Изъ исторіи идей : Отзыв
авторъ Владимир Иванович Вернадский
Дата созданія: 1912, опубл.: 1912. Источникъ: В. И. Вернадскій. Изъ журнала «Русская Мысль». 1912 г. Типо-литография. Товарищества И. Н. Кушнеревъ и Ко, Пименовская ул., собственный домъ. Москва - 1912.

Е. Спекторскій: «Проблема соціальной физики въ XVII столѣтіи. Новое міровоззрѣніе и новая теорія науки. Варшава, 1910 г. Н. Алексѣевъ: „Науки общественныя и естественныя въ историческомъ взаимоотношеніи ихъ методовъ. Очерки по исторіи и методологіи общественныхъ наукъ. Механическая теорія общества. Историческій матеріализмъ“. Москва, 1912 г.

I. править

Наше время — вѣкъ прошлый и вѣкъ нынѣшній — можетъ и должно быть охарактеризовано какъ эпоха расцвѣта наукъ о природѣ и математикѣ. Мы видимъ на каждомъ шагу проникновеніе ихъ въ окружающую жизнь; онѣ вліяютъ самымъ могущественнымъ образомъ на ходъ религіознаго сознанія въ человѣчествѣ, измѣняютъ философскія построенія, глубоко проникаютъ въ искусство, обусловливаютъ всю технику и съ ея помощью совершенно измѣняютъ бытовой укладъ и государственную жизнь нашего времени.

Мы встрѣчаемся здѣсь съ новымъ факторомъ всемірной исторіи, новымъ явленіемъ, котораго напрасно стали бы искать въ прошломъ.

Когда этотъ факторъ появился? Когда вылились въ современныя формы точное знаніе п математика, когда они достигли такого значенія, что съ ними пришлось считаться въ жизни, въ частной жизни и въ государственныхъ начинаніяхъ?

Мы напрасно стали бы искать отвѣта на этотъ вопросъ въ обычныхъ и распространенныхъ представленіяхъ о ходѣ исторіи человѣчества. Мы говоримъ объ эпохѣ Возрожденія наукъ и искусствъ, но наукъ, далекихъ отъ точнаго естествознанія и математики. Эпоха Возрожденія не есть эпоха созданія современнаго естествознанія и математики. Мы говоримъ объ „эпохѣ открытій“, но эта эпоха нѣсколькими поколѣніями отдѣлена отъ расцвѣта точнаго знанія. И Возрожденіе, и эпоха открытій явились эпохами подготовительными, создали почву, на которой выросло идейное теченіе, по своему значенію болѣе мощное и болѣе глубокое, чѣмъ эти два великихъ перелома въ исторіи человѣческой культуры.

Мы говоримъ объ эпохѣ церковной реформы — реформаціи. Однако реформація не только не связана генетически съ расцвѣтомъ точнаго знанія и математики, но во многомъ она явилась средой, имъ враждебной, въ лучшемъ случаѣ безразличной ихъ росту и значенію.

Позже для XVII вѣка мы говоримъ о созданіи новой философіи, для ХVIII в. — объ эпохѣ просвѣщенія и объ ихъ вліяніи на весь укладъ человѣческой жизни. Здѣсь мы встрѣчаемся уже съ новой наукой и съ новой математикой, какъ готовыми созданіями, видимъ ихъ вліяніе на человѣческую жизнь, однако, оцѣниваемъ въ ней не ихъ, но ихъ отраженія въ философскихъ идеяхъ и построеніяхъ.

Въ общемъ ходѣ исторіи человѣческой культуры, въ обычныхъ о ней представленіяхъ, нѣтъ мѣста исторіи того перелома, который совершился въ человѣчествѣ вхожденіемъ точнаго знанія въ его жизнь и привелъ впервые въ многотысячелѣтнемъ его существованіи къ новымъ, неслыханнымъ раньше формамъ и укладамъ быта и общественнаго строя.

Переломъ этотъ совершился ьъ XVII столѣтіи. Въ это столѣтіе впервые наука о природѣ и математика вдвинулись въ жизнь, получили значеніе, какъ измѣняющія условія человѣческаго существованія историческія силы.

Никогда раньше этого не было, и напрасно стали бы мы искать аналогій эпохѣ XVII—XX столѣтій въ прошломъ человѣчества. Недаромъ это и сознается сейчасъ, когда на нашихъ глазахъ все ярче и сильнѣе выступаетъ міровая исторія, охватившая, какъ единое цѣлое, весь земной шаръ, совершенно покончившая съ уединенными, мало зависимыми другъ отъ друга культурными и некультурными историческими областями прошлаго.

Несомнѣнно, корни научнаго знанія теряются въ безконечной дали вѣковъ былого. Мы сталкиваемся съ ними въ первыхъ проблескахъ религіознаго сознанія, коллективнаго художественнаго творчества пли въ начаткахъ техники, а ихъ слѣды мы находимъ въ самыхъ древнихъ остаткахъ человѣчества, въ самыхъ первобытныхъ и дикихъ укладахъ человѣческаго общежитія.

По эти первые проблески религіознаго вдохновенія, техническихъ навыковъ или народной мудрости не составляютъ науки, какъ первыя проявленія счета или измѣренія не составляютъ еще математики. Они дали лишь почву, на которой могли развиться эти созданія человѣческой личности. И для этого мысль человѣка должна была выбиться изъ рамокъ, созданныхъ вѣковой, безсознательной, коллективной работой поколѣній — работой безличной, приноровленной къ среднему уровню и пониманію. Зарожденіе научной мысли было формой протеста противъ обычной на-родной мудрости или ученій религіи. Повидимому, это совершилось за шесть столѣтій до Р. X. въ культурныхъ городскихъ общинахъ Малой Азіи.

Но эти первые шаги научнаго творчества были слабы и ничтожны. Едва ли они могли быть замѣтны въ окружающей жизни, шедшей своимъ безсознательнымъ укладомъ, не дававшимъ мѣста новому созданію человѣческой личности. Реальной исторической силой, мѣняющей жизнь даннаго времени, они не были.

Прошло много столѣтій, прежде чѣмъ эти первые зачатки научнаго мышленія могли въ свою очередь явиться силой въ жизни человѣчества, болѣе мощной или равной другимъ творящимъ его исторію факторамъ. Еще въ XVI столѣтіи могъ быть споръ, нужны или нѣтъ въ жизни тѣ естественнонаучныя и математическія знанія, которыя въ это время были въ распоряженіи человѣчества; еще въ эту эпоху практика мастерскихъ, рудниковъ, военнаго, даже морского дѣла безнаказанно обходилась безъ тѣхъ данныхъ, которыя даются наукой. Въ это время во многомъ долголѣтняя выучка практическаго дѣятеля давала ему большія знанія, чѣмъ то, что могъ ему дать накопленный въ книгахъ или въ преподаваніи научный опытъ, научное обобщеніе. Все это измѣнилось въ XVII столѣтіи; здѣсь мы видимъ ясный переломъ, когда научное знаніе стало опережать технику, когда полученныя съ его помощью приложенія къ жизни стали оставлять позади себя коллективныя созданія техническихъ традицій и навыковъ. Въ эту эпоху научное представленіе объ окружающемъ мірѣ стало въ рѣзкое противорѣчіе съ вѣковыми созданіями религіозныхъ, философскихъ или обыденныхъ представленій о мірѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ оно смогло доказать на дѣлѣ значеніе своихъ положеній, ибо оно дало, несовмѣстимыя съ старыми представленіями, неожиданныя для него примѣненія въ мореходномъ и военномъ дѣлѣ, техникѣ, медицинѣ. Въ то же время новая математика впервые открыла передъ человѣчествомъ новые горизонты познаваемаго и пріемы исчисленія, несравнимые и оставившіе далеко позади за собой тѣ начатки геометріи, которые преподавались въ школахъ или передавались въ мастерскихъ, тѣ формы ариѳметики, которыя перешли школьнымъ путемъ отъ прежнихъ временъ или создавались въ торговыхъ и банкирскихъ конторахъ. Эти созданія тысячелѣтій были дѣтскимъ лепетомъ передъ тѣмъ, что въ XVII вѣкѣ, въ формѣ новой математики, стало открываться передъ человѣчествомъ.

XVII вѣкъ явился началомъ новаго времени, вхожденія въ исторію человѣчества новой мѣняющей ее силы — наукъ о природѣ и тѣсно съ ними связанной математики. То, что явно зародилось въ этотъ вѣкъ, въ послѣдующіе получило лишь дальнѣйшее развитіе. Конечно, разница между началомъ XVII и началомъ XX вѣка въ этомъ отношеніи огромная, но не будетъ ли еще большей разница между XX и началомъ XXIII вѣка?

II. править

Страннымъ образомъ этотъ великій переломъ въ исторіи человѣчества не получилъ себѣ яснаго выраженія въ обычныхъ представленіяхъ образованнаго общества о своемъ прошломъ.

Причиной этого является, съ одной стороны, слабое развитіе исторіи научнаго знанія, а съ другой — малое проникновеніе ея въ школьное преподаваніе и въ популярную научную литературу.

Нельзя сказать, чтобы исторія науки и научнаго творчества не привлекала къ себѣ вниманія изслѣдователей. Неизбѣжно ими должны были являться, обычно далекіе отъ исторіи, натуралисты и математики. Исторія математики давно уже считается однимъ изъ очень обработанныхъ отдѣловъ исторіи культуры. Значительно меньше обращала на себя вниманія исторія естествознанія и исторія техники. Но и здѣсь для исторіи опытныхъ наукъ — химіи, физики, механики — и для исторіи географіи, астрономіи или анатоміи мы имѣемъ огромную, все растущую литературу. Въ общемъ здѣсь сейчасъ издано много документовъ, произведена большая работа исторической критики, выяснены многочисленные факты. Значительно хуже обстоитъ дѣло съ исторіей описательнаго естествознанія — зоологіи, ботаники, минералогіи или такихъ наукъ, какъ геологія, почти всѣхъ отдѣловъ техники. Здѣсь область научнаго изысканія едва затронута пріемами современной исторической науки. Однако и здѣсь сейчасъ замѣтно оживленіе. Создаются научныя общества для изученія исторіи естествознанія и техники въ широкомъ смыслѣ этого слова, зарождаются спеціальные, посвященные имъ научные журналы. Но всего этого недостаточно по сравненію съ областью неизученнаго.

Въ общемъ исторія науки все еще является областью, гдѣ возможны неожиданности — такія открытія, какія немыслимы въ исторіи философіи, религіи, литературы и даже искусства. Достаточно вспомнить новыя работы Дюгема, открывшія намъ для исторіи механики и геологіи въ Западной Европѣ не только новыя произведенія, но и негаданныя средневѣковыя научныя теченія, державшіяся столѣтія; новыя, забытыя имена великихъ ученыхъ, какъ Альбертъ изъ Саксоніи или Іорданъ Неморарій, о жизни которыхъ мы почти ничего не знаемъ и о вліяніи которыхъ на послѣдующую, а слѣдовательно, и на нашу, мысль не догадывались.

Въ исторіи науки область, охваченная исторической критикой, ничтожна по сравненію съ тѣмъ, что осталось ею нетронутымъ. Въ этомъ смыслѣ работа, здѣсь сдѣланная, не можетъ даже сравниваться съ тѣмъ, что достигнуто за тотъ же періодъ времени въ другихъ отдѣлахъ исторіи культуры — въ исторіи религіи, философіи, литературы или искусства.

Самый характеръ исторіи науки, по существу, отличаетъ ее отъ исторіи другихъ теченій культуры. Ибо въ исторіи науки ходъ ея современнаго развитія заставляетъ искать и видѣть въ ея прошломъ то, о чемъ и не догадывались прежніе изслѣдователи. Во второй половинѣ XIX вѣка побѣда эволюціоннаго принципа въ біологическихъ наукахъ заставила искать въ прошломъ науки его проявленія, заставила переоцѣнить историческую роль научныхъ вождей прошлаго — Кювье, Линнея, Бюффона. Изъ темныхъ забытыхъ научныхъ рядовъ она выдвинула Ламарка. Исторія зоологіи или ботаники въ XVII или XVIII вѣкахъ, написанная до дарвинизма и послѣ него, по существу суть созданія, рѣзко различныя. Сейчасъ на нашихъ глазахъ мы переживаемъ то же самое въ исторіи физики. Иной представляется намъ роль Ньютона въ ученіи объ истеченіи и по существу иной является оцѣнка нами спора сторонниковъ теоріи волнообразнаго колебанія эѳира со сторонниками теоріи истеченія, чѣмъ это было лѣтъ 10 — 15 назадъ…

Исторія науки и ея прошлаго должна критически составляться каждымъ научнымъ поколѣніемъ и не только потому, что мѣняются запасы нашихъ знаній о прошломъ, открываются новые документы или находятся новые пріемы возстановленія былого. Нѣтъ! Необходимо вновь научно перерабатывать исторію науки, вновь исторически уходить въ прошлое потому, что, благодаря развитію современнаго знанія, въ прошломъ получаетъ значеніе одно и теряетъ другое. Каждое поколѣніе научныхъ изслѣдователей ищетъ и находитъ въ исторіи науки отраженіе научныхъ теченій своего времени. Двигаясь впередъ, наука не только создаетъ новое, ио и неизбѣжно переоцѣниваетъ старое, пережитое.

Уже поэтому исторія науки не можетъ являться безразличной для всякаго изслѣдователя. Натуралистъ и математикъ всегда долженъ знать прошлое своей науки, чтобы понимать ея настоящее. Только этимъ путемъ возможна правильная и полная оцѣнка того, что добывается современной наукой, что выставляется ею, какъ важное, истинное или нужное.

Въ сущности, мы имѣемъ два критерія оцѣнки научной истины, отличенія преходящаго отъ вѣчнаго. Одинъ путь — путь философской критики, связанный съ теоріей познанія, другой путь — путь исторической критики, связанный съ исторіей науки.

При всемъ несовершенствѣ и неполнотѣ этого второго пути, математикъ и, особенно натуралистъ, въ большинствѣ случавъ останавливается на немъ, такъ какъ онъ даетъ ему прочную почву для сужденія и не выводитъ его изъ рамокъ работы, къ которымъ онъ привыкъ въ научной области. Мнѣ кажется, что даже избравъ первый путь — путь теоріи познанія — онъ долженъ, для того чтобы разобраться въ противорѣчивыхъ и неизбѣжно, по существу, несогласимыхъ построеніяхъ теоріи познанія или, вѣрнѣе, различныхъ философскихъ теорій познанія, обратиться къ исторіи философіи и къ исторіи науки. Только послѣ этого онъ можетъ примѣнить безнаказанно теорію познанія къ оцѣнкѣ научныхъ построеній или текущей научной работы.

III. править

Если, такимъ образомъ, для каждаго мыслящаго натуралиста представляютъ интересъ и значеніе историческія изслѣдованія прошлаго науки, то они пріобрѣтаютъ особую важность, когда касаются эпохи, въ которой научная мысль стала впервые исторической силой — эпохи зарожденія новаго знанія — XVII столѣтія.

Этой эпохи касаются двѣ новыя интересныя работы — Е. Спекторскаго и Н. Алексѣева. Оба они подошли къ одной и той же темѣ: къ вліянію расцвѣта естествознанія и математики въ XVII вѣкѣ на общественныя науки того времени. Они пытаются прослѣдить вліяніе вызванныхъ имъ идей въ этихъ областяхъ знанія и въ послѣдующія столѣтія, доходятъ до теченій нашего времени. Въ работѣ Алексѣева тема изслѣдованія болѣе широкая; онъ касается многихъ теченій нашего времени, XIX столѣтія, генетическая связь которыхъ съ идеями XVII в. очень отдаленная, можетъ быть, существуетъ только въ построеніяхъ изслѣдователя. Этимъ теченіямъ, въ томъ числѣ очень интересной критикѣ историческаго матеріализма, посвящена большая часть его книги. Ло все же и изъ его книги ясно выступаетъ передъ читателемъ значеніе естественнонаучнаго движенія XVII вѣка въ исторіи наукъ объ обществѣ.

Философскій интересъ и философская подготовка обоихъ изслѣдователей заставляетъ ихъ обращать исключительное вниманіе на вліяніе естествознанія и математики, главнымъ образомъ, на философскія основы общественныхъ наукъ, оставляя въ сторонѣ конкретное содержаніе научныхъ теченій, на нихъ построенныхъ. Въ то же самое время, особенно въ работѣ Алексѣева, благодаря характеру поставленной авторомъ задачи, мы имѣемъ дѣло съ искусственнымъ перемѣщеніемъ матеріала внѣ его исторической обстановки: авторъ оставляетъ въ сторонѣ, откладывая до будущаго тома, вліяніе естественныхъ наукъ, біологическихъ и „органическихъ“ (?), ибо „исторически біологическія аналогіи выступаютъ зачастую на-ряду съ механическими, но логически (онѣ) не имѣютъ съ послѣдними ничего общаго“. Едва ли можно согласиться съ этимъ мнѣніемъ автора, но, какъ бы то ни было, въ его работѣ, благодаря этому, оставлено пока безъ разсмотрѣнія вліяніе на науки общественныя широкихъ и крайне своеобразныхъ теченій естествознанія. Въ дѣйствительности и въ работѣ Е. Спекторскаго огромная область вліянія естествознанія осталась безъ разсмотрѣнія. Увлекшись развернувшейся передъ нимъ темой, авторъ не закончилъ намѣченной работы, напечаталъ ея обрывокъ.

Оба изслѣдователя подходятъ къ своей исторической темѣ не какъ историки, но какъ философы. Несомнѣнно, мы найдемъ въ ихъ работахъ рядъ новыхъ историческихъ данныхъ (наприм., глава о Вейгелѣ, учителѣ Пуффендорфа и Лейбница въ книгѣ Спекторскаго), еще больше указаній на возможныя или дѣйствительно существовавшія зависимости въ исторіи мысли. По оба автора подходятъ къ предмету съ готовыми философскими вопросами п философскими построеніями, они выбираютъ въ имѣющемся матеріалѣ то, что является имъ нужнымъ въ ихъ исканіяхъ. Путемъ исторіи научныхъ идей они пытаются подойти къ рѣшенію философскихъ вопросовъ, къ исканію возможныхъ путей познанія.

Съ этой точки зрѣнія любопытны діаметрально противоположныя оцѣнки одного и того же явленія. То, что является для г. Спекторскаго выраженіемъ истины, упадокъ чего представляется для него несчастнымъ событіемъ въ исторіи мысли, то его философскому антагонисту, г. Алексѣеву, рисуется какъ разъ наоборотъ. Спекторскій стремится, наприм., на фонѣ историческихъ построеній, чрезвычайно принизить философское значеніе Канта, къ которому въ концѣ-концовъ восходятъ философскія построенія Алексѣева. Въ тонкомъ, мѣстами глубокомъ и интересномъ, анализѣ различныхъ теченій научнаго позитивизма, позитивнаго раціонализма и т. п. Алексѣевъ разрушаетъ то, къ чему, повидимому, стремится философская мысль Спекторскаго. Оба автора, основываясь на аналогичныхъ или даже на однихъ и тѣхъ же явленіяхъ, приходя къ взаимно исключающимъ выводамъ, увѣрены въ въ истинности своей оцѣнки хода мысли человѣчества или, по крайней мѣрѣ, въ вѣрности пути, ими выбраннаго для этой оцѣнки. И 'возможно, что доля справедливаго есть у каждаго изъ нихъ; вѣроятнѣе, впрочемъ, что въ цѣломъ оба неправы.

Однако я далекъ отъ мысли вмѣшиваться въ чуждый мнѣ философскій споръ. На тотъ же вопросъ можно посмотрѣть съ другой, не съ философской, а съ исторической точки зрѣнія. Оцѣнка совершавшагося при этомъ отходитъ на далекій планъ, на первое мѣсто выступаетъ возстановленіе происходившаго процесса. Съ такой исторической точки зрѣнія можно подойти къ оцѣнкѣ выбраннаго ими пути рѣшенія философскихъ вопросовъ.

Мнѣ кажется, что, увлекшись философской работой, оба автора едва ли вѣрно представили ходъ совершавшагося въ XVII вѣкѣ идейнаго теченія и, въ частности, дали едва ли отвѣчающее фактамъ изображеніе взаимоотношенія естественнонаучно-математической мысли и философіи въ XVII столѣтіи.

Великій переломъ естествознанія и математики въ началѣ XVII столѣтія могущественно отразился на философскомъ мышленіи, привелъ во второй его половинѣ къ созданію новой философіи. Творцы новой философіи того времени — Бэконъ, Декартъ, Гассенди, Галилей, Спиноза, Гоббсъ, Паскаль, Мальбраншъ, Локкъ, Беркли, Лейбницъ — были широко- образованными учеными, находившимися на уровнѣ естествознанія и математике своего времени; нѣкоторые изъ нихъ, какъ Декартъ, Паскаль, Галилей или Лейбницъ, и въ этихъ областяхъ человѣческой мысли стояли въ первыхъ рядахъ, являлись творцами новаго. Ихъ философія тѣснѣйшимъ образомъ связана съ развитіемъ естественнонаучной и математической мысли ихъ времени, вся цѣликомъ на ней основана. Всѣмъ извѣстно могущественное вліяніе ихъ философской работы на всѣ стороны умственной, художественной, религіозной жизни человѣчества. Она отразилась и на ростѣ общественно-юридическихъ наукъ, глубочайшимъ образомъ повліяла и на работу естествознанія и математики.

Черезъ новую философію въ область юридическихъ и общественныхъ наукъ неизбѣжно проникло вліяніе новаго естествознанія и математики, на которыхъ она строилась. Вліяніе это сказывалось двоякимъ образомъ: съ одной стороны, оно было вліяніемъ формальнаго характера, являлось попыткой перенести въ область соціологіи ту форму научныхъ построеній, которую, казалось, такъ удачно удалось приложить къ математикѣ, механикѣ, астрономіи и которая въ это время господствовала въ физикѣ. Это выразилось въ приложеніи къ наукѣ объ обществѣ привычнаго новой философіи дедуктивнаго метода, къ попыткамъ геометрическаго и механическаго способа разсмотрѣнія наблюдавшихся въ этой области явленій. Здѣсь должна была произойти та же самая переработка построеній средневѣковыхъ юристовъ и трактатовъ великихъ схоластиковъ, какая въ это время произошла для послѣднихъ въ области механики или физики. Къ сожалѣнію, въ работѣ Спекторскаго, вопреки поставленной имъ задачѣ, мы напрасно стали бы искать выясненія этого процесса, существованіе котораго ясно изъ его собственныхъ отдѣльныхъ указаній (наприм., для Гуго Гроція). Въ концѣ-концовъ приложеніе механистическихъ или геометрическихъ способовъ изслѣдованія привело къ чисто формальнымъ внѣшнимъ научнымъ построеніямъ, въ видѣ пансофическихъ системъ или всеобщей математики („Универсальной“ математики Алексѣева. Нельзя не отмѣтить ненужнаго обилія нѣмецкихъ, греческихъ и латинскихъ словъ и выраженій въ книгѣ этого автора, ненужнымъ образомъ искажающихъ его русскую рѣчь). Оно вылилось въ пустую форму, лишенную содержанія. Какъ бы мы ни объясняли это явленіе, несомнѣнно, что здѣсь полученный результатъ не отвѣчалъ затраченнымъ на него усиліямъ.

Считать ли это неизбѣжнымъ слѣдствіемъ особаго характера наукъ объ обществѣ, о явленіяхъ, связанныхъ съ человѣческой личностью, какъ это дѣлаетъ Алексѣевъ; или видѣть въ немъ результатъ несоотвѣтствія между состояніемъ науки того времени и приложеннымъ къ ней правильнымъ и неизбѣжнымъ пріемамъ изслѣдованія, какъ думаетъ Спекторскій; или объяснять его какъ-нибудь иначе — фактъ остается яснымъ и безспорнымъ: результатъ приложенія къ даннымъ отраслямъ знанія дедуктивнаго метода въ XVII вѣкѣ потерпѣлъ крушеніе и привелъ къ ничтожнымъ выводамъ въ области наукъ объ обществѣ. Напрасно, однако, было бы думать, какъ это допускаютъ оба изслѣдователя, что эти философскіе пріемы научныхъ исканій привели къ лучшимъ результатамъ и въ области наукъ о природѣ. И здѣсь въ дѣйствительности ихъ значеніе было ничтожно. И здѣсь они смогли свести въ систему добытыя истины, но не помогли ни въ чемъ дальнѣйшимъ открытіямъ. Замѣна физики великихъ схоластиковъ формальной физикой картезіанцевъ не являлась научнымъ прогрессомъ и исторически оказала очень слабое вліяніе на построеніе теоретической физики или механики нашего времени, нѣкоторые боковые корни которой одинаково идутъ и въ глубь логическихъ силогизмовъ великихъ схоластиковъ и въ основанныя на новой механикѣ дедуктивныя построенія новой философіи. Несомнѣнно, что главное свое содержаніе теоретическая физика нашего времени отнюдь не получила изъ тѣхъ научныхъ теченій XVII столѣтія, которыя созданы философскими построеніями пансофическаго, пангеометрическаго или иного характера. Для этого природное явленіе, являющееся ея объектомъ, было слишкомъ сложнымъ. Анализъ современной теоретической физики и механики оставитъ въ ней ничтожную долю на вліяніе философской дедукціи, идущей отъ XVII столѣтія. Въ рѣзкомъ разногласіи съ изложеніемъ исторіи мысли XVII вѣка Спекторскимъ или Алексѣевымъ мы должны признать, что и въ области точнаго естествознанія дедуктивный методъ философовъ потерпѣлъ тоже крушеніе, какъ и въ области соціологіи. Это есть историческій фактъ, и съ нимъ мы должны считаться. Часто говорятъ о ничтожномъ — исторически — значеніи индуктивнаго метода Бэкона въ приложеніи къ достиженію естественнонаучныхъ истинъ. То же самое, однако, цѣликомъ приложимо и къ дедуктивному методу его противниковъ. Картезіанская физика оказалась столь же далекой отъ исторически добытой человѣкомъ физики, такъ же мало вела къ ней, такъ же была груба по сравненію съ природнымъ явленіемъ, какъ мало способствовали его познанію грубыя физическія аналогіи Бэкона. Формальные пріемы философскихъ построеній вскорѣ — уже къ концу XVII и окончательно въ началѣ XVIII вѣка — потеряли свое значеніе даже въ математикѣ, какъ только высшій анализъ сталъ получать въ ней силу и вліять на ходъ работы въ этой обрасти чистаго умозрѣнія.

Поэтому мы должны внести поправку въ работы Спекторскаго и Алексѣева, измѣняющую ихъ построенія. Въ области соціологіи потерпѣло крушеніе не то теченіе, которое привело къ созиданію великаго зданія современнаго точнаго знанія и математики, какъ думаютъ объ этомъ оба автора, а то самое теченіе, которое и въ этихъ областяхъ человѣческой мысли оказалось пустымъ и безплоднымъ.

Но на-ряду съ такимъ логически формальнымъ вліяніемъ естествознаніе и математика оказали и другого рода, болѣе глубокое, вліяніе на ходъ общественно-политической мысли. Къ сожалѣнію, въ работахъ Спекторскаго и Алексѣева обращено вниманіе на одну только сторону этого вліянія. Расцвѣтъ точнаго знанія и математики, съ одной стороны, вызвалъ попытки примѣненія въ области общественныхъ наукъ тѣхъ новыхъ представленій, какія были введены наукой и выросшей на ней философіей XVII столѣтія при объясненіи явленій природы, и съ другой — онъ вызвалъ попытки изученія новыхъ явленій, которыя не могли быть замѣчены раньше и стали доступны лишь въ атмосферѣ новаго научнаго мышленія. Оба автора почти совершенно оставляютъ безъ вниманія эту послѣднюю сторону вліянія новой науки — естествознанія и математики; они обращаютъ преимущественное вниманіе на изученіе новыхъ введенныхъ этимъ путемъ въ науку представленій. А между тѣмъ именно въ XVII столѣтіи — подъ вліяніемъ естествознанія и математики — видимъ мы первыя попытки проникнуть въ новыя научныя области. Въ это время выясняется существованіе осо быхъ явленій соціальной жизни, кладется основаніе статистикѣ, антропологіи, этнографіи, первыхъ научныхъ изложеній явленій народнаго богатства и финансовъ. Здѣсь, въ конкретной работѣ собиранія фактовъ и выясненія явленій начали созидаться тѣ новыя научныя дисциплины, которыя на-ряду съ ростомъ историческихъ наукъ привели въ концѣ-концовъ къ великимъ обобщеніямъ XVIII и XIX столѣтій въ области наукъ о человѣкѣ.

Оставляя въ сторонѣ эту область вновь открывшихся передъ научной мыслью явленій и переходя къ новымъ представленіямъ, введеннымъ въ соціологію XVIII вѣка подъ вліяніемъ естествознанія и математики, мы встрѣчаемся съ такими теоріями, которыя обычно считаются созданіями науки XIX столѣтія, но которыя мы находимъ въ полномъ объемѣ у забытыхъ ученыхъ XVII вѣка. Таковы — представленіе о соціальной физикѣ и соціальной механикѣ, ученіе объ обществѣ, какъ естественномъ явленіи. Въ работахъ полузабытыхъ ученыхъ XVII столѣтія мы встрѣчаемъ, наприм., попытки научныхъ построеній и обобщеній, которыя одно время считались созданіями Ог. Конта, потомъ были перенесены въ XVIII вѣкъ, къ Тюрго или къ французскимъ физіократамъ и которыя сейчасъ надо продвинуть еще на столѣтіе въ глубь прошлаго.

Возстановленіе полузабытыхъ ученій XVII в. и постановка ихъ въ исто-рическую связь съ явленіями мысли XVIII—XX вѣковъ несомнѣнно представляетъ заслугу обоихъ русскихъ ученыхъ; ихъ изложеніе заслу-живаетъ самаго серьезнаго вниманія и читается съ огромнымъ интересомъ. Ибо въ этихъ забытыхъ ученіяхъ видимъ мы попытки подойти къ теоріи общественныхъ явленій, не потерявшія сами по себѣ значенія; сверхъ того они тѣснѣйшимъ образомъ генетически связаны съ живыми ученіями нашего времени, съ которыми мы сталкиваемся до сихъ поръ — съ построеніями позитивной соціологіи, историческаго матеріализма… Любопытна сама по себѣ формальная аналогія нѣкоторыхъ изъ этихъ ученій съ атомистическими теоріями, гдѣ мѣсто атома занимаетъ недѣлимое общественнаго организма — теоретическій человѣкъ, свойства и проявленіе жизни котораго могутъ быть сведены къ формальнымъ выраженіямъ, очень напоминающимъ построенія теоретической физики — въ ея элементарныхъ проявленіяхъ.

Въ нашемъ языкѣ и нашемъ мышленіи на каждомъ шагу мы чувствуемъ отголоски этихъ былыхъ механическихъ и физическихъ представленій о человѣческомъ обществѣ. Мы говоримъ о равновѣсіи силъ, центробѣжныхъ и центростремительныхъ силахъ общества, условіяхъ устойчивости и неустойчивости въ общественныхъ отношеніяхъ, желѣзныхъ законахъ производства или распредѣленія богатствъ… Все это отраженія въ языкѣ когда-то жившаго теченія мысли — отголоски XVII столѣтія.

IV. править

Несомнѣнно, переносъ въ область соціологіи научныхъ идей и конструкцій, выросшихъ на почвѣ естествознанія и математики, не принесъ тѣхъ результатовъ, какіе отъ нихъ ожидались. Нѣтъ у насъ ни соціальной физики, ни соціальной механики, далеки, въ общемъ, методы изслѣдованія и особенно формы представленій общественныхъ наукъ отъ методовъ и схемъ естествознанія. Въ любопытныхъ страницахъ Спекторскій и Алексѣевъ рисуютъ намъ исторію неудачныхъ вторженій въ область общественныхъ наукъ философскихъ ученій, развившихся изъ новой философіи XVII вѣка, полное крушеніе старыхъ и новыхъ попытокъ приложенія въ этой области тѣхъ пріемовъ научной работы, которыя, казалось, такъ плодотворны были въ ученіи о природѣ.

Отчего это произошло? Являются ли эти попытки по существу не-возможными, вслѣдствіе коренного различія явленій общественныхъ и явленій, охваченныхъ научными методами естествознанія, какъ это думаетъ Алексѣевъ? Или эти попытки были преждевременны, время для нихъ не приспѣло, и въ новой научной обстановкѣ, съ новымъ накопленнымъ двухсотлѣтней работой опытомъ результаты усилій будутъ иные, какъ думаетъ Спекторскій? Или, можетъ быть, были иныя причины, не принятыя во вниманіе обоими изслѣдователями — причины, которыя указываютъ, что явленіе, которое передъ нами раскрывается, было гораздо болѣе сложнымъ, чѣмъ это вытекаетъ изъ схемъ, данныхъ авторами»,

Намъ кажется, что именно такъ обстоитъ дѣло. Мы уже видѣли, что попытки приложить къ исканію научныхъ истинъ дедуктивнымъ фи-лософскимъ путемъ логическихъ построеній кончались неудачей не только въ соціологіи и общественныхъ наукахъ, но и въ естествознаніи. Очевидно, слѣдовательно, причина неудачи, по крайней мѣрѣ отчасти, коренится въ недостаточности философскаго метода работы въ примѣненіи къ научной области явленій.

Мнѣ кажется, что изученіе фактовъ — исторіи естествознанія и математики — позволяетъ считать, что неудача цѣликомъ можетъ лежать въ этой области — въ несоотвѣтствіи философскихъ пріемовъ работы, хотя бы основанныхъ на естествознаніи и математикѣ, съ объектомъ работы — съ подчиненными научной работѣ явленіями. Этого несоотвѣтствія достаточно для объясненія хода историческаго процесса, и нѣтъ надобности искать причинъ неудачи въ коренномъ различіи двухъ проявленій человѣческой мысли — наукъ естественныхъ и наукъ историческихъ — или въ неполнотѣ научнаго матеріала.

Это несоотвѣтствіе вызвано было въ значительной мѣрѣ тѣмъ, что область научныхъ построеній, охваченныхъ философіей, была узка и ограничена по сравненію съ тѣмъ, что въ дѣйствительности вошло въ это время въ научно-познанное. Въ область наукъ соціальныхъ черезъ философію были внесены научныя представленія, не отвѣчавшія тѣмъ, которыя въ это время въ дѣйствительности являлись движущей, живой, созидающей силой въ наукахъ о природѣ.

Для того чтобы выяснить это, попробуемъ возможно кратко всмотрѣться въ наблюдаемое явленіе — въ исторію естествознанія и математики въ XVII столѣтіи въ связи съ ихъ отношеніемъ къ философіи.

Прежде всего бросается въ глаза, что въ XVII вѣкѣ въ области естествознанія видно очень рѣзкое раздѣленіе на два различныхъ лагеря. Только часть научнаго естествознанія оказалась связанной съ новой философіей и явно порвала съ старыми ученіями философской мысли.

Проще всего это можно прослѣдить по отношенію къ Аристотелю. Въ то самое время, какъ сторонники старой схоластической науки и философіи ополчились противъ новыхъ теченій науки и философіи, боролись съ Галилеями, пытались остановить потокъ новыхъ открытій въ области физики, механики, астрономіи, разрушавшій вѣковые навыки мысли — въ ихъ средѣ были многіе изъ тѣхъ натуралистовъ, которые своей научной работой положили основы — современной зоологіи, ботаники, минералогіи. Не прервалась въ первыя десятилѣтія этой борьбы стараго съ новымъ и традиціонная связь химіи съ боковыми теченіями старой схоластической философіи. И точные экспериментаторы химики были въ это время въ лагерѣ защитниковъ философски стараго, а не сторонниковъ новой философіи.

Новый Аристотель, котораго дали намъ гуманисты, оказалъ огромное вліяніе на развитіе описательнаго естествознанія; въ то самое время, какъ физика — и новые философы — боролись съ нимъ и съ его ролью въ физикѣ и въ философіи, одновременно изученіе его твореній, въ ихъ новой, болѣе точной формѣ, оказало огромное вліяніе на ростъ описательнаго естествознанія. Оно воспользовалось первыми успѣхами филологической критики не въ меньшей степени, чѣмъ воспользовалась ими исторія. Изученіе древнихъ и въ области естествознанія и въ области исторіи сказалось одинаковымъ образомъ: отъ нихъ, отъ старыхъ изложеній Ѳукидида и Тацита исходили къ изученію новыхъ историческихъ явленій — къ исторіи событій, невѣдомыхъ древнимъ и неизвѣстныхъ имъ формъ исторической жизни. Отъ Птоломея и традиціонныхъ древнихъ картъ — черезъ портуланы, накопленные работой толпы, — переходили къ современной картографіи. Ѳеофрастъ, Аристотель, Діоскоридъ въ новыхъ изданіяхъ явились, на-ряду съ наблюденіемъ природы, исходными путями научнаго возрожденія въ XVII столѣтіи, къ нимъ приноравливались новыя научныя систематики, изложеніе новыхъ растительныхъ и животныхъ формъ. Это все происходило одновременно съ тѣмъ, что великіе ученые физики и математики рѣзко разрывали съ старыми традиціями. Въ то самое время, какъ въ той средѣ возможно было презрительное отношеніе къ гуманистическимъ и филологическимъ изысканіямъ, здѣсь первые наблюдатели-натуралисты были гуманистами.

Въ то же самое время вѣковая работа алхимиковъ все болѣе пополнялась техническими навыками руднаго дѣла, созданіями художественныхъ мастерскихъ; она вносила въ научную область вѣковые или коллективные навыки, одинаково далекіе и отъ старой схоластики, интересовъ гуманизма или созданій новой философіи. Въ эту область долго не могла проникнуть математика; здѣсь не было мѣста механикѣ. Въ общемъ чужда оставалась ей и философская мысль XVII столѣтія.

Плоды этихъ теченій исторически сказались одновременно. Какъ разъ въ XVII столѣтіи были положены начала не только новой математикѣ, астрономіи, физикѣ и механикѣ, но и новой химіи, описательному естествознанію. Все вмѣстѣ создало расцвѣтъ новой науки.

Но лишь часть ея оказала вліяніе на созданіе новой философіи. Она изошла отъ паукъ дедуктивныхъ — новой механики, геометріи, теоретической астрономіи, и лишь случайно и временами оказывало на нее вліяніе какое-нибудь далекое отъ этихъ областей мысли явленіе, какъ, наприм., открытіе міра микроскопически мелкихъ существъ Левенгукомъ, роль котораго правильно оцѣнена и Спекторскимъ. Въ общемъ новая философія XVII вѣка была чужда или даже враждебна описательному естествоананію или далекому отъ математики научному опыту.

Когда философія вносила свои новыя опредѣленія и заданія въ науки общественныя — она опиралась не на все естествознаніе своего времени, а на его часть, и подъ именемъ научнаго изученія природы ею понималась лишь малая область этихъ явленій, уже наукой захваченныхъ.

А между тѣмъ въ дальнѣйшемъ области, оставленныя въ сторонѣ новой философіей и генетически, дѣйствительно, съ ней не связанныя или мало связанныя, получали все большее и большее значеніе. XVIII вѣкъ есть въ значительной мѣрѣ ихъ вѣкъ. Въ это время создались цѣлыя науки и безконечныя области точнаго знанія, гдѣ такъ же мало могло быть приложено математическое или механическое освѣщеніе явленій, какъ мало оно могло быть приложено къ области наукъ историческихъ. База философскаго мышленія оказывалась слишкомъ узкой по сравненію съ' базой науки, на которой она пыталась создать себѣ вѣчное зданіе. Въ то самое время, какъ она пыталась приложить къ области наукъ соціальныхъ извлеченные ею изъ области математики и естествознанія принципы и положенія — математика и естествознаніе кореннымъ образомъ измѣнили свой характеръ. Въ XVIII столѣтіи картина знанія была по существу иная, чѣмъ въ XVII в.: мелкое наблюденіе восторжествовало по своимъ результатамъ надъ отвлеченной дедукціей, вмѣсто сухихъ и отвлеченныхъ геометрическихъ построеній или движеній точекъ или вихрей передъ человѣчествомъ развернулась поразительная по силѣ красокъ, безпорядочности и измѣнчивости живая природа, вполнѣ доступная научному исканію.

Научныя заданія, которыя ставились въ это время въ дѣйствительности, и тѣ, которыя были поставлены творцами философіи XVII вѣка, оказались несовмѣстимыми не только въ соціологіи, но и въ новыхъ наукахъ — геологіи, ботаникѣ, зоологіи, минералогіи, химіи, экспериментальной физикѣ.

Въ то же время эти области знанія — новое естествознаніе — нашли себѣ опору внѣ философскихъ теченій и внѣ математики — въ области историческаго знанія. Естественная исторія стояла по методамъ работы въ это время на-ряду съ исторіей политической или государственной. Въ XVIII вѣкѣ Бюффонъ давалъ характеристики или біографіи животныхъ, сравнимыя съ характеристиками, даваемыми человѣческимъ индивидуумамъ или психологическимъ типамъ историками и моралистами.

Это новое естествознаніе могущественно вліяло на соціальныя науки. Но оно шло вразрѣзъ съ стремленіями внести въ нихъ механистическія или физическія представленія, разрушало раціоналистическую работу новой философіи въ этомъ направленіи. Ибо въ это время все новыя и новыя области знанія укладывались въ научныя рамки, которыя сами, казалось, ничего не имѣли общаго съ математикой или механикой. Если временами и здѣсь высказывалась, въ XVIII вѣкѣ, вѣра въ возможность ввести въ концѣ-концовъ всю природу, во всемъ ея безконечномъ разнообразіи, въ рамки механическаго или физическаго пониманія, перевести ее на языкъ математическихъ формулъ или механическихъ моделей — этой вѣрѣ немногихъ лицъ рѣзко противорѣчила практика многихъ поколѣній натуралистовъ.

Едва ли когда вѣковой антагонизмъ — отраженіе разныхъ корней ихъ историческаго генезиса — между математиками и натуралистами достигалъ такихъ размѣровъ, какъ въ эту эпоху расцвѣта описательнаго естествознанія.

XIX вѣкъ многое сгладилъ. Не столько міръ математическихъ формулъ, сколько міръ механическихъ моделей достигъ поразительныхъ результатовъ въ объясненіи явленій природы. Казалось, послѣ него могла быть вновь поставлена задача перенесенія ихъ въ область соціологіи, задача столь ярко разбитая ходомъ времени послѣ XVII столѣтія.

Но въ научномъ движеніи XIX вѣка мы, на-ряду съ развитіемъ математики и естествознанія, видимъ колоссальное развитіе наукъ историческихъ. Ихъ существованіе, столь далекое отъ математическихъ умозрѣній или механическихъ моделей, дѣлаетъ попытки внести эти модели или обобщенія въ область соціологіи столь же мало вѣроятными, какъ дѣлало ихъ въ XVIII столѣтіи развитіе новаго естествознанія. Къ тому же сейчасъ и въ предѣлахъ естествознанія, область, стоящая за границами математики и механическихъ моделей, не уменьшается вѣковымъ ходомъ научнаго знанія, но скорѣе увеличивается. Въ общемъ и сейчасъ математическія формулы и механическія модели играютъ роль не большую, чѣмъ прежде — если только мы обратимъ вниманіе не на отдѣльныя области знанія, а на всю науку въ цѣломъ. Идетъ работа Сизифа: природа оказывается болѣе сложной, чѣмъ разнообразіе безконечное — символовъ и моделей, созданныхъ нашимъ сознаніемъ.

При такомъ ходѣ исторіи мысли, изученіе его не можетъ дать никакого отвѣта на вопросъ о возможности или невозможности охватить науки общественныя тѣми же представленіями, какія выработаны изъ изученія природы, и, можетъ быть, поэтому Спекторскій и Алексѣевъ, исходя изъ однихъ и тѣхъ же явленій, пришли къ діаметрально противоположнымъ философскимъ выводамъ, ставши на почву историческихъ изысканій движенія научныхъ идей. Данныя ими историческія картины, являясь иллюстраціей достигнутыхъ ими другимъ путемъ выводовъ, ничего не прибавляютъ къ достовѣрности ихъ заключеній и едва ли отвѣчаютъ конкретному ходу историческаго измѣненія научной мысли.

В. И. Вернадскій.