Завѣдующему заразнымъ отдѣленіемъ Х-го подвижного лазарета профессору А. Н. Василевскому.
13-ю іюня 1917 г.
Мой милый другъ, это становится невыносимымъ!
Опять трагичное письмо. Скажу тебѣ, разъ навсегда — меня совсѣмъ не трогаютъ твои заботы и опасеніи. Не стоить: все равно не запугаешь. Вѣдь это только лишніе предлоги, чтобъ портить мнѣ настроеніе и мѣшать работать.
Я не читаю газетъ, ни къ кому не хожу, стараюсь поменьше разговаривать, но тутъ приносятъ почту, и все идетъ прахомъ! Я — въ сестры? Да съ какой радости, помилуй? Почему въ сестры? «Работать вмѣстѣ», «не разставаться» голубчикъ, перестань, смѣшно. Вмѣстѣ мы можемъ только ссориться, ты самъ отлично знаешь, и никакіе тутъ «моменты» не помогутъ!
Тебѣ, конечно, хорошо говорить, у тебя тамъ налажено большое, интересное и нужное дѣло, а я чѣмъ буду жить по-твоему? Сознаніемъ важности асептичной повязки? А то, можетъ, ждать тебя по цѣлымъ днямъ въ какой-нибудь грязной халупѣ и слѣдовать, какъ тѣнь, за твоей колесницей?
Благодарю покорно — въ Жозефины не гожусь. Зови твою жену, коли тебѣ необходима почетная свита.
Вотъ видишь несу всякій вздоръ. Но ты самъ виноватъ, это отъ раздраженія. Сегодня былъ такой хорошій день, свѣтило солнышко, и писала запоемъ. Окончила весь задній планъ, а ты вдругъ «бросать».
Голубчикъ, ну прости, можетъ, я виновата, но такъ дальше нельзя. Ты слишкомъ мнителенъ. Послушай, знаешь что? Давай попробуемъ обратную систему: ты не пиши пока, подумай, успокойся, а я зато обѣщаю быть точной. Хочешь… скажемъ, два раза въ недѣлю? Клянусь.
У насъ здѣсь все благополучно. Откуда ты берешь такіе страхи? Ѣдимъ понемножку. Вообще Петроградъ очень милъ: похожъ на барина, попавшаго въ ночлежку. Самъ весь замурзанный, истасканный, разбитый, но гонору хоть отбавляй напыщенность и величавость тѣ же. Живописный контрастъ: — пожиратели сѣмечекъ, расплодившіеся у самыхъ подножій историческихъ памятниковъ: надъ ними конь съ гордымъ копытомъ, герой размахиваетъ саблею, а они облѣнились кругомъ. На Невскомъ базаръ. Вездѣ лотки, разносчики, торговки, будки: продаютъ и покупаютъ все: отъ краденыхъ сапогъ по сто рублей за пару до темной силы Гришки Распутина за двадцать копѣекъ! Словомъ, превесело; наконецъ-то и у насъ есть толпа! Я научилась смотрѣть и не слушать: кому митингъ, «миръ безъ аннекціевъ и котрибутовъ». «Еремеевскія ночи», «долой буржуевъ», а кому живой кинематографъ, всѣ страсти людскія, всѣ выраженія! какъ на ладони.
Скандаловъ со мной еще не было мы съ плебсомъ всегда относились другъ къ другу добродушно, утраченный же въ пылу наблюденій ридикюль уже окупился съ избыткомъ — мои карикатуры имѣютъ успѣхъ.
Ну, до свиданія, тиранъ. Не забывай, что мы рѣшили жить по новому строю. Цѣлую крѣпко и прошу не злиться.
17-го іюня. 9 ч. вечера, минута въ минуту видишь какая точность?
Устала, кругомъ шумятъ, но пишу. Только, другъ мой, мнѣ хочется внести поправку: пусть это будетъ дневникъ. Тебѣ же лучше — больше накопится. Я убѣдилась, что самое трудное не писать, а посылать письма.
Для начала выражаю объективное мнѣніе: изъ всей нашей семьи и самая… какъ бы сказать… благоразумная! Пожалуйста, не смѣйся. Другіе мечутся, чего-то ждутъ, чего-то ищутъ и ничего не находятъ, а я не суечусь, ни о чемъ не горюю, сижу тихонько и пишу свою бабу на солнцѣ. Выставка едва ли будетъ, покупатель хирѣетъ съ каждымъ днемъ, но мнѣ и горя мало; напротивъ, даже пріятно: я чувствую себя абсолютно свободной. Вотъ захотѣла и пишу, не мудрствуя лукаво, голую спину. Патентованной красоты никакой. Психологіи, замысла и того меньше. Нѣтъ, это просто женщина и даже еще проще — тѣло!
Красная занавѣсь, лиловыя подушки, на нихъ копна рыжихъ волосъ, а дальше феерія радужныхъ бликовъ. Вотъ за ними я и гоняюсь, и, если удастся поймать, буду на высотѣ блаженства…
Впрочемъ, что же я? Счастье сейчасъ въ работѣ, въ самомъ процессѣ. Потомъ кто знаетъ, что выйдетъ? Дядя Миша называетъ это тихимъ помѣшательствомъ, мать злостнымъ эгоизмомъ, кто легкомысліемъ, кто упрямствомъ… и всѣ они сердятся, только гордятся, обиженно пожимаютъ плечами: никто не хочетъ понять…
И ты заодно съ ними! А раньше понималъ… Что же случилось такое, скажи мнѣ? Ну война, разруха, скверно, будетъ еще хуже, предположимъ, но что-же я могу тутъ измѣнить и почему должна переродиться? Хотите, чтобъ я пошла въ батальонъ смерти, или штемпелевала хлѣбныя карточки, или дрожала и ныла, забившись въ уголъ? Ну довольно, все равно не договориться…
Сейчасъ тамъ идетъ семейное засѣданіе. На предметъ эвакуаціи, спасенія фамильныхъ драгоцѣнностей, ложекъ, плошекъ, перинъ, что кому дорого… Иду, иначе выйдетъ драма. Потомъ разскажу.
12 ч. ночи.
Сбѣжала подъ шумокъ и заперлась на ключъ: боюсь, чтобъ не нагрянула мама. Пусть думаетъ, что сплю.
Уфъ! Дай мнѣ отдышаться. Тяжелая марка.
Такъ вотъ. Представь себѣ — вхожу. Всѣ въ сборѣ. Кислыя улыбки.
— Наконецъ.
Сидятъ торжественно, столовый столъ, какъ Аравійская пустыня. Одинъ самоваръ да голыя тарелки для виду. За самоваромъ мать темнѣе ночи, рядомъ дядя Миша и неизмѣнный консультантъ Васюткинъ того же мрачнаго оттѣнка оба. Дальше тона оживляются пропорціонально возрасту: эсъ-эръ Перфильевъ, Юркинъ репетиторъ, самъ Юрка — большевикъ и наконецъ Маруся съ Таней, курсистки-растрепы, приверженцы Ленина и Коллонтай (иронія судьбы — онѣ же дочки дяди Миши)!
Я живо взвѣшиваю положеніе: липовая настойка вмѣсто чая, на тарелкахъ сплошной экономическій кризисъ — значитъ, злы всѣ ужасно. Начинаю дипломатично:
— Ну, какъ дѣла? Что скажете хорошенькаго? У васъ тутъ уютно.
Гробовое молчаніе.
— Рѣшили что-нибудь? Куда берете билеты?
Голоса съ крайней лѣвой:
— Никуда мы не поѣдемъ. А мама какъ хочетъ! Мы не обязаны… имѣемъ право…
— Господа, зачѣмъ же такъ поспѣшно? Надо обдумать, взвѣсить (эсъ-эръ).
У самовара зрѣетъ опасное настроеніе. Дядя Миша презрительно зѣваетъ, мама плачетъ, а у Васюткина лютѣетъ носъ — обыкновенный признакъ сильнаго притока контръ-революціонныхъ мыслей.
— Во всякомъ случаѣ серебро я уже уложила, — раздается маминъ нерѣшительный голосъ, — и насчетъ Минуса тоже справлялась. Если ѣхать раньше, чѣмъ начнется паника, его прекрасно можно будетъ взять съ собою въ корзинкѣ…
— Ахъ, тетя, вѣчно вы со своимъ Минусомъ, — обрываетъ ее Маруся. Однако замѣтно по тону, что эта забота и ей не чужда.
Перфильевъ улыбается. Дядя Миша злобно сопитъ.
— Гм… Минусъ… нелѣпое названіе, — начинаетъ онъ, ни на кого не глядя, — и угораздило тебя, сестра! Впрочемъ, удивляться нечего, здѣсь все нелѣпо, а съ корзиной можно согласиться. Ужъ если везти Юрку, то почему не собаку? Она ведетъ себя гораздо приличнѣй…
У дяди съ племянникомъ открытая вражда на почвѣ политическихъ и прочихъ убѣжденій, при чемъ бываетъ иногда трудно рѣшить, кто изъ нихъ младше. Имъ только весело, но бѣдная мама страдаетъ чистосердечно.
— О, Господи! Миша, ну какъ тебѣ не стыдно, — огорчилась она, — вотъ ужъ не понимаю, право! Двѣнадцать лѣтъ собачка такъ называется, а ты мнѣ этого забыть не можешь. Зачѣмъ все это остроуміе? Я къ тебѣ за совѣтомъ обращаюсь, ты же глава семейства… Если бы живъ былъ мой бѣдный Сережа…
Вотъ тутъ и началось.
«Глава семейства» вдругъ преобразился… и полились ужасныя пророчества:
— «А я вамъ говорю!» «Я знаю!„, Я вамъ сейчасъ объясню!“ Рѣчь этого оратора передавать не рѣшаюсь: тамъ было слишкомъ много умныхъ словъ, вычисленій, историческихъ ссылокъ… Запомнился только „слабый англійскій тоннажъ“ да то, что мы наканунѣ краснаго террора. Эсъ-эръ протестовалъ, съ опасностью для жизни (дядя Миша не любить противорѣчій) вытаскивалъ захлебывающуюся Англію, топилъ вмѣсто нея Германію, подсчитывалъ младенцевъ безъ ногтей… а главный консультантъ, пузатенькій владѣлецъ большого завода, громилъ товарищей, пускалъ пузыри черезъ весь столь и тяжело пыхтѣлъ, обуреваемый гражданской скорбью…
Я чувствовала, что еще минута, и у меня начнется припадокъ. Нѣтъ хуже раздраженныхъ голосовъ…
Въ господина Васюткина, очевидно, переселилась душа царя Ксеркса: онъ также, кажется, не прочь бы высѣчь море! Перфильевы мнѣ больше нравятся; они стыдливѣе и какъ-то эстетичнѣй: „сердиться на революцію все равно что сердиться ни грозу, на бурю: надо держать покрѣпче шляпу на головѣ и дышать свѣжимъ воздухомъ“. Милый мальчикъ — извѣрившись въ своихъ любимыхъ теоріяхъ, онъ ретируется въ высшія сферы…
Но самые зловредные, безспорно, „дяди Миши“, съ ихъ мрачнымъ привидѣніемъ, инертностью, французскими шпаргалками и неосторожнымъ обращеніемъ со словомъ. Исторія, молъ, повторяется». этотъ предупреждаетъ, другой совѣтуетъ, третій учитъ, какъ надо дѣлать — ну и повторится! Внушить вѣдь можно все, что угодно… особенно при нашей склонности къ плагіату.
«Милиція», «бонъ», «мандатъ», «комиссаріатъ», etc, etc. Марсельеза! — вся первая часть уже разыграна; вяло, фальшиво, какъ скверная копія, пора бы что-нибудь свое… Однако, кажется, и я туда же, этого еще недоставало! Извиняюсь, милый, и бѣгу принимать валерьянку.
18-го іюни.
Сглазили! Болитъ голова, и бродятъ всякія постороннія мысли. Къ тому же моя нимфа что-то не идетъ. Вѣроятно, тоже испугалась Варѳоломеевскихъ событій.
Одиннадцать часовъ утра. Ну, скажите на милость! Тупицы несчастныя! Даже повторить-то не способны толкомъ. Вѣдь въ текстѣ точно указано: «ночь». Проспали, какъ всегда. Вообще при чемъ тутъ гугеноты? Ясно, что режиссеры никуда не годятся.
Ага, звонокъ изъ мастерской. Навѣрное Наташа.
6 ч. вечера.
Никакихъ происшествій. Всѣ буржуи цѣлы. Только лишніе убытки: мама загубила мою красную шаль на банты для шляпокъ Маруси и Тани. Имъ, разумѣется, приспичило итти на улицу. Неизвѣстно, что сильнѣе въ человѣкѣ, любопытство или трусость?
Моя натурщица Наташа тоже трусиха, но у нея это выходитъ просто, безъ гримасъ. Вообще преуморительное созданіе. Если бы не она, то я бы сегодня не выдержала. Дѣло въ томъ, что наши въ такіе моменты почему-то упорно меня осаждаютъ. Вѣроятно, ихъ раздражаетъ мое равнодушіе. Во время сеанса одна мама, напримѣръ, врывалась разъ десять… и каждый разъ все то же. Входитъ: «Послушай Оленька.. Ахъ, извините!» Но Наташка лежитъ невозмутимо и только смотритъ на нее черезъ плечо, ухмыляясь. У мамы на лицѣ — брезгливость, оскорбленное достоинство, конфузъ. «Послушай, Оленька. — старается она испортить намъ настроеніе, — мнѣ только-что звонили… тамъ плохо. Было нѣсколько выстрѣловъ…»
— Такъ не въ насъ же!
— Съ тобою невозможно говорить серьезно!
Торжественный выходъ. А черезъ пять минутъ: «послушай, Оленька»…
Послѣ четвертаго раза мы съ Наташей уже рѣшили не слушать и заниматься своими дѣлами. Результатомъ такой системы явилось неожиданное появленіе дяди Миши. Онъ посмотрѣлъ удивленными, совершенно круглыми глазами, сказалъ; «ну-ну!» и исчезъ.
— Все это плохо кончится! — прогремѣлъ за дверью маминъ голосъ.
Кончилось тѣмъ, что они таки-добились своего. Въ Наташиной спинѣ появилось выраженіе тревоги: начались глубокіе вздохи: всѣ ямочки, складки, холмы и долины перемѣстились, перепутались, поразбрелись кто куда, и солнечныя пятна за ними — словомъ, цѣлая пертурбація.
— Ой, ой, насъ начнутъ рѣзать, это же будетъ очень непріятно! пропищала она.
— Ну нѣтъ, ничего, — успокаивала я. можно всегда надѣяться, что зарѣжутъ вмѣсто тебя сосѣда. Наконецъ могутъ забыть, ни замѣтить, вы же знаете, какая у насъ скверная организація во всемъ.
Какъ же не замѣтить, коли у насъ въ домѣ всего три квартиры! У меня къ тому же есть цѣлый аршинъ бобрика, два мягкихъ кресла и зеркальный шкапъ… ясно, что буржуйка. Но я знаю, что сдѣлаю: возьму да завтра же и продамъ все: только кровать оставлю. Она желѣзная, простая, за семь рублей по случаю куплена — а то подарю кому-нибудь, мнѣ не жаль — жизнь дороже!
— Развѣ такъ ужъ пріятно?
— Конечно, Господи! Я все думаю послѣднее время: лишь бы жить, только жить. Я уже даже рѣшила не одѣваться, потому что ѣсть и одѣваться вмѣстѣ теперь никакъ не удается. Такъ ужъ лучше ѣсть.
— А потомъ что?
— Потомъ? — Она подумала. — А потомъ Яшка. Онъ у меня ничего, даромъ, что лодырь. Ну да только я за него бы и мизинцемъ не пожертвовала. Мало ли ихъ, Яшекъ-то! А жизнь одна у человѣка. Ольга Сергѣевна, милая, я больше не могу сегодня лежать, ужъ очень разволновалась отъ думъ этихъ разныхъ; отпустите, я лучше побѣгу насчетъ шкапа устраивать, а то они какъ разъ нагрянуть могутъ…
Отпустила и не сержусь. Умилительная искренность. Это вамъ, милые мои, не «гражданская скорбь».
PS. Собиралась уже посылать, но принесли какъ разъ письмо. Мнѣ очень непріятно, что ты такъ понялъ. Боже избави насъ обоихъ отъ «разбиранія чужой жизни» и прочихъ жестокостей. Хоть я и не согласна съ твоими доводами въ принципѣ, но каждый понимаетъ по-своему «долгъ честнаго человѣка». Когда я требовала, чтобы ты разводился?! Я вообще не мѣчу въ жены, это совсѣмъ не моя спеціальность. У каждаго изъ насъ своя жизнь и работа, и рѣшено, что мы даримъ другъ другу только досуги. Пожалуйста, чтобъ больше не были такихъ разговоровъ. Ты меня обижаешь.
19-ю іюня.
Только-что каталась… на трамваѣ. Если нужно по дѣлу, то этотъ способъ непригоденъ, а такъ, въ видѣ экскурсіи, забавно.
Знаешь, что я замѣчаю? Люди облагородились. То-есть мы буржуи, конечно. У насъ начинаютъ появляться скулы. Я не смѣюсь, честное слово. Жиръ уже спадаетъ, даже у женщинъ первое благопріятное дѣйствіе умѣреннаго питанія: скоро пропадутъ животы, и станутъ всѣ стройными и легкими: вотъ счастье!
Дай Богъ, чтобы происходящія событія когда-нибудь возымѣли на «младшаго брата» обратное дѣйствіе и помогли ему заполнить свои каверны. Я первая бы привѣтствовала съ точки зрѣнія эстетики такое удачное распредѣленіе жировыхъ тканей.
20-го іюня.
Другъ мой, что это значитъ? Я такъ удивлена, что до сихъ поръ не могу опомниться: сегодня у меня была твоя жена!
Сначала позвонила и попросила позволенія со мною познакомиться… была очень любезна… но только все-таки не понимаю…
Вѣдь ты-же говорилъ, что между вами все давно кончено, что вы живете каждый по-своему, а между тѣмъ я почувствовала, что это не такъ… по крайней мѣрѣ для нея. Впрочемъ, мнѣ, можетъ, показалось… не знаю, что думать.
Разговоръ у насъ былъ самый банальный… обыденные пріемы: «я такъ давно мечтаю васъ увидѣть, такъ много слышала отъ мужа о вашемъ талантѣ…» но вмѣстѣ съ тѣмъ какое-то жадное любопытство въ глазахъ. Впрочемъ, и эта фраза тоже меня поразила: «Александръ Павловичъ сейчасъ къ ужасномъ состояніи, очень изнервничался; его письма меня тревожатъ», — правда, сказано вскользь, но почему мнѣ и съ какъ и цѣлью? Развѣ ей что-нибудь извѣстно? Прошу объясненій.
25-го іюня.
Вѣрю, допускаю. Пожалуйста, не выходи изъ себя.
Вполнѣ возможно, что мнѣ примерещилось. Хотя такую «дружбу» между мужчиной и женщиной даже представить себѣ трудно, но еще разъ вѣрю!
Мнѣ главное, господа, чтобы все было тихо и мирно. Значитъ, будемъ продолжать въ томъ же духѣ — твоя Аня мнѣ нисколько не мѣшаетъ. Мы видѣлись уже два раза съ тѣхъ поръ, и у меня даже грѣшнымъ дѣломъ явилась мысль поэксплуатировать ее немножко. Наташка, тѣло, солнце хорошо, но тутъ зато выраженіе, глубина-это тоже меня не мало увлекаетъ. Какіе у нея глаза!
Вообще она совсѣмъ не соотвѣтствуетъ твоему отзыву, помнишь? «красива… да, но какъ-то монотонна — мало эффектна». Ахъ вы, шуты гороховые, «мало эффектна» — какая характерная для мужчины оцѣнка. Вамъ лишь бы блестѣло да звенѣло, да чтобы другіе замѣчали издали. Меня именно и плѣнила эта особая скромность… я бы сказала, интимная элегантность во всемъ! Никакой мишуры: все цѣнно и просто — для избранныхъ… но по-твоему быть брюнеткой и нѣжной, свѣтлолицей, безъ пушка надъ верхней губой, собольихъ бровей и прочихъ жгучихъ прелестей, очевидно, большая оплошность. Какъ бы то ни было она гораздо лучше меня — несравнимо! Съ нея не сдѣлаешь карикатуры, сколько ни старайся, а съ вашей покорной слуги вотъ вамъ, извольте, съ закрытыми глазами. Но правда ли, забавно? Гдѣ слишкомъ мною, гдѣ недостаетъ, а гдѣ совсѣмъ не то: такъ мы устраиваемся помаленьку, ужъ извините… а въ общемъ имѣй хорошую кожу и скверный характеръ — остальное приложится! Ну, не буду, больше не буду дразнить. Я въ прекрасномъ настроеніи. Права моя Наташа — жизнь хороша! Вотъ увидишь, какую блѣдноликую принцессу я сотворю изъ твоей «скучной женщины», хотя, пожалуй, лучше постричь ее въ монахини. Подумай: бѣлая косынка, бѣлая ряса и бѣлое лицо восковое, съ сухими, едва намѣченными чертами… а жизнь въ однихъ глазахъ: протестъ. укоръ, мольба заживо-похороненной…
Однако и разыгралось же воображеніе. Можетъ, она въ тотъ день просто страдала мигренью? Желаю отъ души. Мнѣ важно впечатлѣніе.
30-го іюня.
Дождались!
Сейчасъ я устроила такъ называемую «безобразную сцену». Еще не успѣла остыть, дрожатъ руки, лицо въ пятнахъ, но уже смѣшно. Угрызеній никакихъ.
Обозвала своихъ кузинъ слюнявыми интеллигентками и еще чѣмъ-то. маму насѣдкой несчастной, а дядю Мишу (заочно) истеричкой. Свалила на полъ три полныхъ папки и обѣщала всѣхъ убить.
Вышло недурно. Во всякомъ случаѣ добилась своего: врагъ бѣжалъ вразсыпную.
Изъ-за чего? Такъ, приставали каждый со своимъ, а въ общемъ требуютъ, чтобъ я уѣзжала. Куда, зачѣмъ никто не знаетъ. Въ домѣ паника, и сѣетъ ее. разумѣется, глава семейства. Онъ всѣхъ сводитъ съ ума, звонить изъ вѣрныхъ источниковъ, грозитъ нѣмцами, голодомъ, разноцвѣтными террорами… Маруси и Таня въ оппозиціи со всѣми, но больше всѣхъ ихъ раздражаю я.
Намъ здѣсь сейчасъ не до эстетики, есть дѣла поважнѣе… Ты совершенно лишній и ненужный человѣкъ, а мамѣ можешь быть полезной… Каждый обязанъ вносить свою лепту въ такіе моменты…
Тутъ и я не выдержала, то-есть, между нами, рѣшила, что пора не выдержать, а потомъ вошла въ роль; ужъ дѣлать, такъ по-настоящему. Больше всего меня возмутили пыльныя пряди волосъ и пропотѣвшія подъ мышками блузки общественныхъ дѣятельницъ, этотъ псевдо-демократическій видъ въ комбинаціи съ красными бантами… я не вынесла. Мамѣ досталось за компанію, ее мнѣ скорѣе жаль совсѣмъ задергали бѣдную, а дядю Мишу въ самомъ дѣлѣ убить мало: ни одного дѣльнаго совѣта, не говоря ужъ о помощи практической… даже взятку не способенъ дать кому слѣдуетъ, чтобы билеты добыть. Завтра же иду сама, вѣдь это единственная незыблемая у насъ система. Пусть уѣзжаютъ. Я больше не могу.
12 ч. ночи.
Необычайно легко на душѣ — хорошо иногда поскандалить.
Если бы не это, я бы нашла все равно другой поводъ, слишкомъ были натянуты нервы.
А причиной твоя Анна Николаевна. Никогда не встрѣчала человѣка съ такимъ измѣнчивымъ выраженіемъ. Сидитъ идеально, какъ каменная, но внутри происходятъ невѣдомые перевороты, и все отражается въ глазахъ. Только прицѣлишься, а они уже потухли, затянулись тусклою дымкой, и передъ вами «скучная женщина». Но что еще не все: есть другая пытка: мы вдругъ начинаемъ мѣняться ролями: не я ее, а она меня научаетъ. И какъ старательно! Смотритъ, смотритъ, пристально, насквозь пронизываетъ. это ужасно раздражаетъ. Сегодня я была почти груба (такой ужъ день, надо думать). Спросила безъ тѣни нѣжности въ голосѣ:
— Ну, и что же вы нашли?
Но она ничуть не смутилась. Только улыбнулась покровительственно, какъ старшая младшей. Это ея манера со мною.
— Ничего кромѣ хорошаго, будьте спокойны. Я все стараюсь уяснить себѣ, въ чемъ ваша сила, и кажется…
— Какая сила?
Но она невозмутимо продолжала:
— Мнѣ кажется, въ томъ, что вы свободны… да, несомнѣнно, и не поглощены своею… Впрочемъ, нѣтъ, какая же это… Я не думаю, чтобы вы когда-нибудь любили…
У меня чуть не вырвалось: «Вотъ тебѣ и на! Если бы не любила, то едва ли мы бы теперь съ вами тутъ сидѣли!» Но, къ счастью, сдержалась во-время. Къ тому же у нея въ тотъ самый моментъ появилось такое необычайное выраженіе, что и набросилясь на свою палитру, стиснувъ зубы. Она еще что-то мнѣ пѣла о женскомъ счастьѣ и, кажется, даже о своемъ собственномъ, но я уже плохо слушала.
Кое-что удалось запечатлѣть изъ этой вспышки, зато и устала же я… точно камни ворочала!
Странная женщина твоя жена. Она живетъ, говоритъ, двигается, какъ сомнамбула. Я помню, во время знакомства ея съ нашими: она имъ высыпала цѣлый коробъ вычурно любезныхъ фразъ, но въ то же время гдѣ-то витала въ пространствѣ. Потомъ даже не обмолвилась о нихъ со мною; честное слово, она ихъ не замѣтила
Замѣтила ли она, что вмѣсто сѣро каменныхъ городовыхъ на перекресткахъ теперь топчутся корявые человѣчки въ повязкахъ? Возможно, что нѣтъ. Это ужъ будетъ, пожалуй, почище меня. Я хоть и не участвую въ «общемъ дѣлѣ», но все же воспринимаю событія, впитываю новыя впечатлѣнія, можетъ, когда-нибудь и верну все людямъ — дайте срокъ — въ переработанномъ видѣ. А она закрылась наглухо, никакихъ сношеній съ внѣшнимъ міромъ. Положимъ, если у нея все нужное производится дома, то такъ и слѣдуетъ. Кому какое дѣло? Лишь бы хватало…
Оживляется только со мною. И за то спасибо! Какъ и устали, если бы ты зналъ. Гоняться за солнечными пятнами куда легче.
Иду къ мамѣ и постараюсь внушить ей, что «насѣдка» самая большая похвала для женщины.
2-го іюля.
«Мужская любовь такое убожество въ сравненіи съ нашей!» Получай, голубчикъ. Это мнѣніе твоей жены. Не знаю, кто ей опять не угодилъ, но ясно, что тутъ есть и твой грѣхъ.
Впрочемъ, злобы и раздраженія — ни признака. Она находитъ, что такъ и надо, благодаритъ судьбу и тебя за все… даже за пакости.
Только, пожалуйста, не подумай, что мы сплетничаемъ. Видишь ли… когда она говорить о тебѣ, то способна просидѣть, не двигаясь, сколько угодно. Мнѣ это тоже не… непріятно, а тебѣ только выгодно… хоть «мужская любовь и убога», но зато самъ «онъ» выходить у нея такимъ великолѣпнымъ, что оторваться нельзя…
Вообще, другая сторона медали мнѣ нравится больше. Я начинаю убѣждаться, что владѣнія своей жены куда богаче и разнообразнѣе моихъ. Передъ нею всегда большой человѣкъ, даже когда онъ, отъ раздраженія и усталости, перевертываетъ вверхъ дномъ семейныя кастрюли… а со мною только мужчина, всегда мужчина… Это понятно, конечно: для полноты впечатлѣнія необходимо время и отходъ, мы же съ тобою вѣчно торопимся. Сходимся на узкихъ дорожкахъ… Счастливица! Она нотъ можетъ подсматривать, подслушивать. слѣдить незамѣтно, любоваться издали… она знаетъ и видитъ все лучшее… ну, словомъ и протестую!
Нѣтъ, милый, не безпокойся. Я только рада и горжусь. Она меня заражаетъ… Сегодня къ тому же особый подъемъ… работала, какъ никогда…
Ужасно жаль, что у насъ тамъ такъ строго и добродѣтельно. Нельзя пріѣхать запросто, безъ красныхъ крестовъ, парусины, косынокъ. Сейчасъ я бы не прочь, пожалуй, «быть вмѣстѣ»… Люблю, моя дуся. Моментъ благопріятный для всевозможныхъ подвиговъ…
Развѣ похлопотать, чтобы меня послали отъ газеты? Теперь вѣдь намъ открыты всѣ дороги.
Такую мысль мнѣ внушила Анна Николаевна. Долго старалась, исподволь…
Да, можетъ, вы въ стачкѣ, товарищи?
Впрочемъ, безразлично… не хочу доискиваться.
Все это мнѣ даже нравится… такъ рѣдко бываетъ. Между вами сохранилось что-то прочное, большое и красивое…
Если бы я ревновала, то именно къ этому.
Все-таки не понимаю, какъ могъ ты отъ нея отойти… уступить свое первенство? Положимъ, тотъ другой, кажется, тоже мало ее цѣнитъ. Вотъ странно!
Я заглянула: въ храмѣ запустѣніе: молящихся нѣтъ, а бѣдная жрица священнодѣйствуемъ въ одиночествѣ и предается самосожженію.
Она увѣряетъ, что нѣтъ угоднѣе жертвы и больше счастья для женщины, но тутъ ужъ мнѣ за нею не угнаться… плохо воспринимаю такія тонкости.
Да и стоитъ ли? Мы съ тобою люди занятые… посылаю письмо отдѣльно и жду на нею отклика… Только скорѣе. Какъ бы не прошло…
Сейчасъ я глупая-преглупая и мягкая…-- «раскиска»… совсѣмъ такая, какъ ты любишь… Видишь? Даже поплакать хочется.. И мало ли еще чего…
3-го іюля.
Вотъ тебѣ и поѣхала. Мы все забываемъ, что располагаютъ теперь «товарищи».
Варѳоломеевская ночь въ полномъ разгарѣ. Я забралась въ мастерскую и пишу.
Больше ничего не остается. Что у насъ тутъ дѣлается! Стонъ, плачь и столпотвореніе. Мама мечется по комнатамъ, прислуга молится и причитаетъ, Минусъ воетъ, телефонъ звонитъ, на улицѣ стрѣляютъ…
Юрка пропалъ безъ вѣсти, зато Маруся и Таня застряли у насъ. Я предпочла бы обратное. Попробовала ихъ доконать:
— Что же вы сидите съ «буржуями»? Вѣдь выступили ваши?
Но онѣ мнѣ даже не отвѣтили, а у мамы вырвалось глубокое замѣчаніе:
— Христосъ съ вами дѣточки мои, теперь ужъ не до шутокъ!
Я чуть ее не расцѣловала. Всегда знаетъ, гдѣ правда…
Если бы могла, то за уши бы притащила ей этого подлеца Юрку! И сардинки ея «запасныя» пріютила въ мастерской за папками… Просто, безхитростно и логично. Вся тутъ, какая есть.
Не вѣрю я въ «идейности».
Ухъ, какъ затарахтѣло… это ужъ пулеметъ. Сейчасъ всѣ сбѣгутся ко мнѣ съ жалобами и воплями… Вотъ слышу, бѣгутъ… Можно подумать, что я стрѣляю.
— Барышня-голубушка, что же это будетъ, сколько народу опять положатъ!
— Оленька, ты слышишь? А Юры все нѣтъ. Господи. Господи…
— Ольга, кажется, становится серьезнымь. Совсѣмъ ужъ близко, можетъ, на нашемъ дворѣ?
— Что же теперь дѣлать? (хоръ).
— Ничего. Это эхо. Стрѣляютъ на Литейномъ. Очень имъ нуженъ нашъ переулокъ. Идите-ка спать.
Энергичнѣе всѣхъ щелкаютъ зубы у горе-большевичекъ.
Ну, довольно однако. Эхо или не эхо, ясно, что дѣлать нечего. Лучше лечь… это становится однообразнымъ.
Прекрасная ночь! Мнѣ удалось заснуть между двумя залпами. Подъ утро что-то бахнуло, задребезжали окна, но я рѣшила, что приснилось.
Двери и окна въ исправности, сардинки на мѣстѣ. Никто къ намъ не ломился кромѣ Юрки, который впопыхахъ попробовалъ войти безъ звонка.
Провелъ ночь у товарища… потомъ бѣжать всю дорогу до дому… Пока еще не началось, но говорятъ, что собираются опять!
Волосы слиплись, самъ весь мокрый, глаза врозь… видъ загнаннаго жеребенка.
Мнѣ почему-то весело. Никакъ не укладывается въ головѣ, что можно бѣсноваться въ такую хорошую погоду. А вдругъ да придетъ Наташа… будемъ работать… двинутся трамваи, и все окажется чепухой?
4 часа.
Выходила на добычу. Вотъ тебѣ кальки, оригиналы пошлю въ газету.
По-моему, самый удачный — казакъ: признаюсь къ стыду своему: рисовала съ упоеніемъ: сюжетъ затасканный, пошлый, какъ шарманка, но все-таки куда живописнѣе и богаче верховыхъ студентовъ въ очкахъ.
Жаль, что нѣтъ красокъ — представь себѣ темнокожій, рябой, съ сѣрыми глазами и рыжимъ чубомъ… да какимъ! Не чубъ, а фейерверкъ. Оборванца съ каторжной физіономіей пришлось докончить по памяти: ужасно былъ безпокойный, шельма. Все прыгалъ зря, оралъ, размахивалъ какой-то тряпкой: наконецъ прицѣлился въ окно, но въ это время его кто-то утихомирилъ навѣки.
Потомъ долго лежалъ у воротъ, черный, плоскій точно пустой…
Понять, конечно, ничего невозможно, да я и не старалась. Откуда-то стрѣляли, куда-то бѣжали, били стекла, другъ друга… «долой!», «ура!», а въ общемъ суета суетъ и много публики въ родѣ меня, безъ всякихъ неотложныхъ дѣлъ. Самое страшное и самое красивое, пожалуй, блиндированные автомобили, ползущіе среди толпы, какъ громадныя слѣпыя жабы.
Я очень довольна, что вырвалась… Пожалуйста, безъ сценъ…
Трогательно! Любовница пишетъ на одномъ концѣ стола, а жена на другомъ. И обѣ знаютъ, что это такъ, но не признаются. Почему?
Для удобства, очевидно, или изъ приличія…
Проще было бы на той же бумажкѣ и двѣ подписи рядомъ. Ты бы, пожалуй, ничего не имѣлъ противъ?
Ну… вотъ что, мой другъ: у меня съ нею вышла непріятность. Не очень крупная, ни это противно. Я вела себя, какъ торговка.
Прихожу домой, а она уже ждетъ, говорятъ, страшно волновалась — пришла слѣдить, чтобы не пропало сокровище твое. Сразу набросилась на меня у двери:
— Вы не имѣете права рисковать собою. Эти ребячество! Пустое фанфаронство. Не понимаю .
Я ей на это:
— А вамъ что?
Грубо, безцѣльно… фи… даже сама не ожидала .
— Мнѣ!?
Разговоръ происходилъ въ коридорѣ, лица ея я не могла разобрать въ темнотѣ, но этотъ возгласъ… въ немъ было все: возмущеніе, боль, удивленіе, во когда мы вышли на свѣтъ, то на губахъ ея блуждала такая странная улыбка, что мнѣ снова захотѣлось сказать ей дерзость.
Потомъ она заговорила точно ничего не было, мило, любезно, и мнѣ оставалось только слѣдовать за ней…
Богъ знаетъ что! Тамъ палятъ, только-что принесли на нашъ дворъ трехъ убитыхъ, а я свожу бабьи счеты.
Чувствую, что глупѣю въ этой любовной кашѣ…
Варѳоломеевцы ожидаются съ минуты на минуту. Кухарка точно знаетъ. «Ей сказывали павловцы, что, молъ, сегодня безпремѣнно пойдутъ по квартирамъ».
— Кто, павловцы?
— Нѣтъ, не они. Имъ только сказывали люди, такъ они предупреждаютъ по-хорошему, потому какъ у Насти тамъ сродственникъ знакомый служитъ.
Сама Настя подтвердила это извѣстіе.
— Схорониться бы вамъ, что ли, куда, а то шибко балуются въ городѣ!
Очень любезно, а главное ясно.
Не знаю, какъ насчетъ квартиръ, а на крышахъ въ нашемъ дворѣ кто-то въ самомъ дѣлѣ «шибко балуется». «Эхо» становится вредоноснымъ: мастерская и необитаема, въ двери противъ окна уже нѣсколько пуль.
Наши съ Юркой во главѣ прочно засѣли въ самомъ неприспособленномъ для такой многочисленной компаніи мѣстѣ и поютъ тамъ хоромъ. Это осложняетъ жизнь.
Анна Николаевна завѣдуетъ телефономъ задача не изъ легкихь. Дядя Миша уже звонилъ разъ десять: «моральная поддержка», самъ сидитъ въ клубѣ: впрочемъ, кажется, мы отъ него отрѣзаны, никакъ не перейти черезъ мостъ. Слышу: «Михаилъ Александровичъ спрашиваетъ, что вы намѣрены дѣлать?» Изъ коридора несутся отвѣтные вопли: «Мы не знаемъ, пусть кто-нибудь придетъ за нами… Пусть самъ приходитъ… Нѣтъ, лучше не надо… О, Господи, Господи!»
Снова звонокъ и снова безстрастный голосъ сомнамбулы:
— Михаилъ Александровичъ просить Юрія Сергѣевича къ телефону.
Сильное волненіе въ «окопахъ», потомъ отчаянный галопъ.
— Дядя, чего еще? Честное слово, больше не подойду… скорѣе! Попробуй, выведи-ка ихъ. Да они умрутъ отъ страха на улицѣ. Хорошо еще, что я сижу съ ними. Да конечно тѣсно, но зато нѣтъ оконъ… безопаснѣе. Пожалуйста, не зови меня больше… Нѣтъ, только въ мастерской, но могутъ каждую минуту… Я вѣшаю, вѣшаю..
Обратный галопъ; мимоходомъ заманчивое предложеніе:
— Оля, Анна Николаевна, идите къ намъ, охота вамъ, право, мѣста хватитъ!
Господи, какъ надоѣло! Хоть бы испугаться хорошенько, что ли! Прескучное равнодушіе.
Дырочки отъ пуль совсѣмъ маленькія: если попадетъ въ полотно, то очень легко поправить… просто подклеить съ обратной стороны…
Все-таки, какое нелѣпое положеніе. Сидишь, какъ въ западнѣ, и даже понять ничего нельзя: кто, въ кого, откуда, зачѣмъ?..
Послѣднія извѣстія: мирные жители эвакуированы! Явился Перфильевъ, какъ ангелъ-избавитель, забралъ ихъ въ охапку и потащилъ куда-го, воспользовавшись временнымъ затишьемъ.
Въ квартирѣ только мы съ Анной Николаевной да прислуга. Я отказалась покинуть мастерскую на произволъ товарищей, твоя жена — меня, а Марѳа и Настя гордо заявили, что ихъ не тронутъ. На кухнѣ сидитъ «сродственникъ», тамъ митингъ… весело…
Анна Николаевна спитъ. Устала въ бѣготнѣ… Вотъ ужъ, можно сказать, «въ чужомъ пиру похмелье»!.. Оказывается, что у васъ на Кирочной все спокойно.
Зачѣмъ было приходить? Въ такіе дни нужно сидѣть у себя…
Мы помирились… молча, но обыкновенію… такъ, что-то приняли, рѣшили въ умѣ, и сразу разрядилась атмосфера…
Она сейчасъ необычайно интересна! Мнѣ ужъ нѣсколько разъ приходило въ голову не пойти ли наверхъ за тетрадкой и карандашами. только боюсь, что проснется и опять качнетъ «оберегать»…
Нѣтъ, до чего эта женщина сдержанна и владѣетъ собою… даже во снѣ, замѣчательно… Я бы на ея мѣстѣ распустилась, открыла воротъ, ротъ, ну, хоть щеку бы примяла, а у нея все строго и чопорно, не къ чему придраться, лицо значительно, серьезно… Она должна ужасно уставать… Такое сложное бездѣліе..
Впрочемъ, у нея вѣдъ «крестъ», я и забыла! «И чѣмъ тяжелѣе онъ, тѣмъ больше наслажденія». Такъ называетъ она свою любовь. Только-что развивала мнѣ цѣлую сложную теорію. Я соглашалась изъ вѣжливости, но нисколько не прониклась ея ученіемъ. Чепуха: Конечно, приходится иногда переносить тяжести, по, по-моему, тутъ совсѣмъ почему радоваться… и если можно сбросить гдѣ-нибудь незамѣтно въ канаву…
Нѣтъ… у меня рѣшительно отсутствуетъ эта ихъ жажда подвига! При случаѣ возможно, конечно, что и я бы кинулась съ моста, дабы спасти что-нибудь «утопающее»… все дѣло въ моментѣ, въ силѣ впечатлѣнія… но чтобы стремиться къ этому, сторожить у рѣки? Ниже меня сохрани и избави!
Въ довершеніе всею такая крохотная и неблагодарная цѣль мужчина! Бѣдная! Да тутъ и обмануться-то нечѣмъ.
Не знаю, кто «онъ», но это предпріятіе сильно напоминаетъ мнѣ… мартышку съ чурбаномъ.
Вотъ и вышла карикатура. Все потому, что зла. Когда мнѣ что-нибудь мѣшаетъ работать, я становлюсь сущей вѣдьмой. Готова извести весь міръ.
Сейчасъ, если бы могла, всѣхъ «братьевъ», старшихъ и младшихъ, всѣхъ дѣдушекъ, внучковъ и прочихъ безпокойныхъ родственниковъ революціи засадила бы въ глубокую яму и прикрыла бы тяжелымъ камнемъ, чтобъ не шумѣли…
Ищу, что бы еще сказать такого… «несимпатичнаго»? Какъ жаль, что я здѣсь одна со жрицей, некого огорчить анти-соціальнымъ образомъ мысли. Хоть бы Маруся съ Таней были подъ рукой…
Пустышки они, эти жертвователи собою и сподвижники вотъ что! Нечего было терять, потому и поспѣшили раствориться въ «общемъ дѣлѣ» Въ толпѣ-то незамѣтнѣе, а при наличности хорошей глотки, смотришь, и выгадалъ — попалъ изъ тюрьмы на трибуну, какъ Перфильевъ.
Кому отъ этого легче, скажи мнѣ? Кого они всѣ тутъ собрались наконецъ, наши «лучшіе люди», «тѣ самые, которые»… и что же — лучше?
Гдѣ вожди, работники, пророки? Пустышки: Нѣтъ, настоящіе, богатые, сильные даютъ, а не «отдаются»! Везъ всякихъ "убѣжденій**, не разоряясь просто потому, что иначе не могутъ — даютъ отъ избытка!
Охъ. опять шумятъ товарищи! Тутъ ужъ происходитъ какъ разъ обратное: хочется что-нибудь стянуть на бѣдность — это тоже мнѣ понятно… только вѣдь, если они разбудить мою Анну Николаевну. придется опять выслушивать о подвигахъ… и не способна…
Кого-то нашли къ квартирѣ рядомъ съ мастерской. Вотъ почему туда стрѣляли! Прибѣгали Марѳа съ Настей, разсказали, захлопываясь отъ восторга:
— Такъ ему подлюгѣ и надо! Зачѣмъ палилъ въ народъ неповинный! Младшій-то дворникъ нашъ, говорятъ, не выживетъ, въ животъ попало… тоже солдатовъ нѣсколько ранены… Какъ вошли это къ нему, а онъ въ одномъ бѣльѣ нижнемъ у окна съ ружьемъ мечется. Самъ молодой такой, ничего, красивенькій. Кричитъ: «Мнѣ все равно, я хочу умереть!» Ну, тутъ его на мѣстѣ — подыхай, собака!
Коли «хотѣлъ», то значить все хорошо, и огорчаться за него не стоитъ, а дворники пострадалъ дѣйствительно зря. И какъ это люди не могутъ безъ лишнихъ жестовъ. Заскучалъ навѣрное подъ какимъ-нибудь «крестомъ» непосильнымъ, который самъ же взвалилъ себѣ на плечи, взбѣсился, а «народъ неповинный» въ отвѣтѣ. Никто не просилъ… шелъ бы своей дорогой… смерть тоже не… аргументъ…
А я хочу… къ тебѣ! Мнѣ надоѣло ждать… Нѣтъ, наверху опять неладно! Боюсь, какъ бы Наташина спина не превратилась въ кружево… Будь они всѣ прокляты со своими…
9-го іюля.
Не знаю, какъ начать, мой милый… или вѣрнѣе какъ кончить. Событія тебѣ уже извѣстны… прямая опасность миновала. Ждутъ тебя; я знаю, что получена телеграмма… ну, значитъ, вотъ и все…
Это письмо я пошлю на вашу квартиру, сама же уѣзжаю завтра. Сначала въ Москву, а потомъ еще не рѣшила, во всякомъ случаѣ подальше!
Наши дороги расходятся нѣсколько раньше, чѣмъ можно было ожидать, но объ этомъ не слѣдуетъ грустить… напротивъ, я даже благодарна товарищамъ: они очень удачно исполнили свою роль «бури». Снесли мнѣ крышу, и обнаружилось, что вся постройка никуда не годится — чинить нѣтъ смысла.
На всякій случай я все-таки хочу разсказать тебѣ, какъ было, а то твоя жена вѣдь способна лишній разъ принести себя въ жертву. Ей это нравится, боюсь. что тебѣ тоже, но я не согласна — довольно.
Во-первыхъ, самое главное — ударъ предназначался мнѣ. Она подвернулась нарочно, то-есть сознательно, можетъ, даже искала случая, это похоже на нее: какъ бы то ни было, мнѣ лично признательной быть не за что я рада. Когда солдаты ворвались въ мастерскую и начали тамъ бушевать, я услыхала, конечно, и побѣжала туда. Анна Николаевна за мною: цѣплялась сзади, умоляла вернуться… ну, все какъ полагается… Я стряхнула ее на лѣстницѣ: вошла одна. Тамъ застала разгромъ: искали неизвѣстно кого, всѣ пьяные, перевертывали мольберты, протыкали полотна штыками, рвали, топтали все… Увидѣвъ, бросились ко мнѣ…
— Сказывай, гдѣ пулеметъ, мы знаемъ, это отсюдова стрѣляли!
Другіе еще проще:
— Подавай запасы… Товарищи, ищите!
Я имъ на это кратко и резонно:
— Убирайтесь къ чорту!
Вотъ тутъ и приключилось несчастье.
Когда передо мною на полу вдругъ очутилась окровавленная женщина, никто не понялъ, откуда она могла появиться. Солдатъ, который мѣтилъ въ меня, опѣшилъ, выронилъ винтовку и бросился къ дверямъ, остальные за нимъ: черезъ минуту всѣ испарились.
Изъ кухни прибѣжали, изъ сосѣдней квартиры тоже: начались "ахи и "охи, подняли, понесли… остальное извѣстно: скорая помощь, лазаретъ, штыковая рана въ спинѣ: сначала боялись, что задѣто легкое, потомъ оказалось не такъ глубоко… детально распространяться нечего — сама разскажетъ, успѣешь еще наслушаться…
О своемъ состояніи скажу только одно: ни малѣйшей благодарности въ душѣ; одна досада. Что дѣлать дальше, какъ держать себя… Глупо!
Сижу у ея изголовья вечеромъ, одна, въ какой-то бѣлой комнатѣ. машинально перебираю грѣхи и думаю: откуда мнѣ сіе?
Вдругъ голосъ:
— Теперь онъ можетъ на васъ жениться!
Я сразу даже не поняла: кто «онъ», на комъ… поправила ледъ на головѣ, думала, что бредитъ, но она продолжала:
— Не притворяйтесь… теперь уже нечего… Я умираю, но вы должны мнѣ обѣщать… вы должны постараться, чтобъ онъ былъ счастливъ… Вамъ это не трудно, онъ васъ любитъ…
Глаза горятъ, видъ возбужденный, того и гляди, сорветъ повязку. Я обѣщала все, что угодно, придвигаясь понемножку къ звонку.
Замѣтила и еще пуще разбушевалась.
— Не смѣйте уходить! Вы должны меня выслушать… я не все сказала, погодите… Не надо говорить ему, что я изъ-за насъ… напрасно мучить… Да и неправда это! Я только для него, потому что нужно… Я сдѣлала бы то же самое для всякой другой… для послѣдней… для собаки его любимой!.. Мнѣ безразлично кто… Когда-нибудь вернулся бы ко мнѣ.
Ну тутъ ужъ я заслушалась. Какъ видишь, становилось интересно. Сама не отвѣчала ни слова, да она и не дала бы…
— Никого другого нѣтъ у меня!.. Онъ зналъ, вѣроятно… была только комедія… а можетъ, и не зналъ, но все равно теперь я не хочу, чтобъ онъ думалъ… Любила только его… и всю жизнь бы любила… А вы… вы никогда не вѣрили, признайтесь, только дѣлали видъ, потому что такъ было спокойнѣе… еще бы… это ваша система… Вы холодны и безпечны… равнодушны ко всѣмъ… вы не сумѣете любить его, какъ надо… не захотите поступиться ничѣмъ… О… какъ я ненавижу васъ… да, ненавижу за это… только за это..
Дальше пошелъ уже бредъ… что-то невѣроятное, настоящій припадокъ. И испугалась, подвала сестеръ на помощь, а сама ушла.
Съ тѣхъ поръ, конечно, не рискнула ей попадаться. Лишнее раздраженіе. Да и что я могу ей сказать? По-моему, все сказано.
Надорвалась бѣдная женщина! Не выдержала, запуталась въ самой себѣ, испортила подъ конецъ все дѣло. Такъ часто бываетъ… если не всегда… Создатель, зачѣмъ столько стараній, хитростей, самообмановъ, когда единственное нужное — уйти и не мѣшать! Безъ мелодрамъ, конечно, незамѣтно.
Но этого-то мы и не можемъ. Способны все простить, все принять, все сдѣлать, кромѣ главнаго! Мм останавливаемся тамъ, гдѣ начинается «жертва»… Надѣюсь, что эта грустная истина никогда не станетъ ей очевидной. Пусть продолжаетъ на здоровье свои подвиги, а главное, пусть будетъ покойна: съ моей стороны это отнюдь не конкуренція — я не ухожу, а бѣгу. Да… бѣгу малодушно отъ путаницы, отъ обѣщаній, отъ себя самой, отъ «бури»…
А ты… перемудрилъ, мой другъ! Хотѣлъ устроиться ужъ черезчуръ удобно: дома преданность, печка, уютъ, а вышелъ — свѣжій воздухъ, любовь!
Польщена, но ты ошибся. Я тоже искала у тебя теплоты, нѣжной дружбы, спокойнаго угла… въ душѣ хотя бы, но безраздѣльно, иначе не надо.
Ты видишь самъ — «сюжетъ не компонуется», какъ говорятъ на нашемъ жаргонѣ. Двѣ главныя фигуры слишкомъ похожи, громоздки, стараются перекричать другъ друга, вылѣзаютъ изъ рамки… а третья ужъ совершенно лишняя; выходитъ нѣчто сумбурное, безъ цѣльности, безъ задняго плана… Зачѣмъ упорствовать? Гораздо проще соскоблить все ножикомъ и начать въ другомъ духѣ. Такъ я и сдѣлала. Намъ то же совѣтую отъ чистаго сердца. Сюжетовъ же для васъ двоихъ осталось сколько угодно. «Возвращеніе блуднаго сына», «Кающійся грѣшникъ»… Можно изъ тѣхъ же басенокъ — на тему «Медвѣжьи услуги»…
Нѣтъ, милый, больше не могу. Хотѣлось кончить весело, выйти съ улыбкой, но получилась гримаса. И злобная къ тому же. Ужъ лучше буду искренной.
Все проще, и никто не виноватъ. Беру назадъ обидное. Мнѣ только тяжело и больно… да, очень. Жаль прошлаго: такъ жутко порывать со всѣмъ! Впереди одиночество, сухіе иностранцы, враждебность… но объ этомъ не стоитъ — сама же выбрала…
Еще страшнѣе воспоминанія, не буду скрывать. Боюсь раскаяться… Трудно разстаться съ мыслью, что все могло бы обойтись со временемъ, не будь… Ну да Богъ съ ней! Каждый живетъ для себя.
Прощай, и постараемся забыть скорѣе. Цѣлую нѣжно, нѣжно…