МАНФРЕДЪ,
ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА,
ВЪ ТРЕХЪ ДѢЙСТВІЯХЪ.
править
Манфредъ.
Охотникъ.
Аббатъ св. Маврикія.
Мануилъ, Германъ, Слуги Манфреда.
Фея Альповъ.
Ариманъ.
Немезида.
Парки.
Духи.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ. править
СЦЕНА I. править
МАНФРЕДЪ (одинъ.)
Наполнить нужно лампу, но она
Все догоритъ, покуда я засну;
И сонъ мой — если я и сплю — не сонъ,
А длинный рядъ тяжелыхъ размышленіи,
Противиться которымъ — силы нѣтъ.
Влитъ сердце, и глаза я закрываю
Съ тѣмъ только, чтобъ читать въ своей душѣ.
А между тѣмъ живу я; образъ мой
Таковъ же, какъ у всѣхъ живыхъ людей;
Но грусть должна наставникомъ быть мудрыхъ:
Скорбь — знаніе; кто болѣе узналъ,
Сильнѣй скорбитъ объ истинѣ печальной,
Что древо знанья вмѣстѣ съ тѣмъ не есть
И древо жизни. Философскихъ истинъ,
Источниковъ чудесъ и мудрости мірской
Вкусилъ я, и въ душѣ моей есть сила
Ихъ покорить себѣ; но это мнѣ
Не помогло; добро я дѣлалъ людямъ,
Добро встрѣчалъ я даже межъ людьми,
Но это мнѣ не помогло; имѣлъ я
Своихъ враговъ и не былъ побѣжденъ,
Хоть не одинъ передо мною падалъ.
Но это мнѣ не помогло. Добро и зло,
Жизнь, сила, страсти, — все, что видѣлъ
Въ созданіяхъ другихъ, мнѣ было то же,
Что дождь пескамъ, — съ минуты той, которой
Названья быть не можетъ; не знакомъ
Я съ ужасомъ; на мнѣ лежитъ клеймо
Проклятія: — не знать естественнаго страха,
Ни трепета желаній и надеждъ,
Ни склонности къ чему нибудь земному.
Но къ дѣлу.
О, таинственныя силы!
Вселенной безпредѣльной духи! Вы,
Кого искалъ я въ свѣти и во мракѣ;
Вы жители эѳира вкругъ земли,
Которымъ верхъ утесовъ неприступныхъ
Обычная прогулка; вы, кому
Земли и водъ пучины всѣ знакомы —
Могуществомъ волшебныхъ тѣхъ письменъ,
Которыя мнѣ власть даютъ надъ вами
Взываю къ вамъ: явитеся ко мнѣ!
Они нейдутъ; такъ голосомъ того,
Кто между вами главный, этимъ знакомъ,
Котораго дрожите вы, правами
Безсмертнаго — зову я васъ: явитесь!
А, если такъ… не ускользнуть вамъ, духи
Эѳира и земли; могучей властью,
Которая сильнѣй всего того,
Чѣмъ звалъ я васъ; той самовластной силой,
Которой мать — погибшая звѣзда,
Осколокъ отъ разрушеннаго міра,
Блудящій адъ въ небесныхъ высотахъ;
Проклятьемъ на душѣ моей лежащимъ,
Той мыслію, которая во мнѣ
И вкругъ меня, — я васъ зову: явитесь!
ПЕРВЫЙ ДУХЪ.
Смертный, слушаясь велѣній,
Изъ заоблачныхъ селеній,
Гдѣ дыханіе ночей
Съ блескомъ западныхъ лучей,
Строитъ мнѣ дворецъ лазурный,
Золотистый и пурпурный,
(Хоть на зло меня ты звалъ),
Лучъ звѣзды меня примчалъ.
Мощный зовъ услышанъ твой;
Смертный! волю мнѣ открой!
ВТОРОЙ ДУХЪ.
Монбланъ — монархъ могучій горъ;
Онъ царь ихъ вѣковой;
На престолѣ изъ скалъ, и въ порфиръ изъ тучъ,
Въ діадемѣ сидитъ снѣговой;
Станъ властителя горъ, обвилъ поясомъ боръ,
И лавина въ десницѣ его;
Но задержанъ ударъ: чтобъ пустить страшный шаръ
Приказанья онъ ждетъ моего.
Движенье хладныхъ массъ идетъ
День за день, все впередъ;
Но я даю имъ быстрый ходъ,
Я сдерживаю ледъ;
Я духъ утесовъ этихъ Сферъ —
И гну ихъ съ высоты
Къ подошвамъ ихъ — жерламъ пещеръ…
На что меня звалъ ты?
ТРЕТІЙ ДУХЪ
Въ глубинѣ лазурной моря,
Гдѣ борьбы нѣтъ у водъ;
Гдѣ невѣдомы вихри,
Гдѣ морской змѣй живетъ;
Гдѣ сирены вплетаютъ
Жемчугъ въ зелень власовъ, —
Какъ гулъ бури далекой,
Прокатился твой зовъ;
Въ мирномъ замкѣ хоральномъ
Слухъ встревоженъ былъ мой;
Предъ тобой я: желанья
Духу моря открой!…
ЧЕТВЕРТЫЙ ДУХЪ.
Гдѣ землетрясенье мирно
На огнистомъ ложѣ спить,
И пучина жаркой лавы,
Воздымался, кипитъ;
Гдѣ съ усильемъ корни Андовъ
Въ глубь груди земной впились,
А вершины ихъ сѣдыя
Гордо въ тучи вознеслись, —
Тамъ пріютъ я свой покинулъ,
Мощнымъ зовомъ увлеченъ:
Силой чаръ твоихъ я скованъ,
Мнѣ слова твои — законъ.
ПЯТЫЙ ДУХЪ.
Я вихрей всадникъ вѣковой,
Я царь всѣхъ бурныхъ силъ;
Тамъ ураганъ, слѣдъ вѣрный мой,
Отъ молній не остылъ;
Къ тебѣ летѣть, на зовъ поспѣть.
Какъ вихрь былъ мой полетъ;
Я встрѣтилъ флотъ, онъ цѣлъ плыветъ,
Но въ ночь ко дну пойдетъ.
ШЕСТОЙ ДУХЪ.
Пріютъ мой — царство темноты;
За чѣмъ меня терзаешь свѣтомъ ты?
СЕДЬМОЙ ДУХЪ.
Звѣзда судьбы твоей была
Моей, когда земля спала
Еще въ хаосѣ; какъ она,
Была тогда свѣжа, ясна!
Въ груди небесъ, прелестнѣй всѣхъ,
Имѣла плавный, вольный бѣгъ!
Но стала съ горестнаго дня
Блудящей массою огня,
Кометой съ странною стезей
Вселенной горемъ и грозой;
Катяся силой роковой,
Свершаетъ путь безсферный свой —
Уродомъ яркимъ въ облакахъ,
Чудовищемъ на небесахъ;
Подъ ней зажглася жизнь твоя…
О червь презрѣнный, не тебя,
Я силы слушаюсь иной,
(Она твоя, чтобъ ты былъ мой);
На мигъ спустился я съ высотъ
Туда, гдѣ приказаній ждетъ
Рой слабыхъ духовъ отъ тебя;
На что тебѣ, сынъ праха, — я?
ВСѢ СЕМЬ ДУХОВЪ.
Земля, ночь, море, воздухъ, вихри, горы,
Звѣзда твоя — велѣній ждутъ твоихъ
На духовъ ихъ хотѣлъ сынъ персти бросить взоры. —
Чего же онъ потребуетъ отъ нихъ?
МАНФРЕДЪ.
Забвенія.
ПЕРВЫЙ ДУХЪ.
Кого, чего, зачѣмъ?
МАНФРЕДЪ.
Того, что здѣсь, въ груди моей; прочтите —
Узнаете, я самъ сказать не въ силахъ.
ДУХЪ.
Мы можемъ дать тебѣ лишь то, что наше:
Проси рабовъ, царствъ, власти надъ землей,
Надъ частію, надъ всею; или знака,
Который бы могъ передать тебѣ
Власть нашу надъ стихіями, одною
Иль всѣми вдругъ, скажи — и все твое!
МАНФРЕДЪ.
Забвенья лишь, самозабвенья! Развѣ
Не въ силахъ вы изъ сокровенныхъ странъ,
Которыя такъ щедро мнѣ сулите,
То выжать мнѣ, о чемъ я васъ прошу?
ДУХЪ.
Не въ нашихъ силахъ то, не въ нашемъ знаньи,
Но умереть ты можешь…
МАНФРЕДЪ.
Дастъ ли смерть
Мнѣ то, чего хочу я?
ДУХЪ.
Мы безсмертны —
И нѣтъ для насъ забвенья; вѣчны мы —
Прошедшаго и будущаго нѣтъ намъ,
Все настоящее; доволенъ ты?
МАНФРЕДЪ.
Вы издѣваетесь; но власть, которой
Я васъ привлекъ, мнѣ въ руки васъ дала.
Рабы, не смѣйтесь надъ моимъ велѣньемъ!
Моя душа, умъ — Прометея пламя,
Существованья молнія, — сверкаетъ,
Горитъ, разитъ, не хуже чѣмъ и въ васъ,
И неуступитъ вамъ, хоть сжата прахомъ!
Отвѣтъ, не то я покажу, кто я!
ДУХЪ.
Отвѣтъ дадимъ мы тотъ же, что и дали;
Въ твоихъ словахъ нашъ отзывъ.
МАНФРЕДЪ.
Почему?
ДУХЪ.
Ты говоришь, что существомъ намъ равенъ;
А мы тебѣ сказали, что для насъ
То чуждо, что вы смертію зовете.
МАНФРЕДЪ.
Напрасно жъ я васъ призывалъ: нѣтъ силъ,
Или желанья нѣтъ у васъ помочь мнѣ?
ДУХЪ.
Что наше — предлагаемъ мы: скажи —
Оно твое; пока насъ не отпустишь
Подумай и потребуй: государствъ,
Могущества и силъ, иль долгихъ дней.
МАНФРЕДЪ.
Проклятые! на что мнѣ ваши дни?
И безъ того ихъ слишкомъ много. Сгиньте!
ДУХЪ.
Постой; здѣсь мы тебѣ хотѣли бъ услужить;
Одумайся; помысли: нѣтъ ли дара
Съ какой нибудь цѣной въ твоихъ глазахъ?
МАНФРЕДЪ.
Нѣтъ; но еще мгновенье подождите, —
Лицемъ къ лицу я видѣть васъ хочу;
Я слышу ваши голоса, рядъ звуковъ
Плѣнительныхъ, какъ пѣсня на волнахъ,
И вижу тамъ большой звѣзды сіянье;
Но вотъ и все. Явитесь предо мной —
Одинъ иль всѣ — въ обычномъ вашемъ видѣ.
ДУХЪ.
Нѣтъ формъ у насъ, различныхъ тѣмъ стихіямъ,
Которыхъ мы владыки и начала;
Самъ избери намъ видъ: и въ немъ предстанемъ мы.
МАНФРЕДЪ.
Что выбрать? для меня на свѣтѣ формъ
Ни гнусныхъ нѣтъ, ни милыхъ; но пусть тотъ
Кто между вами главный, приметъ образъ,
Какой почтетъ приличнѣйшимъ; явись!
СЕДЬМОЙ ДУХЪ (является въ видѣ прекрасной женщины.)
Смотри!
МАНФРЕДЪ.
О, Боже! если такъ,
И то не плодъ безумья, не насмѣшка, —
Мнѣ счастье есть еще! Схвачу тебя,
И мы опять…
О, разорвалось сердце!
Когда луна дрожитъ въ волнахъ,
Свѣтящій червь въ травѣ блеститъ,
Огни блуждаютъ на гробахъ,
И надъ болотомъ паръ стоитъ;
Летаютъ звѣзды съ облаковъ
И слышенъ вой протяжный совъ;
Листы молчатъ на деревахъ
И тѣнь чернѣетъ на холмахъ, —
Мой духъ наляжетъ на твоемъ
Могучимъ, тягостнымъ клеймомъ.
Хоть крѣпокъ можетъ быть твой сонъ,
Твой духъ не будетъ усыпленъ;
Есть тѣни, что не пропадутъ,
Есть мысли, что не убѣгутъ,
По власти гибельной тебѣ,
Одинъ не будешь ты нигдѣ.
Ты какъ бы саваномъ увитъ,
Ты черной тучею покрытъ,
Волшебствомъ тайнымъ окруженъ,
Въ немъ жить на вѣки осужденъ.
Не будешь видѣть ты гдѣ я,
Но будетъ чувствовать меня,
Какъ то, что близко быть должно,
Хотя невидимо оно;
И въ тайномъ ужасѣ своемъ,
Когда посмотришь ты кругомъ,
Дивиться будешь самъ, что я
Не при тебѣ. какъ тѣнь твоя;
Ты долженъ будешь то скрывать,
Что духъ твой станетъ убивать.
Тебя проклятьемъ окропилъ
Волшебный голосъ тайныхъ силъ,
Эѳирный духъ околдовалъ:
Ты въ западню его попалъ;
И вѣтеръ будетъ бушевать,
Чтобъ въ часъ веселый помѣшать,
Ночнаго неба тишина
Не дастъ ни грезъ тебѣ, ни сна;
А съ солнцемъ такъ сдружишся ты,
Что будешь жаждать темноты.
Изъ лживыхъ слезъ твоихъ извлекъ
Твой врагъ убійственный свой сокъ;
Въ твоемъ же серцѣ черномъ взятъ
И черной крови страшный ядъ;
Съ улыбки сорвана твоей
Змѣя, гнѣздившаяся въ ней,
И губъ твоихъ безцѣнный даръ,
Есть язва всѣхъ могучихъ чаръ;
Такъ, доказалъ мнѣ опытъ мой,
Что ядовъ всѣхъ сильнѣе твой!
Льдомъ сердца, бездной злыхъ страстей,
Улыбкою, достойной змѣй,
Искусствомъ тѣмъ, съ какимъ другимъ
Казался съ сердцемъ ты людскимъ,
Притворной нѣжностью очей,
Коварствомъ злой души твоей,
Любовью къ горестямъ чужимъ
И духомъ каинскимъ твоимъ —
Кляну тебя! Въ твоей груди
Геенну самъ себѣ найди!
И на главу твою лію
Я чашу страшную мою:
Твои рокъ — не спать, не умирать,
Хоть смерти будешь ты желать,
Къ душѣ твоей, какъ страхъ, близка,
Она все будетъ далека.
Свершились чары надъ тобой:
Ты связанъ цѣпію нѣмой;
И умъ, и сердце мнѣ отдай;
Мой ядъ проникнулъ въ нихъ: страдай!..
СЦЕНА II. править
МАНФРЕДЪ.
Я вызывалъ духовъ — и брошенъ ими;
Наукой чаръ обманутъ горько я:
Въ чемъ врачевства искалъ, тѣмъ лишь измученъ…
На что мнѣ сверхественная помощь?
Нѣтъ власти надъ прошедшимъ у нея,
А будущность, пока не погрузится
Прошедшее во мракѣ, — мнѣ ничто.
О, мать земля! и ты, разсвѣтъ веселый,
И ты, цѣпь горъ, за чѣмъ прекрасны вы?
Я не могу любить васъ. Око міра
Блестящее, живое, ты глядишь,
Равно на все. и льешь на все веселье…
Моей душѣ отрадой не блеснешь.
Утесы, я стою на вашемъ краѣ,
И въ пропасти, гдѣ бѣсится потокъ,
Мнѣ кажутся кустарниками сосны,
Такъ далеки онѣ; одинъ скачекъ.
Движенье, одно лишь дуновенье —
И грудь моя, тамъ, на груди скалы,
Найдетъ покой — навѣки! Чтожъ я медлю?
Я чувствую порывъ — и не лечу;
Опасность вижу — и не отступаю;
Нога крѣпка, хотя кружится мозгъ;
Удержанъ я какой-то тайной силой;
Мой приговоръ — жить, если тотъ живетъ,
Кто такъ, какъ я, духъ носитъ помертвѣлый
И гробомъ сталъ для собственной души.
Я пересталъ судить свои дѣянья,
А это — зло недугъ послѣдній. — О!
Посолъ крылатый, ты который режешь тучи
И выше всѣхъ взлетаешь въ небеса,
Меня задѣть ты смѣло могъ; я долженъ
Добычею твоимъ орлятамъ быть;
Ты улетѣлъ, куда слѣдить не можетъ
Глазъ за тобой; но твой могучій взоръ
И въ стороны, и въ верхъ, и въ низъ все видитъ;
Прекрасенъ, о, прекрасенъ этотъ свѣтъ!
Какъ пышенъ онъ и въ формахъ и въ явленьяхъ!
Но мы, прозвавъ себя его царями,
Мы, полу прахъ и полу божество,
Которымъ ни парить, ни пасть не сродно, —
Мы смѣшаннымъ составомъ представляемъ
Одну борьбу стихій его, живемъ
Дыханіемъ величья и паденья,
Въ бореніи всегдашнемъ низкихъ нуждъ
Съ возвышеннымъ влеченьемъ гордой воли;
Но наконецъ одержитъ смертность верхъ,
И люди станутъ тѣмъ, чего не скажутъ
Самимъ себѣ, не ввѣрятъ и другимъ.
Чу! музыка! естественные звуки
Свирѣли горъ; — здѣсь патріаршій бытъ
Не сказка. Какъ свободный, тонкій воздухъ
Плѣнительно сливаетъ тоны тѣ
Съ звоночками играющаго стада!
Моя душа хотѣла бы упиться
Чудеснымъ эхомъ; о, когда бъ я былъ
Незримымъ духомъ сладостнаго звука,
Гармоніи живительной душой,
Безплотнымъ наслажденьемъ, и родился бъ,
И умеръ бы съ счастливымъ звукомъ тѣмъ,
Которымъ былъ бы созданъ.
ОХОТНИКЪ.
Вотъ сюда
Прыгнула серна; легкою скакуньей
Обманутъ я; успѣхъ охоты мнѣ
Едва ль воздастъ сегодня за работу
Опасную для жизни. — Это кто?
По виду онъ не нашъ братъ, а взобрался
На высоту, которой лишь съ трудомъ
Смѣлѣйшіе изъ насъ достигнуть могутъ?
Въ одеждѣ онъ хорошей, видомъ смѣлъ
И горделивъ, какъ селянинъ свободный.
Я подойду къ нему.
МАНФРЕДЪ, (не замѣчая его).
И такъ все жить!
Такъ посѣдѣть отъ горя, какъ тѣ сосны,
Одной зимы добыча; — безъ коры,
Безъ сучьевъ, жить такъ — обнаженнымъ стеблемъ
На корнѣ проклятомъ, который чувство
Развалинѣ даетъ, и жить все такъ,
И вѣчно такъ, когда я жилъ иначе!
Морщинами изрытъ я весь, по ихъ
Прорѣзали не годы, а минуты;
А тѣ часы, которые въ вѣка
Превращены мученьями, — часы тѣ,
Которые я пережилъ… О, вы,
Громады льдинъ, вы страшныя лавины,
Которыя однимъ дыханьемъ вѣтеръ
Бросаетъ внизъ, нагромождая горы,
Падите на меня всей массой; я слышу
Вверху, внизу вашъ безпрестанный трескъ;
Но вы меня минуете, и только
Разите то, что бы хотѣло жить:
Лѣсъ молодой, цвѣтущій, или кровлю,
Шалашъ, — пріютъ невинныхъ поселянъ.
ОХОТНИКЪ.
Туманъ ужъ сталъ съ долины подниматься,
Остерегу его, чтобъ не сходилъ;
Стезю и жизнь онъ потерять вдругъ можетъ.
МАНФРЕДЪ.
Вкругъ ледниковъ туманы заклубились
И подо мной роятся облака
Бурливыя и сѣрныя, какъ пѣна
Морей свирѣпыхъ въ адскихъ глубинахъ,
Гдѣ каждый валъ о брегъ живой дробится,
На грѣшниковъ, которые на немъ
Взгромождены, какъ камни… о, мнѣ дурно!
ОХОТНИКЪ.
Я долженъ осторожно подойти:
Отъ шороха внезапнаго онъ вздрогнетъ;
А кажется колеблется и такъ.
МАНФРЕДЪ.
Вѣдь падали-же горы, оставляя въ тучахъ
Прорывы; отъ паденья ихъ тряслись
Альпійскіе ихъ братья, наполнялся
Обломками зеленый, пышный долъ;
Ударъ внезапный засыпалъ потоки,
Валы въ туманъ давленьемъ обращалъ,
И родникамъ повелѣвалъ каналовъ
Другихъ искать; такъ Розенбергъ упалъ;
Зачѣмъ подъ нимъ я не былъ?
ОХОТНИКЪ.
Другъ, послушай.
Твой первый шагъ послѣднимъ можетъ быть.
Любовію къ тому, кѣмъ сотворенъ ты,
Молю тебя, не стой тамъ, на краю…
МАНФРЕДЪ, (не слыша его.)
Тогда бы я имѣлъ приличную могилу,
Тогда бъ костямъ подъ массой былъ покой,
И по скаламъ онѣ бъ не разлетѣлись
Забавою для вѣтра, какъ теперь,
Какъ суждено теперь, — въ одномъ ударѣ…
О, небеса привѣтныя, простите!
Зачѣмъ смотрѣть съ упрекомъ на меня?
Не для меня назначены вы были;
Земля, прими атомы эти…
ОХОТНИКЪ.
Стой
Безумецъ! хоть ты жизнію скучаешь,
Не оскверняй родныхъ моихъ долинъ
Твоей преступной кровью! Иди за мной!
Я не пущу тебя.
МАНФРЕДЪ.
Мнѣ дурно; нѣтъ,
Такъ крѣпко не держи меня; — какъ слабъ я,
Кружатся горы всѣ — темно въ глазахъ;
Кто ты такой?
ОХОТНИКЪ.
Отвѣтъ тебѣ дамъ послѣ;
Ступай за мной — сгустились облака;
Упрись же на меня, поставь тутъ ногу;
Вотъ палка, ухватись за этотъ кустъ;
Дай руку и держи меня за поясъ.
Потише! такъ. Въ часъ къ хижинамъ дойдемъ;
Ступай, сейчасъ путь будетъ безопаснѣй;
Промыли здѣсь потоки родъ тропинки.
Иди-же, вотъ сюда теперь; прекрасно;
Тебѣ бы быть охотникомъ. За мной.
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ. править
СЦЕНА I. править
ОХОТНИКЪ.
Нѣтъ, нѣтъ, постой; я не пущу тебя;
Нельзя еще душѣ твоей и тѣлу
Довѣриться другъ другу; погоди
Хоть нѣсколько; когда же будетъ лучше
Тебѣ, тогда я провожу тебя; —
Скажи, куда?
МАНФРЕДЪ.
Не нужно; самъ я знаю
Дорогу; для чего вожатый мнѣ?
ОХОТНИКЪ.
Твой видъ и платье говорятъ, что знатенъ
Ты родомъ и одинъ изъ тѣхъ господъ,
Которыхъ замки тамъ, съ утесовъ смотрятъ
Въ глубокія долины; но какой
Зоветъ тебя владѣльцемъ? Знаю только
Я ихъ по виду; образъ жизни мой
Лишь изрѣдка мнѣ доставляетъ случай
Погрѣться у обширныхъ очаговъ
Тѣхъ древнихъ зданій, и вести бесѣду
Съ вассалами; но всѣ пути въ горахъ,
Къ воротамъ ихъ, съ ребячества я знаю:
Который твой?
МАНФРЕДЪ.
Что нужды?
ОХОТНИКЪ.
За вопросъ
Прости меня и будь повеселѣе,
Отвѣдай-ка вина: оно старо,
И въ ледникахъ меня отогрѣвало
Не разъ; пускай послужитъ и тебѣ.
Ну, чокнемся; развеселись!
МАНФРЕДЪ.
Прочь, прочь!
Здѣсь въ кубкѣ кровь! Ужели никогда
Земля ее не втянетъ?
ОХОТНИКЪ.
Что съ тобою?
Ты внѣ себѣ.
МАНФРЕДЪ.
Я говорю тебѣ,
Что это кровь моя, тотъ чистый, теплый
Ея потокъ, который пробѣгалъ
По жиламъ нашихъ предковъ и по нашимъ,
Какъ молоды мы были, и одно
Въ насъ было сердце и когда другъ друга
Любили мы, но не такъ, какъ должно. —
И пролилась та кровь, и все дымится,
И краситъ тучи, запирая входъ
На небеса — туда, гдѣ нѣтъ тебя,
Гдѣ не бывать и мнѣ.
ОХОТНИКЪ.
Мужъ съ рѣчью странной
Къ безумью близкій духъ твой создаетъ
Видѣнія пустыя; но хоть страшенъ
Недугъ твой, все тебѣ надежда есть:
Духовныхъ лицъ совѣты и святое
Терпѣнье.
МАНФРЕДЪ.
Все терпѣнье, до терпѣнье!
Для вьючныхъ лишь животныхъ это слово
Сотворено, а не для хищныхъ птицъ!
Ступай, его тѣмъ смертнымъ проповѣдуй,
Которыхъ персть равна твоей; а я
Не твоего десятка.
ОХОТНИКЪ.
Слава Богу!
Я не хотѣлъ бы стать такимъ, какъ ты
За славу всю Вильгельма Теля. Впрочемъ,
Какимъ бы ты недугомъ ни страдалъ,
Сносить его ты долженъ: изступленье
Помочь тебѣ не можетъ.
МАНФРЕДЪ.
Развѣ я
И не сношу его? Взгляни — я живъ,
ОХОТНИКЪ.
Такая жизнь — не жизнь, а содроганье.
МАНФРЕДЪ.
Послушай, я ужъ много прожилъ лѣтъ,
Лѣтъ долгихъ; но они ничто въ сравненьи
Съ тѣмъ, что еще прожить мнѣ суждено;
Вѣка, вѣка, — нѣтъ — безпредѣльность, вѣчность,
Съ сознаніемъ, съ ужасной жаждой смерти
Неутолимой.
ОХОТНИКЪ.
А на взглядъ,
Чело твое — едва ли зрѣлый возрастъ
Успѣлъ своей печатью заклеймить;
Гораздо старше я.
МАНФРЕДЪ.
Но какъ ты мыслишь?
Отъ времени ль зависитъ наша жизнь?
Да, но эпохи въ ней — дѣянья наши:
Я сдѣлалъ то, что стали дни мои
И ночи всѣ безсмертны, безконечны.
Они, какъ на песчаномъ берегу
Песчинки безъ числа сливаясь
Въ одну холодную, пустую степь,
Куда, ярясь, бьютъ волны, оставляя
На ней лишь остовы, обломки скалъ,
И горькія, печальныя растенья.
ОХОТНИКЪ.
Увы! помѣшанъ онъ, но все-жъ его
Оставить я не долженъ.
МАНФРЕДЪ.
О, когда бъ
Помѣшанъ былъ я точно; — все, что вижу,
Я могъ бы счесть тяжелымъ сномъ.
ОХОТНИКЪ.
Но что жъ
Ты видишь здѣсь? иль думаешь что видишь?
МАНФРЕДЪ.
Себя съ тобой: жильца простаго горъ,
Твой скромный быть, твой кровь гостепріимный,
Смиренный твой, благочестивый духъ,
Но гордый и свободный; уваженье
Твое къ себѣ — невинныхъ мыслей плодъ,
Безгрѣшные труды, которымъ цѣну
Опасность придаетъ;, надежды всѣ
Веселыхъ дней подъ старость, и могилу
Спокойную съ гирляндой и крестомъ
На свѣжемъ дернѣ; вмѣсто эпитафій —
Любовь живую внуки, — вотъ, что я
Здѣсь вижу; и потомъ я взоры устремляю
Въ себя… но что! — моя душа
Опалена давно.
ОХОТНИКЪ.
Такъ, стало быть,
Судьбою ты со мной бы помѣнялся.
МАНФРЕДЪ.
Нѣтъ, другъ, вредить тебѣ я не хочу:
Своей судьбы мѣнять не соглашаюсь
Я съ существомъ живымъ; я самъ могу
Снести, — хоть съ муками, — но все снести
На дѣлѣ то, что для другихъ и въ грезахъ
Конечно смертью было бъ.
ОХОТНИКЪ.
И съ такой
Боязнію за чуждыя страданья
Ты очерненъ проступкомъ страшнымъ? Нѣтъ,
Кто съ нѣжною душою, способенъ къ мести
Безжалостной врагамъ?
МАНФРЕДЪ.
О нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
Вредилъ я только тѣмъ, кого любилъ я
Нѣжнѣй всего, тѣмъ, кто любилъ меня!
Врага тѣснилъ лишь въ праведной защитѣ,
Но пагубны мои объятья были.
ОХОТНИКЪ.
Пошли Господь тебѣ покой, и пусть
Раскаянье твою врачуетъ душу;
Я за тебя молиться буду.
МАНФРЕДЪ.
Нѣтъ!
Не нужно мнѣ молитвъ, но состраданье
Твое могу снести я. Я иду;
Пора, прости! Вотъ золото, спасибо!
Ни слова: это долгъ! — ней ли за мной!
Я знаю путь: опасность миновала,
Еще разъ говорю: нейди за мной!
СЦЕНА II. править
МАНФРЕДЪ.
Еще нѣтъ полдня: радуги лучи
Окрасили потокъ цвѣтами неба;
Сребристый столпъ, волнуясь, внизъ летитъ
Съ отвѣснаго утеса, отдѣляя
Во всѣ концы ряды блестящихъ брызгъ,
И кажется хвостомъ коня сѣдаго,
Гиганта, на которомъ сядетъ смерть,
Какъ намъ гласитъ апокалипсисъ; только
Одни мои глаза пьютъ этотъ видъ
Плѣнительный. О, какъ бы я хотѣлъ
Здѣсь жить одинъ въ убѣжищѣ отрадномъ
И съ Феей этихъ мѣстъ дѣлиться токомъ
Кристальныхъ водъ; я вызову ее.
Прекрасный духъ, увѣнчанный лучами!
Величіе очей твоихъ слѣпитъ; \
Въ тебѣ красы прелестныхъ дѣвъ земли
До формы не земной чудесно возросли,
До красоты стихій чистѣйшихъ.
Цвѣтъ юности, румянецъ нѣжный щекъ —
У спящаго, прекраснаго младенца,
Котораго колышетъ сердцемъ мать,
Иль отблескъ розовый, который лѣтомъ
Кладетъ закатъ на дѣвственныхъ снѣгахъ
Высокихъ горъ, — земли стыдливой краска,
Когда ее лобзаютъ небеса, —
Твой райскій ликъ румянитъ, затмѣвая
Всю красоту блестящей той дуги,
Которая согнулась надъ тобою.
Духъ свѣтлый! на челѣ твоемъ спокойномъ
Вся чистота души отражена,
Сама въ себѣ безсмертья вѣрный признакъ.
Читаю я прощенье сыну праха,
Которому согласьемъ тайныхъ силъ
Дано по временамъ сближаться съ ними
Волшебствомъ чаръ. Прости мнѣ, что дерзнулъ
Я вызывать тебя; прости, что на мгновенье
Вопьюсь въ тебя глазами.
ФЕЯ.
Сынъ земли!
Я знаю и тебя, и всѣ тѣ силы,
Которыми власть чаръ тебѣ дана!
Я знаю, что мыслитель ты глубокій,
До крайности доходишь, какъ въ добръ,
Такъ и во злѣ, твой рокъ-страдать; ждала я,
Что ты придешь. На что-жъ меня ты звалъ?
МАНФРЕДЪ.
На красоту твою взглянуть — и только.
Лицо земли мнѣ возмутило духъ;
Я въ таинствахъ ея искалъ пріюта
И въ тѣмъ, кто ею правитъ проникалъ,
Но мнѣ они не помогли, просилъ я
У нихъ того, чего не могутъ дать,
И пересталъ просить я.
ФЕЯ.
Но чего же
Просить ты могъ, что не во власти тѣхъ,
Кто всѣхъ сильнѣй, правителей могучихъ,
Невидимыхъ?
МАНФРЕДЪ.
Лишь дара одного,
Но повторять зачѣмъ о томъ… напрасно!
ФЕЯ.
Я этого не знаю, — говори!
МАНФРЕДЪ.
Такъ пусть себя измучу; все равно,
Страданіямъ тяжелымъ дамъ я голосъ.
Отъ юныхъ лѣтъ мой духъ не шелъ дорогой
Другихъ людей, на землю не смотрѣлъ
Я тѣми же глазами, какъ всѣ люди;
Желанія ихъ не были моими,
Цѣль жизни ихъ моею не была.
И радостью, и скорбью, и страстями,
И свойствами я людямъ былъ чужой,
Подъ образомъ людскимъ не ощущалъ я
Наклонности къ живущимъ существамъ;
И вкругъ меня изъ всѣхъ дѣтей земли…
Одна лишь, подойдетъ и до нея.
Я говорю, что мало сообщенья
Имѣлъ съ людьми и мыслями людей;
За то восторгъ я ощущалъ въ пустыняхъ,
Любилъ вдыхать тяжелый воздухъ горъ
На ледяныхъ вершинахъ, гдѣ ни птицы
Не смѣютъ свить гнѣзда, ни мотылекъ
На задавалъ крыломъ скалы безтравной
Любилъ нырять въ потокъ, бросаться въ бунтъ
Рѣчныхъ валовъ или морскихъ приливовъ;
Въ нихъ находилъ восторгъ для юныхъ силъ;
Или слѣдилъ всю ночь за луннымъ бѣгомъ,
Звѣздами и развитьемъ ихъ; смотрѣлъ
На молнію, пока въ глазахъ темнѣло,
И замѣчалъ полетъ листовъ, когда
Осенній вѣтръ вечернюю пѣлъ пѣсню.
Вотъ какъ любилъ я время проводить;
Но все одинъ; При встрѣчѣ съ существами,
Къ которымъ я и самъ принадлежалъ
Я чувствовалъ, что упадалъ душой
Опять до нихъ, и весь былъ снова прахомъ.
Такъ странствуя, порой я заходилъ
Въ жилища тихой смерти, и хотѣлъ
Въ ея слѣдахъ найти ея причину.
Я извлекалъ изъ череповъ изгнившихъ,
Сухихъ костей и праха страшныхъ грудь
Запретныя познанья. Ночи многихъ лѣтъ
Я посвящалъ наукамъ, что извѣстны
Лишь древности глубокой. Время, трудъ,
Рядъ опытовъ тяжёлыхъ и лишенья,
(Которыя одни дать могутъ власть
Надъ духами земли и царствъ воздушныхъ,
Которымъ нѣтъ предѣловъ), послужили
Къ тому, что я взоръ съ вѣчностью сдружилъ,
Какъ маги, какъ мудрецъ, который вызвалъ
Изъ тайнаго жилища родниковъ
Эроса и Антероса въ Гадарѣ, (*)
(*) Философъ Ямвликъ. Евпатій, описывая жизнь его, говоритъ, что купаясь однажды въ Гадарѣ, въ Сиріи, съ учениками своими, спорившими съ нимъ о качествѣ различныхъ тамошнихъ водъ, онъ приказалъ имъ спросить у жителей имена двухъ ближайшихъ и красивѣйшихъ источниковъ, и получилъ въ отвѣтъ, что неизвѣстно почему одинъ называется Эросомъ, а другой Антеросомъ. Тогда Ямвликъ сѣлъ у одного изъ этихъ источниковъ, опустилъ руку въ воду и прошептавъ нѣсколько словъ, вызвалъ оттуда прелестнаго мальчика, съ золотыми локонами, потомъ пошелъ къ другому источнику, и такимъ же образомъ вызвалъ другаго амура съ черными кудрями; оба купидона прильнули къ Ямвлику, но онъ тотчасъ же велѣлъ имъ возвратиться по мѣстамъ. Послѣ того, друзья уже во-всемъ вѣрили ему.
Какъ я тебя, и съ знаніемъ моимъ
Росла все жажда знанія, и сила,
И мудрости блистательный восторгъ,
Пока…
ФЕЯ.
Что жъ? продолжай!
МАНФРЕДЪ.
О, я нарочно длю
Слова мои, нарочно набираю
Тьму возгласовъ, за тѣмъ, что близокъ часъ
Къ зародышу моей сердечной скорби.
Но къ дѣлу… я не говорилъ тебѣ
Про мать, отца, любовницу иль друга,
Про существо, съ которымъ бы я былъ
Земною цѣпью связанъ, если были
Такіе, то не тѣмъ казались мнѣ…
Но среди всѣхъ одна…
ФЕЯ.
Оканчивай смѣлѣе.
МАНФРЕДЪ.
Она была похожа на меня,
Черты, глаза и волосы, все, даже
Тонъ голоса, — все было въ ней мое;
Но все нѣжнѣй и смягчено красою.
Она была полна тѣхъ самыхъ думъ:
Одна, какъ я, блуждала съ жадной страстью
Къ познаніямъ таинственнымъ, съ душой,
Способною постигнуть тайны міра;
Но съ этимъ всѣмъ явленья были въ ней
И нѣжныя: улыбка, жалость, слезы,
Которыхъ я не зналъ, и нѣжность, — но ее
Къ ней чувствовалъ и самъ я — и смиренье,
Котораго не зналъ я никогда, —
Всѣ недостатки въ ней — моими были,
Все доброе — ея, одной ея… любилъ я —
И погубилъ ее.
ФЕЯ.
Своей рукою?
МАНФРЕДЪ.
Нѣтъ, не рукой, а сердцемъ; имъ разбилъ
Я сердце ей: оно въ мое глядѣло
И отъ того поблекло. Лилъ я кровь,
Но не ея, а между тѣмъ, была
И кровь ея пролита; видѣлъ это я —
И помѣшать не могъ.
ФЕЯ.
И для нея,
Для члена племени, къ которому презѣьнье.
Ты чувствуешь, бросаешь ты дары
Таинственныхъ познаній, унижаясь
До смертности трусливой?… Прочь!
МАНФРЕДЪ.
Дочь воздуха! скажу тебѣ, что я
Съ минуты той, но что слова? — дыханье..
Нѣтъ, на меня взгляни, когда я сплю,
Днемъ наблюдай за мною, сидя возлѣ.
Когда одинъ я, — я не одинокъ,
А Фуріи со мной; не разъ зубами
Я скрежеталъ всю ночь до утра, а потомъ
Клялъ самъ себя до захожденья солнца;
Безумія, какъ милости, просилъ;
Напрасно! Шелъ не разъ на встрѣчу смерти;
Но средь борьбы стихійной, отъ меня
Бѣжали прочь валы и проносились
Надъ головой безъ всякаго вреда
Смертельные гонцы: рукой холодной
Безжалостный какой-то демонъ зла
Меня держалъ на волоскѣ, который
Никакъ не могъ порваться. Я нырялъ
Въ фантазію, въ потокъ воображенья,
Въ приливы всѣ души, которая была
Когда-то Крезомъ въ торжествъ, но тщетно:
Какъ бы отливъ могучій относилъ
Меня опять въ заливъ бездонныхъ мыслей;
Мѣшался я въ толпѣ людей, искалъ
Забвеніе вездѣ — но тамъ лишь только,
Гдѣ могъ найти его; — стремлюся я
Его узнать; мои познанья, опытъ
И высшихъ силъ пособье — смертны здѣсь.
Съ отчаяньемъ вездѣ я, съ нимъ живу я
И все живу.
ФЕЯ.
Но, можетъ быть, могу
Я здѣсь тебѣ помочь.
МАНФРЕДЪ.
Чтобъ это сдѣлать,
Должна умѣть ты мертвыхъ пробуждать,
Или меня къ нимъ положить въ могилу.
Исполни: какъ, когда — мнѣ нужды нѣтъ,
Съ мученьями, какими хочешь; лишь бы только
Все кончить.
ФЕЯ.
Не въ власти то моей;
Но если ты произнесешь мнѣ клятву
Въ покорности и будешь исполнять,
Что я велю, найти въ томъ можешь помощь
МАНФРЕДЪ.
Нѣтъ, не хочу! Покорность, а кому?
Не духамъ ли, которыми я правлю?
Рабомъ стать тѣхъ, кто прежде мнѣ служилъ?
Нѣтъ, никогда!
ФЕЯ.
И все тутъ? Ты не дашь мнѣ
Поласковѣй отвѣта? Посмотри:
Одумайся, пока меня отвергнешь.
МАНФРЕДЪ.
Я все сказалъ.
ФЕЯ.
Довольно, такъ могу
Сокрыться я, прикажешь ли?
МАНФРЕДЪ.
Сокройся!
Мы времени и ужаса шуты;
Дни вновь идутъ къ намъ и отъ насъ уходятъ,
А мы, живемъ все, ненавидя жизнь,
Но въ вѣчномъ страхѣ смерти, во все время,
Пока на насъ несносное ярмо,
Живая цѣпь на борющемся сердцѣ,
Которое — то въ скорби упадаетъ,
То вдругъ сильнѣй забьется отъ страданій,
Иль радости, переходящей вдругъ
Въ мученья или слабость; — во всѣ дни
Прошедшіе и будущіе (въ жизни
Что можно настоящимъ звать?), какъ мало,
Какъ менѣе, чѣмъ мало, мы начтемъ
Такихъ часовъ, въ которые предъ смертью
Мы не дрожимъ, но и тогда отъ ней
Отпрянемъ мы, какъ изъ рѣки зимою,
Хоть холодъ и мгновенный. Средство мнѣ
Еще одно осталось — вызвать мертвыхъ,
Спросить у нихъ: чего боимся мы?
Отвѣтомъ худшимъ можетъ быть:"могилы! «
А что она? А если не дадутъ
Отвѣта мнѣ? но вѣдь пророкъ изъ гроба
Волшебницѣ Эндорскій далъ отвѣтъ (*)
(*) Самуилъ, духъ котораго вызванъ былъ Эндорскою гадательницею, по желанію Саула и предсказалъ ему смерть.
И Спарты царь духъ византійской дѣвы
Не дремлющій къ отвѣту понуждалъ,
Чтобы узнать судьбу свою, — въ незнаньи
Убилъ онъ ту, которую любилъ,
И умеръ не прощеный, хотъ на помощь
Фиксійскаго звалъ Зевса, прибѣгалъ
Въ Фигаліи къ волшебникамъ аркадскимъ
Тѣнь злобную просилъ онъ гнѣвъ смирить
Или предѣлъ назначить для отмщенья.
Сомнительный отвѣтъ она дала,
Но онъ сбылся (*). Когда-бъ я вовсе не жилъ,
(*) Павзаній, царь спартанскій, во время пребыванія своего въ Византіи, убилъ по неосторожности любимую имъ дѣвицу Клеонису, и духъ убитой не переставалъ потомъ тревожить его. Желая умилостивить гнѣвную тѣнь, Павзаній отправился въ Ираклею, и тамъ, въ храмѣ, гдѣ вызывали тѣни усопшихъ, вызвалъ Клеонису и умолялъ ее о прощеніи. Она явилась и сказала ему, что „онъ избавится отъ всѣхъ безпокойствъ по возвращеніи своемъ въ Спарту“. Это было загадочнымъ предсказаніемъ смерти Павзанія.
Любезная моя была бъ жива;
Когда бы не любилъ я, и теперь бы
Любезная моя цвѣла красой,
Средь счастія, и счастіемъ дарила.
И чтожъ она? о, что она теперь?
Страдалица за грѣшный духъ мой; что то,
О чемъ боюсь и мыслить, иль — ничто.
О, скоро я не буду звать напрасно;
Но въ этотъ часъ я трепещу того.
На что рѣшусь въ послѣдствіи. Доселъ
Безтрепетно взиралъ я на духовъ,
Какъ добрыхъ, такъ и злыхъ, теперь дрожу я
И чувствую какую-то росу
Холодную на сердцѣ; но могу я
Творить и то, что ненавистно мнѣ
Повелѣвать и страхомъ. Ночь близка.
СЦЕНА III. править
Луна взошла: она полна, ярка
И на снѣгахъ, не попранныхъ стопами
Ничтожными людскими, по ночамъ
Мы безъ слѣдовъ скользимъ, надъ дикимъ моремъ —
Зеркальнымъ океаномъ горныхъ льдовъ,
По ихъ буграмъ суровымъ, видъ которыхъ
Похожъ за рой бунтующихъ валовъ,
Замерзшихъ вдругъ, — картину мертвой бури. —
Вотъ этотъ фантастическій утесъ,
Внезапное дитя землетрясенья,
Гдѣ облака привыкли отдыхать, —
Святилище забавъ и таинствъ нашихъ.
Здѣсь жду теперь своихъ, чтобы потомъ
Отправиться всѣмъ въ замокъ Арамана:
Тамъ праздникъ въ эту ночь. Но что-жъ ихъ нѣтъ?
НЕВИДИМЫЙ ГОЛОСЪ ПОЕТЪ.
Съ престола низвергнутъ,
Въ оковахъ злодѣй.
Въ темницу онъ ввергнутъ:
Забытъ всѣми въ ней.
Я сонъ въ немъ разсѣю,
Цѣпь мигомъ спадетъ;
Дамъ войско злодѣю,
Тиранъ оживетъ.
Онъ за трудъ мнѣ воздастъ кровью цѣлыхъ племенъ,
И всеобщей бѣдой за свой стыдъ и свой плѣнъ.
ДРУГОЙ ГОЛОСЪ.
Корабль плыветъ, корабль скользитъ;
Съ него парусъ летитъ, съ него мачта летитъ;
Я всѣ доски его разметала кругомъ —
И души нѣтъ живой, чтобы плакать по немъ:
Одного я спасла, какъ въ смятеньи онъ плылъ,
Но заботу мою этотъ самъ заслужилъ;
Онъ пиратъ на волнахъ, онъ на сушѣ злодѣй:
Я спасла его съ тѣмъ, чтобъ губилъ онъ людей!
ПEPВAЯ ПАРКА.
Спитъ городъ въ молчаньи,
Заря окропитъ
Слезами страданья,
Внезапной бѣдою
Чума налетитъ:
Все въ прахъ подъ грозою.
Отъ труповъ громады
Живыя бѣгутъ,
Родныхъ бросить рады;
Но въ скорби глубокой
Отъ доли жестокой
Они не уйдутъ.
Гроза во всей силѣ
Льетъ ужасъ въ народѣ:
Блаженъ, кто въ могилѣ
Не видитъ страданій,
Къ кому не дойдетъ
Вопль страшныхъ стенаній.
Гибель царствъ въ ночь одну — вотъ забава моя
Искони, и всегда ей вѣрна буду я!
ХОРЪ.
Сердца людей въ рукахъ у насъ,
А прахъ ихъ подъ ногами:
Рабамъ даемъ свободы часъ,
Но быть опять имъ съ нами.
ПЕРВАЯ ПАРКА.
Привѣтъ вамъ, сестры, гдѣ же Немезида?
ВТОРАЯ ПАРКА.
Не знаю, чѣмъ — то важнымъ занята —
И у самой меня дѣлъ были полны руки.
ТРЕТЬЯ ПАРКА.
Вотъ и она.
ПЕРВАЯ ПАРКА.
Скажи, гдѣ ты была?
Замѣшкалась ты точно какъ и сестры.
НЕМЕЗИДА.
Да, занята была я . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . внушала людямъ
Месть ко врагамъ, и послѣ ихъ самихъ
Раскаяться въ той мести заставляла;
Въ безуміе вгоняла мудрецовъ,
А изъ глупцовъ оракуловъ творила,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . Но опоздали мы.
Пора давно; на облака скорѣе!
СЦЕНА IV. править
ГИМНЪ ДУХОВЪ.
Владыка нашъ! Царь неба и земли
И водъ, и тучь, прими привѣтъ смиренный!
Въ рукѣ твоей скиптръ мощный: повели —
И нѣтъ стихій, и хаосъ во вселенной!
Дохнулъ — валы ярятся на моряхъ;
Сказалъ — и громъ по облакамъ катится;
Взглянулъ — и нѣтъ свѣтилъ на небесахъ;
Махнулъ — и міръ на части разлетится;
Гдѣ ты ступилъ — волканъ родитъ земля;
Твои гонцы — трескучія кометы;
Зараза — тѣнь могучая твоя,
И яростью ты пепелишь планеты.
На твой алтарь тьму жертвъ кладетъ война
И смерть тебѣ дань каждый день приноситъ;
Жизнь съ бездной мукъ тебѣ подчинена
И всякій рабъ тебѣ, кто душу въ тѣлѣ носитъ. —
ПЕРВАЯ ПАРКА.
Честь Ариману! власть его ростетъ;
Исполнили его велѣнья сестры,
И на землѣ я долгъ свой соблюла.
ВТОРАЯ ПАРКА.
Честь Ариману! люди передъ нами
Во прахѣ; мы — во прахѣ передъ нимъ!
ТРЕТЬЯ ПАРКА.
Честь Ариману! мы покорны знаку
Его руки…
НЕМЕЗИДА.
О, царь царей! мы всѣ твои,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . много
Заботъ у насъ умножить власть свою,
Твою тѣмъ умножая; но бодры мы;
Послѣднія велѣнія твои
Исполнены всѣ въ точности.
ПЕРВЫЙ ДУХЪ.
Кто это?
Какъ? смертный? О, ничтожный, дерзкій рабъ!
Скорѣй во прахъ!
ВТОРОЙ ДУХЪ.
Скорѣй во прахъ, презрѣнный! иль не знаешь
Ты своего и нашего царя.
Дрожи и повинуйся!
ВСѢ ДУХИ.
Въ прахъ повергни
Персть грѣшную свою, дитя земли!
Или-всѣхъ золъ страшись!
МАНФРЕДЪ.
Я это знаю;
Но видите, что я колѣнъ не гну.
ЧЕТВЕРТЫЙ ДУХЪ.
Научимъ мы тебя!
МАНФРЕДЪ.
Ужъ я учился;
О, сколько разъ я ночью на землѣ
На прахъ сырой лицемъ своимъ склонялся
И голову золою посыпалъ;
Я осушилъ всю чашу униженья;
Я падалъ предъ отчаяньемъ моимъ,
И въ прахъ преклонялъ колѣна
Предъ собственной тоской…
ПЯТЫЙ ДУХЪ.
Какъ смѣешь ты
Отказывать престолу Аримана,
Въ томъ, чѣмъ его почтила вся земля,
Не видя, какъ ужасенъ онъ во славѣ.
Въ прахъ, говорю!
МАНФРЕДЪ.
Пусть онъ падаетъ во прахъ
Предъ Высшимъ, Всемогущимъ, Безконечнымъ,
Передъ Творцомъ, который сотворилъ
Его не съ тѣмъ, чтобъ былъ онъ намъ кумиромъ;
Пусть онъ падетъ, такъ вмѣстѣ мы падемъ!
ДУХИ.
Давите червя — на куски его!
ПЕРВАЯ ПАРКА.
Прочь, прочь! онъ мой! О, царь незримыхъ силъ!
Онъ — смертный не такой, какъ всѣ другіе;
Присутствіе его и гордость здѣсь, —
Свидѣтели тому; его страданья
Природою безсмертны, какъ и мы;
А знаніе, могущество и воля
Какъ только персть позволить то могла,
(Которая эѳиръ души стѣсняетъ),
Являлись съ нимъ такими, какъ земля
Лишь изрѣдка родитъ; его стремленье
Летѣло вдаль отъ жителей земли
И одному его лишь научило,
Что знаемъ мы — что знаніе не есть
Блаженство, и науки всѣ — обмѣнъ лишь
Невѣжества на новый только видъ
Невѣжества того же; но не все тутъ:
Земли и неба принадлежность — страсти,
Которыхъ, начиная съ червяка,
Не избѣжитъ ничто съ душой и жизнью, —
Ему разбили сердце, и его
Тѣмъ сдѣлали, что я хоть не жалѣю
Его сама, — но и винить тѣхъ не могу,
Въ комъ жалость есть къ нему. Онъ мой, быть можетъ,
И твой; — такъ или нѣтъ, по у другихъ
Духовъ здѣсь нѣтъ такой души, какъ эта,
Ни власти надъ его душой.
НЕМЕЗИДА.
За чѣмъ же
Онъ здѣсь?
ПЕРВАЯ ПАРКА.
Пускай на то отвѣтитъ самъ.
МАНФРЕДЪ.
Вы знаете, что знаю я; безъ власти
Не могъ бы я быть здѣсь; силы есть
Могучѣй васъ; пришелъ я, чтобъ ихъ вызвать
И получить отъ нихъ, что нужно мнѣ.
НЕМЕЗИДА.
Чего жъ ты хочешь?
МАНФРЕДЪ.
Ты мнѣ не отвѣтишь.
Зови умершихъ; имъ я дамъ вопросъ.
НЕМЕЗИДА.
Великій Ариманъ! соизволяешь
Ты на его желанье?
АРИМАНЪ.
Да!
НЕМЕЗИДА.
Кого же
Ты воплотить желаешь?
МАНФРЕДЪ.
Зови Астарту мнѣ.
НЕМЕЗИДА.
Духъ безтѣлесный!
Гдѣ бы ни жилъ ты,
Силой чудесной
Все сохранилъ ты
Часть твоей формы природной,
Персти бывалой твоей
Что въ землѣ спишь холодной:
Явися намъ въ формѣ своей!
Образъ тотъ, въ какомъ жилъ ты,
Слей съ душою своей,
И тотъ видъ, что носилъ ты,
Возврати отъ червей!
Покажись, покажись, покажись,
Тѣмъ, по чьей волѣ ты тамъ, здѣсь явись!
МАНФРЕДЪ.
И это смерть? румянецъ на щекахъ…
Нѣтъ, вижу я теперь, то не румянецъ;
А мертвый цвѣтъ, какъ лживый пурпуръ тотъ,
Которымъ листъ изсохшій покрываетъ
Длань осени! Все таже, Боже мой!
И до того я дожилъ, что страшу е я
Взоръ бросить на нее. Астарта, нѣтъ!
Я не могу съ ней говорить, велите
Ей осудить меня или простить.
НЕМЕЗИДА.
Заклинаю тебя той могучею силой,
Перстъ которой тебѣ стѣны гроба разбилъ;
Отвѣчай ты тому, кто сейчасъ говорилъ,
Или тѣмъ, кто тебя разлучить могъ съ могилой.
Она безмолвна; но ея молчанье
Понятнѣй мнѣ отвѣта.
НЕМЕЗИДА.
Власть моя
Итти не можетъ дальше. Царь воздушный!
Еще твоя осталась: повели
Ей говорить.
АРИМАНЪ.
Духъ, скиптру Аримана
Покорствуй!
НЕМЕЗИДА.
Все молчитъ; она не наша,
Другимъ властямъ принадлежитъ. Напрасно
Твое старанье, смертный; здѣсь и мы —
Безсильны.
МАНФРЕДЪ.
О, услышь меня, услышь!
Астарта, ангелъ мой! скажи хоть слово;
Я много такъ терпѣлъ, я такъ терплю;
Взгляни, тебя не такъ могила измѣнила,
Какъ чрезъ тебя я измѣненъ. Любила
Меня ты слишкомъ, какъ и я тебя;
Не для того, чтобъ такъ терзать другъ друга
Сотворены мы были, хоть грѣхомъ
Смертельнымъ въ насъ была любовь такая,
Какою мы любили. О, скажи,
Что я тебѣ не гнусенъ, что несу я
Казнь эту за обоихъ насъ, что есть
Тебѣ межъ праведными мѣсто, что умру я.
Всѣ ужасы вступили въ заговоръ,
Чтобы связать меня существованьемъ, жизнью,
Которая велитъ мнѣ трепетать
Безсмертья и — грядущимъ, страшно сходнымъ
Съ прошедшимъ. Я съ покоемъ незнакомъ,
Не знаю самъ чего ищу, прошу я,
Но чувствую, что ты и что я самъ,
И разъ еще предъ гибелью хотѣлъ бы
Услышать голосъ тотъ, который былъ
Мнѣ музыкой: заговори со мной.
Птицъ дремлющихъ сгонялъ съ вѣтвей; будилъ
Въ лѣсахъ, волковъ и эхо горъ знакомилъ
Напрасно съ именемъ твоимъ; отвѣтъ
Давало все мнѣ — люди, какъ и духи;
Молчала ты одна; заговори!
Не разъ я ждалъ, пока исчезнутъ звѣзды
И въ небеса вперялъ напрасно взоръ,
Ища тебя; заговори! Всю землю
Я обходилъ, но не нашелъ нигдѣ
Подобья твоего; — заговори же!
Вокругъ враги — и въ нихъ ко мнѣ есть жалость;
Я не боюсь ихъ; ты одна въ умѣ;
Заговори, — хоть гнѣвно, — только слово!
Мнѣ все равно какое, лишь бы слышать
Тебя еще разъ, разъ одинъ…
ТѢНЬ АСТАРТЫ.
Манфредъ!
МАНФРЕДЪ.
Еще, еще! я весь живу лишь звукомъ;
То голосъ твой.
ТѢНЬ.
Манфредъ! жди завтра
Конца земнымъ страданіямъ; — прости!
МАНФРЕДЪ.
О, вымолви еще! прощенъ ли я?
ТѢНЬ.
Прости!
МАНФРЕДЪ.
Скажи, увидимся ль опять мы?
ТѢНЬ.
Прости!
МАНФРЕДЪ.
Еще изъ жалости хоть слово!
Скажи, что любишь ты меня.
Не разъ я звалъ тебя въ ночномъ безмолвьи…
ТѢНЬ.
Манфредъ!
НЕМЕЗИДА.
Она сокрылась съ тѣмъ, чтобъ не являться;
Ея слова свершатся; — удались!
ДУХЪ.
Онъ въ мукахъ: вотъ что значитъ смертнымъ быть
И за предѣлы смертности стремиться.
ДРУГОЙ ДУХЪ.
Но у него и власть есть надъ собой,
И волѣ онъ мученья покорилъ;
Будь онъ одинъ изъ насъ, явился бъ въ немъ
Ужасный духъ.
НЕМЕЗИДА.
Еще прошенья у тебя
Нѣтъ къ нашему великому владыкѣ,
Иль къ намъ — рабамъ его?
МАНФРЕДЪ.
Нѣтъ никакого.
НЕМЕЗИДА.
Прости же, до свиданья!
МАНФРЕДЪ.
Такъ опять
Мы свидимся? гдѣ? на землѣ? Какъ хочешь!
За милость, мнѣ оказанную здѣсь,
Я должникомъ останусь тамъ. Прощайте!
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТІЕ. править
СЦЕНА I. править
МАНФРЕДЪ.
Который часъ?
ГЕРМАНЪ.
Одинъ остался до заката
И сумерки пріятные сулитъ.
МАНФРЕДЪ.
Скажи, теперь устроено ли въ башнѣ
Все, какъ велѣлъ я?
ГЕРМАНЪ.
Все готово;
Вотъ ключъ и ящикъ.
МАНФРЕДЪ.
Хорошо, ступай!
Тишь чудная какая-то теперь
Въ моей душъ, покой неизъяснимый!
Доселѣ не встрѣчался онъ мнѣ въ томъ,
Съ чѣмъ въ жизни я знакомился. О, если бъ
Не зналъ я, что изъ нашихъ всѣхъ суетъ
Смѣшнѣй всѣхъ философія; что врядъ ли
Въ нарѣчіи педантскомъ слово есть
Пустѣйшее для обольщенья слуха, —
Я думалъ бы, что золотую тайну,
„Канонъ“ желанный я теперь открылъ
И утвердилъ въ душѣ. Мгновенно это чувство,
Но хорошо и разъ его узнать;
Душа моя теперь богаче стала
И на ея скрижаляхъ написать
Могу я, что такое чувство быть.
Кто тамъ?
Аббатъ Мавриція святаго
Желаетъ видѣть васъ.
АББАТЪ. (ВХОДИТЪ).
Миръ, графъ Манфредъ, съ тобой!
МАНФРЕДЪ.
Благодарю тебя, святой отецъ!
Привѣтъ тебѣ въ стѣнахъ моихъ; приходъ твой
Принесъ имъ честь, и счастье ихъ жильцамъ.
АББАТЪ.
Дай Богъ, чтобъ было такъ; но я хотѣлъ бы
Поговорить съ тобой наединѣ.
МАНФРЕДЪ.
Выдь Германъ. Что почтенный гость мой скажешь?
АББАТЪ.
Начну безъ предисловій: возрастъ, санъ мой,
Усердіе и цѣль благая — вотъ
Предстатели мои; сосѣдство наше
И близкое, хотя не скрѣплено
Знакомствомъ близкимъ, также мой ходатай.
Разноситъ слухи странные молва,
Нечистые, сливая съ ними имя,
Которое ты носишь; безъ пятна
Его вѣка передавали: дай Господь,
Чтобы его не запятналъ и тотъ,
На комъ оно теперь.
МАНФРЕДЪ.
Готовъ я слушать;
Что дальше?
АББАТЪ.
Говорятъ, что ты завелъ
Сношенья съ тѣмъ, отъ смертныхъ что сокрыто,
Съ жильцами адскихъ странъ, съ толпой духовъ
Нечистыхъ, злыхъ, которые блуждаютъ
Въ долинѣ мрачной смерти, гдѣ и ты
Привыкъ ходить. Я знаю, какъ ты рѣдко
Въ сношенья входишь съ ближними, съ людьми,
Что ты живешь въ уединеньи только…
Да свято ли оно?
МАНФРЕДЪ.
И это все
Кто говоритъ?
АББАТЪ.
Мои святые братья,
Селяне удивленные; и даже
Твои вассалы смотрятъ на тебя
Тревожными глазами; жизнь твоя
Въ опасности.
МАНФРЕДЪ.
Возьми ее!
АББАТЪ.
Пришелъ я
Сюда спасать, не разрушать; проникнуть
Въ тайникъ души твоей я не хочу;
Но если это правда, время не ушло
Покаяться, спастися; заключи
Миръ съ церковью, а черезъ церковь съ небомъ.
МАНФРЕДЪ.
Я выслушалъ; вотъ мой отвѣтъ: чѣмъ былъ я,
Что я теперь — извѣстно только мнѣ
Да небу; — межъ людьми искать не стану
Посредника себѣ; а если погрѣшилъ
Противъ уставовъ вашихъ, — докажите
И накажите…
АББАТЪ.
Сынъ мой! говорилъ
Я не о казни, а о покаяньи
И о прощеньи: въ первомъ властенъ ты;
Въ послѣднемъ же уставами святыми
И вѣрой твердою дана мнѣ власть
Путь пролагать изъ пропасти грѣховной
На верхъ надеждъ и помысловъ святыхъ.
Оставимъ небу власть наказывать: „мнѣ только
Довлѣетъ судъ“, такъ говоритъ Господь.
И я слуга его, со всѣмъ смиреньемъ,
Дерзну глаголъ священный повторить.
МАНФРЕДЪ
Нѣтъ, мой отецъ, ни власть особь духовныхъ,
Ни мощь молитвъ, ни сила покаянья,
Ни строгіе обряды, ни посты,
Ни муки смертныя, ни то, что силой
Все превзойдетъ — терзанія души,
Въ отчаяньи глубокомъ угрызенья,
Которыя безъ страха адскихъ мукъ
Способны сами сдѣлать небо адомъ, —
Ничто не можетъ безпредѣльный духъ
Освободить отъ пагубнаго чувства
Своихъ грѣховъ ужасныхъ, тяжкихъ мукъ
И мести самому себѣ. Въ грядущемъ
Мученья нѣтъ, которое могло бы
Карать сильнѣй преступника, чѣмъ это, —
Казнь грѣшника, надъ собственной душой,
Самимъ имъ осужденной.
АББАТЪ.
Это такъ;
Но все пройдетъ и замѣнится свѣтлой
Надеждою, которая воззритъ
Въ спокойномъ упованіи на мѣсто
Блаженное, куда достигнутъ всѣ,
Кто будетъ лишь искать его, какіе бъ
Грѣхи земные ни были, пусть только
Загладятся они, а первый шагъ
Къ тому, чтобъ ихъ загладить — есть сознанье,
Что нужно это сдѣлать; — говори
И все, чему наставить можетъ церковь
Узнаешь ты; и все, что разрѣшать
Намъ власть дана, все разрѣшимъ прощеньемъ.
МАНФРЕДЪ.
Когда готовъ былъ римскій императоръ,
Шестой, проститься съ жизнью, — жертва раны,
Которую онъ самъ себѣ нанесъ,
Чтобы спастись позорной смерти, дара
Сенаторовъ, — сперва его рабовъ, —
Одинъ солдатъ, въ движеньи благородномъ
Участія, хотѣлъ остановить
Одеждою своей стремленье крови;
Но, оттолкнувъ его, Оттонъ сказалъ,
Съ величьемъ царственнымъ и въ потухавшемъ взорѣ:
„Ужъ поздно! это ль вѣрность?“
АББАТЪ.
Въ чемъ же дѣло?
МАНФРЕДЪ.
И я скажу тебѣ съ владыкой Рима;
Ужъ поздно!
АББАТЪ.
Нѣтъ, не поздно никогда
Съ своей душой мириться, а чрезъ душу
И съ небомъ. Какъ, надежды никакой?
Дивлюсь; но даже тотъ, въ чью душу вкралось
Отчаянье въ прощеніе небесъ,
Здѣсь на землѣ себѣ утѣхи строитъ,
За ломкую опору ухватясь,
Какъ утопающій.
МАНФРЕДЪ.
Отецъ! земныя,
Блестящія видѣнья я и самъ
Имѣлъ, когда былъ молодъ; я былъ полонъ
Стремленьемъ благороднымъ перелить
Свой духъ въ другихъ и просвѣщать народы;
И унестись хотѣлъ, не зная самъ куда,
Быть можетъ, чтобъ упасть; но я упалъ бы,
Какъ водопадъ нагорный: соскочивъ
Въ глубь пропасти съ высокаго утеса,
Онъ пѣнясь, шлетъ туманные столбы
На небеса и тамъ раждая тучи,
Дождемъ опять съ нихъ сыплетъ; онъ великъ
И тамъ, гдѣ палъ… Но все прошло; обманутъ
Я былъ мечтой…
АББАТЪ.
Но почему же такъ?
МАНФРЕДЪ.
Я укротить не могъ своей природы;
Кто властвовать стремится, долженъ самъ
Сперва служить, и льстить, и увиваться,
Ловить минуты всѣ; вползать во всѣ мѣста;
Шивою ложью быть, чтобъ надъ толпой
Потомъ взнестись. Такъ поступаютъ всѣ
Я низостью считалъ мѣшаться въ стадо.
Хоть для того, чтобъ быть вождемъ волковъ.
Левъ одинокъ, я — тоже.
АББАТЪ.
Но за чѣмъ же
Жить не хотѣлъ ты, дѣйствовать съ людьми?
МАНФРЕДЪ.
Противна жизнь была моей природѣ;
Но не былъ я жестокъ; я не рождалъ,
А находилъ вездѣ опустошенье;
Какъ вѣчно одинокій, страшный вихрь,
Каленое дыханіе самума,
Который лишь съ пустынями знакомъ,
Бушуетъ надъ безплодными песками,
Гдѣ нечего палить ему; летитъ,
Играя съ ихъ сыпучими волнами;
Не ищетъ самъ, не ищутъ и его;
Но встрѣча съ нимъ смертельна. Вотъ таковъ
Былъ на землѣ и мой путь; тамъ встрѣчались
Мнѣ существа, которыхъ нѣтъ теперь.
АББАТЪ.
Увы! я самъ бояться начинаю,*
Что пособить тебѣ ни я не въ силахъ,
Ни званіе мое; но ты такъ молодъ
И мнѣ хотѣлось бы…
МАНФРЕДЪ.
Вглядись въ меня:
Есть на землѣ разрядъ людей, къ которымъ
Приходитъ старость въ юности, и смерть
До зрѣлыхъ лѣтъ, но не на полѣ брани.
Кто гибнетъ отъ излишка удовольствій,
Кто отъ трудовъ, кто отъ ученья, кто
Отъ слабости, болѣзни иль безжинья;
Иному смерть зіяетъ въ безднъ мукъ
У вядшаго, растерзаннаго сердца;
У этого недуга больше жертвъ,
Чѣмъ на листахъ судебъ: онъ въ разныхъ видахъ,
Подъ разными названьями мертвитъ.
Вглядись въ меня! я перенесъ все это;
Всѣ муки, хоть довольно и одной.
Такъ не дивись тому, чѣмъ сдѣлался теперь;
Дивись тому, чѣмъ былъ я, и притомъ
Остался живъ…
АББАТЪ.
Но выслушай.
МАНФРЕДЪ.
О, старецъ!
Я чту лѣта твои и санъ; я знаю,
Ты съ цѣлію благочестивой здѣсь;
Но тщетно все . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . прости!
АББАТЪ.
Онъ долженъ бы прекраснымъ
Созданьемъ быть: съ могучею душой
Онъ могъ явить изящное сліянье
Возвышенныхъ стихій, когда бъ онѣ
Приличнѣе размѣрены въ немъ были;
Теперь онъ страшный хаосъ — свѣтъ и мракъ,
И духъ и прахъ; смѣсь благородныхъ мыслей
И злыхъ страстей, безъ всякаго порядка,
Безъ цѣли; въ немъ все сгибло или спитъ;
Погибнетъ онъ; но нѣтъ — я попытаюсь
Еще разъ; искупленья духъ такой
Достоинъ; мнѣ же долгъ велитъ на все
Рѣшаться для благочестивой цѣли.
Не перестану наблюдать за нимъ
Внимательнымъ и осторожнымъ взоромъ.
СЦЕНА II. править
ГЕРМАНЪ.
Ты, господинъ, явиться мнѣ велѣлъ
При захожденьи солнца; за горами
Оно скрываться стало.
МАНФРЕДЪ.
Въ самомъ дѣлѣ?
Сейчасъ взгляну…
Величественный шаръ!
Кумиръ природы юной и могучей
Породы неболѣзненныхъ людей,
Сыновъ-гигантовъ брака свѣтлыхъ духовъ
Съ подругами, прелестнѣй ихъ самихъ,
Которыя и ангеловъ небесныхъ
Къ землѣ невозвратимо привлекли;
Чудесный шаръ! шаръ слывшій божествомъ,
Пока еще творенья твоего
Была сокрыта тайна, вѣчный, первый
Служитель Всемогущаго, ты лилъ
На пастырей халдейскихъ свѣтъ отрады,
Когда они на горнихъ высотахъ
Сердца свои въ моленьи изливали.
Ты-богъ стихій; блестящій представитель
Безвѣстнаго, который намъ въ тебѣ
Являетъ тѣнь свою; центръ звѣздъ небесныхъ!
Глава свѣтилъ! который сдѣлать могъ
И нашу землю сносною; причина
Различія и вида, и сердецъ
Тѣхъ, на кого лучи твои сіяютъ.
Царь времени! монархъ всѣхъ странъ земныхъ
И тѣхъ, кто въ нихъ живетъ; далеко ль, близко ль
Мы отъ тебя, а намъ врожденный духъ
Печать твою пріемлетъ, точно также,
Какъ внѣшній видъ нашъ. Въ славѣ ты встаешь,
Блистаешь и скрываешься. Прости!
Тебя ужъ не увижу я; мой первый
Любви и удивленья взглядъ былъ твой;
Прими жъ и мой послѣдній; Ты не встрѣтишь
Лучемъ своимъ того, кому дары
И теплоты, и жизни были бъ столько
Губительны, какъ мнѣ. Оно зашло —
Послѣдую за нимъ.
СЦЕНА III. править
ГЕРМАНЪ.
Престранно; ночь за ночью, сколько лѣтъ
Проводитъ онъ безъ сна, все въ этой башнѣ
И безъ свидѣтелей. Я былъ внутри,
Бывали тамъ и всѣ мы; по по виду
И по тому, что тамъ, мы не могли
Никакъ понять въ какихъ занятьяхъ время
Проводитъ онъ. Нѣтъ, комната одна
Должна быть тамъ, куда никто не входитъ;
Я отдалъ бы, что получу въ три года,
Чтобъ только тайну эту разгадать.
МАНУИЛЪ.
Опасно было бъ это; будь доволенъ
И тѣмъ, что ты ужъ знаешь.
ГЕРМАНЪ.
Мануилъ,
Ты старше и умнѣе — знаешь больше,
Ты долго въ замкѣ жилъ; вѣдь много лѣтъ?
МАНУИЛЪ.
Какъ графъ Манфредъ еще и не родился,
Отцу его служилъ я; на него
Онъ не похожъ нисколько.
ГЕРМАНЪ.
Сыновей
Такихъ не мало; но не сходство въ чемъ же?
МАНУИЛЪ.
Я говорю не о чертахъ лица,
Но о душѣ и склонностяхъ. Покойный
Графъ Сигизмундъ былъ гордъ, но веселъ, добръ,
И хлѣбосолъ, и воинъ; не возился
Онъ съ книгами наединѣ, и ночь
Не бдѣніемъ какимъ-то мрачнымъ дѣлалъ,
А свѣтлымъ пиромъ, веселѣе дня;
Не рыскалъ онъ въ лѣсахъ и по утесамъ,
Какъ волкъ и отъ людей, и ихъ забавъ
Не бѣгалъ.
ГЕРМАНЪ.
Что ни говори, а время
Веселое то было. О когда бъ
Оно сошло опять на эти стѣны;
А то оно забыло ихъ совсѣмъ.
МАНУИЛЪ.
Перемѣнить сперва владѣльца надо.
О, Германъ, много видѣть довелось
Мнѣ страшнаго здѣсь въ замкѣ.
ГЕРМАНЪ.
Разскажи
Мнѣ что нибудь, покуда мы на стражѣ.
Я слышалъ смутный твой разсказъ о чемъ-то,
Что было здѣсь, въ той самой башнѣ.
МАНУИЛЪ.
Да!
Вотъ ночь была! я помню какъ смеркалось;
И вечеръ былъ такой же, какъ теперь,
То облако багряное, которымъ
Закрытъ теперь верхъ Игера, такъ точно
На немъ тогда лежало, я почти
Готовъ его счесть тѣмъ же самымъ. Вѣтеръ
Былъ душенъ, слабъ, и мѣсяцъ начиналъ
Сребрить снѣга нагорные. Такъ точно
Какъ и теперь, былъ въ башнѣ графъ Манфредъ;
Чѣмъ занятъ, мы не знали; съ нимъ же былъ
Единственный товарищъ всѣхъ его
Прогулокъ и занятій; та, кого онъ
Изъ всѣхъ земныхъ существъ одну любилъ,
Какъ но родству и долженъ былъ любить,
Астарта… Тсс! кто-то къ намъ идетъ.
АББАТЪ.
Гдѣ графъ?
ГЕРМАНЪ.
Тамъ, въ башнѣ.
АББАТЪ.
Мнѣ поговорить съ нимъ нужно.
МАНУИЛЪ.
Нельзя; онъ занятъ тамъ, и мы не смѣемъ
Ему мѣшать.
АББАТЪ.
Я на себя беру
Вину, когда тутъ есть вина какая:
Я долженъ съ нимъ увидѣться.
ГЕРМАНЪ.
Ты видѣлъ
Его ужъ въ этотъ вечеръ.
АББАТЪ.
Я тебѣ
Приказываю, Германъ, постучаться
И графу доложить, что я пришелъ.
ГЕРМАНЪ.
Не смѣю…
АББАТЪ.
Значитъ самъ итти я долженъ
Съ докладомъ о себѣ?
МАНУИЛЪ.
Отецъ почтенный,
Прошу тебѣ, постой!
АББАТЪ.
Зачѣмъ?
МАНУИЛЪ.
Пойдемъ,
Я разскажу тебѣ все на свободѣ.
СЦЕНА IV. править
МАНФРЕДЪ (одинъ).
Зажглися звѣзды и луна взошла
Надъ яркими снѣгами горъ; прекрасно!
Съ природой я сдружился; для меня
Знакомѣй лицъ людскихъ ликъ чудный ночи,
И подъ ея навѣсомъ звѣднымъ я
Учился языку другаго свѣта
У темныхъ, неземныхъ ея красотъ.
Я помню, въ молодыхъ лѣтахъ, какъ ѣздилъ
По свѣту я, — въ такую точно ночь
Я разъ стоялъ въ срединѣ Колизея,
Въ святилищѣ остатковъ отъ чудесъ
Величья Рима; вдоль разбитыхъ арокъ
Деревья, колыхаясь, клали тѣнь
На синій куполъ полночи, и звѣзды
Сквозь трещины развалинъ лили свѣтъ;
Вдали за Тибромъ лаяли собаки,
А ближе раздавался вой совы
Изъ цезарскихъ палатъ; и пѣсни стражей,
По временамъ до слуха доносясь,
Подъ вѣтеркомъ прохладнымъ замирали.
За дряхлою оградой древнихъ стѣнъ
Печальные виднѣлись кипарисы;
На край небесъ мой взоръ ихъ относилъ,
А между тѣмъ они росли на выстрѣлъ
Не больше, тамъ гдѣ Цезари живали
И стали жить ночныя птицы; — въ рощѣ,
Которая среди обломковъ стѣпь
На царственныхъ дворахъ укоренилась.
Плющъ замѣнилъ вездѣ побѣдный лавръ;
Въ блистательномъ величіи развалинъ
Стоялъ еще окровавленный циркъ;
А Цезарей и Августовъ палаты
Легли во прахъ смиренной головой.
И ты сіялъ тогда, блестящій мѣсяцъ.
На это все. Твой томный, нѣжный свѣтъ
Смягчалъ собой унылую суровость
Картины разрушенья; наполнялъ
Какъ будто вновь столѣтій промежутокъ,
Прекрасное храня во всей красѣ,
И дѣлая прекраснымъ и дурное.
Святилищемъ казалось мѣсто то
И сердце переполнилось безмолвнымъ,
(Благоговѣйнымъ чувствомъ къ тѣнямъ тѣхъ,
Которыхъ скиптръ могучъ и по кончинѣ,
А прахъ изъ урнъ законы намъ даетъ.
Такая ночь тогда была; мнѣ странно,
Что вспомнилъ я ее теперь, но такъ
Почти всегда бываетъ: наши мысли
Сильнѣй парятъ въ тотъ мигъ, когда онѣ
Спокойствіемъ должны бы одѣватся.
АББАТЪ (входитъ.)
Вторично, графъ, осмѣлюсь я просить
Прощенья, что тебя обезпокоилъ.
Но ревностью смиренною моей
Не оскорбись; и все дурное въ этомъ
Пусть на меня падетъ; а доброе
На голову твою. О, если бъ могъ я
Сказать, что и на сердце; еслибъ тронуть
Я могъ его словами и мольбой
На правый путь тогда бы возвратилъ я
Духъ доблестный, заблудшій, но еще
Погибшій не совсѣмъ!
МАНФРЕДЪ.
Не знаешь ты меня.
Мои часы исчислены, проступки
Записаны; ступай, или себя
Опасности подвергнешь; удались же.
АББАТЪ.
Не думаешь ли ты грозить мнѣ?
МАНФРЕДЪ.
Нѣтъ;
Сказалъ я только, что близка опасность,
Хотѣлъ тебя предостеречь.
АББАТЪ.
Какъ это?
МАНФРЕДЪ.
Смотри сюда, что видишь?
АББАТЪ.
Ничего.
МАНФРЕДЪ.
По пристальнѣй смотри, я говорю.
Теперь скажи: что видишь?
АББАТЪ.
То, чего бы
Я устрашиться могъ, — по не страшусь!
Я вижу, что туманный, страшный образъ
Тамъ, изъ земли встаетъ, какъ адскій богъ;
Лице его сокрыто покрываломъ;
Онъ какъ бы тучей гнѣвною одѣтъ
И сталъ между тобой и мной; но только
Я не боюсь его.
МАНФРЕДЪ.
Тебѣ къ тому
Причины нѣтъ, тебѣ не повредитъ онъ.
Но видъ его способенъ потрясти
Болѣзнію дряхлѣющіе члены;
Я говорю тебѣ, ступай.
АББАТЪ.
Не выду
Отсель, пока не поборюсь съ врагомъ.
За чѣмъ онъ здѣсь?
МАНФРЕДЪ.
Да, да, за чѣмъ онъ здѣсь?
Его не звалъ я; онъ пришелъ безъ зова.
АББАТЪ.
Увы! погибшій смертный! что за связь
Есть у тебя съ подобными гостями?
Я за тебя дрожу; зачѣмъ онъ смотритъ
Такъ на тебя?» ты на него? раскрылъ онъ
Свое лицо; заклеймено чело
Ударомъ громовымъ; въ глазахъ сверкаетъ
Безсмертіе геенны… Сгинь!
МАНФРЕДЪ.
Зачѣмъ
Явился ты?
ДУХЪ.
Ступай!
АББАТЪ.
Кто ты, безвѣстный?
Дай мнѣ отвѣтъ!
ДУХЪ.
Духъ смертнаго, который
Передъ тобой; пойдемъ, пора.
МАНФРЕДЪ.
О, я
На все готовъ, но отрицаю силу,
Которая зоветъ меня; скажи,
Кѣмъ посланъ ты?
ДУХЪ.
Ступай, узнаешь послѣ.
За мной; иди!
МАНФРЕДЪ.
Я самъ повелѣвалъ
Сильнѣйшими, чѣмъ ты, не разъ боролся
Съ владыками твоими; прочь отсель!
ДУХЪ.
Насталъ твой часъ; или же, говорю я!
МАНФРЕДЪ.
Я зналъ и знаю, что мой часъ насталъ,
Но не за тѣмъ, чтобы тебѣ подобнымъ
Отдать мой духъ. Я умереть хочу
Одинъ, какъ жилъ. Прочь, сгинь!
ДУХЪ.
Такъ долженъ я
Позвать на помощь братьевъ; появитесь!
АББАТЪ.
Прочь, демоны, прочь говорю я вамъ!
У васъ нѣтъ власти тамъ, гдѣ есть власть вѣры;
Кляну васъ именемъ…
ДУХЪ.
Старикъ, мы знаемъ
Себя самихъ, права свои и санъ твой.
Не расточай безъ пользы словъ святыхъ,
Здѣсь все напрасно; онъ добыча наша;
Зову его еще: иди! иди!
МАНФРЕДЪ.
Смѣюсь надъ вами; хоть моя душа —
Я чувствую — готова прахъ свой сбросить;
Смѣюсь надъ вами! Не пойду отсель
Пока во мнѣ земное есть дыханье,
Чтобы на васъ презрѣніемъ дышать;
Земная сила, чтобъ бороться даже
И съ духами. Хотите взять меня? —
Берите членъ за членомъ.
ДУХЪ.
Странный смертный!
И вотъ волшебникъ тотъ, который такъ
Старался въ міръ невидимый проникнуть
И сталъ почти намъ равнымъ! Можно ли
Любить такъ жизнь, ту жизнь, въ которой былъ
Ты обреченъ несчастью?
МАНФРЕДЪ.
Лжешь ты, демонъ!
Послѣдній часъ насталъ мой, знаю я,
И не хочу жить лишней ни минуты
Борюсь я не со смертью, а съ тобою
И братьями твоими; власть свою
Купилъ я не сближеньемъ рабскимъ съ вами,
А высшею наукою, трудомъ,
Отважностью и бдѣньемъ, силой духа
И знаньями отцевъ; въ то время, какъ земля
Людей и духовъ видѣла ходящихъ
Другъ съ другомъ объ руку и не давала
Вамъ первенства. Самъ по себѣ я силенъ
И отвергаю, прогоняю васъ,
Съ презрѣніемъ, съ насмѣшкой!
ДУХЪ.
Но забылъ ты,
Что преступленья сдѣлали тебя…
МАНФРЕДЪ.
О, что они въ сравненіи съ тобой?
Проступками проступковъ не казнятъ
И большими злодѣями злодѣевъ.
Ступай въ свой адъ! Я чувствую, что ты
Безсиленъ надо мной; я твердо знаю,
Что я твоимъ не буду. Что я сдѣлалъ —
То сдѣлано; такія муки я
Ношу въ себѣ, которыхъ не усилишь
Своими ты; безсмертная душа
Судья всѣхъ дѣлъ своихъ, и злыхъ, и добрыхъ,
Начало и конецъ всѣхъ золъ,
И время ихъ, и мѣсто; въ ней есть чувство,
Которое, внѣ праха, отъ другихъ
Предметовъ внѣшнихъ вовсе не зависитъ, —
Въ блаженство иль страданіе она
Погружена отъ собственнаго знанья
Своихъ дѣяній прошлыхъ. Ты меня
Не искушалъ, да и не могъ, я не былъ
Игралищемъ твоимъ, а потому
Я не твоя добыча: буду
Мучителемъ своимъ я самъ.* Прочь, прочь,
Вы демоны презрѣнные! прочь! смерти
Рука теперь на мнѣ — не ваша! прочь!…
АББАТЪ.
Какъ блѣденъ ты! какъ губы посинѣли
И тяжело дыханье, а въ груди
Хрипѣніе. Пошли молитву къ небу!
О, помолись хоть мысленно, но такъ
Не умирай.
МАНФРЕДЪ.
Все кончено; взоръ тусклый
Тебя уже не видитъ; все кружится
И будто воздымается земля!
Дай руку мнѣ, прости!
АББАТЪ.
Онъ холодѣетъ
И сердце стынетъ. О, прошу тебя,
Хотя одну молитву; что съ тобою?
Онъ мертвъ; духъ улетѣлъ — куда же?
Страшусь подумать! только улетѣлъ онъ.