МУЗА.
Спой пѣсню, мой поэтъ, коснись меня устами!
Сегодня, въ эту ночь, рождается весна:
Шиповникъ ужъ цвѣтетъ; душистыми вѣтрами
Отъ юга вѣетъ къ намъ; поляна зелена
И птички вешнія гнѣздятся подъ кустами.
Спой пѣсню, мой поэтъ, коснись меня устами!
ПОЭТЪ.
Какая тамъ, въ долинѣ, тьма!
Я видѣлъ тѣнь: изъ-за холма
Она таинственно предстала,
Неслась по зелени луговъ,
Въ лѣсу мелькала межъ деревъ,
И вдругъ — опять ея не стало...
МУЗА.
Спой пѣсню, мой поэтъ! Вотъ ночь, благоухая,
Колеблетъ свой покровъ надъ сонною землей,
И роза, надъ жучкомъ листочки замыкая,
Съ заботой нѣжною поитъ его росой.
Послушай, что за тишь! Припомни образъ милой,
Лети въ объятья къ ней мечтою легкокрылой!
Сегодня на рѣкѣ вечерній лучъ потухъ
Такъ нѣжно, будто онъ томился отъ разлуки,
И въ воздухѣ ночномъ лобзаній таютъ звуки,
Какъ будто въ немъ любви паритъ незримый духъ.
ПОЭТЪ.
Зачѣмъ печаль меня томитъ
И сердце бьется и щемитъ,
И грудь такъ тягостно вздыхаетъ?
Кто тамъ за дверью у меня?
И лампа тусклая моя
Зачѣмъ тревожно такъ пылаетъ?
Вотъ мѣрно, глухо въ тишинѣ
Часы пробили на стѣнѣ...
Вотъ будто голосъ недалекій
Коснулся слуха моего...
Кто тамъ? Молчанье. Никого...
О, я несчастный, одинокій!
МУЗА.
Спой пѣсню, мой поэтъ! Броженье молодое
Природу въ эту ночь волнуетъ и томитъ,
Желаньями любви сгараетъ все земное,
И страстью бурною вся кровь моя кипитъ.
Когда-то для тебя прекрасною была я,
Прекрасна и теперь, — взгляни ты на меня…
Иль, милый, ты забылъ, какъ нѣкогда, рыдая,
Ты палъ ко мнѣ на грудь, и тихо, осѣня
Тебя своимъ крыломъ, я тучи разогнала,
Когда, еще дитя, ты началъ горевать?
О, дай мнѣ поцѣлуй… Мнѣ жить осталось мало,
Молитвы я прошу, чтобъ утро увидать.
ПОЭТЪ.
Не твой ли голосъ музыкальный
Я слышу, Муза? Мой цвѣтокъ!
Моя богиня! Твой печальный
Питомецъ нынче одинокъ.
О, неизмѣнная, родная,
Одна мнѣ близкая теперь,
Войди, ласкаясь и блистая,
И душу свѣтомъ наполняя,
Въ мою покинутую дверь!
МУЗА.
Спой пѣсню, мой поэтъ! То — я, твоя подруга.
Я видѣла съ небесъ, какъ былъ печаленъ ты,
Снѣдаемый тоской сердечнаго недуга,
И я къ тебѣ сошла съ лазурной высоты.
Страдалецъ мой, я здѣсь! Я знаю, тайной боли
Душа твоя полна. Не снова-ль, милый мой,
Манитъ тебя любовь, какъ призракъ лучшей доли,
Какъ отблескъ радости мелькая предъ тобой?
Иди, мы воспоемъ минувшія тревоги
И счастья свѣтлаго утраченные дни;
Волшебной силою, могучіе, какъ боги,
Въ туманѣ прошлаго засвѣтимъ мы огни.
Чего желаешь ты? Веселья, славы звуки
Мы тотчасъ вызовемъ на лирѣ? Хочешь: въ даль
Умчимся въ уголокъ, гдѣ нѣтъ терзаній скуки
И гдѣ забвеніемъ врачуется печаль?
Куда мы полетимъ? Весь міръ открытъ предъ нами:
Вонъ тамъ — Италія въ полуденномъ огнѣ,
Вдали — Шотландія съ зелеными холмами,
Тамъ — горы Греціи, синѣя въ тишинѣ,
Глядятся съ высоты въ кристальные заливы…
О, чудная страна! О, мой родимый край!
Откуда-жъ мы возьмемъ волшебные мотивы
Для пѣсенъ и молитвъ? Рѣшайся, выбирай:
О томъ ли будемъ пѣть, что ангелъ безмятежный
Тебѣ нашептывалъ сегодня въ полуснѣ,
Когда въ окно сирень вливала запахъ нѣжный,
И ранніе лучи играли на стѣнѣ?
Блестящіе полки пошлемъ ли въ бой горячій?
Надежду-ль окрылимъ? Упьемся ли слезой?
Любовника-ль взведемъ по лѣстницѣ висячей?
Замылимъ ли коня подъ вихремъ и грозой?
Поднявъ ли къ небесамъ задумчивые взгляды,
Мы будемъ пѣть Того, кто въ благости своей,
Въ лазури засвѣтилъ несчетныя лампады,
Кто жизни и любви вливаетъ въ нихъ елей?
Въ морскую-ль глубину проникнемъ, гдѣ кораллы
И жемчугъ мы сорвемъ съ таинственнаго дна?
За смѣлымъ ли стрѣлкомъ взберемся мы на скалы?
Предъ нимъ трепещетъ лань; испуганно она
Со взоромъ жалобнымъ взываетъ о пощадѣ;
Оврагъ ее манитъ, дѣтеныши зовутъ…
Стрѣлокъ ее сразилъ, а жадныя къ наградѣ
Собаки собрались надъ жертвою и ждутъ,
И сердце теплое охотникъ имъ бросаетъ.
Воспѣть ли дѣву намъ? Стыдлива и стройна,
Она еще едва для счастья расцвѣтаетъ;
Вотъ съ нѣжной матерью въ соборъ идетъ она;
За ними юный пажъ. Съ тревогою во взглядѣ,
Красавица, забывъ молитву и соборъ,
Внимаетъ, какъ шумитъ въ церковной колоннадѣ
Поспѣшный бѣгъ, коня и эхо звонкихъ шпоръ…
Призвать ли, съ копьями и въ блескѣ арматуры,
Героевъ Франціи на башни старыхъ стѣнъ?
Иль пусть поютъ романсъ родные трубадуры,
Слагая гимнъ любви, оплакивая плѣнъ?
Элегіи къ тебѣ призвать ли образъ блѣдный?
Иль Ватерлооскаго героя оживить,
Который тьмы людей рукой своей побѣдной
По прихоти своей рѣшился погубить?
Но къ славному вождю явился вѣстникъ ночи,
Онъ гордаго низвергъ однимъ ударомъ крылъ,
Сомкнулъ ему навѣкъ воинственныя очи
И руки на стальной груди его сложилъ.
Иль имя низкое зоила-памфлетиста
Къ позорному столбу мы грозно пригвоздимъ,
Чтобъ онъ отравою ругательства и свиста,
Въ безвѣстности своей забытъ и невредимъ,
Не смѣлъ у генія тревожить вдохновеній
И лавры обгрызать на избранномъ челѣ!..
Спой пѣсню, мой поэтъ! Смотри — отъ дуновеній
Весеннихъ я лечу… Остаться на землѣ
Мнѣ трудно… Часъ насталъ, часъ думъ и пѣснопѣній.
О! дай мнѣ хоть слезу!.. Теряюсь я во мглѣ…
ПОЭТЪ.
О, если ты однихъ лобзаній
Иль слезъ желаешь отъ меня, —
Подруга, вѣрь, безъ колебаній
Ихъ дамъ тебѣ отъ сердца я.
Когда утонешь ты въ эфирѣ,
Когда на небѣ будешь ты,
Припомни, какъ тебѣ на лирѣ
Ввѣрялъ я сладкія мечты!
Ужъ я, увы, не воспѣваю
Ни грезъ, ни славы, ни любви;
Не слышу жизни я въ крови
И даже зло не проклинаю;
Не льется рѣчь, и я въ тиши
Внимаю лепету души.
МУЗА.
Но что-жъ ты думаешь? Что я, какъ вихрь осенній,
Съ могилъ сбираю скорбь и жадно слезы пью,
Блуждая по стопамъ печальныхъ привидѣній?
А нѣжный поцѣлуй, — не я-ль тебѣ даю?
Нѣтъ! Сорная трава, которую хотѣла
Я съ корнемъ истребить, то — лѣнь твоя, мой другъ.
И если встарину душа твоя болѣла,
Раскрой и обнажи мучительный недугъ.
Чѣмъ выше человѣкъ, тѣмъ путь его опаснѣй;
Поэтъ, твою печаль безслѣдно ты не прячь!
Отчаянія пѣснь едва-ль не всѣхъ прекраснѣй,
Есть пѣсни дивныя, похожія на плачъ.
Ты знаешь — пеликанъ, когда онъ прилетаетъ
Въ вечернемъ сумракѣ къ оставленнымъ птенцамъ,
Вся жадная семья на берегъ выбѣгаетъ,
Отца издалека зоветъ знакомый гамъ
Измученныхъ дѣтей. Избравъ утесъ высокій,
Питомцевъ осѣнивъ повиснувшимъ крыломъ,
Онъ въ небо темное вонзаетъ взоръ глубокій,
И льетъ густая кровь дымящимся ручьемъ
Изъ груди жалкаго кормильца-рыболова!
Нѣтъ корма у него, напрасно онъ искалъ
Добычи въ камышахъ, вдоль берега морского
И въ черной глубинѣ за цѣпью синихъ скалъ.
Онъ сердце лишь свое принесъ для насыщенья
Любимыхъ имъ дѣтей, и молча дѣлитъ онъ
Свою всю внутренность. Не чуя истощенья,
Голодною толпой задавленъ, окруженъ,
Онъ нѣжностью своей печаль свою смягчаетъ!
Такъ жертва чистая, пируя свой конецъ,
Свою живую грудь для близкихъ онъ терзаетъ;
Бываетъ иногда, что любящій отецъ,
Усталый умирать отъ пытки непосильной,
Рѣшительный ударъ себѣ наноситъ самъ.
Тогда несется крикъ въ ночной тиши могильной —
Его послѣдній вопль по темнымъ берегамъ.
Онъ страшно такъ звучитъ, что путникъ запоздалый
Невольно крестится, и въ разные концы
Всѣ птицы прячутся отъ пѣсни небывалой:
Такъ плачутъ, мой поэтъ, великіе пѣвцы!
Они даютъ шумѣть толпѣ самодовольной,
Пока не призовутъ ее къ себѣ на пиръ,
Но полонъ горечи звукъ пѣсни ихъ застольной,
Они, какъ пеликанъ, собой питаютъ міръ.
Но тѣшится толпа ихъ скорбными рѣчами;
Отъ нихъ, какъ отъ меча, сверкаетъ полоса,
Змѣясь по воздуху волшебными огнями,
Но каплетъ изъ нея кровавая роса.
ПОЭТЪ.
О, ненасытная! Не въ силѣ
Я пѣть больной, горя отъ ранъ.
Зачѣмъ чертить слова на пыли,
Когда несется ураганъ?
Исчезла юность золотая,
Когда, безпечно расцвѣтая,
Я пѣсни чудныя слагалъ.
Съ тѣхъ поръ же столько я страдалъ,
Что еслибъ вызвалъ вдохновеньемъ
На лирѣ горечь этихъ дней,
То, возгорясь ожесточеньемъ,
Порвалъ бы струны я на ней!
