Ф. М. Достоевский. В забытых и неизвестных воспоминаниях современников
С.-Пб., «АНДРЕЕВ И СЫНОВЬЯ» 1993
Воспоминания принадлежат перу дочери младшего брата писателя Андрея Михайловича Достоевского Варвары Андреевны Савостьяновой (Достоевской) (1858—1935). Они написаны в 1927—1930 гг. См. о ней в кн. А. М. Достоевского «Воспоминания». Л., 1930 и в кн. М. В. Волоцкого «Хроника рода Достоевского». М., 1933. 10 марта 1876 г. Достоевский писал Андрею Михайловичу: «Тебе одному, кажется, досталось с честью вести род наш: твое семейство примерное и образованное, а на детей твоих смотришь с отрадным чувством».
Мое первое знакомство с Федором Михайловичем началось в 1875 году — феврале или марте1, они жили на Лиговке, около Греческой церкви. Я видела только его, а Анну Григорьевну и старших детей не видала, они были больны какой-то детской болезнью, кажется, скарлатиной. Папа подвел меня к дяде; он был очень мил, разговорчив, прежде всего сделал мне род экзамена, принес французскую книгу и дал прочесть несколько строк. Признаюсь, это меня немного удивило — что мне, гимназистке, кончившей курс с золотой медалью, делали смотр и еще не на каких-либо других предметах, а именно из французского языка. Но потом, вспоминая этот визит, я поняла, что в этом экзамене он хотел уяснить себе степень моей образованности и культуры. Папа, видимо, гордился своей дочкой, а дядя остался очень доволен. Потом они вдвоем долго разговаривали о своей жизни и говорили сердечно и душевно, а мне отрадно было слушать их, так как я чувствовала, что они были высококультурны. Дядя говорил: «Ты счастлив, брат. А мне уже не придется дожить до взрослых детей». В это время в комнату вошел младший сын его, Леша, мне он показался довольно высоким мальчиком, в тулупчике и шапке он отправлялся на прогулку и по обыкновению подошел к своему папе, прося у него пятачок на сласти. Дядя с любовью дал ему деньги, прибавляя: «Ах, Леша, Леша, ты меня совсем разоришь». У мальчика была большая шишка на лбу, и это его портило. Кажется, с этой шишкой он и родился, не она ли была причиной его смерти?2 Еще многое они говорили дружно, по-братски, и мне, сидя с ними, так было отрадно слышать их родственную беседу — это чувствовалось особенно потому, что они были наедине и изливали свою душу, особенно дядя, в своих мечтах, переживаниях; эта-то задушевность и трогала так, особенно меня, — я в первый раз была при свидании двух братьев, которых соединяла и любовь, и единодушие, уважение, которые высказывал мой папа к своему любимому и старшему брату. И всегда он к нему относился так любовно и с уважением; всегда восторгался его романами, читал их, ходя по комнатам (у нас не было закрытых дверей), и вот из гостиной в залу, к окнам и опять к своему столу мирно ходил папа и читал; а когда подросток Саша3, будучи гимназистом, кончающим курс и особенно заряженный отрицанием и либерализмом, стал было спорить с папой о достоинствах нового романа, кажется, это были «Бесы» — Боже мой, как волновался и горячился папа! Как яростно он защищал своего брата от нападок молодежи, и, видимо, долго он помнил этот разговор и горько ему то, что его сын так непочтительно и грубо отзывался об авторе; брат Саша откуда-то" взял, да вряд ли он и сам прочел весь роман, что автор был поклонником (он выразился хуже — «рабом») Каткова.
Потом я помню дядю, когда я приезжала уже будучи замужем и с мужем к нему на Кузнечный. Нас встретила Анна Григорьевна (кстати, мы никогда и никто в семье не звали ее тетей). Как всегда жизнерадостная, любезная, говорливая. В гостиной на столе стояли сервиз для курения и лампа дрезденского фарфора. Я часто потом видела этот сервиз у них на бархатной скатерти на столе перед диваном. В углу перед образами горела лампадка. Дядя был в своем кабинете и покашливал. Потом, тихой походкой, полусгорбленный, с бледным усталым лицом, неся стакан чаю в руке (как теперь вижу я его) пришел в гостиную, поздоровался и сел в кресло, рядом с Анной Григорьевной. Начался разговор, не помню о чем. В этот, кажется, приезд наш, зашел разговор о покупке имения. Они хотели где-нибудь купить имение, и, зная, что мой муж из Тамбовской губернии, спрашивали его про цену и про возможность купить там имение. «Нам предлагает ее брат, — сказал Федор Михайлович, указывая на свою жену, — имение в Курской губ. Но какая же это Россия? Я хочу в самом центре России, чтобы были березы, а там растет дуб. А я люблю березу и чернолесье. Что может быть лучше первых клейких березовых листочков!»
В октябре, кажется, 1879-го г., в день рождения Федора Михайловича, мы с сестрой4 поехали поздравить его, сестра в эту осень была за границей с мужем, были в Париже на выставке. Дядя заметил, что на ней была старая шляпа, и он стал ее пенять за это. «Как же это быть в Париже и не купить себе новой шляпы, ведь это непростительно». Но вслед за тем он наговорил ей комплиментов насчет ее материнства — у нее уже было 3 ребенка — говорил, какая красота и гордость для женщины иметь столько детей. «Ведь дорогу нужно давать таким матерям: пустите, пустите меня вперед, дайте дорогу, я — мать 5 детей». (Так и оказалось потом).
Еще помню, как я была у него с мужем, которого он очень полюбил, обласкал, подарил свою фотографическую карточку, сам же ее подписал, и это тем более было трогательно, что с чужими он бывал и нелюбезен и нелюдим. Раз он был муж его племянницы, этого было достаточно, чтобы он полюбил его. Меня он долго рассматривал, потом подвел к окну, чтобы лучше рассмотреть: «Как я рад, что в нашей семье оказалась такая красавица». Увидя же, что я была в таком положении, он наставительно сказал: «Вы будете молодка — вы знаете, что значит молодка? Это значит, что у вас будет первый ребенок мальчик». Так и сбылось. Он, по обыкновению, проводил нас в переднюю, долго, еще долго говорил. Мы все с Анной Григорьевной стояли и слушали, а он все более и более увлекался, брал за пуговицу пальто и говорил. О чем? Что-то ничуть не обыденное, скорее — поучение, что-то философское — и все более увлекался.
По поводу имени этого нашего первого ребенка — сына, которого мы назвали Андреем, — он нас пожурил… «Не Андреем он должен был называться, а Константином, в честь отца мужа. В русском быту это так ведется». — «Но, дядя, — возражала я, — ведь его отец умер, а мы дали имя в честь моего отца, который жив». Он только ласково улыбнулся, но не уступил.
Потом я помню, как дядя был у нас на Васильевском острове, когда мне был девятый день после родов, я была очень тронута его вниманием. Подняться ко мне, родильнице, на 3-й этаж, с его легкими, когда он не всегда и выходил, а это было 9 февраля 1879 года. Придя ко мне, он сел в ногах у меня на кровать, сказал, что у меня вид хороший, что уже есть краски на лице. Потом муж увел его в кабинет, и вот какая сцена произошла там. Нужно сказать, что при рождении наш мальчик заболел очень серьезной редкой детской болезнью «мелена», от нее выживает один на тысячу. Но наш малютка выжил, мы обратились тогда к очень опытному врачу Чошину, который работал в приюте принца Ольденбургского. Тот же врач пользовал и Лешу Достоевского, но неудачно. Когда у Леши началось воспаление мозга и родители бросились к нему, он сказал «я сейчас приеду», но приехал не так скоро, а когда позвонил, то мать, выйдя к нему навстречу в слезах, сказала, что Леша скончался… «Ах, как жаль, ведь лед нужно было бы ему положить на голову, как это я не догадался сказать вам это…»
Так вот, встретившись с Чошиным в первый раз после этого у нас в кабинете, дядя вдруг нахмурился, сел в кресло и ни слова не проронил. Чошин же скоро и уехал. Муж, придя ко мне после ухода гостей, все это и рассказал. Значит, Федор Михайлович передал это все сам моему мужу.
ПРИМЕЧАНИЯ править
Печатается по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы (Пушкинском доме), ф. 56, тетрадь № 1.
1 Встреча была в конце декабря — начале января 1876 г.
2 Алеша Достоевский скончался в трехлетнем возрасте от припадка эпилепсии.
3 Впоследствии Александр Андреевич Достоевский (1857—1894) стал доктором медицины.
4 Евгения Андреевна Рыкачева (1853—1919), жена академика Михаила Александровича Рыкачева.