Красные башмаки
авторъ Гансъ Христіанъ Андерсенъ (1805—1875), пер. А. В. Ганзенъ (1869—1942)
Оригинал: дат. De røde Skoe, 1845. — Источникъ: Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. — 2-e изд.. — СПб., 1899. — Т. 1..


[279]


Жила-была дѣвочка, премиленькая, прехорошенькая, но очень бѣдная, и лѣтомъ ей приходилось ходить босикомъ, а зимою въ грубыхъ деревянныхъ башмакахъ, которые ужасно натирали ей ножки.

Въ деревнѣ жила старушка-башмачница. Вотъ она взяла да и сшила, какъ умѣла, изъ обрѣзковъ краснаго сукна пару башмачковъ. Башмаки вышли очень неуклюжіе, но сшиты были съ добрымъ намѣреніемъ,—башмачница подарила ихъ бѣдной дѣвочкѣ. Дѣвочку звали Каренъ.

Она получила и обновила красные башмаки какъ разъ въ день похоронъ своей матери. Нельзя сказать, чтобы они годились для траура, но другихъ у дѣвочки не было; она надѣла ихъ прямо на голыя ножки и пошла за убогимъ соломеннымъ гробомъ.

[280]


Въ это время по деревнѣ проѣзжала большая старинная карета и въ ней важная старая барыня. Она увидала дѣвочку, пожалѣла ее и сказала священнику:

— Послушайте, отдайте мнѣ дѣвочку, я позабочусь о ней.

Каренъ подумала, что все это вышло, благодаря ея краснымъ башмакамъ, но старая барыня нашла ихъ ужасными и велѣла ихъ сжечь. Каренъ пріодѣли и стали учить читать и шить. Всѣ люди говорили, что она очень мила, зеркало же твердило: „Ты больше, чѣмъ мила, ты прелестна“.

Въ это время по странѣ путешествовала королева съ своею маленькою дочерью, принцессой. Народъ сбѣжался ко дворцу; была тутъ и Каренъ. Принцесса, въ бѣломъ платьѣ, стояла у окошка, чтобы дать людямъ посмотрѣть на себя. У нея не было ни шлейфа, ни короны, зато на ножкахъ красовались чудесные, красные сафьяновые башмачки; нельзя было и сравнить ихъ съ тѣми, что сшила для Каренъ башмачница. Въ свѣтѣ не могло быть ничего лучше этихъ красныхъ башмачковъ!

Каренъ подросла и пора было ей конфирмоваться; ей сшили новое платье и собирались купить новые башмаки. Лучшій городской башмачникъ снялъ мѣрку съ ея маленькой ножки. Каренъ съ барыней сидѣли у него въ мастерской; тутъ же стоялъ большой шкафъ со стеклами, за которыми красовались прелестные башмачки и лакированные сапожки. Можно было залюбоваться на нихъ, только не старой барынѣ: она очень плохо видѣла. Между башмаками была и пара красныхъ, точь-въ-точь какъ тѣ, что красовались на ножкахъ принцессы. Ахъ, что за прелесть! Башмачникъ сказалъ, что они были заказаны для графской дочки, да не пришлись по ногѣ.

— Это, вѣдь, лакированная кожа?—спросила старая барыня.—Они блестятъ!

— Да, блестятъ!—отвѣтила Каренъ.

Башмачки были примѣрены, оказались впору, и ихъ купили. Но старая барыня не знала, что они красные,—она бы никогда не позволила Каренъ идти конфирмоваться въ красныхъ башмакахъ, а Каренъ какъ разъ такъ и сдѣлала.

Всѣ люди въ церкви смотрѣли на ея ноги, когда она проходила на свое мѣсто. Ей же казалось, что и старые портреты умершихъ пасторовъ и пасторшъ, въ длинныхъ черныхъ одѣяніяхъ и плоеныхъ круглыхъ воротничкахъ, тоже уставились на ея красные башмаки. Сама она только о нихъ [281]думала, даже въ то время, когда священникъ возложилъ ей на голову руки и сталъ говорить о святомъ крещеніи, о союзѣ съ Богомъ и о томъ, что она становится теперь взрослой христіанкой. Торжественные звуки церковнаго органа и мелодичное пѣніе чистыхъ дѣтскихъ голосовъ наполняли церковь, старый регентъ подтягивалъ дѣтямъ, но Каренъ думала только о своихъ красныхъ башмакахъ.

Послѣ обѣдни старая барыня узнала отъ другихъ людей, что башмаки были красные, объяснила Каренъ, какъ это гадко и неприлично, и велѣла ей ходить въ церковь всегда въ черныхъ башмакахъ, хотя бы и въ старыхъ.

Въ слѣдующее воскресенье надо было идти къ причастію. Каренъ взглянула на красные башмаки, взглянула на черные, опять на красные и—надѣла ихъ.

Погода была чудная, солнечная; Каренъ со старой барыней прошли по тропинкѣ черезъ поле; было немного пыльно.

У церковныхъ дверей стоялъ, опираясь на костыль, старый солдатъ съ длинною, странною бородой: она была скорѣе рыжая, чѣмъ сѣдая. Онъ поклонился имъ чуть не до земли и попросилъ старую барыню позволить ему смахнуть пыль съ ея башмаковъ. Каренъ тоже протянула ему свою маленькую ножку.

— Ишь, какіе славные бальные башмачки!—сказалъ солдатъ.—Сидите крѣпко, когда запляшете!

И онъ хлопнулъ рукой по подошвамъ.

Старая барыня дала солдату скиллингъ и вошла вмѣстѣ съ Каренъ въ церковь.

Всѣ люди въ церкви опять глядѣли на ея красные башмаки, всѣ портреты тоже. Каренъ преклонила колѣни передъ алтаремъ, и золотая чаша приблизилась къ ея устамъ, а она думала только о своихъ красныхъ башмакахъ,—они словно плавали передъ ней въ самой чашѣ. И Каренъ забыла пропѣть псаломъ, забыла прочесть „Отче Нашъ“.

Народъ сталъ выходить изъ церкви; старая барыня сѣла въ карету, Каренъ тоже поставила было ногу на подножку, какъ вдругъ возлѣ нея очутился старый солдатъ и сказалъ:

— Ишь, какіе славные бальные башмачки!

Каренъ не удержалась и сдѣлала нѣсколько па, а тутъ ужъ ноги ея пошли плясать сами собою, точно башмаки имѣли какую-то волшебную силу. Каренъ неслась все дальше и дальше, обогнула церковь и все не могла остановиться. Кучеру [282]пришлось бѣжать за нею въ догонку, взять ее на руки и посадить въ карету. Каренъ сѣла, а ноги ея все продолжали приплясывать, такъ что доброй старой барынѣ досталось не мало пинковъ. Пришлось, наконецъ, снять башмаки, и ноги успокоились.

Пріѣхали домой; Каренъ поставила башмаки въ шкафъ, но не могла не любоваться на нихъ.

Старая барыня захворала, и сказали, что она не проживетъ долго. За ней надо было ходить, а кого же это дѣло касалось ближе, чѣмъ Каренъ. Но въ городѣ давался большой балъ, и Каренъ пригласили. Она посмотрѣла на старую барыню, которой все равно было не жить, посмотрѣла на красные башмаки—развѣ это грѣхъ?—потомъ надѣла ихъ—и это, вѣдь, не бѣда—а потомъ… отправилась на балъ и пошла танцовать.

Но вотъ она хочетъ повернуть вправо—ноги несутъ ее влѣво, хочетъ сдѣлать кругъ по залѣ—ноги несутъ ее вонъ изъ залы, внизъ по лѣстницѣ, на улицу и за-городъ. Такъ доплясала она вплоть до темнаго лѣса.

Что-то засвѣтилось между верхушками деревьевъ. Каренъ подумала, что это мѣсяцъ, такъ какъ виднѣлось что-то похожее на лицо, но это было лицо стараго солдата съ рыжею бородой. Онъ кивнулъ ей и сказалъ:

— Ишь, какіе славные бальные башмачки!

Она испугалась, хотѣла сбросить съ себя башмаки, но они сидѣли крѣпко; она только изорвала въ клочья чулки; башмаки точно приросли къ ногамъ, и ей пришлось плясать, плясать по полямъ и лугамъ, въ дождь и въ солнечную погоду, и ночь, и день. Ужаснѣе всего было ночью!

Вотъ она очутилась на кладбищѣ; но всѣ мертвые спокойно спали въ своихъ могилахъ. У мертвыхъ найдется дѣло получше, чѣмъ пляска. Она хотѣла присѣсть на одной бѣдной могилѣ, поросшей дикою рябинкой, но не тутъ-то было! Ни отдыха, ни покоя! Она все плясала и плясала… Вотъ въ открытыхъ дверяхъ церкви стоитъ ангелъ въ длинномъ бѣломъ одѣяніи; за плечами у него были большія, спускавшіяся до самой земли, крылья. Лицо ангела было строго и серьезно, въ рукѣ онъ держалъ широкій блестящій мечъ.

— Ты будешь плясать!—сказалъ онъ.—Плясать, въ своихъ красныхъ башмакахъ, пока не поблѣднѣешь, не [283]похолодѣешь, не высохнешь какъ мумія! Ты будешь плясать отъ воротъ до воротъ и стучаться въ двери тѣхъ домовъ, гдѣ живутъ гордыя, тщеславныя дѣти; твой стукъ будетъ пугать ихъ! Будешь плясать, плясать!..

— Смилуйся!—вскричала Каренъ.

Но она уже не слышала отвѣта ангела,—башмаки повлекли ее въ калитку, за ограду кладбища, въ поле, по дорогамъ и тропинкамъ.

Разъ утромъ она пронеслась въ пляскѣ мимо знакомой двери; оттуда съ пѣніемъ псалмовъ выносили гробъ, украшенный цвѣтами. Тутъ она узнала, что старая барыня умерла, и ей показалось, что теперь она оставлена всѣми, проклята ангеломъ Господнимъ.

И она все плясала, плясала, даже темною ночью. Башмаки несли ее по камнямъ, сквозь лѣсную чащу и терновые кусты, колючки которыхъ царапали ее до крови. Такъ доплясала она до маленькаго уединеннаго домика, стоявшаго въ открытомъ полѣ. Она знала, что здѣсь живетъ палачъ, постучала пальцемъ въ оконное стекло и сказала:

— Выйди ко мнѣ! Сама я не могу войти къ тебѣ, я пляшу!

И палачъ отвѣчалъ:

— Ты, вѣрно, не знаешь, кто я? Я рублю головы дурнымъ людямъ, и топоръ мой, какъ вижу, дрожитъ!

— Не руби мнѣ головы!—сказала Каренъ.—Тогда я не успѣю покаяться въ своемъ грѣхѣ. Отруби мнѣ лучше ноги съ красными башмаками.

И она исповѣдала весь свой грѣхъ. Палачъ отрубилъ ей ноги съ красными башмаками,—пляшущія ножки понеслись по полю и скрылись въ чащѣ лѣса.

Потомъ палачъ придѣлалъ ей вмѣсто ногъ деревяшки, далъ костыли и выучилъ ее псалму, который всегда поютъ грѣшники. Каренъ поцѣловала руку, державшую топоръ, и пошла по полю.

— Ну, довольно я настрадалась изъ-за красныхъ башмаковъ!—сказала она.—Пойду теперь въ церковь, пусть люди увидятъ меня!

И она быстро направилась къ церковнымъ дверямъ; вдругъ передъ нею заплясали ея ноги въ красныхъ башмакахъ; она испугалась и повернула прочь.

Цѣлую недѣлю тосковала и плакала Каренъ горькими слезами; но вотъ настало воскресенье, и она сказала: [284]


— Ну, довольно я страдала и мучилась! Право же я не хуже многихъ изъ тѣхъ, что сидятъ и величаются въ церкви!

И она смѣло пошла туда же, но дошла только до калитки,—тутъ передъ нею опять заплясали красные башмаки. Она опять испугалась, повернула обратно и отъ всего сердца покаялась въ своемъ грѣхѣ.

Потомъ она пошла въ домъ священника и попросилась въ услуженіе, обѣщая быть прилежной и дѣлать все, что сможетъ, безъ всякаго жалованья, изъ-за куска хлѣба и пріюта у добрыхъ людей. Жена священника сжалилась надъ ней и взяла ее къ себѣ въ домъ. Каренъ работала, не покладая рукъ, но была очень тиха и задумчива. Съ какимъ вниманіемъ слушала она по вечерамъ священника, читавшаго вслухъ Библію! Дѣти очень полюбили ее, но когда дѣвочки заговаривали при ней о нарядахъ и высказывали желаніе быть на мѣстѣ королевы, Каренъ печально качала головой.

Въ слѣдующее воскресенье всѣ собрались идти въ церковь; ее спросили, не пойдетъ-ли и она съ ними, но она только со слезами посмотрѣла на свои костыли. Всѣ отправились слушать слово Божіе, а она ушла въ свою коморку. Тамъ умѣщались только кровать, да стулъ; она сѣла и набожно стала читать псалтирь. Вдругъ вѣтеръ донесъ до нея звуки церковнаго органа. Она подняла отъ книги свое омоченное слезами лицо и воскликнула:

— Помоги мнѣ, Господи!

И вдругъ ее всю осіяло, какъ солнцемъ—передъ ней очутился ангелъ Господень въ бѣломъ одѣяніи, тотъ самый, котораго она видѣла въ ту страшную ночь у церковныхъ дверей. Но теперь въ рукахъ онъ держалъ не острый мечъ, а чудесную зеленую вѣтвь, усѣянную розами. Онъ коснулся ею потолка, и потолокъ поднялся высоко-высоко, а на томъ мѣстѣ, до котораго дотронулся ангелъ, заблистала золотая звѣзда. Затѣмъ ангелъ коснулся стѣнъ—онѣ раздались, и Каренъ увидѣла церковный органъ, старые портреты пасторовъ и пасторшъ и весь народъ; всѣ сидѣли на своихъ стульяхъ и пѣли псалмы. Что это, преобразилась-ли въ церковь узкая коморка бѣдной дѣвушки, или сама дѣвушка какимъ-то чудомъ перенеслась въ церковь?.. Каренъ сидѣла на своемъ стулѣ рядомъ съ домашними священника, и когда тѣ окончили псаломъ и увидали ее, то ласково кивнули ей, говоря: [285]


— Ты хорошо сдѣлала, что тоже пришла сюда, Каренъ!

— По милости Божіей!—отвѣчала она.

Торжественные звуки органа сливались съ нѣжными дѣтскими голосами хора. Лучи яснаго солнышка струились въ окно прямо на Каренъ. Сердце ея такъ переполнилось всѣмъ этимъ свѣтомъ, миромъ и радостью, что разорвалось. Душа ея полетѣла вмѣстѣ съ лучами солнца къ Богу, и тамъ никто не спросилъ ее о красныхъ башмакахъ.

Примѣчанія.