Собраніе сочиненій А. В. Дружинина. Том седьмой.
С-Пб, Въ типографіи Императорской Академии Наукъ, 1865
«СОЧИНЕНІЯ Д. В. ДАВЫДОВА». ТРИ ТОМА. МОСКВЕ, 1860. править
Въ нашей молодой литературѣ, можетъ быть вслѣдствіе ея юности и самоувѣренности, выработался какой-то особенный взглядъ на нашихъ прежнихъ литературныхъ дѣятелей, — взглядъ, который мы попробуемъ назвать либерально-рутиннымъ. Прослѣдить причины этого явленія, указать его печальныя стороны и заявить передъ читателемъ довольно безобразныя крайности, до какихъ дошли проявленія взгляда нами указаннаго, — трудъ весьма многосложный, но къ которому мы приступимъ въ свое время. Мы чувствуемъ какъ необходимо, въ теперешнюю пору сужденій съ чужого голоса, щегольства новыми идеями, не прочувствованными и не сознанными достаточно, — показать вредъ, происходящій отъ слишкомъ сильной вѣры въ непогрѣшимость молодого литературнаго поколѣнія. Отъ разъединенія литературы съ жизнью, отъ затхлаго запаха четырехъ стѣнъ, въ которыхъ по большей части засиживаются наши молодые писатели, мы словно забыли глядѣть на нашихъ предшественниковъ въ связи съ ихъ эпохою, и подходя къ нимъ, чуть чуть не спрашиваемъ: на сколько совмѣстна ихъ жизнь и ихъ понятія съ капризами, понятіями или потребностями новѣйшей журналистики. Благодаря такой рутинѣ, теряется тотъ вѣчный критеріумъ критики, безъ котораго она выходитъ чѣмъ-то чуть не низшимъ газетнаго фельетона, — и въ тоже время самыя каррикатурныя понятія на время пріобрѣтаютъ силу и даже нѣкоторую законность. Давно ли о Пушкинѣ безнаказанно позволялось писать, какъ о врагѣ прогресса и довольно бездушномъ поклонникѣ аристократовъ, давно ли частная жизнь Гоголя подвергалась ребяческимъ осужденіямъ; осужденіямъ тѣмъ болѣе ребяческимъ, что они произносились съ насупленной гримасой мальчишки, нахватавшагося какихъ-то новыхъ для него мыслей"? Давно ли предавались униженію несомнѣнныя заслуги ученыхъ, казавшихся отсталыми по теперешнему понятію, и наоборотъ, преувеличивались достоинства писателей почти ничего не сдѣлавшихъ, но убѣжденіями своими какъ бы предугадывавшихъ настоящее настроеніе нашего поколѣнія. Слова нѣтъ — дѣятель, по инстинктамъ своимъ опередившій свое время, стоитъ большого вниманія, ибо зоркость взгляда есть признакъ человѣка не совсѣмъ обыкновеннаго, — но но слѣдуетъ забывать и того что не все современное — истина, и что мы сами, такъ рѣзко относящіеся къ нашимъ предшественникамъ, безъ всякаго сомнѣнія, будемъ предметомъ осужденія и шутокъ со стороны всей заносчивой части слѣдующаго за нами поколѣнія.
Всѣ эти бѣглыя соображенія пришли намъ на мысль по поводу только что прочитаннаго нами четвертаго изданія сочиненій покойнаго Дениса Васильевича Давыдова. Вотъ писатель истинно самобытный, драгоцѣнный для уразумѣнія породившей его эпохи, приковывающей къ себѣ все вниманіе и симпатію читателя, — а между тѣмъ нѣтъ ничего легче, какъ унизить и осудить его, съ либерально-рутинерской точки зрѣнія. Даже для добросовѣстнаго, но воспитаннаго на одной періодической литературѣ человѣка, Денисъ Васильевичъ долженъ показаться чудовищнымъ воплощеніемъ всякой отсталости. Отнять его заслугъ въ отечественную войну невозможно, и онѣ должны остаться за Давыдовымъ — но все остальное!… Въ нашу нору чинной бюрократіи и щегольства современными идеями, гусаръ Давыдовъ — другъ Бурцова, долженъ показаться не только уродливымъ, но вреднымъ созданіемъ, достойнымъ грошовыхъ ямбовъ грошевого обличителя. Этотъ человѣкъ и жизнью и понятіями прямо стоитъ въ разрѣзъ всему тому, что нынче кажется общепринятымъ. Онъ воспѣваетъ гулякъ съ красносизыми носами, питаетъ полное презрѣніе къ наукѣ и фраку. Гизо и Ламенне называетъ чуть ли не колбасниками, сожалѣетъ о томъ-времени, когда военная молодежь ходила но «бивачнымъ кіоскамъ» съ виноточивою баклажкой или «лупила по щекамъ» разныхъ старухъ въ разныхъ не совсѣмъ приличныхъ мѣстахъ веселія! Все это цвѣтки, но что будетъ далѣе, если мы всмотримся поглубже въ понятія Давыдова, и всмотримся въ нихъ съ либерально-рутинной точки зрѣнія! Военная дѣятельность, по мнѣнію Давыдова, есть единственная дѣятельность, приличная русскому дворянину. Онъ любитъ свою родину за то, что въ ней (по выраженію Кульнева) всегда есть хоть одинъ уголокъ, въ которомъ дерутся; страшную рукопашную рѣзню нѣсколькихъ десятковъ тысячъ человѣкъ онъ называетъ восхитительнымъ зрѣлищемъ, и извиняя людямъ худшіе пороки — жестокость, недобросовѣстность, презрѣніе къ жизни себѣ подобныхъ, — считаетъ высшей степенью позора поступокъ какого нибудь молокососа, поблѣднѣвшаго или потерявшагося на полѣ сраженія. По кодексу нравственныхъ понятій удалого партизана, истинный гусаръ, предающійся на нѣсколько дней запою, вслѣдствіе удачнаго сватовства и согласія любимой дѣвушки, не смѣшонъ и не гадокъ, — но смѣшонъ, если не гадокъ, тотъ гусаръ, который читаетъ Жомини, и смирно ведетъ себя на чинномъ балѣ. Перейдемъ къ собственнымъ признаніямъ, къ письмамъ Давыдова, — и тутъ мы встрѣчаемъ то же самое. Еще дитятей, онъ выкололъ глазъ своему дядькѣ, и говоритъ о томъ какъ о ребяческой шалости. Со своимъ партизанскимъ отрядомъ забирая города, онъ вѣшалъ шпіоновъ или людей виновныхъ въ измѣнѣ, вовсе не думая о томъ, что и шпіонъ и преступникъ — тоже люди. Никакихъ уступокъ новымъ людямъ и новымъ понятіямъ онъ не дѣлалъ до конца своей жизни. Даровитаго Чаадаева онъ презираетъ и зоветъ абатикомъ, просвѣщенная бесѣда европейски-просвѣщенныхъ круговъ старой Москвы вызываетъ въ немъ лишь колкую сатиру, въ мыслящихъ женщинахъ видятся ему синіе чулки и католички, въ гуманной, хотя можетъ быть еще крайне зеленой молодежи ему чудятся зоилы и враги общественнаго порядка. Сколько обвиненій! И каждое изъ нихъ можетъ быть подкрѣплено или письмомъ Дениса Васильевича, или строфою его «Современной Пѣсни» или страницей изъ его автобіографическихъ статеекъ! Всюду видимъ мы отсталость, и радикальный разладъ со всѣмъ, что для насъ чисто и свято! А, между тѣмъ Денисъ Давыдовъ — другъ Бурцова, гусаръ и суровый партизанской генералъ Давыдовъ, и семьянинъ Давыдовъ, и мирный московскій житель Давыдовъ, — былъ лицомъ истинно благороднымъ, истинно симпатичнымъ, истинно даровитымъ, истинно оригинальнымъ, въ лучшемъ смыслѣ этого слова. Онъ умеръ, не оставивъ ни одного врага ни въ обществѣ, ни между близкими ему, ни въ литературѣ. Въ зенитѣ и надирѣ русской словесности имя его произносилось съ почтеніемъ. Бѣлинскій почтилъ его труды выраженіемъ свѣтлаго сочувствія, Булгаринъ не ухитрился сказать о немъ ничего сквернаго. При всемъ нашемъ современномъ миролюбіи, при нашей холодности къ красотамъ войны и военной славы, Давыдовъ блещетъ для насъ не только «священной памятью двѣнадцатаго года» но и честной памятью долгой, трудовой, безукоризненной дѣятельности, вѣрной своему времени и украшенной присутствіемъ самобытнаго, несомнѣннаго таланта.
Постараемся же разсказать, въ немногихъ словахъ, жизнь и службу нашего автора, а потомъ уже перейдемъ къ оцѣнкѣ его какъ поэта и прозаика.
Денисъ Васильевичъ Давыдовъ родился въ 1784 году, въ Москвѣ, къ которой всегда питалъ привязанность настоящаго и коренного москвича. Отецъ его служилъ въ военной службѣ, командовалъ кавалерійскимъ полкомъ въ Полтавской губерніи, и послѣ одного изъ смотровъ, принималъ въ своемъ домѣ А. В. Суворова. Великій полководецъ обратилъ вниманіе на ребенка Давыдова, перекрестилъ его и сказалъ: «я еще не умру, а ты выиграешь три сраженія». Воспитаніе Д. В. получилъ по тогдашнему свѣтское, то есть крайне поверхностное, но примѣръ двоюроднаго брата А. П. Ермолова, да сверхъ того нѣсколько литературный духъ, развившійся въ молодежи того времени вслѣдствіи вліянія Карамзина — во многомъ осмыслили направленіе юноши. Плохо зная по русски, онъ, однакоже, не увлекался французоманіей, пробовалъ стряпать стишки, и хотя конечно считалъ военное дѣло всѣмъ для человѣка, но наукою не пренебрегалъ, вмѣняя себѣ въ особенное счастіе «бесѣдовать съ музами».
Службу свою Д. В. началъ въ кавалергардахъ, — за какое-то бойкое стихотвореніе былъ переведенъ въ армейскіе гусары, поступилъ опять въ гвардію, перешелъ адъютантомъ къ князю Багратіону, а въ 1807 году, во время прейсишъ-эйлауской компаніи, удостоился счастія окуриться порохомъ и увидать едва ли не самую кровопролитнѣйшую изъ битвъ того кровопролитнаго времени. Мы поговоримъ въ свое время о военныхъ воспоминаніяхъ Давыдова, — теперь же можемъ лишь указать на его статьи «Урокъ сорванцу» и «Воспоминанія о Прейсишъ-Эйлау», какъ на свидѣтельство тому, какой военный огонь и какая жажда славы горятъ въ даровитомъ юношѣ. Въ 1808 и 1809 годахъ Давыдовъ былъ съ Кульневымъ въ Финляндіи и въ войнѣ противъ турокъ. Съ первымъ извѣстіемъ о началѣ кампаніи 12-го года Давыдовъ снова перепросился въ армейскія войска. Между мелкими аррьергардными дѣлами въ отрядѣ генер. Васильчикова, Давыдову, первому изъ русскихъ, пришла блистательная идея о громадной пользѣ, даже необходимости, партизанской войны въ настоящей кампаніи. Съ обычной своей пылкостью онъ принялся просить для себя хотя самаго малаго, но независимаго отряда. Прежній его покровитель Багратіонъ оцѣнилъ мысль, ходатайствовалъ за нее у князя Кутузова, по главнокомандующій, не раздѣляя означенныхъ взглядовъ, разрѣшилъ поручить Давыдову конную команду, въ которой не было и полутораста человѣкъ. Всякому русскому человѣку извѣстно то, что сдѣлалъ Д. В. съ этой ничтожной горстью, иногда усиливавшейся вооруженными крестьянами, иногда сливавшейся съ партіями Фигнера и Сеславина, отдѣленными отъ массы главной арміи, вслѣдствіе необыкновеннаго успѣха идеи Давыдова. Къ чести князя Кутузова надо сказать, что онъ не былъ упоренъ въ своихъ предубѣжденіяхъ, и чуть польза партизанскихъ дѣйствій оказалась очевидною, онъ не пошелъ противъ Давыдова, напротивъ того выставлялъ его заслуги на видъ и изъявилъ Д. В. признательность письмомъ, хранящимся теперь въ его семействѣ, какъ драгоцѣнность.
Кампанія 13 года была менѣе счастлива для храбраго партизана. Смѣлый набѣгъ на Дрезденъ, вопреки приказаніямъ начальства, повредилъ Давыдову, и лишилъ его возможности командовать самостоятельнымъ отрядомъ. Онъ принималъ участіе во всѣхъ главныхъ дѣлахъ этого и слѣдующаго 1814 года, всюду дрался съ отличіемъ, но дрезденское дѣло, а можетъ быть и штабныя интриги постоянно стояли на пути его къ повышеніямъ. Чинъ генералъ-маіора онъ получилъ гораздо позже своихъ сверстниковъ. По окончаніи войны, начальство стало не совсѣмъ дружелюбно смотрѣть на литературную дѣятельность Дениса Васильевича, а стихи его, поспѣвавшіе вино и гусарскую удаль, дали поводъ къ нападкамъ на частную жизнь война-поэта. Если Байрона въ Англіи считали злодѣемъ за его мрачныя поэмы, то и Давыдову въ Россіи пришлось нести отвѣтственность за предметы имъ воспѣваемые. Великій князь Константинъ Павловичъ сказалъ А. П. Ермолову: «твой братъ Денисъ — пьяница», что вызвало такой отвѣтъ Алексѣя Петровича: «нисколько, Ваше Высочество; я отдалъ бы половину состоянія, чтобъ укрыть его отъ несправедливыхъ обвиненій и преслѣдованій». Въ 4823 году, не питая особеннаго расположенія къ фрунтовымъ занятіямъ, Давыдовъ вышелъ въ отставку, и болѣе чѣмъ когда либо сталъ заниматься литературой. Война съ Персіею снова вызвала его на дѣятельность, потомъ онъ получилъ назначеніе въ войска дѣйствовавшія противъ польскихъ мятежниковъ, и снова показалъ себя прежнимъ искуснымъ, неустрашимымъ партизаномъ. Пріемъ, сдѣланный Д. В. въ арміи, могъ назваться безпримѣрнымъ: знакомые и незнакомые, старики и молодежь, офицеры и солдаты привѣтствовали его прибытіе знаками живѣйшаго уваженія и радости. Блистательнѣйшимъ дѣломъ Давыдова во всю кампанію было движеніе на Волынь и взятіе приступомъ города Владиміра. За войну 4834 года онъ былъ награжденъ, кромѣ орденовъ, чиномъ генералъ-лейтенанта, и возвратившись въ Москву — уже весь отдался литературнымъ занятіямъ, Онъ скончался въ своемъ имѣніи Симбирской губерніи, въ 4839 году 53 лѣтъ отъ рожденія.
Денисъ Васильевичъ былъ небольшого роста, сложеніемъ крѣпокъ, неправильное, но выразительное лицо его выражало умъ, доброту и пылкость характера. Въ молодости онъ считался разгульнымъ товарищемъ, душею всякаго общества, но сильно ошибались люди, которые, на основаніи «красносизыхъ носовъ» и «прославленія пуншевыхъ стакановъ», считали храбраго воина вѣчнымъ гулякой. Фронта, учебныхъ занятій и парадовъ не любилъ Давыдовъ, по остроумію своему, онъ зорко видѣлъ слабыя стороны начальниковъ и поэтому не умѣлъ ладить со всякимъ. На войнѣ онъ былъ распорядителенъ и храбръ, иногда слишкомъ смѣлъ и опрометчивъ. Мысль о партизанской войнѣ и ея примѣненія показываютъ въ немъ несомнѣнно передового военнаго человѣка, а популярность, которою онъ пользовался между молодыми Офицерами и солдатами, свидѣтельствуетъ о его добромъ обращеніи съ подчиненными. Въ семейной жизни Д. В. былъ очень счастливъ, судьба наградила его большимъ цвѣтущимъ семействомъ, въ которомъ онъ не испытывалъ ничего кромѣ утѣшеній.
Перейдемъ теперь къ нашему партизану какъ къ литератору.
На первое время литературное призваніе Д. В. кажется почти несовмѣстнымъ съ событіями его жизни, и дѣйствительно, сколько мы можетъ припомнить, ни одна статья по поводу Давыдова не обходится безъ вопроса: «какимъ чудомъ могло развиться его дарованіе, посреди походовъ и боевъ, шума бивачныхъ бесѣдъ и военной славы?» Въ этомъ развитіи, по нашему мнѣнію, чуда нѣтъ никакого. Эпоха, въ которую жилъ Д. В., была эпохой вовсе не прозаическою, и самъ Давыдовъ, не взирая на французское воспитаніе и дружбу съ Бурцовымъ, не представлялъ никакихъ противуартистическихъ задатковъ. Военная служба, въ старое время представлявшая единственное поле для дѣятельности русскаго дворянина, по необходимости втягивала въ себя всю умную и даровитую русскую молодежь, а что Давыдовъ принадлежалъ къ числу представителей даровитой Молодежи, въ томъ нѣтъ сомнѣнія. Онъ родился въ хорошемъ семействѣ, дитятей живалъ по разнымъ концамъ Россіи, видѣлъ много разныхъ людей, и остроумный но природѣ, изощрилъ свою наблюдательность. Книгъ читалъ онъ мало, но уважалъ поэзію, сочувствовалъ Карамзину и въ своемъ братѣ Ермоловѣ видѣлъ примѣръ мыслящаго, серьознаго, развитаго юноши. Чего же мудренаго, что Давыдовъ полюбилъ литературу, овладѣлъ стихомъ и наконецъ выработалъ себѣ такую манеру писать прозой, которая до сихъ поръ жива и оригинальна?
При жизни своей Д. В. былъ преимущественно знаменитъ какъ поэтъ, — теперь намъ кажется, что лучшее его право на знаменитость заключается въ его прозаическихъ произведеніяхъ. Стихи Давыдова имѣли интересъ временный и естественно будутъ терять свое значеніе съ теченіемъ времени, какъ теряютъ его вовсе не сходныя съ ними, современныя намъ, дидактическія произведенія. Вѣчнаго элемента и красоты непреходящей въ нихъ не найдете, только одно живое остроуміе въ нихъ разсыпанное, да память о великой эпохѣ, съ ними соединенныя, сообщаютъ стихамъ этимъ нѣкоторую долговѣчность. Уже теперь на многія строфы Давыдова, отъ которыхъ бились сердца гусаровъ стараго времени — ничье сердце не дастъ отвѣта. О томъ утѣшителенъ или неутѣшителенъ такой Фактъ, мы разсуждать не беремся, онъ уже намѣченъ и поэтически разъясненъ графомъ А. Толстымъ въ его превосходной повѣсти «Два Гусара». Любовныя стихотворенія Давыдова (между которыми стоитъ замѣтить, по граціозности образовъ «Вальсъ» и «Душеньку») дышать неподдѣльнымъ чувствомъ, но изъ нихъ нѣтъ ничего особенно разительнаго. Перебирая небольшой запасъ плодовъ Давыдовской музы, мы можемъ лишь съ особеннымъ удовольствіемъ остановиться на стихотвореніи «Полу-солдатъ» — и на знаменитой, даже слишкомъ знаменитой «Современной Пѣснѣ.» Первая вещь истинно поэтична и останется поэтичною до тѣхъ поръ, пока война будетъ существовать на свѣтѣ, существовать, увлекая въ свой водоворотъ массы людей, охладѣвшихъ или нерасположенныхъ къ военному грому. Д. В. написалъ это стихотвореніе при концѣ своего служебнаго поприща, посреди разочарованій и тоски но своему семейству, — оттого во всякомъ стихѣ «Полу-солдата», не взирая на шутливый оборота, многихъ Фразъ, звучитъ элегическое, неподдѣльное чувство. «Современная Пѣсня», направленная на многихъ хорошихъ людей и на многія хорошія стороны московскаго общества, исполнена Грибоѣдовской мѣткости, Грибоѣдовской ироніи. Подобно «Горю отъ Ума», она была направлена на знакомыхъ поэта, на лицъ изъ московскаго общества, и подобно этой знаменитой комедіи пошла гораздо далѣе цѣли предполагаемой поэтомъ. Временная сторона испарилась съ годами, и въ словесности навсегда остались лишь истинно типическія стороны произведенія, независимыя ни отъ времени ни отъ самыхъ личностей, служившихъ за оригиналовъ поэту.
Если нашъ отзывъ о стихахъ Д. В. не согласенъ со взглядами многихъ его почитателей, зато смѣемъ думать, что мнѣніе наше объ остальныхъ трудахъ Давыдова удовлетворитъ самаго горячаго поклонника нашего партизана. Какъ прозаикъ, какъ хроникеръ-художникъ, — нашъ авторъ принадлежитъ къ разряду образцовыхъ русскихъ писателей. Надо быть глупѣйшимъ изъ глупыхъ людей, чтобъ не увлечься манерой и языкомъ Давыдова, картинностью его характеристикъ, энергической сжатостью его разсказовъ, мастерскимъ, совершенно своеобразнымъ изображеніемъ его начальниковъ и друзей, враговъ и помощниковъ. Не говоримъ о его «Опытѣ теоріи партизанскихъ дѣйствій», не только не утратившемъ своего значенія до сего времени, но и до крайности подходящемъ къ условіямъ новой военной науки, не говоримъ о военно-полемическихъ статьяхъ Давыдова, читающихся съ такой легкостью — все это близко лишь къ читателямъ спеціалистамъ. Но «Дневникъ партизанскихъ дѣйствій», но статьи въ родѣ «Занятія Дрездена», но письма Давыдова, но его замѣтки о разныхъ военныхъ событіяхъ и разные разсказы изъ своей собственной кипучей жизни — все это составляетъ прочное достояніе русской изящной словесности, и навсегда въ ней останется. Въ трудахъ сейчасъ названныхъ сказывается истинный художникъ, острый наблюдатель, представитель даровитѣйшей части даровитой военной молодежи стараго времени. И какіе моменты беретъ Давыдовъ темой своихъ разсказовъ! Встрѣча ребенка съ великимъ Суворовымъ — ощущенія пылкаго мальчика при первой встрѣчѣ съ непріятелемъ, — («Урокъ Сорванцу») воспоминаніе о самомъ страшномъ рукопашномъ боѣ за весь періодъ войнъ съ Наполеономъ (Прейсишъ-Эйлау) — разсказъ о тягостномъ для русскаго, но въ высшей степени занимательномъ Тильзитскомъ свиданіи государей, сношенія съ Кульневымъ и служба подъ начальствомъ этого истинно народнаго и самобытнаго воина! Рядъ замѣтокъ, носящихъ заглавіе «Матеріалы для исторіи современныхъ войнъ» изобилуетъ такими великолѣпными портретами и характеристиками, которымъ ровныя мы можемъ лишь найти въ рукописныхъ замѣткахъ генерала Ермолова. Примѣчанія, которыми снабжены означенные матеріалы — истинное сокровище въ своемъ родѣ. Не придираясь къ слабостямъ замѣчательныхъ личностей, даже прикрывая похвалою многія стороны, подлежащія суду болѣе строгому — Давыдовъ умѣетъ быть истинно правдивымъ. Щадя самолюбіе своихъ вождей и сверстниковъ, зная очень хорошо, что рѣзкой правдой всегда раздражишь людей очень сильныхъ, Давыдовъ, съ неподражаемой партизанской изворотливостью, умѣетъ сказать то, что нужно, и заставить читателя самого угадывать недосказанное.
Ни о Багратіонѣ, которому былъ восторженно преданъ, ни о самомъ Ермоловѣ, своемъ другѣ и родственникѣ, Д. В. не скажетъ фразы похожей на офиціальную оду, — онъ ясно видитъ нѣкоторые недостатки того и другого, твердо зная, что нѣтъ картины безъ тѣней, и что герой безусловный годится лишь въ Державинскую оду. Съ другой стороны Давыдовъ видитъ свѣтлыя стороны и въ недругахъ своихъ по службѣ, и въ недругахъ своихъ на полѣ брани. Въ то самое время, когда, но офиціальному тону, — всякій народъ, воевавшій съ русскими, звался врагомъ презрѣннымъ и злодѣемъ достойнымъ ада, Денисъ Васильевичъ открыто писалъ о томъ, что уважаетъ храбрость французскаго солдата, и стойкаго шведскаго стрѣлка считаетъ благороднѣйшимъ воиномъ.
Нужно ли говорить о томъ, какъ было ново это неодностороннее разумѣніе людей и событій, какую жизненность сообщало оно всему выходившему изъ-подъ пера Давыдова, и какъ рѣзко отличалось оно отъ стараго тона военныхъ статей, для которыхъ образцомъ съ одной стороны служилъ приторный панегирикъ пѣвца во станѣ русскихъ воиновъ, а съ другой вялыя, недобросовѣстныя книги, похвальбѣ которыхъ никто не вѣрилъ, никто не желалъ вѣрить?
Всѣ люди, цѣнящіе правду, должны чтить Дениса Давыдова, какъ разрушителя и оппонента нашей старой военной литературы съ ея хвастливой и оффиціяльной безцвѣтностью. Вредъ, нанесенный ею, былъ чрезвычайно великъ и до сихъ поръ еще не оцѣненъ достаточно. Благодаря панегирикамъ, униженію врага, скрытію своихъ неудачъ и ошибокъ, придирчивости лицъ и корпорацій, славнѣйшіе періоды нашей военной исторіи улетучились безъ слѣда, и величайшій изъ нихъ, кампанія 1812 года, не переданъ потомству во всей его характеристичности. Военные историки и военные анекдотисты рисовали намъ рядъ китайскихъ картинъ безъ тѣней, и теперь, когда настало иное время, когда всякій созналъ, что картина, безъ тѣней не есть картина, слишкомъ поздно ее перерисовывать — документы исчезли и послѣдніе очевидцы славнаго времени сходятъ со сцены. Между панегиристами и безцвѣтными военными писателями Денисъ Давыдовъ стоитъ одинъ, во всей силѣ живого человѣка, Онъ не закопалъ своего таланта, не подчинилъ его причудамъ придирчивыхъ лицъ, и всякая его статья была упрекомъ безцвѣтной военной литературы стараго времени. Мы знаемъ изъ достовѣрныхъ источниковъ, какъ дорого доставалась Д. В. самая малая статейка изъ его воспоминаній. Она по годамъ лежала безъ напечатанія, ее въ рукописи читали и марали лица, о которыхъ въ ней говорилось, изъ нея высасывали кровь и когда наконецъ, ослабленная, она являлась въ печати, начальство сердилось, и сослуживцы пѣняли Давыдову за то, что онъ посягаетъ на ихъ славу. Но такова была живучесть стараго гусара, что, даже при этихъ неблагопріятныхъ условіяхъ, его статьи читались съ жадностью, заимствовались самимъ генераломъ Данилевскимъ, и мало по малу выказывали (чрезъ примѣръ и сравненіе) полную несостоятельность всѣхъ панегиристовъ по части военной исторіи.
Годы не прошли даромъ, и послѣдняя война, для исторіи которой въ литературѣ нашей осталось столько мастерскихъ описаній, матеріаловъ, эпизодовъ, подробностей, вполнѣ показала, что для военной литературы минула пора безцвѣтной хвастливости и оффиціальныхъ панегириковъ. Порадуемся же этому явленію и скажемъ истинное спасибо старому гусару, который первый открылъ кампанію противъ литературной лжи въ военномъ дѣлѣ и открылъ ее также блистательно, какъ когда-то открывалъ свои партизанскія дѣйствія противъ Наполеоновыхъ полчищъ.
1860.