты.
Я не позволю себе объяснять мыслей высшей власти, но смею догадываться, что она не уступает, а снисходительно сносит, вероятно пока считает возможным сносить, потому что чувствует свою силу и действует, по моему мнению, с величайшим тактом. Кроме того, может быть, в этом снисхождении к прыти бойкого публициста кроется некоторая доля признания заслуг редакции «Моск<овских> ведомостей» как в польском деле, так и по другим случаям, о которых сейчас скажу и о которых, кажется, к сожалению, не упоминается в «Записке» («Записка» дана была мне на короткое время для прочтения, и у меня ее нет под рукой).
Редакция «Моск<овских> ведомостей» и «Русского вестника» первая сделала смелое и открытое нападение на Герцена и много способствовала к отрезвлению молодого поколения от его разрушительного влияния. Та же редакция всюду преследовала, где замечала, и плоды этого опасного влияния у нас, проявлявшегося в так называемом нигилистическом направлении в самом юном поколении.
Всё это, вместе взятое, то есть и эти сейчас упомянутые немаловажные заслуги, и горячее участие в польском вопросе, и вообще патриотическое направление газеты, — служило вместе с тем к выражению ее profession de foi[1] и служит порукою добрых и твердых целей способствовать славе и пользе отечества.
Автор тревожится тем, что общество наше будто бы находится в напряженном положении, что возникновение новых отношений, реформы, события политики, недавний мятеж и проч. — всё это вызывает страсти и способствует развитию тревожного возбужденного настроения, которое носится в воздухе. Напротив, реформы не возбуждают, а успокаивают умы: реформы, крестьянская, судебная, отмена телесного наказания и ряд других улучшений и преобразований — всё это предупреждает потребности общества и народа, составляет славу великого Государя и приобретает Ему обожание подданных — вот одно господствующее возбужденное настроение в России! Следовательно, публицисту, по указанию г-на Пржецлавского, и не предстояло в этом смысле обязанности успокаивать страсти и взволнованные умы. «Моск<овские> ведомости», сколько я помню, пробуждали одну страсть — это страсть патриотизма — против поляков и этим вдруг приобрели огромную популярность — и слава Богу! В других же случаях они не забывали своей обязанности и успокаивали, как сказано выше, умы молодого поколения, взволнованные герценским учением, несостоятельность и лживость которого они энергически обличали и преследовали и тем сильно поколебали авторитет опасного героя. Следовательно, и с этой стороны редакторы «Моск<овских> в<едомостей>» свою обязанность публициста исполнили честно.
Напрасно Его превосходительство тревожится громкой популярностью г-на Каткова и его настоящим и будущим влиянием на общественное мнение. Прежде всего надо определить, какое общественное мнение? У нас их несколько, или, вернее, два: московское и петербургское. Но последнее относится к «Моск<овским> вед<омостям>» холодно, а журналистика петербургская неприязненно, может быть, между прочим, par rivalité du métier;[2] первенствующее же общественное мнение в России все-таки петербургское. О других краях России я не говорю, потому что население наше не так велико, чтобы рассеянные по разным углам России читающие образованные люди могли где-нибудь образовать мыслящую, да еще опасную для существующего порядка, массу!
Что касается до Москвы, то, несмотря на свою старость, она подвержена юношеским увлечениям и нередко творила себе кумиры, к которым потом сама же охладевала. Грибоедов навсегда и верно определил характер ее волнений и увлечений в нескольких стихах: «И о правительстве иной раз так толкуют» и т. д. до стиха: «Поспорят, пошумят и разойдутся». Сам же г-н Пржецлавский говорит, что по прекращении польского мятежа популярность «Моск<овских> ведомостей» становится искусственною. Разве может быть опасна и вредна такая популярность, если это правда? Разве можно выдуманным материалом, под надзором цензуры, смущать столицу и целую страну, мороча публику натяжками, вымыслами и тому подобными способами?
Наконец, предположим, что г-н Катков возвысит еще свой голос и (против ожидания) станет касаться тех, не свойственных существующему у нас порядку, сторон, на которые намекает Его превосходительство, то есть заговорит о каких-нибудь переменах и т. п. Кто же позволит ему это? И если б он вновь нарушил правила цензуры и напечатал без ее разрешения, что могло бы помешать правительству употребить всю меру строгости, даже если б оказалось нужно прекратить издание газеты? Ужели автор «Записки» серьезно верит в какое-нибудь волнение, демонстрацию, опасность и т. п. со стороны почитателей «Моск<овских> ведомостей»? Поспорили и разошлись бы, по словам Грибоедова. Полевой был в свое время очень популярен в Москве; «Телеграф» ходил по рукам, и за редактором точно так же ухаживала Москва. «Телескоп» любили там; в новое время «Современник» приобрел огромную популярность (года три тому назад) во всем молодом поколении, — и все эти журналы подвергались временным или совершенным запрещениям, — и власть не встретила никакого протеста, ни нарекания.
Но, кажется, об этом не нужно распространяться. Как может в русских людях поколебаться вера в авторитет правительства при неразрывном единении народа с властью, основанном на глубочайшей, взаимной симпатии и на тысячелетних исторических традициях, — и притом по поводу таких пустяков, как газета, потому только, что редактору ее дали обед в клубе, а в именины прислали адрес? Не надо забывать, что побуждениями к этим овациям служили добрые патриотические чувства, которыми отличается и гордится Москва и верное выражение которых она и оценила в газете, притом в таком деле, где вся Россия мыслила и действовала совокупно, то есть в польском мятеже. Следовательно, если бы редакция газеты (чего, конечно, никто не ожидает) вдруг вздумала изменить своим убеждениям и стать на другой путь, то Москва, конечно, охладела бы к ней, тем более что большинство почитателей газеты составляет не толпа бурной молодежи, а зрелое поколение, во главе которого стоят мыслящие и избранные люди столицы.
В заключение мне остается вполне согласиться с автором «Записки» в справедливости упрека, обращенного им к редакции «Моск<овских> ведомостей», во-1-х, за неуместные намеки на высоко поставленные в государстве лица и, во-2-х, за печатание статей без дозволения цензуры.
В первом случае редакция вышла из границ такта и приличия и небрежно отнеслась к правительственным авторитетам, что, конечно, при повторении, могло бы в иных слабых головах (а их немало) породить сомнения в твердости правительства.
Во втором случае редакция взяла на себя много смелости, сделав попытку обойти существующие постановления.
Совету по делам книгопечатания было заявлено о взыскании денежного штрафа с виновных в нарушении цензурного порядка, то есть в допущении в печать статей без дозволения цензуры; но повторение со стороны редакции одного и того же нарушения два или три раза сряду показывает, что она предварительно измерила степень наказания, вероятно, не нашла последнее чувствительным для себя и как будто напрашивалась на него. Это обстоятельство, конечно, не могло не обратить на себя строгого внимания правительства, и нет сомнения, что при новом подобном поступке редакции газеты будет положен предел неосторожному обращению с действующими постановлениями. Высшее цензурное начальство, не лишая газету по-прежнему возможности быть полезною обществу, имеет в своем распоряжении много энергических средств напомнить забывчивой редакции черту, за которой кончается снисхождение правительства.
И. Гончаров.
17 декабря 1864 <года>.
ПРИМЕЧАНИЯ править
Автограф: РГИА, ф. 774, оп. 1, № 57, 1864, л. 38-45 об.
Впервые опубликовано: Евгеньев 1917. С. 34—43, с неточностями.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по автографу.
Документ относится к обсуждению в Совете министра внутренних дел по делам книгопечатания «Записки» О. А. Пржецлавского.
С. 109. (По поводу «Записки» г-на тайного советника Пржецлавского о «Московских ведомостях»). — Составление данной «Записки» было связано прежде всего с ситуацией, сложившейся в 1864 г. в правительственных и административных сферах вокруг «Московских ведомостей» M. Н. Каткова. Резкость его выступлений подала повод «философу цензуры» О. А. Пржецлавскому обвинить газету в противодействии политике верховной власти, прежде всего в «польском вопросе». Вряд ли личная приверженность Пржецлавского польским интересам подвигла его к этому цензорскому демаршу, хотя он и был в цензурном ведомстве представителем Царства Польского и редактировал «Tygodnik Petersburgski» (правда, под наблюдением III Отделения). Его связи с Польшей давно прервались, и в глазах некоторых соотечественников он представал врагом национального движения, так что трибунал польских эмигрантов в Париже даже приговорил его к смертной казни. К составлению «Записки», в которой столь решительно осуждалась позиция «Московских ведомостей» (и косвенно вся деятельность Каткова), Пржецлавский был подвигнут министром народного просвещения А. В. Головниным и его высокими покровителями (см.: Лемке М. К. Эпоха цензурных реформ 1859—1865 годов. СПб., 1904. С. 355—357).
Газета «Московские ведомости», формально принадлежавшая Московскому университету, выходила в Москве с 1756 по 1917 г.; с 1863 г. редакторами-арендаторами стали М. Н. Катков и П. М. Леонтьев, которые сделали ее активным органом политического консерватизма, влиявшим не только на общественные настроения, но нередко и на позицию правительства, особенно после того, как Катков удостоился внимания и личной аудиенции Александра II (см.: Любимов Н. A. M. Н. Катков и его историческая заслуга. СПб., 1889; Сементковский Р. И. М. Н. Катков. СПб., 1892; Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия: (M. Н. Катков и его издания). М., 1978; Чернуха В. Г. Правительственная политика в отношении печати. 60—70-е гг. XIX в. Л., 1989). Гончаров в данном документе несколько преуменьшает это влияние, чтобы отвести от газеты обвинения Пржецлавского.
С. 110. …главного мерила благонамеренности или неблагонамеренности журнала вообще… — Гончаров подчас называл газету «журналом» (см. примеч. к документу 37 — наст. том, с. 499).
С. 111. …(как, например, в обсуждении проекта судебной реформы)… — Подготовка судебной реформы в эпоху государственных преобразований Александра II началась в 1861 г. под руководством государственного секретаря В. П. Буткова при участии ведущих юристов и правоведов — Н. А. Будковского, С. И. Зарудного, К. П. Победоносцева, Д. А. Ровинского, Н. И. Стояновского и др. Об основных принципах и положениях реформы, осуществлявшейся с принятием в ноябре 1864 г. судебных уставов, см. примеч. к документу 84 (наст. том, с. 554). По мере ознакомления общественности с проектом судебной реформы в 1863—1864 гг. в периодической печати появлялись отклики на него, содержавшие критические суждения и предложения по совершенствованию судебной системы. Специально этой теме были посвящены, в частности, передовые статьи M. Н. Каткова (неподписанные) под общим заглавием «По поводу судебной реформы» в «Современной летописи» (1863. № 2, 4).
С. 112. …в крестьянском вопросе, после необходимых предосторожностей ~ также открыт был путь в печать мнениям частных людей… — Уже в период подготовки крестьянской реформы (по рескрипту 20 ноября 1857 г. и по принятой в декабре 1858 г. новой программе) через специальные Комитеты и Редакционные комиссии в правительство было подано от разных лиц более ста предложений по осуществлению реформы. В эту пору, наряду с выступлениями приверженцев консервативной партии (в славянофильских журналах «Русская беседа» и «Сельское благоустройство», в «Журнале землевладельцев»), высказывались деятели либерального и демократического лагерей. Весьма радикальные мнения появлялись на страницах «Современника» — как например, в статьях под общим заглавием «О новых условиях сельского быта»; автором первой (С. 1858. № 2) был Н. Г. Чернышевский, авторами второй (С. 1858. № 4) — он же и К. Д. Кавелин, чью «Записку по крестьянскому делу», ходившую в рукописи с марта 1855 г., Чернышевский включил в статью. После того как «Манифест» и «Положения», подписанные Императором 19 февраля 1861 г., были обнародованы (5 марта в Петербурге и Москве, с 7 марта по 2 апреля в прочих местах), обсуждение крестьянской реформы приняло еще более широкий характер. См.: (Хрущев Д. П.) Материалы для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России в царствование императора Александра П. Берлин, 1860—1862. Т. 1—3; Джаншиев Г. А. Эпоха великих реформ. 10-е изд. СПб., 1907.
С. 112. Деятельность журнальной прессы, а также значение и важность ее проявились особенно ярко, как и следовало ожидать, во время польского мятежа. — В период восстания 1863—1864 гг. в значительной части русской прессы, не только славянофильской ориентации и ретроградно-консервативного направления, появлялось множество выступлений, в которых выражалось осуждение мятежников и поддержка действий правительства, а вместе с тем в широком плане ставился вопрос о русско-польских отношениях в прошлом и настоящем, о возможном устройстве польской государственности в составе Российской империи.
С. 112. Другая газета «День» ~ и какая разница в успехе и влиянии на общество! — См. «Замечания» Гончарова об этой газете в документах 56, 57, 59—63, 69, 70, 75, 76 и примеч. к ним.
С. 113. …заслугу г-на Каткова по польскому вопросу… — M. Н. Катков в период восстания 1863—1864 гг. и вскоре после него многократно выступал в газете со статьями, в которых отвергал все политические притязания «вождей-якобинцев», обвинял их в агрессивном национализме и поддерживал насильственные меры по усмирению мятежа и сохранению государственной целостности Империи. Уже в самом начале 1863 г. он обратился к этой теме в своем еженедельнике «Современная летопись» (см. примеч. ниже), где дал подробный одобрительный разбор деятельности киевского «Вестника Юго-Западной и Западной России», противодействовавшего националистическим движениям в Польше и Юго-Западном крае (1863. № 1), и напечатал свою передовую статью «Борьба против польской пропаганды в Юго-Западной России» (1863. № 2). В февральском номере «Русского вестника» за 1863 г. он опубликовал большую программную статью (без подписи) «Отзывы и заметки. Русский вопрос», где утверждал, что полноценное государственное существование России и Польши возможно исключительно в их единстве. В дальнейшем Катков регулярно печатал сводки мнений иностранной прессы о событиях в Польше с собственным аналитическим комментарием. Выступления Каткова в «Московских ведомостях» были изданы отдельной книгой: Катков M. Н. Собрание статей по польскому вопросу… М., 1887. Вып. 1—2: 1863 год; Вып. 3: 1864 год. См. также новейшее издание, включающее ряд основных выступлений на эту тему: Катков M. Н. Собр. соч.: В 6 т. СПб., 2011. Т. 2: Русский консерватизм: Государственная публицистика. Деятели России.
С. 114. …в ожидаемой реформе законов прессы… — С начала царствования Александра II в литературных и журналистских кругах, среди причастных к внутренней политике деятелей и в обществе в целом росло убеждение в необходимости изменить положение печати в стране (см., в частности: Мнения разных лиц о преобразовании цензуры. СПб., 1862). После завершения в июне 1863 г. деятельности второй Комиссии по делам книгопечатания под председательством Д. А. Оболенского началось движение созданного ею проекта по административным инстанциям. Он стал известен общественности и возбудил не только ожидание благодетельных для прессы изменений в ее отношениях с властью, но и неудовлетворенность предложенными в проекте положениями: они были и противоречивы, и недостаточно определенны. О причинах такого результата работы над проектом высказались «Санкт-Петербургские ведомости»: «Поражает нас крайняя разноголосица всех членов по вопросам не только второстепенным, но и существенной важности; в тексте проекта, по многим пунктам, выставлены мнения большинства и меньшинства; в журнале же заседаний находим мы подробно изложенные мотивы этих мнений, доказывающие, что весьма сильная и упорная борьба происходила в среде Комиссии» (СПбВед. 1863. № 142). По этой причине данный проект, продвигаемый далее министром внутренних дел П. А. Валуевым, долго оставался далеким от реализации, тем более что многие влиятельные лица высказывали сомнения в своевременности реформ. Но даже на верхних этажах администрации раздавались голоса в ее пользу. Так, главноуправляющий II Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии М. А. Корф высказал свое весьма решительное мнение: «Дарование большей свободы печати нашей в настоящую пору должно признать более своевременным, нежели когда-либо». Возражая сторонникам осторожного введения изменений в положение печати, Корф писал: «Неоспоримо, что словами постепенность и осторожность, когда дело идет о преобразованиях государственных, иногда очень злоупотребляют: они нередко служат маскою, чтобы прикрыть простое противодействие всякому серьезному шагу на пути развития. Но под постепенностью, в разумном ее смысле, не следует еще понимать нерешительности и робости. Она не должна исключать реформ существенных и важных» (Материалы о цензуре и печати. Ч. 1. С. 54, 59). Процесс обсуждения и исправления проекта происходил в разных инстанциях в течение 1864—начала 1865 г. в атмосфере общественного ожидания, выражаемого в прессе весьма широким и насыщенным спектром высказываний — от весьма скептических до исполненных надежд на лучшее, — которые принадлежали не только публицистам, литераторам, но и должностным лицам. Наконец проект был одобрен на законодательном уровне в форме «Мнения» Государственного совета и указа Сенату и Высочайше утвержден 6 апреля 1865 г. См. также: наст. том, с. 423—428.
С. 114. …редакция их в другом своем журнале, и именно в «Русском вестнике», если не ошибаюсь, в прошлом году очень неблагоприятно отнеслась, в одной статье, к конституционным договорам, или к письменным условиям между властью и народом… — В 1856 г. Катков вместе с А. В. Станкевичем, Е. Ф. Коршем, П. Н. Кудрявцевым, П. М. Леонтьевым предпринял издание двухнедельного журнала «Русский вестник»; в конце 1857 г., вследствие разногласий между его учредителями, журнал перешел в руки Каткова и Леонтьева; с 1861 г. стал ежемесячным с еженедельным приложением «Современная летопись», в котором печатались статьи общественно-политического содержания, в основном принадлежавшие Каткову.
В «Русском вестнике» и «Современной летописи» в 1863—1864 гг. не было статей с прямыми «неблагоприятными» высказываниями о конституционном устройстве государства. Возможно, Гончаров припоминает статью «Париж в Америке» (PB. 1863. № 11—12) за подписью «М. З.», где говорилось о сатирическом изображении американской демократии в книге Э.-Р. де Лабуле «Paris en Amérique» (1863); статья, вероятно, принадлежала юристу и публицисту Митрофану Ивановичу Зарудному (1834—1883). Не исключено, что Гончаров мог иметь в виду также критическое отношение к конституционализму, высказанное в статье публициста Владимира Константиновича Ржевского (1811—1885) «Февральская революция во Франции» (PB. 1863. № 11).
С. 114. …делая оплот европейской журналистике, например по польскому вопросу ~ Как же было обойти молчанием правительственные акты, начиная с актов Венского конгресса…-- На Венском конгрессе (сентябрь 1814—июнь 1815 г.) представители европейских государств, воевавших с наполеоновской Францией, в форме деклараций и ряда международных договоров установили политическое устройство послевоенной Европы; значительная часть постановлений конгресса вошла в заключительный генеральный акт. В этих документах, в частности, отразились острые разногласия европейских держав по вопросу о судьбе Польши. По инициативе Ш.-М. Талейрана Франция, Англия и Австрия заключили тайный договор о противодействии России в ее притязаниях на польские территории, в результате чего России отошла лишь часть Варшавского герцогства, получившая название Королевства Польского. См.: Мартене Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. СПб., 1876. Т. 3. С. 207—533; Тарле Е. В. Венский конгресс // История дипломатии. 2-е изд. М., 1959. Т. 1; Straus Н. A. The attitude of the Congress of Vienna toward nationalism in Germany, Italy and Poland. New York, 1949. P. 81-156.
C. 114. …" кончая нотами князя Горчакова? — В ходе польского восстания началась дипломатическая война западных держав против России. В июне 1863 г. Франция, Австрия и Англия потребовали рассмотреть польский вопрос на конференции восьми государств, подписавших акт Венского конгресса. 1 июля 1863 г. министр иностранных дел А. М. Горчаков довел до сведения правительств названных стран, что любые переговоры по данному вопросу возможны только после установления гражданского порядка в Империи и лишь с двумя державами, которые участвовали в разделе Польши в 1772 г., — Австрией и Пруссией. Эта депеша Горчакова русским дипломатическим представителям в Париже, Лондоне и Вене была опубликована в «Московских ведомостях» (1863. № 150). Его же депеша русскому послу во Франции А. Ф. Будбергу, в которой Горчаков настаивал на заявленных ранее условиях обсуждения польского вопроса, была опубликована в газете Каткова 27 июля (см.: МоскВед. 1863. № 164). Здесь не только печатались дипломатические документы, относящиеся к польскому вопросу, но сообщались и неофициальные сведения, например о том, что Александр II на встрече с Наполеоном III в Ницце 28 октября (н. ст.) 1864 г. не намерен обсуждать этот вопрос и не согласится на проведение предлагаемой французским императором конференции, о чем последнего предупреждал Горчаков (см.: МоскВед. 1864. № 218, 231).
Независимость мнений Каткова в делах внешней политики, прямота его высказываний беспокоили Горчакова, опасавшегося международных осложнений. Министр пытался сам повлиять на московского публициста и убедить его в необходимости более осторожно излагать свою позицию; он просил содействия Ф. И. Тютчева, который обращался к Каткову и прямо, и через сотрудника «Московских ведомостей» А. И. Георгиевского, предлагая умерить тон статей на подобные темы. Но все увещевания не возымели действия на Каткова.
С. 114—115. Даже скромная наука ~ и опозорить невежество подкупленных публицистов. — «Русский вестник» не преминул откликнуться на эту злободневную тему и научной публикацией: Соловьев С. М. Венский конгресс // PB. 1865. № 2. С. 375—438.
С. 115. Редакция «Моск<овских> ведомостей» и «Русского вестника» первая сделала смелое и открытое нападение на Герцена… — Катков нарушил существовавший запрет на упоминание имени Герцена в печати и в «Заметке для издателей „Колокола“», опубликованной в «Современной летописи» (1862. № 23), впервые выступил с публичным осуждением его пропагандистской деятельности.
С. 116. …отмена телесного наказания… — Значительные шаги к отмене телесных наказаний для многих групп населения были сделаны уже в постановлениях 1857 г. Законом 17 апреля 1863 г. от телесных наказаний были освобождены женщины всех сословий (кроме ссыльнокаторжных); по «Уложению о наказаниях» и воинским уставам в качестве телесных наказаний оставлены только розги и оковы; запрещены были публичные телесные наказания и наказания плетьми; в 1864 г. от телесных наказаний освободили учащихся средних учебных заведений.
С. 117. Грибоедов навсегда и верно определил характер ее волнений и увлечений в нескольких стихах: «И о правительстве ~ и разойдутся». — Цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (д. II, явл. 5; монолог Фамусова). Это произведение, высоко ценимое Гончаровым как классический образец драматической сатиры, было одним из важных источников цитат и реминисценций в его творчестве.
С. 117. Полевой был в свое время очень популярен в Москве; «Телеграф» ходил по рукам ~ «Телескоп» любили там; в новое время «Современник» приобрел огромную популярность ~ и все эти журналы подвергались временным или совершенным запрещениям… — Писатель, историк, литературный критик, журналист Николай Алексеевич Полевой (1796—1846) в 1825—1834 гг. издавал в Москве журнал «Московский телеграф», со временем все явственнее обнаруживавший демократические тенденции. Отрицательный отзыв Полевого о пьесе Н. В. Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла» вызвал недовольство Николая I, одобрившего пьесу, зачем последовало закрытие журнала. Издававшийся в 1831—1836 гг. литературным критиком, филологом, журналистом Николаем Ивановичем Надеждиным (1804—1856) журнал «Телескоп» привлекал общественное внимание художественными и литературно-критическими материалами; публикация в журнале первого из «Философических писем» П. Я. Чаадаева привела к его закрытию, отставке пропустившего статью цензора и ссылке Надеждина. Журнал «Современник» приобрел широкую популярность своим социально-критическим направлением и стал проводником радикально-демократической идеологии, что привело в июне 1862 г. к приостановке журнала на восемь месяцев. См.: Сухомлинов М. И. Н. А. Полевой и его журнал «Московский телеграф» // Ист. вестн. 1886. Т. 23. № 3. С. 503—528; Козмин И. К. Николай Иванович Надеждин: Жизнь и научно-литературная деятельность. СПб., 1912; Евгеньев-Максимов, Тизенгаузен; Сикорский Н. M. Журнал «Современник» и крестьянская реформа 1861 г. М., 1957; «Телескоп» и «Молва»: Н. И. Надеждин — издатель и критик // История русской журналистики XVIII—XIX веков. 3-е изд. М., 1973. С. 199—209.