Больной писатель (Полонский)
| ← Выжатые лимоны | Больной писатель | Кузнечик-музыкант → |
| См. Стихотворения 1886—1898. Источник: Я. П. Полонский. Полное собрание стихотворений. — СПб.: Издание А. Ф. Маркса, 1896. — Т. 3. — С. 131—153. |
Вечер.
Ох, этот доктор! он невыносим,—
Не верит медицине, — а рецепты
Строчить умеет. Этакую дрянь
Я должен принимать!
Фи! — Если б я
Не верил в силу разума, — какой бы
Я был писатель?
За лекарством
Опять сегодня надо посылать…
Пошли.
Ну… да — пошлю…
А сколько денег
У нас осталось?..
Два рубля… да меди
Копеек с двадцать…
Хорошо. А, впрочем,
Сегодня за лекарством ты, мой друг,
Не посылай… не нужно. Завтра этот жид
Авось пришлет мне денег…
Кто? редактор?
Держи карман!
Я не батрак его,
Чтоб так работать! — он жалеет мне
Прибавить сотню, а мое перо
Ему дает десятки тысяч… — вздор!
Я не могу так жить, — сама ты видишь,
Как я работаю!
Как мне не видеть!
Ты день и ночь, как каторжник, пера
Не выпускаешь. Что за жизнь! Да если б
Ты столяром был, — больше б заработал.
Иной сапожник выручает больше.
Ну, нет, сапожник выручает меньше.
Давно ли получил ты деньги, и
Всего осталось два рубля! Ну, что̀
Я стану с ними делать? Два рубля…
Тогда как на одни лекарства надо...
Ах! Если б знала я, что̀ значит быть
Писателем, да ни за что б на свете
Я не пошла бы замуж за тебя.
Как жаль, что мы не можем развенчаться!
К чему раскаянье, когда оно
Греха не выкупает! Оба мы
С тобою согрешили, друг мой, — я
Твоей любви поверил, ты — моей;
Пришла нужда — и тайно отравила
Святейшее из чувств.
Не говори
С такою горечью! Досадно слушать!
Неужели тебя я не люблю?
Но разве весело мне видеть мужа,
Который целый день, едва дыша,
Работает напрасно…
Может быть,
И не напрасно, — молодежь читает
Мои статьи.
Когда ты пишешь,
Ты забываешь всё и всех на свете
И для тебя жены не существует.
Ребенок плачет — ты не слышишь,
Сто раз зовут обедать — ты не слышишь,
И лихорадочным огнем горит
Твое лицо, когда на время ты
Свою проклятую работу покидаешь.
Неужели я не должна страдать!
Но, милая, за что же?
В те минуты,
Когда я глух и слеп для всяких вздоров, —
Я счастлив, потому что глух и слеп,
(Глух — от того, что много слышу,
Слеп — от того, что много вижу).
Я даже забиваю боль в груди,
Когда мое перо здоровьем дышит
И возвышает голос, сильный, смелый,
Ни перед кем не умолкающий…
Ты этого не понимаешь — и
Поэтому любить меня не можешь.
О, Боже мой! Какой ты человек!
Да кто ж тебя и любить, как не я?
Кто обо всём хлопочет? Вот награда!
Самозабвение в труде — одна отрада
В моей постылой жизни, — благодать,
Которая меня поддерживает, — сила,
Которая сгубила жизнь мою,
Но до конца не изменила.
Так буду мыслить я, стремиться и писать.
Кто на мое самозабвенье ропщет,
Тот лучшее, что есть в моей душе,
Терзает, мучит, душит, топчет…
Ну, как дела?
Да что, братец, записку
Твою отнес.
Сам отдал?
Своеручно.
Прочел он, — рожу скорчил, — поворчал.
Я знаю, говорит, что деньги нужны…
Кому ж они не нужны?! Хочет денег!
Да кто же их не хочет? Я хочу-с,
И вы хотите, и лакей мой хочет, —
И все хотят.
Ну, что же ты на это?
Да я не вытерпел, сказал ему
Всю правду.
Ну, ты врешь, на это
Тебя не хватить, чтоб сказать ему
Всю правду.
Право слово! Э! да что мне!
Как будто я кого-нибудь боюсь!
Так что же ты ему сказал?
Сказал:
Послушайте, побойтесь Бога!
Экой шут!
Чем выдумал пугать его… «побойтесь!»
Ну, что ж, он испугался. — А?.. «побойтесь!»
Уж лучше бы меня ты не смешил.
Ну, что же дальше?
Разве, говорю,
Он дюжинный сотрудник? Вы другого
Такого, говорю, и с фонарем
Не скоро обретете. Ведь на вас
Он точно вол работает. Ей-Богу!
Так как же вам его не обеспечить!
С другими, говорю я, поступайте,
Как Бог пошлет вам на душу. Со мной
Вам также церемониться не нужно;
Я буду рад и десяти рублям,
Я как-нибудь с делишками своими
Сумею справиться; а он ведь болен, —
Чуть дышит; у него жена, ребенок;
Квартира неудобная — сырая,
Дров ни полена.
Чёрт!.. Да кто тебя
Просил такие петь иеремиады
И в нищие записывать меня!!..
Я разве попрошайка! разве я
Из милости, иль ради состраданья
Выпрашиваю деньги! И ему
Какое дело знать, как я живу
И есть ли у меня дрова, и есть ли свечи,
В подвале я, или на чердаке?
Иль по паркету шаркаю ногами
В персидских туфлях? — что̀ ему за дело!
Я не разжалобить хочу его, — хочу,
Чтоб он платил мне за мои труды, —
За кровные труды мои, — хочу,
Чтоб жизнь моя не пропадала даром
Ни для других, ни для меня…
Чтоб мог я…
Не горячись, мой друг…
Помилуй, братец!
Я для тебя ж старался.
Кто просил
Тебя стараться?
Ну, а сколько ж с вами
Прислал он…
Да покуда ни копейки!
О, Боже мой! какое наказанье!
А ты ему скажи… скажи ему,
Коли увидишь, что… что я ни строчки,
Ни полстроки не помещу в журнале…
Что духа моего не будет пахнуть
В его журнале!..
Кто там! — не пускать.
Скажите, что я болен — никого
Не принимаю…
Мальчик за статьей
Пришел из типографии.
Велели
Взять продолженье.
Продолженье! Гм!..
А если я не дам вам продолженья?
Есть корректура?
Есть.
Давай сюда!
Скажи, чтоб за концом прислали к ночи;
Быть может, к ночи я поправлюсь.
Ну, что стоишь!
Уговорите мужа
Сегодня не работать… Поглядите,
На что̀ похож он… бедный!
Боже мой!
и закрывает глаза.)
Вот и лекарство.
Это для чего?
Просил тебя я деньги поберечь;
Дай лучше мне стакан лафиту,
У нас осталось полбутылки, ты
Поставила его на холод за́ дверь,—
Надеюсь, что не скислось?.. ты его
Немножко подогрей, — потом подай.
Вино мои восстановляет силы.
Сначала бросит в жар, потом — как будто
Жизнь заиграет… и тогда, быть может,
Я буду в силах…
Знаешь что, приятель, —
Пока ты кашляешь… позволь мне дать
Тебе совет полезный…
Ну, советуй,—
Не церемонься…
Ты вина не пей,
Не пей, братец!
Эх, Дарданельский, — ты
Напомнил мне хороший анекдотец.
Какой же это?
Старый анекдотец!
Тебе я расскажу его, — ты можешь
Свой фельетон подкрасить им, авось,
Его помилует цензура!.. впрочем,
Не полагайся, — если Фрейганг будет
Цензоровать, то вычеркнет наверно.
За что ж он вычеркнет?
Как раз смекнет,
Что пахнет правдой, — правды он боится.
Да он и выдумки боится.
— Если в ней
Какой-нибудь есть смысл, то он боится
И выдумки.
Да он во всём, — во всём,
Какую ты ни напиши нелепость,
Находит смысл. — Ну, хочешь, напишу,
Что в Летний сад сорока прилетела
И уронила из носу кольцо,
И что сие кольцо вдруг очутилось
На пальце у какой-нибудь статуи,
Ну, хоть Венеры, — думаешь, пропустит?!
Да ни за что на свете! — «Понимаю,
«Э! понимаю, что вы этим
«Сказать хотели! скажет, — понимаю-с!
«Не проведете старика, не проведете!»
И зачеркнет — ей-Богу! Но... (не смейся,
Опять закашлишься...) что я такое
Тебе напомнил? — Иногда бывают
Приятные воспоминанья.
Слушай.
Когда я был еще в Москве студентом,
Я и тогда пописывал кой-что.
Там был один журнал, — покойный, царство
Ему небесное! — Он брал охотно
Мои статьи; я ж всё тогда писал
В народном духе — очерки, рассказы,
Да путешествия в окрестностях Москвы,
От Кунцева до Воробьевых гор.
Я ж был тогда горячий малый — глупый
И недогадливый: питал ко всем
Редакторам, писателям, пиитам
Особое благоговенье, — бредил
Стихами — и уже мечтал о славе.
Однажды, растерявши все свои
Грошовые уроки, в летний месяц,
Я, братец, упивался самой гнусной
И неприличной бедностью; голодный
Ходил я по бульварам; из сапог
Выглядывали пальцы, — точно так же
Как у Наполеона первого в гробу,
Открытом на скале святой Елены.
И как Наполеон, который жаждал
Всем миром обладать, так точно
Я жаждал обладать какой-нибудь
Румяной, свеже-испеченной сайкой.
Ну, словом, — были дни, когда буквально
Я голодал... В один из оных дней
Вдруг вспомнил я... — о, радость!.. вспомнил,
Что мне редактор, некто Петр Михайлыч,
Весьма почтенный муж, — не заплатил
Ни гроша за мою статью. Оттиснуть —
Оттиснул; но еще не заплатил...
Ах, чёрт возьми! Да как же это? — Ну,
Неужели мне за мою работу
Он не заплатит двадцати целковых? —
Не может быть.
А ты всё говоришь, —
Всё говоришь... Ну, хорошо ли это, —
Тебе запрещено.
Ну, думаю, — теперь
Разбогатею — будет и калач,
И мытая манишка, и куплю
Себе — (чем чёрт не шутить!) «Арабески» —
Рассказы Гоголя... Так, ухватившись
За эту мысль блаженную, не медля,
Направил я стопы свои на дачу
К редактору. — Не замечаю, братец,
Что уже поздно — сумерки, — что скоро
Наступит ночь; лечу на крыльях ветра.
Пришел — звоню, — выходить старушонка:—
«Кого вам надо?» — Дома Петр Михайлыч?
Его мне нужно, — очень нужно видеть.—
— «Вы кто такой?» — Студент. — «А, поищите
«Его в саду». — А как пройти мне в сад?—
— «А через двор». — Да там собаки лают. —
— «Ну, так ступайте, я вас проведу
Через террасу». — Помню, как пошел я
Из залы прямо через кабинет:
На стульях, на диванах, на окошках
И даже на полу валялась книги;
Старинные стояли шкафы, на стене
Мелькал булат, — должно быть панцирь древний,
Или какой-нибудь, добытый с рынка, щит.
Из рам портретов предо мной мелькали
Одни лишь пятна; комната была
Озарена сиянием луны,
Но стены были в сонном полумраке.
Я помню, нос мой слышал запах пыли:
То был мышиный запах старины.
Я проходил по комнатам, как будто
По заколдованному замку. — «Проходите!»
Старухи голос дребезжал за мной,
— «Ступайте прямо, — а потом направо».
Тут увидал я дверь, — гнилую раму
С потускнувшими стеклами. Терраса
Была под кровлей, — я сошел я в сад,
И помню, ночь была такая
Великолепная!.. и свет, и тени —
Всё было неподвижно, — тонкий запах
Сосны сливался с запахом цветущих
Душистых лип; над садом месяц
Так и сиял, — в аллеях было глухо…
Я шел, шел, шел, — наткнулся на забор,
Поворотил налево — вижу пруд,—
Кругом идет дорожка; — около пруда
Под кленами стоит скамейка. — Вижу,
На той скамейке темный человечек
Сидит в халате (кажется, в китайском)
И наслаждается природой. Робко
Я подошел к нему. Сидит и смотрит.
Я шапку снял, — сидит, — я поклонился, —
Он всё сидит. Мне, право, показалось,
Должно быть с голоду, что Петр Михайлыч —
Не Петр Михайлыч, а какой-то маг,
Что если я заговорю с ним, — повернувшись,
Он превратится в кактус или в лейку.
Не даром же я Гофмана читал
И в радужном чаду его фантазий
Подозревал глубокий смысл. Должно быть,
И он вообразил, что если я не леший,
То — Ванька Каин. Поднялся с скамейки
Ученый муж, сложил крестообразно
На грудь свои коротенькие руки
И, явно струсив, словно отрыгнул:
«Что̀ вам угодно-с?» Бойко, надрываясь
От внутренней какой-то боли, стал
Я говорить ему — стал, наконец, чертить
Пред ним размашисто и не щадя
Суровых, мрачных красок всю картину
Моей ужасной бедности. Невольно
Я задыхался и махал руками.
Я помню, как мои горели щеки,
Я помню, как, понизив голос свой,
Я стал просить его хоть что-нибудь
Мне заплатить за ту статью,
Которой он заткнул так ловко
Пробел в своем издании. Я едва
Переводил дыханье, — наконец,
Сказал ему: — не милости от вас
Я требую, а платы за труды.
Великий маг нахохлился. Подпер
Одной рукой свой мягкий подбородок
И, выпятивши губу, произнес:
— «Всё это хорошо-с. Но вместо денег
«Я вам намерен отплатить советом-с».
— Каким советом? — «Как бы это вам
«Сказать… того-с…» — Я вас не понимаю.
— «Гм! Вы не понимаете?» — Не понимаю.—
— «А мой совет — того-с… вам пригодится
«Гораздо больше, чем десятки, — что̀ я —
«Десятки! — сотни тысяч». — Что̀-ж такое?..
— «Не пьянствуйте и не шатайтесь пьяный;
«Пропьете ум, пропьете сапоги —
«И пропадете; пьянство вас погубит.»
— Помилуйте, я ничего не пью.
— «Нет, пьете» говорит. — Ей-ей! не пью.—
— «Нет, пьете» — Вы клевещете. — «Чего-с?..
«Эх, юноша, примите вместо денег
«Благой советь мой и ступайте с Богом.» —
Так и ушел я, с чем пришел, — без гроша.
Ну, этого цензура не пропустит…
Вот и лафит… вели подать стакан.
Тут, кажется, осталось ровно на два
Стакана… Говорят, что у меня чахотка;
Но если буду я отказывать себе
В таком подогревательном напитке,
Я прежде смерти — и душой, и телом
Застыну… Этого я не хочу…
(Слышен звонок)
Жена, отказывай…
Твои друзья,
Сережин и Иванин.
Где они? —
Сюда, сюда! Вот, чёрт возьми, не ждал!
Голубчики! Откуда Бог принес?
Ты дома! болен?
Болен! пустяки, —
Я просто пьянствую.
И ты не знаешь!?.
Ты ничего не знаешь?
Что̀ такое? —
Вы, господа, смущаете меня.
Я вас не узнаю: преобразились…
Сияете… уж у меня дыханье
В груди спирается от ожиданья
Необычайного чего-то… Сердце бьется…
Ну… говорите, говорите…
Знай же:
Луи-Филипп бежал, — Париж стоит
На баррикадах, Франция в огне!
Республика, как феникс, возникает
Из пепла!!
Говорите, говорите…
— Министр Гизо в изгнании; Ламартин
Уже гремит с трибуны… — Ежечасно
События растут… Всё шевелится,—
А ты сидишь! — Не знаешь даже,
Что на носу — переворот!! —
— Пе-ре-во-рот!
Ах, господа! Уйдите, ради Бога,
Вы, с вашими проклятыми вестями!
И так — на ниточке держалась жизнь,
Пришли пугать!.. Спешите, Дарданельский,
За доктором… — он, кажется, не дышит.
О, Господи!.. Да что ж это такое?
Нерв человечества — писатель — потрясен.
И этот нерв не вынес потрясенья.
Уйдем… Прощайте, Александра Львовна, —
Мы виноваты, но давно мы не видались,
Не знали, что он так надорван, бедный!