1897. править
«Подписчикъ, влюбленный въ свою газету». править
І. править
Такой «подписчикъ» попадается преимущественно между «благосклонными читателями», перешедшими сорокалѣтній возрастъ. Обыкновенно, онъ не имѣетъ опредѣленныхъ занятій — вѣрнѣе — никакихъ — и скромненько живетъ на пенсію или, какъ прописываютъ дворники, «на свои капиталы», уцѣлѣвшіе послѣ священной войны противъ выкупныхъ свидѣтельствъ.
Для такого подписчика газета — незамѣнимый другъ. Она занимаетъ его утро, даетъ пищу на остальной день и даже на слѣдующій, если онъ идетъ послѣ праздника, когда газета является въ тощемъ видѣ. Благодаря газетѣ, подписчикъ знаетъ обо всемъ, что дѣлается на бѣломъ свѣтѣ, начиная съ манеръ и ежедневной пищи лорда Биконсфильда и кончая раскопками въ Месопотаміи, и, такимъ образомъ, газета не только даетъ ежедневный матеріалъ для обработки, но нѣкоторымъ образомъ поддерживаетъ семейное начало, такъ-какъ служитъ хорошимъ громоотводомъ противъ семейныхъ сценъ, неизбѣжныхъ втеченіи утра, если-бъ не было на свѣтѣ газетъ.
Отнимите у такого подписчика газету — и онъ будетъ поставленъ въ серьезное затрудненіе относительно вопроса: какъ употребить свое время?
Какъ тутъ не любить газету, которая не только рѣшаетъ этотъ вопросъ, но кромѣ того и доставляетъ духовную пищу ежедневно около десяти часовъ утра?
И за то какъ же любитъ такой подписчикъ свою газету! Среди эгоизма и безсердечія нашихъ дней эта привязанность представляетъ просто трогательное зрѣлище. Въ своей газетѣ такой «подписчикъ» любитъ рѣшительно все: онъ любитъ форматъ, названіе, шрифтъ, статьи, объявленія, даже самыя опечатки. Однимъ словомъ, все въ газетѣ, начиная съ заголовка и кончая извѣщеніемъ, въ которомъ часу и на какіе тракты сданъ такой-то нумеръ, мило сердцу такого подписчика. Онъ чувствуетъ уваженіе къ редактору-издателю («это, батюшка, такой умница… такой…») любитъ своего фельетониста, и Боже васъ сохрани усомниться когда-нибудь въ вѣрности извѣстій, сообщаемыхъ его газетой. Вы еще можете, безъ особеннаго риска на ссору, высказать несогласіе съ направленіемъ. «Влюбленный подписчикъ» снисходительно пожалѣетъ васъ, что вы читаете «Чижика», а не его возлюбленную «Синицу», но все-таки дастъ вамъ высказать свое мнѣніе, но подозрѣнія въ вѣрности сообщаемыхъ фактовъ онъ не потерпитъ и замахаетъ на васъ руками: «Синица», сударь, не вретъ. «Чижикъ» вретъ, а «Синица» никогда!"
«Влюбленный подписчикъ» и въ руки-то беретъ совсѣмъ не такъ, какъ обыкновенный «благосклонный читатель». Надо правду сказать, «благосклонный» или «любезный» читатель часто не особенно благосклонно относится не только къ самой газетѣ, но иногда и къ ея редактору-издателю, фельетонисту и прочимъ авторамъ. Онъ не беретъ нумеръ деликатно, а какъ-то схватываетъ его и, глядя по склонности и времени, начинаетъ либо съ телеграммъ, либо съ хроники, либо съ отдѣла «театръ и музыка», но весьма рѣдко съ того заповѣднаго мѣста подъ рубрикою: «С.-Петербургъ, такого-то числа и года», которое отводится высшимъ соображеніямъ. Вслѣдствіе ли страха передъ скукой «священныхъ мѣстъ», вслѣдствіе ли легкомыслія и непривычки къ чтенію якобы серьезныхъ статей, но только эти мѣста всегда пугаютъ «благосклоннаго» читателя и онъ обходить ихъ съ уваженіемъ, подобающимъ «священному мѣсту». Развѣ ужъ взоръ его поразится краткостью статьи, обиліемъ восклицательныхъ знаковъ и рѣзкостью фразъ, тогда только онъ прочтетъ передовую статью.
Просмотрѣвъ газету, т.-е. прочитавъ телеграммы, пробѣжавъ фельетонъ, хронику и послѣднія извѣстія, обыкновенный «любезный» читатель броситъ ее въ сторону, иногда даже ругнетъ редактора-издателя и сотрудниковъ и займется текущимъ дѣломъ.
«Любезныя читательницы» никогда не бранятъ редактора-издателя, и, вѣроятно, потому, что обыкновенно начинаютъ газету съ конца. Первымъ дѣломъ «любезная читательница» ищетъ объявленій съ черной каймой, начинающихся не всегда искреннимъ «душевнымъ прискорбіемъ». Убѣдившись, что люди смертны и ни одинъ изъ знакомыхъ не доставляетъ возможности поговорить о его качествахъ въ тонѣ, отличномъ отъ того, въ которомъ говорятъ о знакомыхъ при ихъ жизни, «любезная читательница» переходитъ къ объявленіямъ, напоминающимъ самымъ рѣшительнымъ образомъ о жизни и ея тревогахъ. Она интересуется «пожилой кухаркой, умѣющей готовить за повара», удивляется «особѣ, желающей поступить къ одинокому человѣку», терзается отъ дешевизны голландскаго полотна, продающагося «почти даромъ», весело улыбается, найдя въ объявленіяхъ, что ея знакомые ищутъ «молодую, добраго и открытаго характера няню для присмотра за тремя малолѣтними дѣтьми», и рѣшаетъ послать своей знакомой няню, хотя и не открытаго характера и вовсе немолодую, но чтобы сдѣлать любезность и имѣть случай услужить своей знакомой, у которой «то-и-дѣло мѣняются няньки», какъ ядовито говоритъ «любезная» читательница на ухо другой не менѣе «любезной» читательницѣ. Пробѣжавъ длинную вереницу объявленій, «любезная читательница» обращается къ тексту, начинаетъ съ приключеній и рѣдко добирается до телеграммъ, такъ какъ является какая-нибудь помѣха и газета бросается въ сторону, забытая среди домашнихъ хлопотъ, дѣтей и поѣздокъ въ Гостиный дворъ, — эту священную Мекку большинства петербургскихъ дамъ.
Совсѣмъ иначе относится къ своей газетѣ и читаетъ ее «влюбленный подписчикъ». Прежде всего…
Впрочемъ, я поближе познакомлю читателя съ такимъ «подписчикомъ».
II. править
Какъ только часы пробили девять ударовъ, Иванъ Петровичъ Пуговкинъ началъ ощущать нѣкоторое безпокойство.
Онъ давно уже всталъ, просмотрѣлъ объявленія вчерашняго нумера, пофилософствовалъ надъ нѣкоторыми изъ нихъ и очень обрадовался, когда въ половинѣ восьмого часа его позвали пить чай. Онъ выпилъ свои два стакана съ неизмѣннымъ аппетитомъ, закурилъ сигару, отвѣтилъ на обычный вопросъ жены объ обѣдѣ, что противъ тушеной говядины ничего не имѣетъ, бодрыми шагами пошелъ въ кабинетъ, и по обыкновенію, заходилъ, заложивъ руки назадъ. Въ восемь часовъ онъ снялъ халатъ, облачился въ сюртукъ, и когда въ кабинетъ пришла дочь, отправлявшаяся въ гимназію, онъ ласково поцѣловалъ ее и весело замѣтилъ:
— Что-то сегодня скажетъ «Синица»! Какъ-то вывернется Магонъ? Не люблю, я, Соничка, Магона! Чертъ его знаетъ, какъ онъ вертится! Я-бы ему… Впрочемъ, ты дѣвица и тебѣ пора въ гимназію. Вернешься — все разскажу, что сегодня пишутъ.
Иванъ Петровичъ трепалъ по румяной щекѣ свою Соничку, провожалъ ее и снова ходилъ по кабинету, насвистывая какой-то старинный мотивъ и посматривая на часы. Бѣдняга рѣшительно не зналъ, что ему теперь дѣлать, такъ-какъ всякое дѣло для него кончилось съ той самой поры, какъ его уволили, согласно прошенію, изъ флота, съ награжденіемъ адмиральскимъ чиномъ и съ пенсіономъ, благодаря которому можно было имѣть небольшую квартирку въ одной изъ дальнихъ линій Васильевскаго острова и жить смирненько, поджавъ хвостъ.
— Дарья! почтальонъ не звонилъ?
— Рано еще почтальону. Еще и девяти нѣтъ! — отвѣчала убиравшая гостиную Дарья.
— Ты всегда: девяти нѣтъ! Въ столовой часы отстаютъ!
Старая Дарья, давно жившая въ домѣ, знала очень хорошо, что адмиралъ каждый разъ задастъ вопросъ о почтальонѣ, и каждый разъ отвѣчала неизмѣнной фразой.
Адмиралъ снова принимался свистать, но уже болѣе рѣшительно…
На полухронометрѣ почтеннаго моряка стрѣлка приближалась къ девяти и Иванъ Петровичъ нѣтъ-нѣтъ да и заглянетъ въ гостиную и прислушается.
— Чертъ знаетъ, какія эти бестіи почтальоны ходятъ! Если-бы всыпать имъ по пятидесяти хорошихъ линьковъ, небойсь, прибавили-бы ходу, какъ ты думаешь, Дарья? — смѣялся старикъ. — Ты, глухая! Никакъ звонятъ!
— Кому звонить? Почтальонъ раньше десятаго часа не звонитъ!.
— Охъ, матроска, языкъ у тебя! Поди посмотри!
Дарья, скрывъ улыбку, шла въ прихожую и возвращалась, конечно, съ извѣщеніемъ, что никого нѣтъ.
— Ты скажи почтальону, что я жаловаться буду… въ почтовый департаментъ напишу. — Барыня съ рынка не возвращалась?
— Нѣтъ еще.
— Почтальонъ долженъ летать… не дрянь какую-нибудь разноситъ, а газеты! Вотъ, Дарья, былъ-бы твой мужъ живъ, хорошимъ былъ-бы почтальономъ… Бывало, каналья, леталъ на брамсели стрѣлой!
— Ему нельзя почтальономъ. Сами знаете, какой-бы онъ былъ почтальонъ.
— Ты, Дарья, дура! Онъ пьянствовалъ съ умомъ и былъ-бы хорошій почтальонъ… Ты молчи… Я вѣрно говорю!
Въ половинѣ десятаго раздавался знакомый звонокъ и Иванъ Петровичъ весело потиралъ руки. Добродушная улыбка разливалась по его красному, поросшему лѣсомъ волосъ, лицу. Коренастый, короткій, крѣпкій, съ немного кривыми ногами, адмиралъ весело смотрѣлъ, какъ Дарья пускалась со всѣхъ ногъ въ прихожую и черезъ нѣсколько секундъ возвращалась съ газетой въ рукахъ.
Бережно принималъ Иванъ Петровичъ изъ рукъ Дарьи газету и, держа ее, словно какую драгоцѣнность, въ рукѣ, уходилъ въ кабинетъ, приговаривая:
— Смотри, Дарья, не мѣшать мнѣ. Я буду читать газету!
Вслѣдъ затѣмъ по всей маленькой квартиркѣ проносилось: «баринъ читаетъ газету». Адмиральша, уже вернувшаяся съ рынка, осторожно ступала, проходя мимо кабинета, и говорила сыну Федѣ, если онъ громко стучалъ каблуками:
— Тише, Федя, папа читаетъ газету.
И Федя ступалъ осторожно.
Адмиралъ между тѣмъ ловко присаживался въ кресло къ окну, клалъ около себя спички, пепельницу и пачку дешевыхъ трабукосовъ, надѣвалъ очки и бережно разглаживалъ газету своей широкой ладонью, словно утюгомъ, поглядывая на нее изъ-подъ очковъ съ нѣжностью влюбленнаго. Желая продолжить наслажденіе, онъ смотритъ на черный заголовокъ «Синицы», которымъ любуется вотъ уже двѣнадцать лѣтъ, на условія подписки и на надпись, извѣщающую его, что «въ этомъ № 6 страницъ» и, слѣдовательно, есть что почитать, и только спустя минуту, другую, адмиралъ со словами: «что-то сегодня пишутъ?» начинаетъ съ оглавленія и, не торопясь, прочитываетъ его вполголоса, сопропождая чтеніе своими коментаріями:
— «Военное обозрѣніе». «Политическое обозрѣніе». «Новая интрига англійскаго министерства». Ахъ вы, интриганы, интриганы! Мы, братъ, васъ насквозь видимъ! Мы твои штуки выведемъ на свѣжую воду, небойсь, братъ… «Нуженъ-ли флотъ Россіи?» Должно быть, интересная статья! — весело улыбается адмиралъ. — Съ одними поповками далеко не уѣдешь — нѣтъ! Мы, небойсь, стары стали, моряки, такъ насъ на покой! — горько усмѣхается старикъ, чувствуя, какъ что-то подступило ему прямо къ сердцу. — Тоже плавали, не хуже другихъ. Только не кланялись… «Военный отдѣлъ»; «Изъ Арабъ-Конака», «Изъ Трестеника», «Послѣднія извѣстія»: «Послѣднія минуты Виктора-Эмануила»… Хорошій былъ человѣкъ, только насчетъ женскаго пола слабъ… хе-хе-хе! «Внутреннія новости». «Хроника»: Убійство малолѣтняго. Гербовый сборъ. Госпожа Стрепетова въ «Горькой судьбинѣ». Дятлы-разорители. Приспособленія къ телефонамъ. Патти въ Вѣнѣ. Изъ Курска, Ростова, Кіева, Уржума, Сольвычегодска, Варшавы. Телеграммы. Заграничныя извѣстія. Послѣднія извѣстія. Фельетонъ: въ Индію… Интересный нумеръ, интересный. Прекрасно ведетъ газету редакторъ. Превосходно! — одобряетъ адмиралъ, закуриваетъ трабукосъ, принимаетъ удобнѣйшее положеніе и начинаетъ чтеніе съ того мѣста, гдѣ выставлено: «С.-Петербургъ, такого-то числа и года».
Адмиралъ читаетъ не спѣша, иногда перечитывая фразы, особенно ему нравящіяся или не совсѣмъ понятныя, и нерѣдко киваетъ своей сѣдой бородой въ знакъ одобренія.
— «Время дорого, а потому главныя силы западнаго отряда, вѣроятно, уже двинулись впередъ!» — повторяетъ онъ слова военнаго обозрѣнія и нисколько не сомнѣвается, что главная квартира поступила вполнѣ согласно съ предначертаніями военнаго обозрѣвателя «Синицы». «Еще одинъ ударъ и… непріятель будетъ раздавленъ!»
Адмиралъ не шовинистъ. Вмѣстѣ съ «Синицей», онъ не желалъ войны, но какъ только она была объявлена, онъ сказалъ вмѣстѣ съ «Синицей», что война необходима, послалъ въ редакцію «Синицы» сто рублей въ пользу раненыхъ, заставилъ жену и дѣтей щипать корпію и самъ нерѣдко присоединялся къ нимъ по вечерамъ, поклевывая носомъ…
Одобривъ еще разъ стратегическія намѣренія «Синицы», адмиралъ перешелъ къ политическому обозрѣнію. Политическія комбинаціи «Синицы» приводятъ его всегда въ восторгъ. Прочитывая обычныя выраженія: «мы не допустимъ», «Россія не позволитъ» или «чувство русскаго народа не потерпитъ», адмиралъ волнуется и во время чтенія вполнѣ убѣжденъ, что, дѣйствительно, онъ, отставной адмиралъ, Иванъ Петровичъ Пуговкинъ, не позволитъ, не потерпитъ и не допуститъ. Увлекаясь чувствами, старикъ даже сердится и громко говоритъ:
— Конечно, мы не позволимъ! Шалишь, братъ! Мы не даромъ проливали кровь и сдѣлали столько расходовъ!..
Старикъ даже покраснѣлъ отъ негодованія. Въ эту минуту онъ живетъ полно, такъ какъ убѣжденъ, что онъ вмѣстѣ съ «Синицей» выведетъ все на свѣжую воду и спасетъ Россію отъ всѣхъ коварныхъ замысловъ. «Мы» и «онъ» какъ-то переплетаются между собой и онъ дѣлается съ «Синицей» нераздѣленъ. «Синица» положительно завладѣла имъ и заставила забыть, что трабукосъ давно потухъ и что адмиралъ напрасно сосетъ его и даже затягивается, получая, вмѣсто дыма, порцію непріятной горечи въ ротъ.
Адмиралъ самъ не замѣчалъ, какъ онъ нерѣдко «сегодня» позволялъ то, чего «завтра» не позволялъ, а «завтра» терпѣлъ то, чего «вчера» не могъ потерпѣть. Онъ подчинялся «Синицѣ» безусловно, какъ-будто въ «Синицѣ» онъ находилъ мнѣнія самаго Ивана Петровича Пуговкина, только пространнѣе и литературнѣе изложенныя. Онъ не слишкомъ, какъ онъ выражался, «поддавалъ пару», принималъ въ соображеніе Европу и высшіе виды правительства, но и не любилъ, чтобы съ нимъ шутили, и чтобы съ Россіей сдѣлали то-же самое, что сдѣлали съ нимъ, т. е. выпустили-бы въ отставку, хотя и по прошенію, но безъ особеннаго желанія. Адмиралъ терпѣть не могъ «Чижика», о которомъ онъ зналъ отъ одного вхожаго въ домъ мичмана, и боялся «сметать царства и народы». Самъ дипломатъ очень плохой, адмиралъ любилъ дипломатію и находилъ, что надо добиваться «возможнаго», такъ какъ Бисмаркъ тоже въ нѣкоторомъ родѣ человѣкъ, которому пальца никакъ нельзя положить въ ротъ безнаказанно. Короче, адмиралъ всегда готовъ былъ въ политикѣ на компромиссы и не смущался пылкими рѣчами племянника-мичмана, когда мичманъ, потрясая бутербродомъ, доказывалъ, что безъ Константинополя лучше ему, мичману, застрѣлиться.
— Ты, мичманъ, не горячись. Не спорю, лестно, очень лестно въ географіи прочесть: Константинополь — городъ россійской имперіи, но, милый мои другъ, какъ вы перешагнете черезъ Европу?
— Наплевать намъ на Европу!
Адмиралъ покачивалъ головой и начиналъ загибать пальцы на правой своей рукѣ.
— Мичманъ слушай! Вотъ это Германія, это — Австрія, это — Франція, это — Англія и, наконецъ, загибая мизинецъ, прибавлялъ адмиралъ, — это Италія. Что ты думаешь объ этомъ кулакѣ, мичманъ?
Мичманъ глядѣлъ на кулакъ Ивана Петровича и ничего не думалъ. Онъ положительно утверждалъ, что или Константинополь, или онъ застрѣлится.
Адмиралъ тогда начиналъ разгибать пальцы, весело смѣялся, подталкивая Соничку, и замѣчалъ:
— Вотъ что значитъ читать «Чижика»! Вотъ до чего довелъ мичмана «Чижикъ»! Онъ Европы не признаетъ. Хочешь еще чаю, мичманъ? Валентина! Дай мичману чаю. Мичманъ! Кушай бутерброды!
Адмиралъ уже занялся корреспонденціями. По старому лицу стараго адмирала текли слезы. Онъ умиленъ и взволнованъ. Доброе его сердце трепетно бьется при чтеніи о подвигахъ русскихъ солдатъ! Казакъ, спасающій ребенка, голодные солдаты, отдающіе свои скудныя порціи другимъ, болѣе голоднымъ, заставляли вздрагивать его губы: въ глазахъ становился туманъ, старикъ откладывалъ «Синицу», вынималъ изо рта трабукосъ и вытиралъ краснымъ фуляромъ глаза.
Онъ вспомнилъ свою прежнюю службу, вспомнилъ, какъ онъ лихо командывалъ фрегатомъ въ Средиземномъ морѣ и какіе молодцы матросы были у него подъ командою…
«А вѣдь ты, адмиралъ, парывалъ этихъ самыхъ молодцевъ самымъ лучшимъ манеромъ!» — припоминается ему веселый голосъ товарища, разсказывавшаго наканунѣ, какъ онъ на корветѣ «Голубка», бывало, «закатывалъ».
«Парывалъ, это вѣрно. Служба! А все-таки такой народъ… такой…» — утѣшалъ самъ себя адмиралъ, хотя въ голову къ нему и закрадывалась робкая мысль, что лучше-было бы, если-бъ онъ не «парывалъ»…
Адмиралъ задумался и для освѣженія мыслей закурилъ новый трабукосъ.
Статья за статьей, извѣстіе за извѣстіемъ, замѣтка за замѣткой и, наконецъ, газета прочтена рѣшительно вся. Кромѣ объявленій, не осталось никакой печатной строчки, которую-бы не скушалъ адмиралъ, такъ-что, когда онъ добрался до подписи редактора-издателя, то въ его головѣ уже толпились, подталкивая другъ друга, и Эски-Загра, и Эни-Загра, и Филипополь, и движеніе англійскаго флота къ Леванту, и рѣчь короля Гумберта, и государственная роспись, и убійство пятилѣтняго мальчика, и рѣчь Евтушевскаго въ педагогическомъ собраніи, и похороны Распайля, и причины вымиранія рыбъ, и Стрепетова въ «Горькой судьбинѣ», и конфиденціальный разговоръ графа Андраши, и мнѣніе «Фоссовой Газеты» о шибкинскомъ пораженіи, и некрологъ драгунскаго офицера, и дебютъ Жофруа въ «Абелярѣ и Элонзѣ», и триста пятьдесятъ нижнихъ чиновъ, выбывшихъ изъ строя, и увѣренность, что лордъ Биконсфильдъ останется въ меньшинствѣ, а русскій народъ готовъ къ новымъ жертвамъ, и послѣднія слова Виктора Эмануила, и изрѣченія фельетониста, зовущаго въ Индію, — однимъ словомъ, если вообразить себѣ столпотвореніе, перенесенное изъ Вавилона въ человѣческую голову, то таковое, конечно, стояло въ головѣ почтеннаго адмирала, пока всѣ свѣдѣнія, извѣстія и замѣтки не улеглись и не дали возможности адмиралу прійти въ себя и сообразить, кто именно умеръ — папа или итальянскій король, и кто вступаетъ въ Левантъ: англійская эскадра или русская, и, наконецъ, не есть-ли Левантъ новая оперетка, въ которой дебютируетъ новая пѣвица.
Ровно въ три часа адмиралъ разобрался и успокоился, а въ половинѣ четвертаго, когда Соничка вернулась изъ гимназіи и осторожно пріотворила кабинетъ, адмиралъ уже ходилъ по комнатѣ, мечтая о такой комбинаціи съ турецкой имперіей, которая удовлетворила бы всю Европу.
— Здорово, дѣвочка! — весело привѣтствовалъ адмиралъ, цѣлуя раскраснѣвшуюся щеку дочки, — Ну, братъ, дѣла наши превосходны. Англійское министерство въ меньшинствѣ, Соничка. Да, кстати, чтобъ не забыть! Сегодня въ «Синицѣ» совѣтуютъ не подклеивать языкомъ конвертовъ, случаи рака были… Помни, голубчикъ… Ну, теперь скажи матери, что адмиралъ ѣсть хочетъ!..
Адмиралъ обѣдалъ съ большимъ аппетитомъ и за обѣдомъ разсказывалъ женѣ и дѣтямъ новости, прочитанныя въ «Синицѣ». Онъ пересказывалъ все подробно и не всегда упоминалъ объ источникѣ, когда дѣло касалось политическихъ соображеній. Онъ просто говорилъ: «я полагаю, я думаю», и полагалъ и думалъ, конечно, такъ, какъ «Синица». Послѣ обѣда адмиралъ ложился спать и вечеромъ, если приходилъ его товарищъ, старый холостякъ, тоже отставной адмиралъ, они пускались въ безконечные споры (его товарищъ читалъ «Ласточку») и затѣмъ садились играть въ пикетъ, а если подвертывался мичманъ, то и въ преферансъ. И тогда мичману очень доставалось.
— Эхъ ты, мичманъ, мичманъ! — сердился старикъ. — Хочешь взять Константинополь, а ступить не умѣешь! Куда дѣвалъ туза? просолилъ?
Послѣ ужина старикъ ложился спать довольный и счастливый. Дочь и сынишка выростали на славу, средствъ слава Богу хватало. Онъ, какъ ребенокъ, скоро засыпалъ съ мыслью о томъ, что-то завтра «Синица» скажетъ.
III. править
Такъ проходила мирная жизнь стараго адмирала. Я изрѣдка навѣщалъ его и любилъ слушать его воспоминанія о быломъ. Онъ не прочь былъ разсказывать, особенно если на столѣ стояла марсала, до которой онъ былъ большой охотникъ. Рѣдко я видѣлъ старика не въ духѣ: всегда бодрый, веселый, всегда на стражѣ «русскихъ интересовъ», не особенно дальновидный, но правдивый старикъ, онъ только начиналъ сердиться, когда заговаривали о флотѣ или когда при немъ бранили «Синицу». Я избѣгалъ этого и потому старикъ охотно болталъ со мною.
— Я разъ «его» видѣлъ!.. — разсказывалъ онъ какъ-то мнѣ не безъ таинственнаго выраженія. — Это было въ прошломъ году, мнѣ два дня не высылали газеты и я отправился въ редакцію. Умница! И лицо такое, знаете-ли, солидное у редактора-издателя «Синицы». Принялъ меня благосклонно, очень благосклонно…
Старикъ, разумѣется, подписывался на газету еще съ ноября мѣсяца и ежегодно посылалъ въ редакцію письма, въ которыхъ благодарилъ за пользу и наслажденіе, доставляемыя ему газетой, хвалилъ направленіе и заканчивалъ самыми искренними пожеланіями не только самой газетѣ, но и ея редактору-издателю и всему его семейству. Разъ, тайно отъ всѣхъ, почтенный адмиралъ даже послалъ замѣтку въ газету о томъ, что тротуары не посыпаются пескомъ (наканунѣ онъ упалъ и чуть было не вывихнулъ ногу). Съ замираніемъ онъ ждалъ, появится-ли его замѣтка въ печати, и когда черезъ три дня появилась замѣтка начинающаяся словами: «Мы получили слѣдующее письмо», съ подписью «старый подписчикъ», то адмиралъ прочелъ эту замѣтку нѣсколько разъ и еще болѣе полюбилъ «Синицу». Въ тотъ же день говорилъ онъ и женѣ, и дочери:
— Ты прочти, что о посыпкѣ тротуаровъ сегодня пишутъ… Надняхъ я чуть не упалъ, а теперь обратятъ вниманіе. Газета, братцы, великое дѣло!
Онъ положилъ этотъ нумерокъ отдѣльно и время отъ времени перечитывалъ его, но никогда и никому не открывалъ имени автора.
Но были и для адмирала непріятные дни. Однажды почтальонъ не принесъ въ урочный часъ «Синицы». Адмиралъ ждалъ до одиннадцати часовъ и, наконецъ, не вытерпѣлъ и вышелъ изъ дому. Онъ подошелъ къ газетчику, стоявшему на проспектѣ, и попросилъ «Синицу», но оказалось, что «Синицы» нѣтъ и газетчикъ предлагалъ вмѣсто «Синицы» другія газеты.
Адмиралъ съ презрѣніемъ отвергъ другія газеты и не въ духѣ вернулся домой. Онъ даже сталъ роптать, что его оставили безъ газеты. Кажется, «Синица» газета благоразумная, русская, и вдругъ…
Цѣлые три мѣсяца, когда вмѣсто «Синицы» редакція высылала адмиралу «Бѣлку», адмиралъ ворчалъ. И шрифтъ, и статьи, и соображенія «Бѣлки» — все ему не нравилось. Онъ читалъ «Бѣлку», но какъ читалъ!
— Ну ужъ и «Бѣлка»! — ворчалъ онъ. — Никакой нѣтъ въ ней устойчивости! И слога нѣтъ, и мыслей нѣтъ, ничего нѣтъ… Такъ только слава, что газета. То ли дѣло «Синица» — въ ней все есть. Недавно разсказывали мнѣ, что около Сициліи появился морской змѣй, а въ «Бѣлкѣ» объ этомъ ни полслова. Если бы была «Синица», она бы не пропустила этого извѣстія!
И досталось же всѣмъ въ домѣ изъ-за того, что не было «Синицы»! Адмиралъ ворчалъ на жаркое, находилъ, что въ домѣ все запущено, что Соничка долго спитъ, что Ѳедя шалитъ, жена мотаетъ деньги, а Дарья — лѣнтяйка. Всѣ очень хорошо знали, что старикъ сердится и ворчитъ изъ-за «Синицы» и Валентина Егоровна, его жена, искренно молила Бога, чтобъ «Синица» снова скорѣй вышла.
Когда послѣ трехъ мѣсяцевъ «Синица» снова явилась въ рукахъ адмирала, онъ ее встрѣтилъ съ той задушевной радостью, съ какой встрѣчаютъ старыхъ друзей. И снова адмиралъ весело говорилъ женѣ за обѣдомъ:
— Ты, Валентина, прочти, какъ адвокатовъ «Синица» отдѣлала. И по дѣломъ! Не продавай Господа Бога, не криви душой. Боже тебя сохрани, Ѳедя, если ты будешь софистомъ! смѣялся адмиралъ, накладывая себѣ на тарелку еще кусочекъ жаркого.
IV. править
Не такъ давно я пришелъ къ адмиралу. Дарья, отворившая мнѣ двери, смотрѣла, противъ обыкновенія, невесело.
— Всѣ здоровы?
— То-то и дѣло, не всѣ. Старикъ нашъ слегъ.
Я прошелъ къ нему въ кабинетъ. Адмиралъ въ халатѣ лежалъ на диванѣ и читалъ «Синицу». Лицо его осунулось и поблѣднѣло, насколько могла поблѣднѣть огрубѣлая кожа стараго морского волка.
— Что съ вами?
— Да вотъ, — усмѣхнулся адмиралъ, — никогда не лежалъ, а теперь слегъ… Неможется что-то. Вы читали сегодняшнюю «Синицу».
— Читалъ.
— Каково господину Тиссѣ досталось, а? Я думаю, какъ онъ прочтетъ — «Синицу» вѣдь во всѣхъ столицахъ Европы читаютъ — останется доволенъ! — оживился старикъ. — Превосходная статья.
Я посидѣлъ около адмирала, слушалъ, какъ онъ повторилъ мнѣ весь нумеръ «Синицы», и пошелъ къ Валентинѣ Егоровнѣ. Она была въ смущеніи.
— И слышать о докторѣ не хочетъ! Въ «Синицѣ», говоритъ, писали, что медицина — такъ себѣ, одно времяпрепровожденіе.
Однако къ вечеру, когда старику стало хуже, усилился жаръ и сдѣлался бредъ, послали за докторомъ. Докторъ осмотрѣлъ больного, спросилъ сколько ему лѣтъ, и когда получилъ отвѣтъ, что шестьдесятъ восемь, сдѣлалъ серьезное лицо, сказалъ, что, можетъ быть, воспаленіе легкихъ, а можетъ и тифъ, а можетъ быть и возвратная лихорадка и, прописавъ лѣкарство, объявилъ, что завтра посѣтитъ больного.
На слѣдующій день, когда Дарья, упросивъ наканунѣ почтальона, чтобы принесъ газету раньше, въ девять часовъ (она даже дала ему свой двугривенный) съ торжественнымъ видомъ подала адмиралу «Синицу», адмиралъ поблагодарилъ Дарью, надѣлъ очки и хотѣлъ было читать газету, но не могъ. Въ глазахъ рябило и буквы прыгали, точно маленькіе чертенята. Это очень опечалило старика и онъ жалобно поглядывалъ на нумеръ, лежавшій нетронутымъ на столикѣ. Дочь было хотѣла остаться и почитать старику, но онъ не позволилъ.
— У тебя, братъ, у самой служба есть. Надо службу исполнять добросовѣстно. Ступай, голубчикъ, въ гимназію. Да не плачь. Чего плачешь, Соня? — сказалъ, заикаясь, старикъ, замѣтивъ слезы на глазахъ у дочери и самъ чувствуя, что у него что-то щекочетъ въ горлѣ.
Въ двѣнадцатомъ часу я зашелъ къ адмиралу и предложилъ ему прочитать газету. Старикъ поблагодарилъ меня ласковымъ взглядомъ и приготовился слушать.
Я началъ конечно съ начала. Старикъ оживился и нѣсколько разъ одобрительно похлопывалъ ладонью по своей ногѣ, но подъ конецъ сталъ забываться. Когда я дошелъ до внутреннихъ извѣстій и хотѣлъ было приступить къ описанію одного старца, дожившаго до 110-лѣтняго возраста, адмиралъ былъ въ бреду и громко повторялъ, размахивая короткой, широкой мускулистой рукой:
— Шалишь, братецъ… Мы не позволимъ! Это какъ же? Князь Бисмаркъ… слава Богу! Жена, Соня, Ѳедя! Что же вы, родные мои, позволяете? «Синица» пишетъ…
Словно плакучая ива, склонилась надъ изголовьемъ Валентина Егоровна и держала у сѣдой, воспаленной головы стараго друга пузырь со льдомъ. Слезы тихо капали изъ-подъ отцвѣтшихъ, когда-то свѣтлыхъ, живыхъ глазъ.
Вечеромъ адмиралу стало лучше, и Сонечка дочитала вслухъ газету до конца.
— А ты вотъ что, дѣвочка: ты все-таки этотъ нумерокъ спрячь въ сторонку. Какъ поправлюсь, я его опять прочту. Хоть ты прекрасно читаешь, а самому все лучше. Спасибо, дѣвочка… Дай-ка свою ручку. Я ее поцѣлую!
Надежды адмирала однако не сбылись.
Черезъ нѣсколько дней въ той же самой «Синицѣ» я прочелъ извѣстіе о смерти Ивана Петровича.
— Умеръ онъ спокойно, точно заснулъ! — разсказывала мнѣ, тихо плача, вдова. — Со всѣми простился, всѣхъ благословилъ и совѣтовалъ не горевать?.. А какъ не горевать?.. Если бы вы знали, какой это добрый человѣкъ былъ! — сказала вдова и, понуривъ голову, какъ усталая лошадь, тихо поплелась въ осиротѣлый кабинетъ.
Тамъ, на письменномъ столѣ, лежали послѣдніе нумера «Синицы», никѣмъ не тронутые. Вдова, конечно, останется до конца жизни вѣрной подписчицей этой газеты, несмотря на то, что дѣти еще при жизни отца нерѣдко говорили матери, что напрасно отецъ вѣритъ такъ «Синицѣ». Валентина Егоровна останавливала дѣтей и строго говорила, что отецъ любитъ эту газету и слѣдовательно…
Дѣти почтительно умолкали и все-таки украдкой смѣялись надъ «Синицей».