Жилъ-былъ мужичокъ, а у него былъ сынокъ, никакъ не больше пальца. Много лѣтъ малютка оставался все такимъ же крошечнымъ и ни на волосъ не выросталъ. Пошолъ мужикъ въ поле землю пахать, а мальчикъ-съ-пальчикъ и говоритъ ему:

— Возьми меня съ собой.

— Что тебѣ дѣлать въ полѣ? — сказалъ отецъ, — останься лучше дома, а тамъ ты ни на что не годенъ, да еще, пожалуй, потеряешься.

Расплакался мальчикъ-съ-пальчикъ; отецъ, чтобъ успокоить его, засунулъ его къ себѣ въ карманъ и унесъ съ собою въ поле, а въ полѣ онъ вынулъ его изъ кармана и посадилъ на свѣжую борозду. Не долго сидѣлъ мальчикъ-съ-пальчикъ, вдругъ на горѣ показался огромный великанъ. Отецъ, желая попугать мальчика, чтобъ онъ впередъ былъ умнѣе, сказалъ:

— Видишь вонъ тамъ стоитъ большущій людоѣдъ? вотъ онъ придетъ и унесетъ тебя съ собой.

Не успѣлъ мужичокъ выговорить этихъ словъ, какъ великанъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ своими длинными ногами и какъ разъ очутился у борозды. Осторожно двумя пальцами поднялъ онъ мальчика, осмотрѣлъ его съ ногъ до головы и, ни слова не говоря, унесъ его съ собою. Отецъ стоялъ тутъ же, но, со страха, и слова не могъ выговорить.

«Теперь, — думалъ онъ, — сынишка мой пропалъ и никогда болѣе не увидать мнѣ его!»

Великанъ унесъ мальчика къ себѣ домой, кормилъ его по-своему своимъ молокомъ, и вскорѣ мальчикъ сталъ рости, рости и сдѣлался наконецъ здоровымъ высоканомъ, какъ и сами великаны. Такъ прошло два года. Чтобъ испытать его силу, великанъ повелъ его въ лѣсъ и сказалъ:

— Сорви себѣ хлыстикъ.

У мальчика было столько силы, что онъ взялъ да и вырвалъ молодое деревцо изъ земли съ корнемъ вонъ. А великанъ думаетъ про-себя:

«Ну, ему слѣдовало бы быть посильнѣе».

Опять онъ увелъ его къ себѣ и кормилъ еще два года, и когда послѣ этого опять повелъ его на испытаніе въ лѣсъ, то у мальчика хватило силы вырвать старое дерево съ корнемъ вонъ. Но и этимъ былъ недоволенъ великанъ и потому кормилъ его еще два года. Когда же послѣ этого повелъ его въ лѣсъ и сказалъ:

— Вырви же себѣ порядочный хлыстикъ.

Тогда мальчикъ-великанъ вырвалъ съ корнемъ вонъ самый толстый дубъ, такъ что по лѣсу загрохотало; а ему это казалось только дѣтскою забавою.

— Теперь довольно, — сказалъ ему старый великанъ, — твое ученье кончено.

Тутъ онъ повелъ его обратно въ поле, откуда его взялъ. Мужичокъ-отецъ стоялъ за плугомъ; сынъ подошелъ къ нему и сказалъ:

— Видишь ли, отецъ, какимъ большимъ человѣкомъ сталъ твой сынъ?

Крестьянинъ испугался и сказалъ:

— Нѣтъ, ты не мой сынъ, я и знать тебя не хочу. Уйди, пожалуйста, скорѣе.

— Ну, право же я твой сынъ. Позволь мнѣ поработать за тебя: я тоже могу пахать землю не хуже, а еще можетъ быть и лучше тебя.

— Нѣтъ, нѣтъ, ты не сынъ мой и пахать ты не можешь. Уйди ты отъ меня!

Но крестьянинъ такъ испугался этого большого человѣка, что оставилъ плугъ и сѣлъ въ сторонѣ. Тогда сынъ взялъ плугъ въ руки и только чуть наложилъ на него руку, но это прикосновеніе такъ придавило плугъ, что онъ глубоко вошелъ въ землю. Не могъ мужикъ смотрѣть на это равнодушно и закричалъ:

— Если хочешь пахать, такъ не больно нажимай, а то работа твоя будетъ плоха.

Сынъ выпрягъ лошадей, самъ плугъ потащилъ да и говоритъ отцу:

— А ты, отецъ, не заботься ни о чемъ, а только ступай домой да скажи матери, чтобъ она сварила мнѣ обѣдъ, только бы побольше блюдо, а я пока поле обработаю.

Ушолъ мужикъ съ поля домой и заказалъ женѣ обѣдъ. Сынъ остался пахать; и вспахалъ поле: ровно двѣ десятины; потомъ запрегся онъ въ двѣ бороны и разомъ все выборонилъ. Когда все было кончено, мальчикъ-великанъ пошелъ въ лѣсъ, вырвалъ пару дубовъ, взвалилъ ихъ къ себѣ на плечи, а на нихъ обѣ бороны, одну сзади, другую спереди, и пару лошадей, одну назадъ, другую напередъ и все это, словно снопъ соломы, принесъ въ домъ родителей. Когда онъ вошелъ на дворъ, мать не узнала его и спросила:

— Кто это ужасный большой человѣкъ?

— Это сынъ нашъ, — отвѣчалъ мужикъ.

— Нѣтъ, — сказала она, — не можетъ быть, чтобъ это былъ нашъ сынъ; у насъ не было такого большого сына; нашъ былъ такой малюсенькій, — и обратившись къ мальчику-великану закричала. — Уйди прочь, мы не хотимъ тебя.

Мальчикъ ничего не отвѣчалъ, молча отвелъ лошадей въ конюшню, далъ имъ овса и сѣна, все, какъ слѣдуетъ. Кончивъ свое дѣло, онъ вошелъ въ избу, сѣлъ на скамью и сказалъ:

— Теперь мнѣ хочется поѣсть. Скоро ли, матушка, обѣдъ будетъ готовъ?

— Все готово, — отвѣчала она и подала ему два большія-пребольшія блюда, полныя и съ верхомъ: этимъ она и ея мужъ были бы сыты цѣлую недѣлю.

Сынокъ сталъ ѣсть и все съѣлъ одинъ до послѣдней крошки, да еще спрашиваетъ:

— Нѣтъ ли еще чего поѣсть?

— Нѣтъ, — отвѣчала мать, — это все, что у насъ было.

— Какъ же быть? вѣдь этого довольно было бы только на закуску, а мнѣ дайте чего-нибудь посытнѣе.

Мать боялась противорѣчить такому большому сыну и потому пошла и поставила котелъ съ свининой на огонь, а когда свинина сварилась, подала ему на столъ.

— Наконецъ-то принесли мнѣ еще нѣсколько крохъ! — сказалъ онъ и съѣлъ все.

Однако и этого все еще было недовольно, чтобъ утолить его голодъ; тутъ онъ и говоритъ отцу.

— Вижу, отецъ, что тебѣ не прокормить меня, такъ лучше достань мнѣ желѣзную дубинку, а я ужь уйду отъ тебя. Но только дубинка должна быть такъ крѣпка, чтобъ я не могъ переломить ее объ колѣно.

Очень обрадовался этому мужикъ, пошелъ скорѣе запрягать пару лошадей въ телегу и привезъ такую большую и толстую дубину какую только можно стащить на парѣ лошадей. Сынъ взялъ дубину, уперся въ нее колѣномъ и разломалъ пополамъ, словно колышекъ, что приставленъ къ бобамъ.

Тогда мужикъ запрегъ четверку лошадей и привезъ такую толстую дубину, какую еле тащила четверня; но сынъ и эту дубинку приложилъ къ колѣну, сломалъ пополамъ и отбросилъ въ сторону:

— И эта не по-мнѣ. Запрягай-ка, отецъ, побольше лошадей, да притащи мнѣ дубинку покрѣпче, какъ слѣдуетъ ей быть.

Тутъ ужь отецъ запрегъ восемь лошадей и привезъ такую толстую дубину, что и восьмерка еле стащила съ мѣста. Какъ только сынъ взялъ въ руки эту дубинку, разомъ отломилъ кусокъ сверху и сказалъ:

— Нѣтъ, отецъ, вижу, что тебѣ не достать и дубинки, какой мнѣ надо. Прощай же, мнѣ нечего у тебя оставаться.

Съ этимъ онъ оставилъ домъ отца и сталъ выдавать себя за кузнеца. Пришолъ онъ въ деревню, гдѣ жилъ хозяинъ-кузнецъ, страшный скряга и такой завистникъ, что всегда завидовалъ чужому доброму и все ему хотѣлось какъ бы одному все себѣ захватить. Вошолъ къ нему мальчикъ-великанъ и спросилъ, не надо ли ему подмастерья.

— Надо, надо! — отвѣчалъ кузнецъ, а самъ смотритъ на него да и думаетъ: «Эка здоровенный парень! Вотъ ужь не даромъ будетъ хлѣбъ ѣсть, должно быть здоровъ на работу». — А сколько жалованья хочешь ты? — спросилъ онъ вслухъ.

— Да нисколько, — отвѣчалъ онъ, — я хочу только давать тебѣ по два пинка каждыя двѣ недѣли, когда ты будешь раздавать другимъ работникамъ жалованье. Ну, и ты долженъ эти два пинка выносить въ терпѣніи.

А скряга лучше того и не желаетъ, и самъ себѣ думаетъ: «вотъ-то денегъ накоплю!»

На слѣдующее утро новому подмастерью приказано было приняться за работу. Мастеръ далъ ему до-красна накаленную полосу. Подмастерье какъ ударилъ разъ — желѣзо разлетѣлось пополамъ, а наковальня въ землю ушла, да такъ тамъ и осталась; силъ ни у кого не хватило вытащить ее оттуда.

Скряга ужасно разсердился и сказалъ:

— Не могу тебя держать: ты слишкомъ грубо ударяешь. Что слѣдуетъ тебѣ за этотъ ударъ?

— Я слегка тебя ударю и больше ничего, — отвѣчалъ онъ, и, приподнявъ ногу, далъ скрягѣ пинка да такого, что тотъ перелетѣлъ черезъ четыре воза съ сѣномъ.

Потомъ выбралъ онъ самую толстую желѣзную дубину, какая только была въ кузницѣ, взялъ ее въ руки вмѣсто палки и пошолъ куда глаза глядятъ.

Пришолъ онъ въ большое село и спросилъ у управителя: не нуженъ ли ему батракъ? только онъ желаетъ быть главнымъ надъ другими прикащикомъ.

— Нуженъ, — отвѣчалъ управитель, — пожалуй, я возьму тебя: видъ-то у тебя работящаго человѣка. Сколько же ты хочешь жалованья въ годъ?

Онъ отвѣчалъ, что въ жалованьи не нуждается, а только желаетъ каждый годъ давать ему по три пинка.

Управитель ужасно былъ доволенъ этимъ, потому что тоже былъ скряга. На слѣдующее утро всѣмъ работникамъ приказано было ѣхать въ лѣсъ за дровами; всѣ уже давно встали, а ихъ прикащикъ все еще нѣжится въ постели. Тутъ закричалъ ему одинъ изъ работниковъ:

— Вставай! пора намъ ѣхать за дровами и тебѣ слѣдуетъ быть съ нами.

— Ступайте-себѣ, — отвѣчалъ онъ грубо, — а я все-таки вернусь раньше всѣхъ васъ.

Работники пошли къ управителю и разсказали ему, что ихъ прикащикъ не встаетъ и не хочетъ отправляться съ ними въ лѣсъ. Управитель приказалъ еще разъ хорошенько побудить его и сказать, что ему велѣно запрягать лошадей; но это не помогло, прикащикъ и ухомъ не ведетъ, а только твердитъ свое:

— Ступайте-себѣ, а я все же прежде васъ ворочусь.

Онъ провалялся еще два часа и наконецъ всталъ. Прежде всего онъ взялъ изъ амбара два четверика гороху, сварилъ себѣ кашицу и преспокойно все убралъ, потомъ уже пошолъ запрягать лошадей, чтобъ отправиться въ лѣсъ. Не доѣзжая до лѣса былъ оврагъ, черезъ который надо было переѣзжать. Онъ и переѣхалъ съ своей телегой, потомъ остановилъ лошадей, набралъ хворосту, деревьевъ и сдѣлалъ большую засѣку, такъ что ни одной лошади нельзя было проѣхать.

Когда онъ пріѣхалъ къ лѣсу, другіе работники возвращались уже изъ лѣсу съ нагружонными возами.

— Ступайте-себѣ домой, — сказалъ онъ, — все-же я первый буду дома.

Онъ и не заѣзжалъ далеко въ лѣсъ, но сейчасъ же вырвалъ пару самыхъ большихъ деревьевъ; бросилъ ихъ въ телегу и повернулъ оглобли назадъ. Когда онъ подъѣзжалъ къ засѣкѣ, видитъ, что всѣ остальные работники все еще тутъ стоятъ.

— Вотъ теперь и сами видите, — сказалъ онъ, — что гораздо лучше бы вамъ ѣхать со мною: тогда бы и домой вернулись вмѣстѣ, да и могли бы лишній часочекъ поспать.

Тутъ онъ погналъ своихъ лошадей, но куда же лошадямъ пробраться чрезъ засѣку? Онъ выпрягъ лошадей, посадилъ ихъ въ телегу, самъ взялъ дышло въ руки и въ мигъ проложилъ себѣ дорогу — и все шло у него такъ легко, какъ по маслу, словно у него въ телегѣ пухъ. Очутившись за засѣкою, онъ закричалъ другимъ:

— Сами видите, я проворнѣе васъ прошолъ.

Домой онъ пріѣхалъ первый. На дворѣ онъ взялъ одно дерево въ руку и, показывая его управителю, сказалъ:

— Посмотри, что за прекрасныя дрова! Не правда ли?

Управитель повернулся къ женѣ и сказалъ:

— А вѣдь онъ отличный работникъ! Правда, онъ долго спитъ, за то домой раньше другихъ поспѣваетъ.

Такъ служилъ онъ цѣлый годъ. Когда пошли работники за жалованьемъ, тогда и онъ подумалъ, что пришло время и ему взять свое. Но управитель задумался: страшно ему стало получать условленные пинки, и сталъ онъ слезно просить прикащика: подарилъ бы онъ ему эти три пинка, а за это сулилъ ему даже сдѣлать его управителемъ, а самому стать у него прикащикомъ.

— Нѣтъ, — сказалъ тотъ, — я не хочу быть управителемъ; я прикащикъ и останусь прикащикомъ, но я хочу, чтобы каждый получилъ свое по условію.

Управитель предлагалъ ужь ему все, чего онъ потребуетъ, но все напрасно: прикащикъ стоитъ на своемъ: нѣтъ и нѣтъ. Тогда управитель, не зная какъ ему быть, выпросилъ у прикащика отстрочку на двѣ недѣли: онъ надѣялся, что за это время что-нибудь да выдумаетъ хорошенькаго.

Прикащикъ согласился на отстрочку. Управитель созвалъ всѣхъ своихъ писарей и просилъ ихъ хорошенько обдумать дѣло и присовѣтовать ему что дѣлать. Долго, долго раздумывали писаря и наконецъ рѣшили, что съ такимъ прикащикомъ никто не въ безопасности и что онъ убьетъ любого человѣка, какъ комара. Тогда они присовѣтовали управителю отдать приказъ, чтобъ прикащикъ спустился въ колодезь и вычистилъ его. А когда онъ спустится на дно, то прикатить одинъ изъ жернововъ и бросить ему на голову. Послѣ этого разумѣется, ему не выйти на свѣтъ Божій.

Совѣтъ понравился управителю, и прикащикъ спустился въ колодезь. Когда же онъ стоялъ на днѣ, то на него скатили самый большой жерновъ, въ полной увѣренности, что вотъ теперь сокрушили ужь ему голову, но вдругъ онъ закричалъ:

— Прогоните куръ съ колодезя, а то онѣ разрываютъ песокъ и засыпаютъ мнѣ глаза, такъ что я ничего не вижу.

— Кши! кши! — закричалъ управитель, какъ будто отгоняя куръ.

Кончилъ прикащикъ работу и вылѣзъ изъ колодезя.

— Посмотрите, какое у меня прекрасное ожерелье, — сказалъ онъ, указывая себѣ на шею.

А это жерновъ онъ повѣсилъ себѣ на шею. Послѣ этого прикащикъ непремѣнно хотѣлъ взять условленную плату, но управитель опять выпросилъ у него отстрочку на двѣ недѣли. Писарямъ опять задана работа; тутъ они посовѣтовали послать прикащика въ заколдованную мельницу и заставить его ночью молоть рожь: изъ этой мельницы ни одинъ еще человѣкъ не вышелъ къ утру живой.

Совѣтъ понравился управителю; вечеромъ позвалъ онъ прикащика и велѣлъ ему отвезти на мельницу десять четвертей ржи и вымолоть ихъ за ночь: дѣло-то, вишь, къ спѣху.

Пошолъ прикащикъ въ амбаръ, положилъ двѣ четверти въ правый карманъ, двѣ четверти въ лѣвый, шесть же въ мѣшокъ взвалилъ себѣ черезъ плечо, и такъ навьючивъ на себя, пошолъ прямо въ заколдованную мельницу. Мельникъ сказалъ ему, что днемъ онъ можетъ молоть сколько хочетъ, но ночью нельзя о томъ и думать, потому что мельница подъ заклятіемъ, и кто туда входилъ ночью, того находили утромъ мертвымъ.

— Ну, я-то какъ-нибудь пробьюсь; ты только пусти меня туда, а самъ уходи спать.

Мельникъ не сталъ спорить. Прикащикъ вошолъ въ мельницу и высыпалъ рожь. Къ одиннадцати часамъ онъ пошолъ въ горницу и усѣлся на скамью. Не долго сидѣлъ онъ, вдругъ распахнулись двери и пришолъ огромный, совсѣмъ накрытый столъ; на столъ ставились сами бутылки съ виномъ, разныя жаркія и другія хорошія кушанья, и все это само собой по воздуху неслось, потому что никого не видать, кто бы это дѣлалъ. Потомъ стулья сами придвинулись къ столу, но опять никого не видать, кто бы садился за столъ. Вдругъ увидалъ онъ пальцы, которые работали вилками и ножами и клали кушанья на тарелки.

Прикащикъ и самъ проголодался, а увидѣлъ кушанья, такъ и онъ сѣлъ за столъ и тоже ѣлъ и пилъ досыта. Когда же онъ насытился, да и другіе опорожняли свои тарелки, тогда вдругъ кто-то погасилъ всѣ свѣчи — это онъ ясно слышалъ, и когда стало совсѣмъ темно, онъ получилъ въ лицо что-то очень похожее на оплеуху. Онъ сказалъ:

— Если еще разъ попадется мнѣ что-нибудь подобное, такъ и я тоже буду раздавать оплеухи.

Когда же и во второй разъ получилъ онъ оплеуху, тогда сталъ и онъ раздавать удары направо и налѣво и во всѣ стороны. Такъ провелъ онъ и всю ночь; даромъ ничего не бралъ, но щедро за все платилъ и не лѣнился размахивать руками вокругъ себя.

Съ разсвѣтомъ все прекратилось.

Проснулся мельникъ и тотчасъ пошолъ посмотрѣть на прикащика, и какъ же онъ удивился, видя его здоровымъ и невредимымъ! Прикащикъ сказалъ ему:

— Ночью я до-сыта наѣлся, получалъ оплеухи и исправно за нихъ платилъ.

Мельникъ обрадовался, говоря, что разрушено теперь колдовство, мельница освобождена и что онъ охотно дастъ ему денегъ въ награду.

Но прикащикъ отвѣчалъ ему на то:

— Я не хочу денегъ, у меня и своихъ довольно.

Взвалилъ онъ свою муку на спину и пошолъ домой. Управителю онъ сказалъ, что дѣло свое исполнилъ и требуетъ уплаты по условію. Какъ услыхалъ это управитель, такъ и еще пуще того испугался. Не зная что ему дѣлать, онъ расхаживалъ по комнатѣ взадъ и впередъ; крупныя капли пота катились по его лицу. Ему стало такъ жарко, что онъ отворилъ окно, и прежде чѣмъ успѣлъ замѣтить, прикащикъ далъ ему пинка да такого, что управитель полетѣлъ вонъ изъ окна по воздуху, и все дальше и дальше летѣлъ до тѣхъ поръ, пока скрылся изъ глазъ.

Тогда прикащикъ сказалъ управительшѣ:

— Если мужъ вашъ не вернется, такъ вы должны получить другой пинокъ за него.

А управительша закричала:

— О, нѣтъ, нѣтъ! какъ это можно!? мнѣ не вынести того.

Ей такъ стало жарко при одной мысли о томъ, что потъ струями покатился по ея лицу и она отворила окно. Но прикащикъ и ее подтолкнулъ такъ, что она тоже вылетѣла изъ окна; но такъ какъ она была полегче, то еще выше мужа поднялась на воздухъ. Мужъ закричалъ ей:

— Да поди же ко мнѣ!

— Нѣтъ, ты приди ко мнѣ, а я никакъ не могу къ тебѣ! — кричала жена.

И такъ носились они все по воздуху и никакъ не могли подойти одинъ къ другому. Ужь право не знаю, продолжаютъ ли они тамъ кружиться, или покончили.

А мальчикъ-великанъ опять взялъ свою желѣзную дубинку и пошолъ-себѣ въ путь-дороженьку.