Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
ГАТЧИНСКИЙ ПРИЗРАК
правитьНе знаю, как теперь, но в мое время — лет 10-15 назад — в Гатчине крепко жила легенда о призраке императора Павла I. Потомки старых гатчинских родов, носивших причудливые фамилии: Подсеваловых, Херувимовых, Шишинторовых, Прудуновых, Шпионовых, Комплиментовых, Запоевых, и Вье-Веревкиных, не сомневались в том, что тень покойного Государя показывается иногда во дворце, где, между прочим, хранилась его походная полотняная постель со ржавыми следами царской крови. Видели также многие из обывателей этот гатчинский призрак, блуждающий в парках Дворцовом и Приоратском — белыми летними ночами. Они даже утверждали, что не следует бояться встречи с ним или убегать от него. Увидев его издали в одной из старых липовых и березовых аллей, следовало лишь сойти с дорожки на обочину и «при приближении» сделать низкий учтивый поклон". Ответив спокойным кивком головы, тень беззвучно проходила мимо и скрывалась, точно таяла, в туманном полумраке.
Таково было прочное предание. Нам неизвестно, знал ли его товарищ Заяц, числившийся в 1918 году комиссаром Гатчинского дворца. Аптекарский ученик по образованию и коммунист по партийной принадлежности, он чуждался всяких вер, суеверий, потусторонних предметов. Если бы ему и довелось услышать эту легенду, он, наверно, только отмахнулся бы рукой и сказал на своем киевском наречии:
— Э! Бабьи забубоны!
А между тем, именно с ним-то и произошла в связи с Гатчинским Призраком история таинственная и, пожалуй, даже страшная.
Надо сказать правду: к своим обязанностям во дворце товарищ Заяц относился ревностно и внимательно.
— Что делать? — объяснял он приятелям, высмеивающим его старательность. — Что делать, когда я, как человек образованный, люблю скуство, в особенности, если оно принадлежит трудовому пролетариату?
Это он первый для посетителей, обутых в коневые сапоги и в американские танки, завел огромные веревочные туфли, на манер бабуш, что стоят в преддвериях мечетей. С удовольствием убеждался Заяц в пользе своей выдумки: дивные паркеты из красного и черного дерева и палисандра работы великого Гваренги не только перестали страдать от грубых царапин, но, отполированные добровольными полотерами, заблестели во всей прелести своих великолепных и простых линий.
Каждый день, часа два спустя после ухода последних посетителей, товарищ Заяц неизменно обходил все галереи, залы и комнаты дворца, чтобы хозяйским глазом убедиться в полном порядке. В нижние этажи, где раньше были тесные покои Александра III, и туда, где в одной из комнат стояло скромное и жуткое ложе Павла I, он заходить не любил, попросту — боялся: эти помещения всегда держались запертыми на ключ.
22 июня товарищ Заяц делал свой обычный обход несколько позднее, чем обыкновенно: задержало заседание в Совдепе. В войлочных туфлях, бесшумно и не спеша проходил он по тихим, торжественным палатам. За богемскими зеркальными стеклами высоких, наверху полукруглых окон догорала заря, малиновая в жемчуге и парче. Мягкий и теплый свет был разлит в строгих, чутко дремлющих покоях. С приятной отчетливостью и выпуклостью выступали давно знакомые предметы: батальная и морская живопись орловской галереи, белой с золотом; гобелены больших залов, с библейскими мотивами, длиною и шириною во всю стену, тяжело и густо расшитые серебром и золотом; парадная зала, в которой на трехступенном возвышении стоял трон Петра I, обитый бархатом абрикосового цвета, с двуглавым орлом над балдахином; галерея китайского фарфора, тесно заполненная редчайшими, драгоценными экземплярами. Но уже становилось поздно. Порозовел и молочно побледнел воздух за окнами, а небо стало грустно-зеленое. Заяц поглядел на часы: они показывали десять. «Пора и домой», — подумал он и спустился вниз, в переднюю.
Но, к его удивлению, единственная входная дверь оказалась запертой снаружи. Заяц постучал в нее костяшками пальцев, потом стал стучать кулаками. Все напрасно. Дворцовый сторож, очевидно, пропустил приход комиссара и в уверенности, что Заяц давно уже дома, запер тяжелую дубовую дверь. Другого способа выбраться из дворца не было. Ни стуки, ни крики не помогли бы коменданту. Сторож — глупый и к тому же глухой старик — помещался в кавалерском крыле дворца. Там же, где жил и Заяц. Дозваться его нельзя было даже пушечным выстрелом.
«Вот так история, — подумал Заяц. — Придется переночевать во дворце. Но где?».
К своему счастью (или к несчастью), комиссар вспомнил о небольшой комнате, смежной с тронным залом и, должно быть, раньше предназначавшейся для лиц, ожидающих приема. Там стояли две длинные скамейки, крытые гобеленами. Когда-то государь Николай I, посетив Гатчинский дворец и найдя, что он плохо отапливается и освежается, приказал в одной из зал устроить камин и вентилятор. Приказ его был исполнен с обычной моментальной быстротой. С бесценным гобеленом, изображавшим «Жертвоприношение Авраамом Исаака» и покрывавшим сплошь всю стену, не стали церемониться: вверху вырезали круглое отверстие, а внизу выкроили квадратную сажень, а так как нижнего обрезка девать было некуда, выбрасывать же жалко, то им обтянули две скамьи в аудиенц-камере. Прежде, проходя мимо этих скамеек, товарищ Заяц говорил про себя укоризненно: этакое варварство! Теперь же в прозрачном сумраке он без труда отыскал комнату со скамейками и лег на одну из них, положив под голову фуражку и сверток газет, которыми всегда были напиханы его агитаторские карманы.
Дверь в смежную залу была полуоткрыта. Лежа на левом боку, Заяц отчетливо видел паркет, окно и темные очертания высокого трона. Ему не спалось на новом и столь необычном месте. Бывали минуты, когда он сам себя спрашивал: «О чем я сейчас думал? И спал я только что или бодрствовал?». В одну из таких минут он вдруг заметил, что прямо против него стоит в окне на светлом небе полный, сияющий месяц, а на полу резко и прямо лежит серебряный, с черным переплетом рисунок окна. Потом Заяц как будто бы забылся всего лишь на минуточку, — но, когда открыл глаза, то увидел нечто совсем необыкновенное. Месяц спрятался за стену. Лунный переплет на паркете теперь несколько сузился и падал вкось. У окна же спиной к нему стояла четким силуэтом небольшая человеческая фигура. На светлом фоне окна человек казался совершенно черным, и только кое-где лунное сияние тронуло ярко-белыми чертами и пятнами края его одежды, лица и треугольной шляпы.
Комиссар не мог не узнать в нем императора Павла, чей бронзовый памятник Заяц видел на дворцовой площади ежедневно по десяти раз.
Вот призрак повернул немного голову, и, теперь в профиль, сходство стало еще разительнее. Тот же короткий, властно и надменно вздернутый нос, та же небольшая косичка из-под шляпы; левая рука, согнутая в локте, покоится кистью на бедре, правая в перчатке с отворотом опирается на длинный эспантон.
Заяц привстал и схватился за бьющееся сердце. Скамейка скрипнула. Из тронного зала, от окна, раздался необыкновенный голос. Он был высок, почти пронзителен и металлически ржав; звук его напоминал звуки железного флюгера под ветром.
— Кто там возится? Выйди оттуда. Подойди ко мне.
«Неужели я сплю и вижу сон? — подумал, весь в морозных иглах, Заяц. — Нет. Если бы это был сон, я себя не спрашивал бы, сплю я или нет».
— Я жду! — повелительно произнес голос.
Заяц всей душою сразу понял, что самая малая секунда промедления грозит ему смертельной опасностью. Вскочив со скамейки, он торопливо, на дрожащих ногах, вошел в тронный зал и остановился около двери, в лунном косоугольнике.
— Кто ты?
Комиссар не сразу ответил: челюсти стучали одна о другую от страха и что-то захватило дыхание.
— Имя? Звание?
— З-заяц!
— Вздор! Опомнись. Приди в себя и говори трезво. Никто тебе ничего злого не сделает.
— Так что, Заяц. Такое мое фамилие, товар… Господ… Ваше Императорское Величество.
— Странно. По виду будто военный. С оружием. Но пояс под грудью, как у кормилицы. На ногах намотаны тряпки. Воловья тужурка, прическа точно у дьякона. Дезертир?
— Никак нет. Комиссар Гатчинского дворца… Смотритель дворцового музея…
— Ага! Сторож. Достойно смеха: сторожит мой дом не собака, а заяц. Хорошо, пусть будет заяц. А теперь, Заяц, рассказывай нам смело и толково все, что знаешь о нынешних людях, делах и событиях. Кто правит и кто подчиняется? Каково настроение умов и направление мыслей? Что за машкерад такой дьявольский, какая абракадабра творится на Руси? Говори смело и толково.
Тут Заяц несколько приободрился. В нем даже проснулась давняя привычка к агитации. Слегка откашлявшись, он начал было с любимого выражения:
— Поскольку постольку…
— Нет, — резко оборвал Призрак. — Не поскольку и не постольку, а говори только по правде. Почему бежала с полей сражения русская армия? Почему страна залита братской кровью и вся охвачена голодом и ужасом? Почему тысячи проходимцев стали неслыханными тиранами, владеющими жизнью, смертью и имуществом стомиллионного населения? Почему это унизительное рабство, какого не видала история?.. Говори.
Собрав всю свою природную прыткость, вытащив наскоро из памяти все прочитанные брошюры, газетные статьи и декреты, стал Заяц делать доклад, начав его с мартовский революции. Тень молчала. Но Заяц чувствовал, что от нее исходит, все более сгущаясь по мере движения событий, какая-то глубокая, нечеловеческая острая грусть. Иногда правая рука Самодержца крепко стискивала золотой набалдашник эспантона, и тогда Заяц невольно вздрагивал, замолкал на минутку и опасливо косился на Тень. «А что если вдруг прогневается и огреет этой камышовой тростью по спине?».
Заяц закончил свою речь грядущим торжеством коммунизма, мечтательной картиной земного рая во всеобщем равенстве и, наконец, замолчал. Молчал долго и Самодержец. Голова его была опущена на грудь, и тяжелая скорбь исходила от него.
Но вдруг он поднял чело и, показалось Зайцу, сразу необычайно вырос.
— Дураки, — сурово сказал Призрак. — Жалкие, бессовестные, бездушные дураки. Внушать любовь и братство палкой и смертной казнью… Гнать в рай прикладами… Мысль злая, вредная и пустая. От нее гибель стране и горе человечеству!
За окном уже серел рассвет: неясно темнели деревья парка. Тень продолжала:
— Я, один я, был прав в государственных заботах, и теперь понимаю это в совершенстве. Пусть, как человек, я в моем человеческом естестве был подвержен земным слабостям: гневу, вспыльчивости, недоверию, порой даже жестокости. Но, как помазанник и избранник Божий я лишь перед Ним одним нес страшный ответ за все мною сделанное. Я был — один. А внизу меня был мой народ. И все уравнивалось, все обезличивалось под моей полной, абсолютной властью, все теряло свою волю. Не было в глазах моих ни малейшей разницы между знатнейшим дворянином моего государства и последним мужиком, солдатом или нищим. Я не знал чувства лицеприятия, но стремил вверенный мне свыше народ к благу, здоровью и счастью. Те, кто убил меня, они же и прославили меня сумасбродным деспотом. Им нельзя было поступить иначе, ибо в этом было подобие их оправдания перед потомством. А история?
— с горечью сказал Призрак. — История — послушная, угодливая, лживая и подкупная раба, когда она пишется современниками. Народ правдивее истории, и память его благодарнее. Скажи мне, молодой и глупый человек, бывал ли ты в Петропавловском соборе, в усыпальнице Русских Царей?
— Никак нет, В. И. В., — торопливо и виновато ответил Заяц.
— Там моя гробница. И вот уже больше ста лет около нее всегда толпятся молящиеся люди. Знаешь ли, в чем они просят у меня заступничества? Просят о смягчении сердец судей, суровых и неправедных. Это те, кто приезжает в столицу по делам суда и тяжбы. И дух мой радостен: народ своей безошибочной душою понял меня; оценил и бережно сохранил в своей памяти — меня, самодержавнейшего и несчастнейшей из монархов.
Заяц вздохнул. Он сам не понимал, отчего у него просятся из глаз слезы: от бессонной ли ночи, или от слов Тени.
— Но уже поздно, — сказал усталым и тихим голосом Император.
— Иди же, молодой человек, с удивительной фамилией Заяц, иди и отдыхай.
Призрак стал бледнеть в утреннем свете и растаял. Заяц вернулся на свою скамейку и, едва только закрыл глаза, как в ту же секунду открыл их. Яркий солнечный свет рвался из окон в тронный зал, сверкая на паркете и позолоте трона.
Никому не рассказывал Заяц о своем сне или — может быть — видении. Но в тот же день, когда он после обеда проходил мимо памятника Павлу I, ему показалось, что бронзовый Император чуть-чуть покосился на него одним глазом. И Заяц при дневном свете испугался гораздо больше, чем пугался ночью. Но это ему только показалось. Поскольку он был человек образованный, аптекарский ученик, — постольку он чуждался суеверий.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьРассказ. Впервые опубликован в газете «Петроградский голос». — 1918. — №№ 36, 37. — 17, 19 марта; затем в сборнике «Елань» (Белград, 1929); ж. «Неман». — 1989. — № 5. (Публ. Ф. И. Кулешова). Сохранился автограф в архиве Куприна (РГАЛИ. Ф. 240. Оп.1. ед. хр. 23).
Фантастически-гротескная «выдумка» — беседа комиссара Гатчинского дворца с призраком императора Павла Первого носит ярко выраженный злободневнй политический подтекст и является продолжением и обобщением газетных выступлений писателя. Автор размышляет о формах власти и формулирует свою мысль, которую будет развивать в антибольшевистской публицистике: нельзя загонять в рай прикладами.
В письме к А. А. Измайлову от 19 марта 1918 г. Куприн упрекал редакцию «Петроградского голоса» в сокращении текста: «Ах, зачем вы переполовинили „Гатчинский призрак“! Ведь он и весь-то с воробьиный нос».
Публикуется по: Куприн А. И. «Елань» (Белград, 1929).