Константин Сергеевич Аксаков
«Разговор» Ив. Тургенева.
1845. САНКТПЕТЕРБУРГ
Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика / Сост., вступит,
статья и коммент. А. С. Курилова. — М.: Современник, 1981. (Б-ка «Любителям
российской словесности»).
Всякое сколько-нибудь замечательное или сильное явление имеет своих,
часто неудачных подражателей. В последнее время нашей литературы Лермонтов
был таким явлением и также увлек за собою многих неудачных подражателей; к
их числу принадлежит и г. Тургенев, сочиняющий, подобно Лермонтову, и в
стихах, и в прозе. Перед нами теперь его небольшое стихотворение «Разговор»,
написанное размером «Мцыри». Постараемся передать читателям содержание этого
сочинения, написанного вяло, не имеющего ни одного такого места, которое бы
захотелось выписать. Дело вот в чем: старик, который называется здесь
отшельником, живет один в пустынном месте; про него говорится, между прочим,
следующее:
И озарилися слегка
Немые губы старика
Под длинной белой бородой
Улыбкой грустной, но живой.
(стр. 3)
Вдруг является молодой человек, и разговор начинается. Пришлец говорит
несколько в духе героев Лермонтова; но здесь не видать только таланта сего
последнего. Он (молодой человек) представитель уже нового поколения.
Разговор идет о любви, и здесь в параллель любви старика, уже не
современной, рассказывает молодой человек свою. В этом рассказе выражается
ясно (впрочем, только одни буквы, один чисто голословный смысл заставляет
догадываться о направлении) тот холодный, с виду красивый и сильный, но в
сущности жалкий, гнилой и бесплодный эгоизм, который являлся в некоторых
произведениях Лермонтова, выдвинутый всею силою его необыкновенного таланта.
Но, как слаба копия! особенно, если вспомнить оригинал, в котором столько
дарования, столько красот поэтических. Стихи не то чтобы дурны, — тогда в
них был бы какой-нибудь характер, какая-нибудь выразительность, — но они
решительно ни хороши, ни дурны, бесцветны и безвкусны, пресные стихи! Какое
пустое и скучное и жалкое вместе впечатление производят сильные, или лучше
претендующие быть сильными, страсти, высказываемые вяло. Выпишем для образца
несколько стихов:
Едва желанное вино
К моим губам поднесено —
И сам я, сам, махнув рукой,
Роняю кубок дорогой.
Когда ж настал прощальный миг —
Я был и сумрачен и тих…
Она рыдала… видит бог:
Я сам тогда понять не мог:
Зачем я расставался с ней…
Молчал я… в сердце стыла кровь —
Молчал я… но в душе моей
Выла не жалость, а любовь.
Старик, поверь — я б не желал
Прожить опять подобный час…
Я беспощадно разрывал
Все, все, что связывало нас…
Ее, себя терзал я… но
Мне было стыдно и смешно,
Что столько лет я жил шутя,
Любил забывчивый покой
И забавлялся, как дитя,
Своей причудливой мечтой…
Я с ней расстался навсегда —
Бежал, не знаю сам куда…
Следы горячих, горьких слез
Я на губах моих унес…
(стр. 7-8)
Хотя разговор идет преимущественно, о любви, но потом он переходит к
другому: старик, наконец, спрашивает: неужто же молодой человек только и
делал, что любил? неужто же подвиг, общество не занимали его никогда? На это
молодой человек дает ответ, довольно устарелый, то есть, что люди очень худы
и что он людям чужд; он исчисляет этих людей довольно подробно. Вообще,
заодно можно поблагодарить молодого человека, что он называет тревоги свои
пустыми. В самом деле, что за человек, который более всего (как в этом
стихотворении) толкует о любви (то есть о любви к женщине), как бы он ни
толковал о ней? Конечно, он очень, очень еще молод, моложе, нежели думал
представить автор своего молодого человека; он слабое, мечтательное явление,
как бы твердо и грубо ни отталкивал бедную женщину, лишая ее своей любви.
Только тогда человек становится крепким и действительным, только тогда
становится он мужем, когда поймет себя, как живую часть в живом целом, когда
поймет себя в общем, одним словом, когда сознает себя в народе и вместе
живую связь свою с ним не только как гражданин государства, но как человек
земли; без этого он сухой эгоист или слабое и иногда мечтательное создание.
Этого не знает, этого не понимает молодой человек, в стихотворении
выставленный; положение его жалко и пробуждает участие; бедное, бедное
тепличное растение! Наконец, дело, кажется, объясняется: молодой человек
обращается к предкам и говорит (что, впрочем, нисколько не возражает на
слова наши и не извиняет его: сказанное нами остается в крепкой силе):
Теперь я вопрошаю вас,
О, предки наши! что для нас
Вы сделали? Скажите нам:
«Вот, нашим доблестным трудам
Благодаря, — смотрите — вот
Насколько вырос наш народ…
Вот несомненный, яркий след
Великих, истинных побед!»
Что ж? отвечайте нам!..
(стр. 37)
Что же предки? Предки молчат, и конечно, мудрено им, кажется, отвечать,
если за них берется отвечать г. Тургенев. Это нам напоминает один анекдот о
католических итальянских проповедниках, о том, как поступают они, желая
опровергать Вольтера или Лютера: они обыкновенно становят перед собою шапку
и говорят: «Положим, что это Лютер», — тут начинаются доказательства,
опровержения, вопросы. «Ну, что ты скажешь на это? — говорят они в
заключение, — ты молчишь?» Бедная шапка-Лютер молчит в самом деле, — и
проповедники торжествуют. Так точно и с нашими бедными предками. «Скажите
нам, — говорит г. Тургенев, — что ж, отвечайте нам?» — Но он отвечает или
лучше не отвечает, молчит сам за них. Все можно так осудить на молчание,
когда вдруг какая-нибудь отдельная личность решит в пределах себя самой
важный вне ее лежащий вопрос; она может быть вполне удовлетворена и
возвестить об этом печатно, если ей угодно, как поступает здесь г. Тургенев;
он возвещает, что предки ничего не сделали, а между тем лежат кучи томов,
заключающих в себе их живое слово, множество деянии народных хранится в
памяти нашей, много глубокой мысли лежит и теперь в началах жизни народа. Но
что до этого, что до этой тяжести событий! Трудно и могущественно двигаются
они и выходят на свет; легко решает отдельная личность; в народе является
только то, что необходимо и существенно, глас народа — глас божий; а
личности не запрещено говорить, что ей думается, ей никто не мешает и не
может мешать, именно и потому, что слова ее, как личности, бессильны и
ничему также не мешают. Да, это легкомысленное и (на сей раз по крайней
мере) бесталанное направление видим мы в стихотворении «Разговор», странно,
однако, это какоето спокойное отрицание древней жизни предков; странно, если
говорить об этом серьезно. Это указывает нам на обширную литературную
теплицу, где искусственный жар выгоняет многие бледные растения, не говоря о
том, что производит он много незначительной, пустой травы, мха и плесени;
теплица губит растения, может быть, твердо и крепко в другом образе
возникнувшие бы на родной почве, под открытым небом, на чистом воздухе. Не
знаем, впрочем, погибло ли что в таланте автора, но во всяком случае его
стихотворение «Разговор» произведение тепличное.
ПРИМЕЧАНИЯ
«Москвитянин», 1845, ч. 2, ? 2. Библиография, с. 49-53. Без подписи.
Авторство установлено на основании свидетельства Белинского (см.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч.. т. 9. М., 1955, с. 218).