Ворон (По; Жаботинский, 1931)
Ворон |
Оригинал: англ. The Raven, опубл.: 1845. — Второй вариант перевода Владимира (Зеева) Евгеньевича Жаботинского, опубликованный в 1931 г. под псевдонимом Altalena. См. также перевод 1897 г. |
Как-то в полночь, утомленный, развернул я, полусонный,
Книгу странного ученья (мир забыл уже его) —
И взяла меня дремота; вдруг я вздрогнул отчего-то —
Словно стукнул тихо кто-то у порога моего.
«То стучится, — прошептал я, — гость у входа моего —
Путник, больше ничего».
Ясно помню всё, как было; осень плакало уныло,
И в камине пламя стыло, под золой почти мертво…
Не светало… Что за муки! Не принес дурман науки
Мне забвенья о разлуке с девой сердца моего —
О Леноре: в Божьем хоре дева сердца моего —
Здесь, со мною — никого…
Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах
Жуткой, чуткой странной дрожью пронизал меня всего;
И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,
Повторил я: «Бесприютный там у входа моего —
Поздний странник постучался у порога моего —
Гость, и больше ничего».
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: «Вы простите — я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке и проснулся лишь при стуке —
При неясном легком звуке у порога моего».
И широко распахнул я дверь жилища моего:
Мрак, и больше ничего.
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая,
Полный дум, быть может, смертным не знакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его —
Зов: «Ленора…» — Только эхо повторило мне его —
Эхо, больше ничего.
И, встревожен непонятно, я лишь шаг ступил обратно —
Снова стук, уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: «Это ставнем на шарнире стародавнем
Хлопнул ветер; вся беда в нем, весь секрет и колдовство.
Отпереть — и снова просто разрешится колдовство:
Ветер, больше ничего».
Распахнул я створ оконный — и, как царь в палате тронной,
Старый, статный черный Ворон важно выплыл из него;
Без поклона, плавно, гордо, он вступил легко и твердо, —
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего —
И вверху на бюст Паллады у порога моего
Сел — и больше ничего.
Черный гость на белом бюсте, — я, глядя, сквозь дымку грусти
Усмехнулся — так он строго на меня смотрел в упор.
«Вихрь измял тебя, но, право, ты взираешь величаво,
Словно князь ты, чья держава — ночь Плутоновых озер.
Как зовут тебя, владыка черных адовых озер?»
Он прокаркал: «Nevermore».
Изумился я немало: слово ясно прозвучало —
«Никогда»… Но что за имя? И бывало ль до сих пор,
Чтобы в доме средь пустыни сел на бледный бюст богини
Странный призрак черно-синий и вперил недвижный взор, —
Старый, хмурый, черный Ворон, мрачный, вещий, тяжкий взор,
И названье: «Nevermore»?
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Словно всю в нем вылил душу — и замкнул ее затвор.
Он сидел легко и статно, и шепнул я еле внятно:
«Завтра утром невозвратно улетит он на простор —
Как друзья — как все надежды — улетит он на простор…»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: «Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока,
И, изверившись глубоко, Небесам послал укор,
И твердил взамен молитвы этот горестный укор,
Этот возглас — «Nevermore»…
Он чернел на белом бюсте; я смотрел с улыбкой грусти —
Опустился тихо в кресла — дал мечте своей простор;
Мчались думы в беспорядке — и на бархатные складки
Я поник, ища разгадки: что принес он в мой шатер —
Что за правду мне привел он в сиротливый мой шатер
Этим скорбным «Nevermore»?
Я сидел, объятый думой, молчаливый и угрюмый,
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор.
Мысль одна сменялась новой; в креслах замер я, суровый,
И на бархат их лиловый лампа свет лила в упор…
Не склониться ей на бархат, светом залитый в упор,
Не склониться — «Nevermore»…
Чу — провеяли незримо словно крылья серафима —
Звон кадила — волны дыма — шорох ног о мой ковер…
«Это небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,
Чашу мира и забвенья, сердцу волю и простор!
Дай — я выпью и забуду, и верну душе простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
«Адский дух иль тварь земная, — произнес я, замирая, —
Кто бы, сам тебя ли дьявол или вихрей буйный спор,
Ни занес, пророк пернатый, в этот дом навек проклятый,
Над которым в час утраты грянул Божий приговор, —
Отвечай мне: есть прощенье? Истечет ли приговор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
«Адский дух иль тварь земная, — повторил я, замирая, —
Отвечай мне: там, за гранью, в Небесах, где всё — простор,
И лазурь, и свет янтарный, — там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, —
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я вскочил: «Ты лжешь, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты,
Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор —
Этих перьев цвет надгробный, черной лжи твоей подобный, —
Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!
Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон —
Над дверьми, на белом бюсте он сидит еще с тех пор,
Злыми взорами блистая, — верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон; тень густая грузно пала на ковер,
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться — «Nevermore»…
1931