Л. Н. Толстой и «Русскія Вѣдомости». править
Съ конца 80-хъ годовъ произведенія Л. Н. Толстого неоднократно появлялись на столбцахъ «Русскихъ Вѣдомостей». Опубликованіе каждаго изъ нихъ, особенно въ пору цензурнаго гнета конца прошлаго вѣка, было своего рода литературнымъ событіемъ, которое нерѣдко пріобрѣтало крупное значеніе и въ общественной жизни страны. Для примѣра напомнимъ глубокое впечатлѣніе и продолжительные горячіе споры, возбужденные въ свое время статьей Толстого «Праздникъ просвѣщенія», напечатанной въ № 11-мъ «Русскихъ Вѣдомостей» отъ 12-го января 1889 года. Другой примѣръ — знаменитое отреченіе великаго писателя отъ авторскихъ правъ на произведенія, написанныя имъ послѣ 1881 года. Оно появилось въ печати 19-го сентября 1891 г. въ видѣ письма къ редактору «Русскихъ Вѣдомостей» 258-й) и было составлено въ слѣдующихъ выраженіяхъ:
"Русскихъ Вѣдомостей".
М. Г. Вслѣдствіе часто получаемыхъ мною запросовъ о разрѣшеніи издавать, переводить и ставить на сцену мои сочиненія, прошу васъ помѣстить въ издаваемой вами газетѣ слѣдующее мое заявленіе.
Предоставляю всѣмъ желающимъ право безвозмездно издавать въ Россіи и за границей, по-русски и въ переводахъ, а равно и ставить на сценахъ, всѣ тѣ изъ моихъ сочиненій, которыя были написаны мною съ 1881 года и напечатаны въ XII томѣ моихъ полныхъ сочиненій изданія 1886 года и въ XIII томѣ, изданномъ въ нынѣшнемъ 1891 году, равно всѣ мои неизданныя въ Россіи и могущія вновь появиться послѣ нынѣшняго дня сочиненія.
16-го сентября 1891 г.
Въ томъ же 1891 году, въ № 306-мъ «Русскихъ Вѣдомостей», 6-го ноября, напечатанъ фельетонъ Л. Н. Толстого «Страшный вопросъ», помѣченный 1-мъ ноября. Эта статья была написана на самую жгучую тему того момента. «Есть ли въ Россіи достаточно хлѣба, чтобы прокормиться до новаго урожая?» — такъ начинаетъ Толстой. А заканчиваетъ онъ статью требованіемъ, чтобы необходимыя для отвѣта на этотъ вопросъ свѣдѣнія были собраны и оглашены «теперь, сейчасъ же, черезъ двѣ, три недѣли». Въ собраніе сочиненій Л. Н. Толстого (т. XVI послѣдняго двѣнадцатаго изданія) эта статья вошла со слѣдующимъ примѣчаніемъ отъ издателей: «Страшный вопросъ» разрѣшенъ былъ благополучно, такъ какъ въ Россіи хлѣба оказалось съ избыткомъ". Но во время печатанія статьи въ газетѣ этотъ вопросъ дѣйствительно былъ страшнымъ вопросомъ, которымъ волновалось все русское общество, потрясенное ужаснымъ народнымъ бѣдствіемъ, и потому, какъ это у насъ зачастую бываетъ, статья Толстого привела въ дѣйствіе всѣ пружины «охранительной» политики.
Отечество было объявлено въ опасности, — не отъ голода, а отъ крамолы. Въ печати выразителемъ этого взгляда оказались, конечно, «Московскія Вѣдомости». Появились статьи о «либерально-революціонномъ планѣ кампаніи», о «внутренней анти-правительственной агитаціи» и о связи ея съ «агитаціей за предѣлами Россіи», о «стремленіи» агитаторовъ и крамольниковъ, --смѣшно сказать! — о стремленіи ихъ «вырвать изъ рукъ правительства государственное дѣло борьбы съ голодомъ». Главнымъ матеріаломъ для «полемическихъ» упражненіи лейбъ-охранительнаго органа были статьи «Русскихъ Вѣдомостей» и прежде всего «Страшный вопросъ» Толстого. «Московскія Вѣдомости» писали, будто Толстой «.обвиняетъ правительство въ томъ, что его охватила паника, т. е. неопредѣленный смутный страхъ ожидаемаго бѣдствія…», и будто бы онъ указываетъ на «общество» (кавычки «Моск. Вѣд.»), какъ на единственную панацею для Россіи, охваченной поголовной «паникой» (кавычки «Моск. Вѣд.»).." По тѣмъ временамъ такое «полемическое» выступленіе было равносильно обвиненію писателя и газеты, напечатавшей его статью, въ тяжкомъ политическомъ преступленіи. А между тѣмъ Толстой въ томъ мѣстѣ, которымъ пользовались «Московскія Вѣдомости» для своего доносительнаго выпада, выражается такъ: «явленіе это есть охватившая общество паника, т. е. неопредѣленный смутный страхъ ожидаемаго бѣдствія»… «Моск. Вѣд.» сдѣлали въ цитатѣ беззастѣнчивую передержку, замѣнивъ слово «общество» словомъ «правительство»… Получился не только злостный, но и ложный доносъ, хотя въ сущности безполезный, потому что и самыя статьи «Московскихъ Вѣдомостей» были отраженіемъ тревоги петербургскихъ «сферъ», недовольныхъ и общественнымъ сочувствіемъ голодающимъ, и толками печати о голодѣ, и въ частности статьей Толстого. Неизбѣжнымъ выходомъ изъ такого положенія должны были быть и, конечно, были стѣсненія общественной благотворительной дѣятельности и кары по отношенію къ печати.
«Русскимъ Вѣдомостямъ» рѣшено было дать второе предостереженіе, что по условіямъ того времени являлось серьезной угрозой самому существованію газеты. Но въ мотивахъ этого предостереженія не говорилось ни о «Страшномъ вопросѣ», ни о какой-либо другой статьѣ газеты: было найдено «новое доказательство предосудительнаго направленія изданія». За недѣлю до 19-го ноября, когда министръ внутреннихъ дѣлъ подписалъ это распоряженіе, въ «Русск. Вѣд.» появилась телеграмма, въ которой, со словъ одной изъ петербургскихъ газетъ, сообщались цифры о сборѣ и запасахъ разныхъ хлѣбовъ. Двѣ — три цифры были напечатаны съ ошибками, которыя немедленно, на другой же день, были исправлены. Тѣмъ не менѣе предостереженіе мотивировалось именно тѣмъ, что «въ отдѣлѣ телеграммъ помѣщены тревожныя и несоотвѣтствующія дѣйствительности свѣдѣнія о положеніи продовольственнаго дѣла въ имперіи». Надо сказать, что и эта своевременно исправленная опечатка была предметомъ газетной полемики. Только даже «Московскія Вѣдомости» уклонились отъ чести изобличенія крамолы въ опечаткахъ или ошибкахъ телеграфа, и «полемическая» статья, весьма близкая по содержанію съ оффиціальнымъ докладомъ по этому вопросу, появилась въ одной московской уличной газетѣ.
Походъ противъ общественной помощи голодающимъ причинилъ много вреда дѣлу борьбы съ народнымъ бѣдствіемъ, по благотворительная дѣятельность въ губерніяхъ, пораженныхъ неурожаемъ, все-таки продолжалась, на этотъ разъ въ размѣрахъ, не-превзойденныхъ ни раньше, ни позже.
Крупную роль сыгралъ въ этомъ дѣлѣ Л. Н. Толстой. Свой «Страшный вопросъ» онъ писалъ уже въ Данковскомъ уѣздѣ. Въ воззваніи о пожертвованіяхъ, напечатанномъ въ «Русск. Вѣд.» за нѣсколько дней передъ появленіемъ фельетона Л. И. (№ 303), гр. С. А. Толстая между прочимъ сообщала: «Мужъ мой, графъ Левъ Николаевичъ Толстой, съ двумя дочерьми находится въ настоящее время въ Данковскомъ уѣздѣ съ цѣлью устроить наибольшее количество безплатныхъ столовыхъ или „сиротскихъ призрѣній“, какъ трогательно прозвалъ ихъ народъ». Понятно, что на призывъ къ пожертвованіямъ въ этомъ случаѣ откликнулись многіе, и не только въ Россіи, но и за границей. Изъ обширнаго отчета Л. И. Толстаго, напечатаннаго въ № 117-мъ «Русскихъ Вѣдомостей», 30-го апрѣля 1892 года, видно, что съ 5-го ноября 1891 года по 12-е апрѣля 1892 года Л. Н. Толстымъ было получено денежныхъ пожертвованій свыше 142 тые. р. Пожертвованія шли со всѣхъ концовъ Россіи, изъ Америки, изъ Англіи, Франціи, Германіи. На эти деньги Толстому и его сотрудникамъ удалось устроить сначала 72, потомъ 187 и, наконецъ, 246 столовыхъ, въ которыхъ въ разное время кормилось то больше, то меньше, отъ 10-ти до 13-ти тыс. человѣкъ (въ четырехъ уѣздахъ Тульской и Рязанской губ.). Кромѣ того Толстымъ была организована помощь нуждающимся доставкой дровъ, корма для скота, выдачей сѣмянъ на посѣвъ и т. п.
Пожертвованія продолжали поступать и послѣ этого письма, продолжалась и дѣятельность Толстого среди нуждающихся крестьянъ. Почему? На этотъ вопросъ, быть-можетъ, лучше всего отвѣчаютъ слѣдующія строки, написанныя Л. Н. осенью 1892 г., въ концѣ одного изъ очередныхъ его отчетовъ (отъ 11-го сентября).
"На вопросъ объ экономическомъ положеніи народа въ нынѣшнемъ году я, — писалъ Л. И. Толстой въ № 301-мъ «Русскихъ Вѣдомостей» 1892 г., — не могъ бы съ точностью отвѣтить. Не могъ бы отвѣтить потому, во-первыхъ, что мы всѣ, занимавшіеся въ прошломъ году кормленіемъ народа, находимся въ положеніи доктора, который бы, бывъ призванъ къ человѣку, вывихнувшему ногу, увидалъ бы, что этотъ человѣкъ весь больной. Что отвѣтитъ докторъ, когда у него спросятъ о состояніи больнаго «О чемъ хотите вы узнать? — переспроситъ докторъ. — Спрашиваете вы про ногу или про все состояніе больнаго? Нога ничего, нога простой вывихъ — случайность, но общее состояніе нехорошо».
"Но и кромѣ того я не могъ бы отвѣтить на вопросъ о томъ, каково положеніе народа: тяжело, очень тяжело или ничего? потому что мы всѣ, близко жившіе съ народомъ, слишкомъ приглядѣлись къ его понемножку все ухудшавшемуся и ухудшавшемуся состоянію.
«Если бы кто-нибудь изъ городскихъ жителей пришелъ въ сильные морозы зимой въ избу, топленную слегка только наканунѣ, и увидалъ бы обитателей избы вылѣзающихъ не съ печки, а изъ печки, въ которой они, чередуясь, проводятъ дни, такъ какъ это единственное средство согрѣться, или то, что люди сжигаютъ крыши дворовъ и сѣни на топливо, питаются однимъ хлѣбомъ, испеченнымъ изъ равныхъ частей муки и послѣдняго сорта отрубей, и что взрослые люди спорятъ и ссорятся о томъ, что отрѣзанный кусокъ хлѣба не доходитъ до опредѣленнаго вѣса на восьмушку фунта, или то, что люди не выходятъ изъ избы, потому что имъ не во что одѣться и обуться, то они были бы поражены видѣннымъ. Мы же смотримъ на такія явленія какъ на самыя обыкновенныя II потому на вопросъ о томъ, въ какомъ положеніи народъ нашей мѣстности, отвѣтитъ скорѣе тотъ, кто пріѣдетъ въ наши мѣста въ первый разъ, а не мы. Мы претерпѣлись и уже ничего не видимъ».
И на неизбѣжные въ то время распросы, — неизбѣжные, потому что неурожай повторился, — «Неужели опять голодающіе? Голодающіе! Столовыя! Столовыя. Голодающіе. Вѣдь это ужъ старо и такъ страшно надоѣло», — Толстой отвѣчаетъ описаніемъ своего утра въ голодающей деревнѣ.
«Встаю рано; ясное морозное утро съ краснымъ восходомъ; снѣгъ скрипитъ на ступеняхъ; выхожу на дворъ, надѣясь, что никого еще нѣтъ, что я успѣю пройтись. Но нѣтъ, только отворилъ дверь, уже двое стоять: одинъ высокій, широкій мужикъ въ короткомъ, оборванномъ полушубкѣ, въ разбитыхъ лаптяхъ, съ истощеннымъ лицомъ, съ сумкой черезъ плечо (всѣ они съ истощенными лицами, такъ что эти лица стали спеціально мужицкія лица). Съ нимъ мальчикъ лѣтъ 14-ти безъ шубы, въ оборванномъ зипунишкѣ, тоже въ лаптяхъ и тоже съ сумой и съ палкой. Хочу пройти мимо, начинаются поклоны и обычныя рѣчи. Нечего дѣлать, возвращаюсь въ сѣни. Они входятъ за мной.
— Что ты?
— Къ вашей милости.
— Что нужно?
— Насчетъ пособія.
— Какого пособія?
— Да насчетъ своей жизни.
— Да что нужно?
— Съ голоду помираемъ. Помогите сколько-нибудь.
— Откуда?
— Изъ Задворнаго.
Знаю, это скопинская нищенская деревня, въ которой еще мы не успѣли открыть столовой. Оттуда десятками ходятъ нищіе, и я тотчасъ же въ своемъ представленіи причисляю этого человѣка къ нищимъ профессіональнымъ, и мнѣ досадно на него и досадно, что и дѣтей они водятъ съ собой и развращаютъ.
— Чего же ты просишь?
— Да какъ-нибудь обдумай насъ.
— Да какъ же я обдумаю? Мы здѣсь не можемъ ничего сдѣлать. Вотъ мы пріѣдемъ.
И начинаются опять сотни разъ слышанныя однѣ и тѣ же кажущіяся мнѣ притворными рѣчи.
— Ничего не родилось, семья 8 душъ, работникъ я одинъ, старуха померла, лѣтомъ корову проѣли, на Рождествѣ послѣдняя лошадь околѣла, ужъ я, куда ни шло, ребята ѣсть просятъ, отойти некуда, три дня не ѣли!
Все это обычное, одно и то же. Жду, скоро ли кончитъ. Но онъ все говоритъ.
— Думалъ, какъ-нибудь пробьюсь. Да выбился изъ силъ. Вѣкъ не побирался, да вотъ Богъ привелъ!
— Ну, хорошо, хорошо, мы пріѣдемъ, тогда увидимъ, — говорю я и хочу пройти и взглядываю нечаянно на мальчика.
Мальчикъ смотритъ на меля жалостными, полными слезъ и надежды прелестными карими, глазами, и одна свѣтлая капля слезы уже виситъ на носу и въ это самое мгновеніе отрывается и падаетъ на натоптанный снѣгомъ дощатый полъ. И милое, измученное лицо съ вьющимися вѣнчикомъ кругомъ головы русыми волосами дергается все отъ сдерживаемыхъ рыданій. Для меня слова отца — старая, избитая капитель. А ему — это повтореніе той ужасной годины, которую онъ переживалъ вмѣстѣ съ отцомъ, и повтореніе всего этого въ торжественную минуту, когда они, наконецъ, добрались до меня, до помощи, умиляютъ его, потрясаютъ его разслабленные отъ голода нервы. А мнѣ все это надо по, надоѣло, и я думаю только, какъ бы поскорѣе погулять.
Мнѣ старо, а ему это ужасно ново. Да, намъ надоѣло. А имъ все такъ же хочется ѣсть, все такъ же хочется жить, такъ же хочется счастья, хочется любви, какъ я видѣлъ по его прелестнымъ, устремленнымъ на меня, полнымъ слезъ глазамъ, — хочется этому измученному нуждой и полному наивной жалости къ себѣ доброму жалкому мальчику».
Такой «отчетъ», само собою разумѣется, принесъ новыя тысячи на помощь голодавшему населенію…
Оба отмѣченныхъ отчета, въ сокращенномчъ видѣ, перепечатаны въ собраніи сочиненій Л. II. Толстого (т. XVI) подъ заглавіемъ: «Среди нуждающихся». Подъ тѣмъ же заглавіемъ они появились первоначально и въ «Русскихъ Вѣдомостяхъ», но такъ ихъ назвалъ не авторъ: это былъ общій заголовокъ особаго отдѣла газеты, въ которомъ печатались въ голодные 1891 и 1892 годы всѣ подобнаго рода сообщенія съ мѣстъ. Позднѣе, въ 1893 году (№№ 81 и 288), Л. Н. Толстымъ были помѣщены еще два не вошедшіе въ собраніе его сочиненій отчета, въ которыхъ сообщаются исключительно свѣдѣнія о поступившихъ пожертвованіяхъ и объ употребленіи ихъ.
Воспроизведенныя здѣсь строки написаны на корректурахъ отчета Л. Н. Толстого о помощи голодающимъ, напечатаннаго въ № 81-мъ «Русскихъ Вѣдомостей» 1893 года. Возвращая корректуру редакціи, великій писатель обратился къ В. М. Соболевскому съ письмомъ слѣдующаго содержанія:
Слѣдующія строки написаны Толстымъ на послѣднемъ изъ оставшихся корректурныхъ листковъ взамѣнъ трехъ откинутыхъ гранокъ.
Второй такой же отчетъ былъ подписанъ Л. Н. Толстымъ и г. Бирюковымъ.
Къ дѣлу помощи голодающимъ Толстому пришлось вернуться черезъ пять лѣтъ. Въ началѣ 1898 г. въ четырнадцати губерніяхъ крестьянское населеніе испытывало острую нужду вслѣдствіе неурожая. Бѣдствіе усиливалось тѣмъ, что помощь нуждающимся была плохо организована и запоздала. Въ печати и въ обществѣ заговорили объ этомъ. Толстой откликнулся на эту бѣду однимъ изъ первыхъ: онъ написалъ о положеніи дѣла "письмо къ редактору «Русскихъ Вѣдомостей» по поводу частнаго письма и принялъ дѣятельное участіе въ общественной благотворительной помощи Такъ какъ за неурожаемъ 1897 г. послѣдовалъ неурожай и въ 1898 г., то и на этотъ разъ пришлось продолжать общественную благотворительную дѣятельность въ неурожайныхъ мѣстностяхъ въ теченіе двухъ зимъ: въ концѣ февраля 1899 г. Л. Н. Толстой, печатая въ «Русскихъ Вѣдомостяхъ» одинъ изъ своихъ отчетовъ (№ 62-й «Русск. Вѣд.», отъ 28-го февраля 1899 г.), въ доказательство необходимости новыхъ пожертвованій огласилъ письмо къ нему А. С. Пругавина о бѣдственномъ положеніи пострадавшихъ отъ неурожая въ Самарской губ. Но большая статья Толстого о голодѣ 1898 г., озаглавленная «Голодъ или неголодъ?», противъ обыкновенія миновала «Русскія Вѣдомости». Причиной этого было временное, двухмѣсячное молчаніе «Русскихъ Вѣдомостей» и послѣдовавшій затѣмъ трехлѣтній періодъ карательной цензуры, во власть которой была отдана газета послѣ третьяго предостереженія.
По случайности и это предостереженіе связано съ именемъ Толстого. 21-го апрѣля 1898 г. министръ внутреннихъ дѣлъ объявилъ «Русскимъ Вѣдомостямъ» третье предостереженіе и пріостановилъ газету на два мѣсяца, какъ значилось въ оффиціальномъ сообщеніи объ этомъ («Русск. Вѣд.» № 112-й, отъ 25-го іюня 1898 г.), «за сборъ пожертвованій въ пользу духоборовъ, съ распубликованіемъ о семъ въ № 93-мъ „Русскихъ Вѣдомостей“ сего года и за уклоненіе отъ исполненія распоряженія московскаго генералъ-губернатора». Напомнимъ, что незадолго передъ тѣмъ, 19-го марта 1898 г., Толстой написалъ извѣстное «Письмо къ обществу» о матеріальной помощи духоборамъ, получившимъ разрѣшеніе выѣхать за границу. Но замѣтка, по поводу которой послѣдовала административная кара, гласила буквально только слѣдующее: «Въ контору „Русскихъ Вѣдомостей“ поступили въ распоряженіе гр. Я Н. Толстого для оказанія помощи больнымъ и нуждающимся духоборамъ: отъ иногородняго подписчика — 300 р., отъ г. М. — 400 р., отъ неизвѣстнаго 300 р.». Что же касается неисполненнаго распоряженія генералъ-губернатора (или, точнѣе, требованія оберъ-полицеймейстера, съ которымъ только и имѣла въ этомъ случаѣ дѣло редакція), то оно дѣйствительно было неисполнимо: требовали передачи въ распоряженіе администраціи денегъ, пожертвованныхъ въ распоряженіе Толстого, которому онѣ, конечно, и были своевременно вручены… Таково было нарушеніе цензурныхъ правилъ, за которое сурово покарали газету. Но справедливости ради можно сказать, что, какъ удалось тогда же выяснить, министерство внутреннихъ дѣлъ въ то время было вообще очень недовольно «Русскими Вѣдомостями», въ частности критикой его мѣропріятій по борьбѣ съ голодомъ. А какъ непріятны были толки печати о голодѣ министерству, по-истинѣ прозѣвавшему народное бѣдствіе зимой 1897 — 98 года, можно видѣть по слѣдующему факту, имѣющему прямое отношеніе къ помянутой статьѣ Толстого «Голодъ или неголодъ?». Существовавшей меньше года петербургской газетѣ «Русь», гдѣ была напечатана эта статья, за нее дано было предостереженіе, а во всѣ газеты и журналы немедленно было послано слѣдующее распоряженіе: «Не перепечатывать ни въ цѣломъ, ни въ извлеченіяхъ изъ No’No» 4, 5 и 6-го «Руси» статью Л. Н. Толстого: «Голодъ или неголодъ?».
Здѣсь кстати, пожалуй, для характеристики условій, въ которыхъ повременная печать находилась по отношенію къ Толстому, отмѣтить, что это былъ одинъ изъ многихъ запретительныхъ циркуляровъ, касавшихся великаго писателя.
Въ 1890 году газетамъ и журналамъ было предложено «прекратить всякую полемику по поводу „Крейцеровой сонаты“ гр. Л. Н. Толстого». Въ 1892 году воспрещено «перепечатывать изъ „Daily Telegraph“ и № 22-го „Московскихъ Вѣдомостей“ письмо гр. Л. И. Толстого». Въ 1894 году послѣдовало распоряженіе: «Не перепечатывать, полностью или въ извлеченіяхъ, изъ иностранныхъ газетъ никакихъ свѣдѣній о гр. Л. И. Толстомъ, его сочиненіяхъ и частной жизни». Въ 1898 году отданъ приказъ «не помѣщать статей и извѣстій о предстоящемъ юбилеѣ гр. Л. И. Толстого». Особенно богатъ былъ циркулярами о Толстомъ 1901 годъ. 24-го февраля было объявлено редакціямъ безцензурныхъ газетъ и журналовъ слѣдующее распоряженіе: «Не помѣщать никакихъ обсужденій опредѣленія святѣйшаго синода 20—22-го февраля объ отлученіи отъ церкви гр. Л. II. Толстого». Черезъ нѣсколько дней, въ мартѣ, запрещено было помѣщать «телеграммы и извѣстія о выраженіи сочувствія отлученному отъ церкви гр. Л. Н. Толстому». Въ іюнѣ воспретили перепечатку изъ «Миссіонерскаго Обозрѣнія» статьи «Новая исповѣдь гр. Л. Н. Толстого», гдѣ помѣщенъ его «Отвѣтъ св. синоду», — тотъ самый «отвѣтъ», который и теперь публиковать разрѣшается только г. Скворцову, редактору названнаго миссіонерскаго журнала. Въ августѣ былъ наложенъ запретъ на «извѣстія о переѣздѣ гр. Л. II. Толстого на югъ и о привѣтствіяхъ, обращенныхъ къ этому писателю со стороны его почитателей». Въ сентябрѣ опять послѣдовалъ циркуляръ: «Не перепечатывать изъ № 246-го „Петербургской Газеты“ извѣстія объ отъѣздѣ гр. Л. Н. Толстого въ Крымъ». Но вѣнцомъ циркулярнаго творчества русской цензуры о Толстомъ является слѣдующій циркуляръ отъ 29-го января 1902 г.: «Въ виду возможности въ ближайшемъ времени кончины гр. Л. II. Толстого и не встрѣчая препятствія къ помѣщенію тогда статей, посвященныхъ его жизнеописанію и литературной дѣятельности, министръ внутреннихъ дѣлъ призналъ необходимымъ, чтобы распоряженіе (поминается старый циркуляръ по поводу отлученія) оставалось въ силѣ и чтобы во всѣхъ извѣстіяхъ и статьяхъ о гр. Л. II. Толстомъ была соблюдаема необходимая объективность и осторожность».
Нарушались ли эти циркуляры? Конечно, нарушались. Печать стремилась забыть о нихъ при первой возможности. Такъ, въ маѣ 1898 года запрещено было писать о «предстояніемъ юбилеѣ» Л. Н. Толстого, а въ августѣ, когда насталъ этотъ «юбилей», — семидесятилѣтіе великаго писателя, — въ «Русскихъ Вѣдомостяхъ» появились статьи II. Н. Игнатова, и В. Е. Якушкина. То же происходило и раньше, и позже: въ теченіе 90:\ъ годовъ неоднократно предписывалось «прекратить полемику» о Толстомъ или не писать объ его сочиненіяхъ и жизни; тѣмъ не менѣе въ газетѣ появлялись статьи о Толстомъ Глѣба Успенскаго, Михайловскаго, Бѣлоголоваго, появлялись и статьи самого Толстого, появлялись даже въ періодъ такъ-называемой «карательной» цензуры послѣ третьяго предостереженія. Очевидно, руководители внутренней политики того времени не въ состояніи были выполнять въ точности свои собственныя предписанія относительно великаго писателя и хотя временами убѣждались, что замолчать Толстого невозможно. Но за этими минутами слабости или, вѣрнѣе, сознанія цензурнаго безсилія и безнадежности поставленной цензурѣ задачи слѣдовали полосы усиленнаго гоненія даже на самое имя Толстого въ печати: писались новые циркуляры, вводились новыя цензурныя строгости, сыпались новыя кары. И даже послѣ 1905 года, послѣ того какъ была возвѣщена свобода печати, когда новыя статьи великаго писателя стали нерѣдко появляться одновременно во многихъ русскихъ изданіяхъ, условія печатанія его произведеній измѣнилось къ лучшему только отчасти. Сколько разъ сочиненія Толстого и о Толстомъ были за послѣдніе годы задержаны до выхода изъ типографіи, изъяты изъ обращенія, уничтожены? Ложно было бы составить длинный списокъ такихъ изданій… Можно бы составить не менѣе длинный списокъ и административныхъ штрафовъ, наложенныхъ на газеты въ послѣдніе годы за статьи Толстого или о Толстомъ. Но мы отмѣтимъ лишь два — три случая, имѣющіе ближайшее отношеніе къ темѣ этой статьи.
Послѣдніе годы во всѣхъ русскихъ газетахъ установился обычай посвящать свои статьи жизни и дѣятельности писателя въ день его рожденія
28-го августа. Въ 1909 году именно за одну изъ такихъ привѣтственныхъ статей на «Русскія Вѣдомости» наложенъ былъ штрафъ въ 500 руб, т. е. въ высшей мѣрѣ, допустимой на основаніи усиленной охраны. А черезъ годъ, когда Толстой умеръ, въ какой-то изъ статей о немъ опять нашелся поводъ для повторенія кары… Но самый интересный случай въ этой «штрафной» исторіи русской печати — оштрафованіе «Русскихъ Вѣдомостей» за статью самого Толстого.
Въ іюлѣ 1908 года одновременно въ нѣсколькихъ столичныхъ газетахъ появились выдержки изъ извѣстнаго письма Л. И. Толстого «Не могу молчать» (См. «Русск. Вѣд.» 1908 г., № 154). Оно вошло теперь въ собраніе сочиненій (T. XVIII, изд. 1911 г.) со слѣдующимъ примѣчаніемъ Толстого: «Въ газетахъ появились потомъ опроверженія извѣстія о казни двадцати крестьянъ. Могу только радоваться этой ошибкѣ: какъ тому, что задавлено на восемь человѣкъ меньше, чѣмъ было въ первомъ извѣстіи, такъ и тому, что эта ужасная цифра двадцать заставила меня выразить въ этихъ страницахъ то чувство, которое давно уже мучаетъ меня, и потому, только замѣняя слово двадцать словомъ двѣнадцать, оставляю безъ перемѣны все то, что сказано здѣсь, такъ какъ сказанное относится не къ однимъ двѣнадцати казненнымъ, а ко всѣмъ тысячамъ въ послѣднее время убитымъ и задавленнымъ людямъ». Надо замѣтить, что ошибка, о которой здѣсь говоритъ Толстой, была ошибка не газеты, а правительственнаго телеграфа. Прежде чѣмъ это было выяснено, на «Русскія Вѣдомости», по обыкновенію безъ всякаго разслѣдованія, былъ наложенъ штрафъ въ тысячу рублей, который сложили съ газеты, — единственный въ своемъ родѣ случай, — лишь впослѣдствіи, когда удалось установить, что «двадцать» появилось вмѣсто «двѣнадцати» не по ошибкѣ редакціи, типографіи или корреспондента, а единственно по оплошности телеграфа. По ошибка эта, какъ мы видѣли, имѣла и свои благія послѣдствія; побудивъ великаго старца взяться за перо, чтобы высказаться по самому больному вопросу нашего времени. Нѣтъ надобности напоминать, какое впечатлѣніе произвела эта статья Толстого, хотя всѣ газеты, примѣняясь къ нашимъ условіямъ «свободы печати», помѣстили ее не въ цѣломъ, а только въ выдержкахъ. Но, разумѣется, опубликованіе этой статьи, даже въ урѣзанномъ видѣ, не дававшемъ повода къ какому-либо судебному преслѣдованію по закону, не могло пройти для печати даромъ. Тогдашній московскій генералъ-губернаторъ ген. Гершельманъ немедленно наложилъ на «Русскія Вѣдомости» за напечатаніе «Не могу молчать» штрафъ въ 3,000 руб., т. е. въ высшей мѣрѣ, какая допускается при чрезвычайной охранѣ. И это московское распоряженіе послужило какъ бы сигналомъ для провинціальной администраціи. Началась цѣлая эпидемія штрафовъ за «Не могу молчать», увѣнчавшая терновымъ вѣнцомъ одно изъ самыхъ послѣднихъ и трогательнѣйшихъ произведеній Толстого, — одно изъ тѣхъ произведеній, которыя навсегда упрочатъ за великимъ писателемъ ни съ чѣмъ несравнимую славу голоса совѣсти русскаго народа.