По повелѣнію Великаго Киязя Главнокомандующаго, изъ сельви-ловчинскаго отряда былъ сформированъ 20-го декабря особый отрядъ, предназначавшійся къ перевалу черезъ главный центральный хребетъ Балканскихъ горъ, въ томъ мѣстѣ, которое носитъ названіе «Траянова прохода». Въ силу этого и самый отрядъ названъ «траянскимъ»[1], а командованіе надъ нимъ ввѣрено начальнику 3-й пѣхотной дивизіи, генералъ-лейтенанту Карцову. Въ случаѣ удачнаго перевала, траянскій отрядъ долженъ былъ послужить звѣномъ между генераломъ Гурко, спустившимся съ горъ еще 17-го декабря, и генераломъ Скобелевымъ 2-мъ, которому предстояло спуститься съ Шипки на Зелено-Древо и Иметли, въ обходъ лѣваго фланга Эюбъ-паши. На успѣхъ предпріятія разсчитывать было крайне трудно, чтобы не сказать «невозможно», потому что ни Этропольскій хребетъ, ни тѣмъ менѣе Шипкинскій перевалъ, не смотря на всѣ ихъ трудности, не могутъ идти ни въ какое сравненіе съ Траянскимъ Балканомъ, составляющимъ, послѣ Мара-Гайдука, высшую точку всѣхъ горъ Балканскихъ[2]. Мѣстные жители называютъ его «Дери-магаре» или «смерть магарска» (гибель для ословъ), и одно уже это названіе показываетъ, какія мученія ожидаютъ здѣсь путника, если даже ослы и мулы, эти наиболѣе выносливыя, наиболѣе привычныя къ горному движенію животныя, не выдерживаютъ ужасныхъ трудностей траянскаго подъема и гибнутъ, не достигая его скалистой вершины. И географы, и военные европейскіе авторитеты нашего и прошлаго времени считаютъ Траяновъ проходъ невозможнымъ для военнаго движенія, а самую позицію, на которой расположены турецкія укрѣпленія, противники наши почитали по справедливости неприступною. Здѣсь тысячелѣтія назадъ безслѣдно гибли римскіе легіоны, здѣсь не могли пройдти и турки — покорители Византіи и царства Болгарскаго, однимъ словомъ, отъ сотворенія міра ни одна военная рать еще не перешагнула Траянскаго перевала. И эту-то преграду надлежало одолѣть небольшой горсти русскихъ… Пути, ведущаго на перевалъ — нѣтъ, да никогда и не бывало: старая римская дорога шла въ обходъ, а на вершину Траяна ведетъ одна лишь узенькая тропинка, то вьющаяся, то исчезающая между пропастями и разсѣлинами; но зимою она занесена глубокими снѣгами, а потому, можно сказать, не существуетъ. Понятно, что при такихъ условіяхъ объ успѣхѣ можно было только мечтать, но отнюдь не разсчитывать на него, какъ на нѣчто вѣрное, непреложное. Въ главной квартирѣ и не разсчитывали. Все, чего позволительно было желать — это, чтобы отряду удалось подняться на вершину Траянова перевала и показаться въ виду турецкихъ укрѣпленій: одно уже появленіе русскихъ силъ въ этомъ мѣстѣ должно было произвести свое впечатлѣніе на противника, никакъ не чаявшаго ничего подобнаго; наша демонстрація, по необходимости, заставила бы турокъ оттянуть къ Траянову перевалу часть своихъ силъ отъ Златицы съ одной и отъ Шипки съ другой стороны, что значительно облегчило бы операцію спуска какъ для части войскъ генерала Дандевиля, такъ и для генерала Скобелева.
Не противникъ страшенъ на Траянѣ и не грозныя его укрѣпленія ужасаютъ, но страшна борьба съ губительною природой: довольно подняться въ долинѣ легкому вѣтерку, чтобы на вершинѣ загудѣла цѣлая буря, съ мятелью, вьюгой и морозомъ, который здѣсь достигаетъ по инымъ ночамъ до 30 и болѣе градусовъ. А вершина представляетъ изъ себя совершенно голый черепъ: ни деревца, ни кустика, такъ что укрыться негдѣ, костеръ разложить не изъ чего; а перемети вьюга тропинку — весь отрядъ, до послѣдняго человѣка замерзъ бы въ снѣжныхъ сугробахъ. Вотъ чтб страшило по преимуществу. Тѣмъ не менѣе, демонстрація на Траянѣ представлялась мѣрой на столько важною въ стратегическомъ отношеніи, что рѣшено было испытать все возможное для достиженія успѣха. «Жертвы необходимы, и если даже вы и всѣ тамъ погибнете, то и тѣмъ принесете громадную пользу для цѣлой арміи», было сказано генералу Карцову и подполковникамъ Сосновскому и Сухомлинову при отправленіи ихъ къ траянскому отряду.
Имѣя въ виду на первый разъ не столько рѣшительныя дѣйствія противъ траянскихъ укрѣпленій, сколько демонстрацію для привлеченія къ Траяну турецкихъ силъ отъ Златицы и Шипки, и желая, по возможности, болѣе сберечь силы отряда, генералъ Карцовъ не пустилъ его къ перевалу цѣликомъ, а раздѣлилъ на три эшелона[3]. Эта мѣра оказалась необходимою еще и потому, что въ Княжевицкихъ колибахъ (пунктъ послѣдняго ночлега) не хватило бы мѣста для расквартированія всего отряда.
1-му эшелону предстояло преодолѣть всѣ трудности, проложить дорогу, перетащить тяжелыя орудія и сбить непріятеля, сдѣлавъ первую попытку противъ траянской позиціи, либо фронтальною атакой, либо обходомъ, смотря по обстоятельствамъ. При этомъ эшелонѣ находился начальникъ отряднаго штаба подполковникъ Сосновскій, на котораго была возложена вся операція по передвиженію отряда. Одновременно съ движеніемъ 1-го эшелона, былъ составленъ еще одинъ небольшой отрядъ, имѣвшій значеніе обходной колонны. Въ составъ его вошли двѣ роты и четыре сотни, подъ командою генеральнаго штаба подполковника Сухомлинова[4]. На случай, если бы 1-му эшелону удалось взять или обойдти непріятельскія укрѣпленія и затѣмъ спуститься по южному склону хребта въ деревню Текке, или въ Карнаре, Сухомлиновскій отрядецъ долженъ былъ служить ему поддержкой, занявшись преимущественно очищеніемъ турецкихъ селеній отъ непріятельскихъ партій. Этому послѣднему отрядцу надлежало собраться 22-го числа въ деревнѣ Шипково и на слѣдующій день пролагать особый путь черезъ хребетъ, по направленію къ Рахманлы.
Всѣ обозы и тяжести частей были оставлены въ мѣстахъ расположенія ихъ штабовъ, а продовольственный складъ устроенъ въ Княжевицкихъ колибахъ, откуда провіантъ доставлялся къ перевалу уже на вьюкахъ. Врачи должны были слѣдовать при своихъ частяхъ; главный перевязочный пунктъ учрежденъ въ овчарнѣ, не доходя двухъ верстъ до подножія перевала, а госпиталь 3-й пѣхотной дивизіи расположенъ въ Траяновомъ Успенскомъ монастырѣ; для переноски же раненыхъ съ поля сраженія къ перевязочному пункту назначена команда санитаровъ, во сто человѣкъ, при командирѣ санитарной роты. Таковы были предварительныя распоряженія начальника траянскаго отряда.
Къ 11-ти часамъ утра 22-го декабря подполковникъ Сосновскій прибылъ въ Княжевицкія колибы, куда вскорѣ начали подтягиватьея и части 1-го эшелона; но своевременный сборъ пѣхоты, а въ особенности артиллеріи крайне затрудняла дорога, которая, начиная отъ разрушеннаго города Траяна, тянется вплоть до колибъ по извилистому ущелью, то взбѣгая на карнизы скалъ, то спадая въ глубокія лощины, и дважды пересѣкаетъ въ бродъ кипучую и быструю Бѣлую Осму. Это совсѣмъ горная рѣка, прозрачная какъ кристалъ, съ изумруднымъ отсвѣтомъ воды, которая пѣнится, вьется, шумитъ и прядаетъ съ камня на камень, образуя множество красивыхъ каскадовъ. Мѣстность, наполненная скалами и роскошною растительностыо, необычайно красива даже и зимою; виноградники, сады и плантаціи въ перемежку съ лѣсами покрываютъ горные склоны, по которымъ тамъ и сямъ разбросаны отдѣльные домики, дворы и хозяйства. Это-то и есть «колибы», а понашему — хутора. Артиллерія подошла только къ вечеру, но тутъ, чтобы перевести ее на бивуачное мѣсто, встрѣтилась масса затрудненій: каждый передокъ, каждое орудіе, каждый зарядный ящикъ надо было перетаскивать отдѣльно на рукахъ, поднимаясь надъ пропастью, по узкой дорожкѣ не болѣе какъ въ два шага ширины; слѣва круча, справа — почти отвѣсный обрывъ, потомъ крутой спускъ къ броду и снова подъемъ къ бивуачному мѣсту. Обязанность переправить артиллерію черезъ эту трущобу была возложена на меня, какъ на офицера, уже успѣвшаго заранѣе познакомиться съ этой мѣстностью. Въ помощь измученнымъ артиллеристамъ пришлось придать цѣлую роту пѣхоты; вся работа производилась при свѣтѣ костровъ и фонарей, и началась она въ семь часовъ вечера, а кончилась едва къ половинѣ 12-го ночи. Тутъ уже артиллеристамъ было не до сна: по приходѣ на бивуакъ, они тотчасъ же принялись разбирать по частямъ два девяти-фунтовыя орудія, предназначенныя къ подъему на вершину Траяна. Сосновскій не спалъ цѣлую ночь. Въ убогую хатку, которую онъ занялъ подъ свое помѣщеніе, безпрестанно входили то тотъ, то другой за приказаніями, либо съ отчетомъ или за совѣтомъ. Тутъ, вокругъ пылающаго очага, въ низенькой тѣсной горенкѣ сидѣло нѣсколько командировъ отдѣльныхъ частей и съ ними почтенный настоятель Траянова монастыря, о. Макарій — фигура совершенно иконописная, а также закутанный въ бурку, усатый воевода болгарскихъ четъ, старый Цеко Петковъ, по прозванію «Балканскій Орелъ», въ своемъ красивомъ фантастическомъ костюмѣ, увѣшанный богатымъ восточнымъ оружіемъ, и еще управитель траянскаго округа Георгій, украшенный георгіевскимъ крестомъ, какъ бывшій ратникъ Столѣтовскаго ополченія — личность очень скромная, умная и энергически дѣятельная: онъ и болгаръ собралъ въ горы для разработки нути, онъ и фуражъ доставилъ въ колибы, и вмѣстѣ съ Сухомлиновымъ снарядилъ четы болгарскія и продовольствіе собралъ. Съ каждымъ изъ этихъ гостей надлежало обстоятельно переговорить, у одного разспросить что́ нужно, съ другимъ посовѣто̀ваться, съ третьимъ условиться, тому отдать приказаніе, этого послать съ порученіемъ — все это требовало времени и времени, а часы ночи летѣли.... Стрѣлковый батальонъ долженъ былъ выступить въ четыре часа, съ тѣмъ чтобы къ девяти часамъ утра занять первый гребень траяновой высоты. Такъ необходимо было сдѣлать потому, что иначе гребень этотъ легко могли бы занять турки и тогда весь подъемъ эшелона пришлось бы совершать подъ ихъ выстрѣлами. Часъ спустя послѣ стрѣлковъ должна была тронуться артиллерія, за нею казачьи сотни, обѣ роты 9-го пѣхотнаго полка и наконецъ вьюки. Такова была словесная диспозиція, отданная начальникомъ отряднаго штаба. Но работа артиллеристовъ нѣсколько замѣшкалась. Они быстро сдѣлали разборку орудій на составныя части, уложили пушки на дубовые лубки, а передки, лафеты, колеса и прочія принадлежности распредѣлили по особымъ салазкамъ, но тутъ — на бѣду — оказался недостатокъ въ веревкахъ, для закрѣпленія всѣхъ этихъ частей и для устройства лямокъ. Пришлось наскоро посылать нарочныхъ въ городъ Траянъ за казачьими «фуражирками», которыя хотя и поздно подоспѣли на мѣсто, но все же выручили насъ изъ затруднительнаго положенія. Саперы помогали увязывать артиллерійскія принадлежности, и вся эта работа кипѣла ночью, при багровомъ освѣщеніи большихъ пылающихъ костровъ. Видъ бивуака въ горахъ былъ чрезвычайно своеобразенъ: на небольшой горной площадкѣ скучилась артиллерія и казачьи сотни, стрѣлки и болгарскіе «войники», въ самыхъ разнообразныхъ костюмахъ, со своимъ краснымъ крестоноснымъ знаменемъ; сверкающіе при огнѣ отблески штыковъ и ружейной стали, металлическій лязгъ оружія; дымящіеся паромъ котлы съ кашицей, и вокругъ ихъ группы людей, которыхъ лица озаряются снизу яркимъ огнемъ; въ зубахъ у этихъ людей дымятся «носогрѣйки», разнося въ воздухѣ запахъ русской махорки, повсюду слышится разнообразный бойкій говоръ, «брату̀шки»» балакаютъ съ солдатами и отлично понимаютъ другъ друга; изъ одной группы вдругъ выпалилъ цѣлый взрывъ разсыпчатаго беззавѣтнаго смѣха, тамъ и сямъ раздаются голоса офицеровъ, отдающихъ приказанія или распоряжающихся работами; чей-то оселъ изъ темноты реветъ благимъ матомъ, словно бы его нещадно вдругъ стали дубасить палками. А работа межь тѣмъ кипитъ какъ въ котлѣ и на каждомъ шагу проявляется самая энергическая дѣятельность; тутъ же покойно лежатъ и жуютъ волы и зябкіе буйволы въ попонахъ, подъ неуклюжими ярмами; стоятъ и дремлютъ надъ ворохами сѣна вьючные мулы и верховыя лошади, а надъ ними торчитъ частоколъ казачьихъ пикъ. Вѣковые дубы, буки и яворы, отягченные изобильнымъ серебристымъ инеемъ, недвижно простираютъ надъ окраинами бивуака свои могучія широкія вѣтви; сѣдые туманы медлительно ползутъ по лѣсистымъ высямъ, а внизу гдѣ-то въ глубокой тьмѣ раздается громоподобный шумъ воды, которая своимъ неудержимымъ стремленіемъ ворочаетъ гальки каменистаго русла. Кто воочію видѣлъ всю эту картину, тотъ вѣрно никогда ее не забудетъ. Болгарскіе войники были въ восторгѣ, да и какъ не восторгаться, какъ не радоваться! Русскіе — ихъ спасители и братья — переходятъ Балканы, а вмѣстѣ съ русскими и они, бѣглецы, опять возвращаются въ покинутыя мѣста своей родины, но возвращаются уже съ оружіемъ въ рукахъ, какъ свободные люди, а не турецкая райя.
Задержка съ фуражирками сдѣлала то, что артиллерія вмѣсто пяти часовъ могла двинуться едва лишь въ началѣ восьмаго часа, когда уже свѣтало. Стрѣлки выступили еще подъ ночною тьмой, а чтобы не сбились съ дороги, подполковникъ Сосновскій выслалъ предварительно на важнѣйшіе изгибы пути прапорщика Эрнрота съ особыми командами, которыя должны были зажечь по вершинамъ костры, служившіе стрѣлкамъ путеводными маяками.
Трудно представить себѣ, сколько отчаянныхъ хлопотъ было съ артиллеріею, когда пришлось поднимать ее на первую же кручу. Въ лубки и въ салазки, которыхъ всего было восемь, впрягалось по нѣскольку буйволовъ, но задача этихъ животныхъ состояла не въ томъ чтобы везти, а въ томъ чтобы только удерживать на мѣстѣ тяжести, не давая имъ скатываться внизъ, когда люди, запряженные въ лямки, выбившись изъ силъ, пріостанавливались минутку на подъемѣ. Къ каждымъ салазкамъ приставлено было по шестидесяти человѣкъ четниковъ-болгаръ, пѣхотинцевъ и казаковъ, которые, чередуясь между собою въ двѣ смѣны, тащили эти повозки спереди и подпирали ихъ плечами съ боковъ и сзади. Для этого потребовалось двѣ пѣхотныя роты и двѣ сотни, да кромѣ того саперную роту разбили на отдѣльныя команды, придавъ ихъ особо къ каждымъ салазкамъ, для разработки и уширенія дороги, если на ней встрѣчалось какое-либо препятствіе. А препятствій было множество, на каждомъ шагу, и при томъ самыя разнообразныя: то корни вѣковаго дерева переплетающимися лапами выползаютъ на тропинку, то цѣлый громадный стволъ, поваленный бурею, залегъ поперегъ, то глыба громаднаго камня высовывается съ боку, или острыя зубчатыя плиты торчкомъ и цѣлыми слоями наполняютъ всю дорогу, а затѣмъ — мелкій щебень, предательски обсыпающійся подъ ступнею, или глубокія ямины, наполненныя снѣгомъ, или аршинныя ступени — и чего, чего тутъ только не было! Поминутно приходилось пускать въ дѣло кирки, ломы, мотыги, топоры и лопаты. Первая круча на протяженіи шаговъ полутораста представляетъ наклонъ почти въ 45 градусовъ, затѣмъ — небольшая площадка, и опять крутизна такого же наклона, но уже гораздо длиннѣе первой. Взобравшись сюда, тропинка втягивается въ лѣсъ и вьется между скалистыми глыбами, кустарникомъ и деревьями. Люди, собравъ всѣ силы, напрягаются, чтобы продвинуть орудіе на нѣсколько аршинъ впередъ: налягутъ они всею гурьбою на лямки, протащутъ пять-шесть шаговъ и станутъ для передышки, или ждутъ пока саперы кончаютъ впереди и вокругъ какую нибудь работу. Особенно затрудняли движеніе передки и зарядные ящики, съ которыхъ не было возможности снять оси, слишкомъ прочно и сложно прилаженныя въ арсеналахъ къ корпусамъ передковъ и ящиковъ: да и салазки къ тому же оказались на столько низки, что безпрестанно зарывались въ снѣжные сугробы. Наша русская «дубинушка» въ этотъ день впервые еще огласила своими размашисто-заунывными звуками пустынныя скалы и дебри центральнаго Балкана. Болгары тоже «гу̀кали» и подпѣвали что-то. Гулъ и стукъ, трескъ и клики гулко раздавались по лѣсамъ балканскимъ и разносились горнымъ эхо во всѣ стороны. Начальникъ отряднаго штаба, пропустивъ мимо себя первое орудіе, поѣхалъ впередъ осматривать состояніе дороги, если только то, по чему мы двигались, можно назвать дорогою. Черезъ полчаса мы уже далеко оставили позади себя наши артиллерійскія тяжести, такъ что вскорѣ не слыхать уже было ни голосовъ, ни треска сучьевъ, ни «дубинушки». Насъ объяла поразительная, мертвая тишина, незнакомая въ населенныхъ долинахъ; подъемы были уже не столь круты, но путь шелъ все въ гору и въ гору, отчего воздухъ дѣлался все рѣже и рѣже, такъ что порою становилось даже трудно дышать. Холодъ тоже сталъ гораздо ощутительнѣе. Въ колибахъ, на высотѣ въ 2,000 футовъ, утромъ термометръ показывалъ 4 градуса мороза: здѣсь же было уже градусовъ 12 по крайней мѣрѣ, и весь воздухъ былъ пропитанъ миріадами плавающихъ въ немъ тонкихъ иглъ замороженнаго инея. Чудный и прелестно-фантастическій видъ представляли балканскіе хребты и склоны, роскошно покрытые изобильными, старорослыми лѣсами. На деревьяхъ держался еще изсохшій прошлогодній листъ, и всѣ они, отъ корня до послѣдняго прутика, были сплошь запушены инеемъ; ползучія растенія оплетали ихъ вѣтви и висѣли въ неподвижномъ воздухѣ цѣлыми гирляндами, и все это представлялось взору какъ бы изваяннымъ изъ одной громадной глыбы серебра рукою дивнаго художника. Лѣсъ стоялъ какъ очарованный. Порою таинственная тишина его нарушалась слабыми мелодическими звуками, долетавшими сюда изъ глубины лощинъ и овраговъ: то были разнотонные звоны колокольцовъ и бубенчиковъ, которые здѣсь, у горныхъ жителей, подвязываются на шею овцамъ и козамъ. Иногда конвойный казакъ случайно задѣвалъ пикою какую нибудь вѣтку, и тогда воздухъ наполнялся особеннымъ рокотомъ, напоминающимъ звукъ просыпанной дроби. Этотъ рокотъ производили капли замороженной росы, падая на сухія листья. Узенькая тропинка, проложенная на свѣжемъ снѣгу только вчера и сегодня болгарами и стрѣлками, нерѣдко шла по самому краю лѣсистыхъ обрывовъ. Глянешь внизъ — и конца не видно этому крутому склону, исчезающему въ чащѣ кустовъ и деревьевъ. Можно было серьезно опасаться — удастся ли благополучно протащить нашу артиллерію. Здѣсь и горнымъ-то орудіямъ на вьюкахъ едва-едва можно пробираться, а мы тащили тяжелыя, дальнобойныя 9-ти-фунтовыя пушки со всѣми ихъ принадлежностями. Одинъ невѣрный шагъ, одинъ какой нибудь скользкій скатъ на косогорѣ, — и все это — тяжести и люди — мгновенно полетитъ стремглавъ въ ужасную пропасть… Было надъ чѣмъ призадуматься…
Передохнувъ около пяти минутъ на одномъ изъ гребней, у пастушьяго костра, мы двинулись далѣе, обгоняя по тропинкѣ небольшія партіи четниковъ, которые, по колѣно въ снѣгу, спѣшили къ перевалу, — видимо гордясь и любуясь своими превосходными мартинивскими ружьями.
— Добрый путь, брату̀шкѝ, куда Богъ несетъ?
— Э!.. ге… ге, братушко, на та̀-такъ, горѣ! Ма̀лко турцы ты да пуцамы[5], — добродушно отвѣчаютъ болгары, по обыкновенію производя сильную жестикуляцію головой и руками.
Вскорѣ клубящіяся облака стали окутывать горные склоны; сначала они плавали далеко ниже той высоты, на которой мы находились, а потомъ стали подходить все выше и выше, пока не заволокли наконецъ весь Балканъ, отъ низу до верху, густою непроницаемою дымкой. Весь кругозоръ нашъ ограничивался пространствомъ не болѣе десяти шаговъ въ поперечникѣ: ѣдешь себѣ по карнизу глубокаго ската — вправо круча, влѣво стремнина, впереди ничего не видно, — все это производитъ нѣсколько странное впечатлѣніе: кажется, будто весь міръ ограниченъ только этимъ клочкомъ снѣжной земли, за которымъ ничего уже нѣтъ, и будто самъ вовсе не двигаешься; хотя и чувствуешь ходъ лошади, но не замѣчаешь самаго движенія, — таково свойство этого плотнаго горнаго тумана.
Къ полудню мы достигли овчарни, гдѣ по диспозиціи долженъ былъ находиться перевязочный пунктъ. Овчарня — это четырехугольное зданіе безъ кровли, сложенное изъ плитъ и булыжнаго камня; стѣны ея довольно толсты и болѣе трехъ аршинъ вышиною; въ передней стѣнѣ продѣланъ входъ. Таковы здѣсь въ горахъ и всѣ вообще овчарни. Утромъ болгары настлали поверхъ стѣнъ нѣсколько жердей, досокъ и хворосту, устроивъ такимъ образомъ нѣкоторое подобіе крыши, съ широкимъ отверстіемъ по серединѣ для прохода дыма. Здѣсь мы нашли уже нѣсколько группъ вооруженныхъ болгаръ съ лошадьми и ослами, часть стрѣлковыхъ и казачьихъ санитаровъ и около десятка воловъ и буйволовъ, предназначенныхъ для перевозки раненыхъ съ этого пункта къ госпиталю. Болгары, присѣвъ на корточки и простирая надъ огнемъ растопыренныя руки, грѣлись около пылавшихъ костровъ; солдаты отдыхали на ворохахъ сѣна. Тутъ встрѣтили насъ — и вчерашній о. Макарій, съ баклагою добраго монастырскаго вина, и картинный Цеко, со своимъ арсеналомъ, за краснымъ широкимъ поясомъ, и Георгій верхомъ на неутомимой маленькой лошадкѣ. Тутъ же успѣлъ уже раскинуть на землѣ всѣ свои медицинскія и хирургическія принадлежности докторъ Заблудовскій, полковой врачъ 30-го казачьяго полка. Бѣлый флагъ съ краснымъ крестомъ развѣвался надъ входомъ. Въ ожиданіи подвоза орудій, мы слѣзли съ лошадей и вошли въ овчарню. Полъ ея въ изобиліи былъ устланъ свѣжею соломою и сѣномъ, а по срединѣ пылалъ костеръ, наполняя всю ея внутренность ѣдкимъ дымомъ. Помѣщеніе для раненыхъ не особенно удобное, но… лучшаго найдти было негдѣ. Отъ безсонной ночи и утомительнаго пути въ горномъ воздухѣ страшно клонило ко сну, но спать было некогда. Подполковникъ Сосновскій отправилъ одного изъ ординарцевъ посмотрѣть, какъ далеко орудія, и поторопить ихъ волокъ. Посланный возвратился около часа спустя и доложилъ, что первое орудіе успѣло добраться только до пастушьяго костра, гдѣ мы имѣли маленькій отдыхъ, а это мѣсто находится по крайней мѣрѣ верстахъ въ пяти отъ овчарни. Обстоятельство это крайне озабочивало Сосновскаго: становилось очевиднымъ, что сегодня намъ нечего разсчитывать на помощь артиллерійскаго огня, а между тѣмъ демонстрацію противъ траянскихъ укрѣпленій необходимо было произвести во что бы то ни стало, не позже нынѣшняго вечера, потому что на завтра, т. е. на 24-е число, по первоначальному предположенію Великаго Князя Главнокомандующаго, предстояло произвести общее наступленіе на Балканы, и въ особенности со стороны Шипкинскаго перевала; стало быть, демонстрація наша, будучи произведена 23-го или въ ночь на 24-е, необходимо оттянула бы отъ Карлова къ траянской позиціи нѣкоторую, а быть можетъ и значительную часть боевыхъ силъ противника. Имѣя въ виду эти соображенія и желая кромѣ того выручить изъ крайне затруднительнаго положенія товарища своего Сухомлинова, если тотъ успѣлъ уже спуститься на Рахманлы, подполковникъ Сосновскій рѣшился, не дожидаясь орудій, идти впередъ и демонстрировать безъ артиллеріи, съ одною лишь пѣхотой и казаками. Тѣмъ не менѣе, батарейному командиру полковнику Потапчину предложено было продолжать движеніе волокомъ по возможности далѣе, а казачьимъ сотнямъ и двумъ ротамъ 9-го полка послано приказаніе обогнать артиллерійскій волокъ и поспѣшать какъ можно скорѣе къ перевалу.
Около двухъ часовъ дня передовая сотня, слѣдуя гуськомъ, въ одинъ конь, показалась на ближайшемъ склонѣ въ виду овчарни. Не дожидаясь ея, мы двинулись далѣе, вмѣстѣ съ болгарскими четами Цеко Петкова, и вскорѣ втянулись въ старорослый буковый лѣсъ, составляющій послѣдній граничный предѣлъ растительности на центральномъ Балканѣ. Здѣсь дорога оказалась уже окончательно не разработанною: видѣнъ былъ на снѣгу только одинъ глубоко взрытый слѣдъ, по которому утромъ прошли гуськомъ роты стрѣлковаго батальона. Лошади наши грузли по брюхо и выбивались изъ послѣднихъ силъ. Пришлось слѣзть съ сѣдла и идти пѣшкомъ. Болгарскіе четники принялись за работу, разгребая снѣгъ кто лопатою, кто прикладомъ ружья, и утаптывая его ногами.
Въ четвертомъ часу по полудни мы достигли наконецъ подножія Траянскаго перевала. Страшно было и взглянуть на то, что̀ намъ еще предстояло… Представьте себѣ громадный и совершенно голый черепъ крутѣйшей горы, съ подъемомъ отъ 60-ти и мѣстами даже до 70-ти градусовъ, весь занесенный глубокими снѣгами, изъ-подъ которыхъ мѣстами торчакомъ выглядывали черныя глыбы каменныхъ скалъ, покрытыя гололедицею. Вотъ она — «Смерть магарска»!.. Макушка и вообще верхняя половина этого черепа исчезала въ густомъ молочно-бѣломъ туманѣ. Времени осталось не много: черезъ два часа станетъ совсѣмъ уже темно, а намъ къ этой порѣ во что бы то ни стало необходимо надо быть уже на гребнѣ. Собравъ болгаръ, мы тотчасъ же принялись за разработку подъема. Имѣя въ виду слѣдованіе кавалеріи, орудій, снарядныхъ и патронныхъ вьюковъ, надо было, по возможности, облегчить для нихъ трудности этого невозможнаго подъема, а потому и пролагать путь надлежало не иначе какъ зигзагами. Тутъ естественно возникла мысль — воспользоваться путемъ стрѣлковъ; но представьте себѣ наше удивленіе, когда отыскивая его, мы вдругъ увидѣли по слѣду, что стрѣлки поднялись цѣликомъ, по прямой линіи. Потомъ оказалось, что въ полдень они были уже на вершинѣ и заняли весь гребень сторожевыми постами. По истинѣ изумительныя, не человѣческія усилія! Стало быть, воспользоваться стрѣлковымъ путемъ оказалось невозможно и слѣдовало поскорѣе проложить новый. Съ этою цѣлью надобно было предварительно намѣтить для работниковъ-болгаръ направленіе линій зигзаговъ. Этотъ неимовѣрно тяжелый трудъ приняли на себя подполковникъ Сосновскій, сотникъ Поцѣлуевъ и командированные сюда ординарцы начальника траянскаго отряда. По грудь утопая въ глубокихъ снѣгахъ, чуть не на каждомъ шагу проваливаясь въ незримыя, запушенныя снѣгомъ ямины, скользя и падая на гололедицѣ, спотыкаясь о невидимыя подъ снѣгомъ камни, мы шли впереди рабочихъ, въ буквальномъ смыслѣ — собственною грудью пролагая дорогу и въ то же время поминутно возвращались назадъ, чтобы руководить работою болгаръ и слѣдить за ея исполненіемъ. До чего опасны эти предательскія скалы, можно судить, напримѣръ, изъ слѣдующаго: вы видите передъ собою высунувшійся изъ-подъ снѣга каменный кряжикъ, въ полъ-аршина шириною, который тянется впередъ на нѣсколько сажень, и думаете — вотъ твердая почва, вотъ гдѣ удобно будетъ проложить дорогу. Но чуть оступилась нога, чуть сдѣланъ одинъ невѣрный шагъ въ сторону — вы проваливаетесь въ рыхлый снѣгъ едва не съ головою, откуда никакъ не выберешься безъ посторонней помощи. Это значитъ, что вы попали въ разсѣлину, въ какую нибудь щель, занесенную снѣгомъ; и хорошо еще, если разсѣлина не глубока, или снѣгъ въ глубинѣ ея достаточно упругъ, чтобы сдержать тяжесть человѣческаго тѣла. Съ весны до поздней осени эти скалы, какъ сказывали намъ болгары, большею частію совсѣмъ непроходимы; движеніе по нимъ, подобное тому, которое мы совершали, возможно только зимою, когда всѣ щели до верху наполнятся снѣгомъ и когда этотъ снѣгъ достаточно осядетъ и окрѣпнетъ. Но если упругость его простирается на столько, чтобы сдержать на извѣстной глубинѣ провалившагося человѣка, то тяжести орудій онъ все-таки не выдержитъ, и потому намъ приходилось, пролагая зигзаги, ощупью, съ помощью длинныхъ остроконечныхъ палицъ, отыскивать для нихъ подъ снѣгомъ совершенно твердую, надежную почву. Эта работа была столь тяжка и утомительна, что мы, какъ въ паровой ваннѣ, обливались по́томъ, не смотря на 17-ти-градусный морозъ; мы задыхались отъ изнеможенія, а дышать было почти нечѣмъ; воздухъ, скованный стужею, на высотѣ въ 6,600 футовъ, былъ такъ разрѣженъ, что у нѣкоторыхъ людей кровь показывалась изъ ушей, изъ носу и шла горломъ. Какъ только успѣвали проложить одну линію зигзага, на нее тотчасъ же вступали казаки головной сотни, шедшіе вслѣдъ за болгарами, съ тою цѣлью, чтобы болѣе утаптывать путь конскими копытами. Такимъ образомъ и разработка дороги, и подъемъ по ней войскъ совершались одновременно. Болѣе трехъ часовъ сряду длился нашъ подъомъ на черепъ Траяна, и когда мы достигли наконецъ вершины перваго гребня, было уже около половины седьмаго.
День совсѣмъ свечерѣлъ, и мутная бѣлесоватая мгла скрывала отъ насъ турецкія укрѣпленія, которыя находятся на разстояніи около полуторы версты отъ этого мѣста. Здѣсь, сквозь туманъ, различили мы двѣ темныя массы: одна изъ нихъ была стрѣлковый батальонъ, другая — болгарскія четы. На обледенѣлой вершинѣ морозъ былъ еще крѣпче, чѣмъ на подъемѣ, а намъ казалось жарко. Чтобы освѣжить пересохшую глотку и хоть сколько нибудь утолить невыносимую жажду, мы всѣ съ жадностью глотали комки обледенѣлаго снѣга, не заботясь о послѣдствіяхъ: впереди предстоитъ еще немало труда — значитъ, успѣемъ опять согрѣться!.. Рубахи, мундиры, панталоны и высокіе сапоги, наполненные снѣгомъ — все это было мокро, хоть выжми! Но не прошло и десяти минутъ, какъ обувь и панталоны уже обледенѣли на людяхъ. Къ счастію еще, что на вершинѣ въ эту пору не было вѣтра — явленіе въ здѣшнихъ горахъ очень рѣдкое: на балканскихъ высяхъ всегда почти шумитъ и гуляетъ рѣзкій, холодный ветеръ, и случись онъ теперь — немногіе изъ насъ вернулись бы отсюда живыми.
Необходимо было дать небольшой отдыхъ людямъ и время стянуться остальнымъ частямъ эшелона.
Переговоривъ съ командиромъ 10-го стрѣлковаго батальона полковникомъ Бородинымъ, Сосновскій предложилъ ему идти и брать укрѣпленіе, что называется «въ лобъ», врасплохъ и безъ выстрѣла; если же профиль укрѣпленія окажется на столько сильною, что фронтальная атака будетъ невозможна, то попытаться обойдти его съ какой либо стороны, но во всякомъ случаѣ не завязывать перестрѣлки, чтобы не нести напрасныхъ потерь и не обнаруживать предъ противникомъ протяженіе нашего фронта и количество отряда.
Изъ болгарской четы былъ вызванъ проводникъ, мѣстный житель, хорошо знающій дорогу къ укрѣпленію, а также ближайшій обходный путь и спуски на Текке и Карнари. Партія охотниковъ-болгаръ, человѣкъ въ пятьдесятъ, перемѣшанная съ охотниками-стрѣлками, двинулась во главѣ батальона. Проводникъ шелъ впереди. Вмѣстѣ со стрѣлками была послана и казачья сотня[6], которая сначала хотѣла было двигаться съ лѣваго фланга, но глубокіе снѣга, гдѣ лошади утопали по шею, заставили сотника Кудинцева отказаться отъ этого намѣренія, и тогда онъ, примкнувъ къ батальону, пошелъ во хвостѣ его, въ одинъ конь. Вскорѣ вся эта масса людей исчезла въ непроницаемой мглѣ и затихли ея шаги по скрыпучему, замороженному снѣгу.
Къ Сосновскому подошелъ командиръ 30-го казачьяго полка, полковникъ Грековъ. Человѣка этого можно охарактеризовать двумя чертами: огненный пылъ въ лихой атакѣ и невозмутимѣйшее хладнокровіе подъ пулями.
— Ваши всѣ уже здѣсь? спросилъ Сосновскій.
— Всѣ. Пѣхота тоже подтягивается; 3-я рота скоро вся уже будетъ на гребнѣ, а 4-я еще внизу пока.
Черезъ нѣсколько минутъ подошелъ и капитанъ Шелеповъ, командиръ 3-й старо-ингерманландской роты, и доложилъ, что люди его уже собраны и построились позади казачьихъ сотень.
— Въ такомъ случаѣ намъ можно и двинуться. Пока что́ будетъ, пойдемте, господа, всѣ вмѣстѣ, впереди казаковъ, предложилъ Сосновскій: — а ваша рота, капитанъ, пусть идетъ сзади, въ резервѣ. Идемте по стрѣлковому слѣду!
Люди перекрестились и двинулись.
— Что́ это, господа?.. Смотрите, пожаръ, что́ ли? Какой странный огонь! замѣтилъ одинъ изъ офицеровъ.
И дѣйствительно, впереди и нѣсколько влѣво отъ насъ, на сосѣдней высотѣ мгновенно вспыхнуло большое пламя. Не смотря на туманъ, было видно, какъ огненные языки, распространяясь все болѣе и болѣе по горизонтальной линіи, взвиваются къ верху. Неужели «братушки» вздумали костеръ раскладывать? Но нѣтъ, это пламя не похоже на костеръ, оно слишкомъ широко разметывается въ стороны, тогда какъ костеръ всегда горитъ сосредоточенно, да и откуда бы здѣсь взяться костру, если на всей вершинѣ нѣтъ ни сучка, а стрѣлкамъ или болгарамъ было не до того, чтобы тащить дрова съ собою. Пламя вспыхнуло такъ мгновенно, съ такою силою и сверкало такъ ярко, что можно было предположить, будто дрова политы какою нибудь горючею жидкостію.
— Вѣрно турки замѣтили приближеніе нашихъ, и убѣгая, зажгли свои шалаши — замѣтилъ кто-то, и нѣкоторое время почти всѣ мы оставались въ этомъ пріятномъ заблужденіи. Но вскорѣ явилось и сомнѣніе, что едва ли оно такъ, потому что тропа, по которой мы шли, уклонялась значительно вправо, да и самое пламя вскорѣ осталось позади насъ. А что́, если это предупредительный сигналъ, поданный какимъ нибудь шпіономъ, или сторожевымъ турецкимъ постомъ, который легко могъ находиться на сосѣдней вершинѣ?.. Впослѣдствіи оказалось, что, именно предположеніе относительно поста было вполнѣ справедливо, но въ ту минуту, имѣя въ виду необходимость демонстраціи, намъ уже ничего болѣе не оставалось, какъ только идти впередъ, хотя, конечно, и очень было досадно, что, благодаря предупредительному сигналу, внезапность нашей атаки не можетъ состояться.
Мы шли по протоптанному, но все еще очень глубокому снѣгу, чуть не на каждомъ шагу спотыкаясь и падая. Впереди и по сторонамъ ничего не было видно — все только туманъ и туманъ безконечный, густой, зловѣщій… Такъ ли мы идемъ? — Надо быть такъ, потому что здѣсь глубоко только по колѣно, а свернешь одинъ шагъ вправо или влѣво и проваливаешься по грудь, — стало быть, направленіе наше вѣрное. Вдругъ впереди мигнула на нѣсколько мгновеній яркая голубоватая искра. Что́ это такое?
— Турецкое укрѣпленіе, господа! Этотъ огонекъ оттуда! — сказалъ подполковникъ Сосновскій, и онъ не ошибся въ направленіи, хотя ошибся въ значеніи искры: то была спичка, съ помощью которой одинъ изъ казаковъ попытался закурить свою «носогрѣйку». А что направленіе было вѣрное, мы убѣдились въ ту же минуту: какъ молнія сверкнулъ впереди огонь, черезъ секунду раздался выстрѣлъ и мимо насъ просвистала первая турецкая пуля. Достаточно было этого сигнала, чтобы турки тотчасъ же открыли огонь по всей своей линіи. Мы продолжали двигаться впередъ вдоль чего-то въ родѣ снѣжнаго рва, протоптаннаго стрѣлками, и края этого рва достигали намъ по поясъ. Вскорѣ колонна наша уткнулась въ хвостъ 6-й казачьей сотни и здѣсь покуда остановилась, а Сосновскій съ полковникомъ Грековымъ, ординарцами, нѣсколькими казачьими офицерами и конвойными казаками продвинулись еще далѣе, миновали 6-ю сотню и, взобравшись на какой-то бугоръ, остановились перевести духъ. Здѣсь уже были стрѣлковыя роты и виднѣлась въ нѣсколькихъ шагахъ цѣпь, раскинувшаися вправо и влѣво. Но не смотря на турецкіе выстрѣлы, наши, въ силу приказанія, не открывали огня. По недоразумѣнію, вмѣстѣ съ конвойными прошли впередъ и офицерскіе вьюки, которые такимъ образомъ очутились въ первой боевой линіи.
Противъ бугра, на которомъ мы усѣлись, въ нѣсколькихъ шагахъ начинался спускъ въ лѣсистую лощину. Опасаясь, чтобы турки не вздумали воспользоваться ею для обходнаго движенія, которое могло угрожать правой сторонѣ нашей резервной колонны, вытянувшейся гуськомъ, подполковникъ Сосновскій придвинулъ сюда 6-ю, 1-ю и 2-ю сотни и просилъ полковника Грекова распорядиться, чтобы люди его были наготовѣ со своими берданками. Отдохнувъ нѣсколько времени, офицерская группа вдоль бугра продвинулась еще болѣе впередъ, гдѣ подполковникъ Сосновскій предложилъ ей остановиться, а самъ, спустя нѣсколько времени, прошелъ дальше, къ цѣпи. Счастіе поблагопріятствовало какъ ему, такъ и части этой цѣпи отыскать небольшую выемку земли, представлявшую собою относительно вражескихъ пуль такъ называемое мертвое пространство, гдѣ онъ и засѣлъ вмѣстѣ съ командиромъ 10-го стрѣлковаго батальона, наблюдая, на сколько являлась возможность, за движеніями нашей цѣпи. Надъ головами этой небольшой группы свисталъ рой турецкихъ пуль, такъ что подняться здѣсь на ноги, во весь ростъ, значило бы обречь себя почти на вѣрную жертву; для необходимыхъ наблюденій можно было только высовывать отчасти голову, да и при этомъ пули свистали мимо самаго уха.
Разставшись съ подполковникомъ Сосновскимъ, группа офицеровъ, въ ожиданіи пока она потребуется къ дальнѣйшимъ дѣйствіямъ, расположилась на бугрѣ, закутавшись въ бурки. Морозъ видимо крѣпчалъ все болѣе и болѣе, становясь по истинѣ лютымъ. Съ этого мѣста прекрасно можно было наблюдать за огнемъ противника. Когда ночная тьма освѣщалась острыми огненными иглами, и при этомъ мы не слышали свиста пуль, то это значило, что огонь направленъ противъ нашего лѣваго фланга; когда же вспыхивала безформенная молнія и вслѣдъ затѣмъ воздухъ пронизывался занывающимъ свистомъ — мы знали, что эти пули пущены въ томъ направленіи, гдѣ находилась наша группа. Бо́льшая часть изъ нихъ свистала надъ головами, но нѣкоторыя шлепались рядомъ, и тогда намъ ясно было слышно, какъ шипѣлъ снѣгъ, словно масло на сковородѣ, когда въ него зарывалась горячая пуля. Здѣсь была ранена одна лошадь, заметавшаяся въ испугѣ по снѣгу; офицерская борзая собака взвизгнула, слегка задѣтая пулею, и отъ души выругался одинъ казакъ, остававшійся нѣсколько сзади. По счастію, рана его въ руку оказалась легкою. Ночная тьма довольно часто прорѣзывалась съ разу цѣлыми линіями огня, извивавшагося словно змѣйки, вслѣдъ за чѣмъ черезъ мгновенье слѣдовалъ рокотъ выстрѣловъ и рой зыунывныхъ свистовъ, — то были залпы. Въ это же время иногда удавалось наблюдать, что змѣйки извиваются по двѣ разомъ, одна ниже другой, а это ясно указывало на устройство противникомъ двухъ-ярусной обороны, и надо отдать справедливость туркамъ: вопреки ихъ всегдашнему обыкновенію пускать зря цѣлый дождь огня, уподобляя его непрерывной барабанной дроби, на этотъ разъ они вели стрѣльбу безупречно, съ замѣчательною выдержкой, и огонь ихъ былъ вполнѣ дисциплинированъ. Слышна была турецкая команда, по которой противникъ то усиливалъ огонь, то на минуту прекращалъ его, какъ бы прислушиваясь, и затѣмъ снова начиналъ свою пальбу. Наши не отвѣчали. Очевидно, туркамъ хотѣлось вызвать насъ на перестрѣлку: тогда для нихъ опредѣлилось бы отчасти и количество нашихъ силъ, и ихъ расположеніе, но этого-то имъ и не слѣдовало знать; а судя по силѣ ихъ огня, надобно думать, что они полагали насъ въ довольно значительныхъ силахъ. Благодаря ночной темнотѣ, пули причиняли намъ мало вреда; противникъ билъ на угадъ или на слухъ, если съ нашей стороны раздавался гдѣ нибудь громкій говоръ, или же наконецъ на свѣтъ. Такъ, напримѣръ, прапорщику Эрнроту вздумалось закурить папироску, потому что ужь больно жутко донималъ холодъ, и не успѣла еще потухнуть его спичка, какъ надъ нашими головами просвисталъ цѣлый рой пуль. Курить было опасно, — пришлось потушить папироску, и бѣдный прапорщикъ удовольствовался тѣмъ, что, растянувшись на снѣгу, заснулъ въ ту же минуту. Между тѣмъ сидѣть на снѣгу было такъ холодно… Теперь бы — глотокъ водки, или коньяку, чтобы хоть чуточку согрѣться, но, увы! — ни у кого изъ насъ не оказалось ни того, ни другаго. Пришлось покориться жестокой стужѣ и только пошевеливать ступнями, чтобы не отморозить ноги. Лежать было еще хуже, потому что леденящій холодъ мерзлаго снѣга даже и сквозь бурку очень давалъ себя чувствовать всему боку, всей сторонѣ тѣла, на которой вздумалось намъ улечься. Всѣ мы испытывали страшную усталость, да и не мудрено: предшествовавшая ночь была проведена безъ сна, а иные мало спали и наканунѣ ея, потомъ — цѣлый день въ движеніи, среди столь тяжкихъ физическихъ трудовъ, и наконецъ этотъ холодъ, который такъ и клонитъ ко сну… Нѣтъ силъ бороться противъ искушенія — и нѣкоторые изъ насъ заснули. Можно судить, какова была усталость, если люди могли спокойно спать подъ пулями, которыя въ теченіи нѣсколькихъ часовъ все жужжали надъ головами. Вскорѣ около насъ показалась конная фигура; конвойный казакъ велъ въ поводу лошадь, а всадникъ издавалъ глухіе, тяжелые стоны.
— Кто такой? спросилъ кто-то.
— Стрѣлокъ… раненый… отвѣтилъ всадникъ: — да ужь лучше бы совсѣмъ убили, чѣмъ такъ-то… Въ обѣ ноги ранило подъ колѣнами и въ руку… съ разу… Надо быть, разрывною пулею.
Вслѣдъ за тѣмъ прошелъ со стономъ болгаринъ. Оказалось, что это былъ раненый проводникъ стрѣлковаго батальона.
Потомъ четыре человѣка пронесли что-то черное… Носилки… За ними черезъ минуту — другія, третьи носилки… Затѣмъ, опираясь на ружья и тяжко стеня, проковыляло еще нѣсколько раненыхъ. Ветеринарный врачъ 30-го казачьяго полка, Котлубай, здѣсь же подавалъ имъ первую помощь и кое-какъ наскоро перевязывалъ въ потемкахъ. Какъ оказалось, Котлубай никогда не отстаетъ отъ своего полка и въ подобныхъ критическихъ случаяхъ подаетъ раненымъ первую медицинскую помощь, исполняя эту не принадлежащую ему обязанность съ любовью и совершенно хладнокровно, какія бы пули тутъ ни свистали.
Можно было думать, что турки, не успѣвъ вызвать насъ на огонь, отважутся на вылазку, чтобы убѣдиться въ количествѣ нашихъ силъ, а потому на всякій случай потребовались впередъ наши резервы, которые, кстати, должны были прикрыть и отступленіе стрѣлковъ по окончаніи демоистраціи. Кромѣ того, хотѣлось попытать, нельзя ли обойдти который-либо изъ турецкихъ фланговъ.
Вскорѣ мимо насъ, впереди своей роты, спокойно и бодро прошелъ капитанъ Шелеповъ, заложивъ за спину руки. Старо-ингерманландцы шли гуськомъ быстро и совершенно бодро, стараясь даже попадать въ ногу, не смотря на ежесекундные предательскіе капканы почвы. За ними прослѣдовали спѣшенные казаки 1-й и 2-й сотень, съ сотникомъ Галдинымъ, подъ общимъ начальствомъ войсковаго старшины Грузинова. Они первоначально были направлены въ обходъ лѣваго фланга турецкихъ укрѣпленій; но тутъ пришлось идти по самому краю пропасти, куда передъ этимъ только что скатился одинъ изъ старшихъ унтеръ-офицеровъ роты Шелепова. Многіе изъ казаковъ тоже обрывались, но, по счастію, ихъ удавалось вытаскивать съ помощью протягиваемыхъ къ нимъ берданокъ, на которыя они хватались руками.
— «Куда вы, канальи, лѣзете?… Прочь, или и духу вашего не останется!» — раздался вдругъ съ высоты турецкаго бруствера чей-то громкій голосъ, съ совершенно чистымъ русскимъ выговоромъ. — Либо некрасовецъ, либо кто нибудь изъ нашихъ женевцевъ. Неодолимыя кручи, обрывы и всяческіе капкапы этой мѣстности сдѣлали невозможнымъ казачій обходъ лѣваго фланга. Грузиновъ послалъ увѣдомить объ этомъ Сосновскаго, который приказалъ спѣшеннымъ казакамъ идти налѣво, чтобы охватить турецкія укрѣпленія съ праваго ихъ фланга. Какъ ни трудно было, но казаки исполнили это и вышли въ данномъ направленіи, приблизясь шаговъ на 50 къ самому укрѣпленію. Здѣсь ихъ встрѣтилъ противникъ тремя залпами, которые заставили казаковъ пріостановиться, тѣмъ болѣе, что строго придерживаясь приказанія — они не открывали огня.
Скоро все это пишется, еще скорѣе читается, но на дѣлѣ, пока исполнилось все описанное, прошло нѣсколько часовъ. Взять укрѣпленіе «въ лобъ» оказалось невозможнымъ, въ виду того, что турки были предупреждены пламенемъ костра о нашемъ наступленіи и открыли огонь еще въ то время, когда стрѣлки только что развертывались. Казачьему обходу въ лѣвый флангъ воспрепятствовали условія непроходимой мѣстности, обходъ же праваго фланга былъ остановленъ залпами. Ночная тьма оказалась и нашимъ несчастіемъ, и нашимъ спасеніемъ въ одно и то же время: несчастіемъ потому, что мы должны были двигаться ощупью, на угадъ, въ особенности послѣ того, какъ проводникъ былъ раненъ, и спасеніемъ — потому, что турки изъ своей неприступной позиціи — будь это лунная ночь — легко могли бы перестрѣлять всѣхъ коноводовъ, вытянувшихся длинною лентою въ одинъ рядъ вдоль узкой тропинки, да и стрѣлкамъ не удалось бы выйдти такъ легко изъ-подъ разстрѣла. Было уже около половины третьяго часа ночи, когда туманъ сталъ разсѣяваться и въ небѣ проглянули звѣзды. Для простой демонстраціи мы успѣли уже сдѣлать слишкомъ достаточно, и такъ какъ ночной штурмъ не состоялся, то надлежало подумать о выводѣ отряда изъ огня, пока небо не прояснѣло еще болѣе. Подполковникъ Сосновскій послалъ приказаніе ротѣ Шелепова и казакамъ Грузинова прикрывать обратное движеніе отряда. Мы пропустили мимо себя коноводовъ, вьюки, еще двое носилокъ съ ранеными, потомъ весь стрѣлковый батальонъ, и уже послѣ того двинулись сами, такою же группою, какъ и при движеніи къ укрѣпленію. Турки провожали насъ выстрѣлами, по счастію, совершенно безвредными.
Черезъ часъ весь отрядъ стянулся на черепѣ перваго траянскаго гребня, съ котораго начато было наше наступательное движеніе. Здѣсь мы предполагали дождаться разсвѣта; небо совершенно прояснѣло и зажглось безчисленными звѣздами, которыя на столько озаряли своимъ слабымъ свѣтомъ всю окрестность, покрытую снѣгомъ, что мы могли различить вдали остроконечную вышку турецкаго укрѣпленія на крутой скалѣ, да и весь нашъ отрядъ, выстроившійся на макушкѣ высоты, ясно чернѣлся своею темною массою. Но въ это время вдругъ подулъ рѣзкій, пронзительный вѣтеръ — самый опасный врагъ на вершинахъ центральнаго Балкана. Посовѣтовавшись по поводу этого послѣдняго обстоятельства съ Грековымъ и Бородинымъ, Сосновскій рѣшился спуститься съ отрядомъ къ опушкѣ буковаго лѣса, съ тѣмъ чтобы расположиться тамъ бивуакомъ, а на утро заняться прежде всего дальнѣйшею разработкою проложеннаго сегодня пути и подъемомъ орудій на Траяновъ перевалъ, дабы завтра демонстрировать противъ турокъ артиллерійскою канонадою. Было безъ малаго четыре часа ночи, когда отрядъ нашъ началъ спускаться. Но не прошли мы по спуску и трехсотъ шаговъ, какъ оказалось, что туманъ не разсѣялся, а только осѣлся, и мы опять попали въ густую бѣлесоватую мглу, которая подавляла своимъ сырымъ проницающимъ насквозь холодомъ и ужасно затрудняла дыханіе.
Ужасы спуска были еще горьше и труднѣе ужасовъ подъема. Въ туманѣ мы сбились съ дороги, проложенной собственною грудью давеча, передъ вечеромъ, и шли теперь по снѣжной цѣлинѣ, куда Богъ приведетъ, стараясь только держать направленіе къ сѣверу, опредѣляемое звѣздами. Утопая въ снѣгу, спотыкаясь объ острые камии, которые нерѣдко насквозь прорѣзывали обувь, скользя на крутизнахъ, и въ этомъ неудержимомъ стремленіи валясь съ размаху на снѣгъ, обгоняя другъ друга и кубаремъ перекидываясь сверху одинъ чрезъ другаго, люди наши цѣлыми вереницами скатывались внизъ, и никто изъ нихъ не видѣлъ и не зналъ куда онъ катится и мчится, въ силу инерціи, съ такою стремительностію. Ухватиться, удержаться было не за что — и человѣкъ съѣзжаетъ внизъ на собственной спинѣ, пока нога не запнется случайно о какой нибудь выдавшійся камень. Здѣсь онъ присядетъ, передохнетъ чуточку, жадно освѣжитъ ротъ и горло нѣсколькими горстями снѣга — и опять впередъ, и опять то же стремленіе внизъ на собственной спинѣ, какъ на салазкахъ… Раздался одинъ, и потомъ вскорѣ другой выстрѣлъ, произведенные нашими же собственными ружьями, при случайномъ паденіи на голые камни. Къ счастію, выстрѣлы были безвредны и не произвели между людьми никакого смятенія. Утомленіе было столь велико, что многіе, присѣвъ для отдыха, тутъ же засыпали, и товарищамъ требовалось не мало усилій, чтобы ихъ расталкивать. По истинѣ, картина этого ужаснаго спуска цѣликомъ была страницею изъ Дантовскаго «Ада». Не нахожу словъ, чтобы иначе охарактеризовать ее, и только одинъ русскій солдатъ и казакъ могъ перенести такіе ужасы бодро и безропотно! Не считайте этого за преувеличеніе: у насъ есть, по крайней мѣрѣ, двѣ тысячи живыхъ свидѣтелей тому, что это было такъ, и притомъ свидѣтелей, испытавшихъ описанное на собственномъ жестоко-тяжкомъ опытѣ.
Долго мы спускались такимъ образомъ съ Траянова черепа: но вотъ сквозь туманную мглу показался наконецъ смутный красноватый отсвѣтъ нѣсколькихъ костровъ. — Слава Богу, это должны быть бивуаки двухъ нашихъ орудій, саперовъ и 4-й старо-ингерманландской роты. Мы пріободрились, удвоили послѣднія усилія, и черезъ полчаса были уже на опушкѣ буковаго лѣса, у подножія перевала, гдѣ дѣйствительно нашли костры артиллеристовъ и пѣхотинцевъ; было уже половина шестаго часа утра. Термометръ показывалъ здѣсь 22 градуса мороза. — Это здѣсь, въ лѣсу и въ лощинѣ, — а сколько же градусовъ было тамъ, на верху этого проклятаго черепа!…
Я упалъ на снѣгъ у перваго попавшагося костра и въ то же мгновеніе заснулъ какъ убитый.
Примѣчанія править
- ↑ Въ составъ этого отряда вошли слѣдующія части: 9-й пѣхотный Старо-Ингерманландскій полкъ, въ полномъ составѣ (15 ротъ); 10-го пѣхотнаго Ново-Ингерманландскаго полка 2-я стрѣлковая, 5-я, 7-я линейныя роты и весь 3-й батальонъ (8 ротъ); 10-й стрѣлковый батальонъ (4 роты); 3-я рота 6-го сапернаго батальона, итого пѣхоты 28 ротъ; кавалеріи: донскаго казачьяго № 24-го полка 4½ сотни, донскаго казачьяго № 30-го полка 6 сотень, итого 10½ сотень; артиллеріи: 1-я, 3-я и 5-я батареи 3-й артиллеріиской бригады (24 девяти-фунтовыхъ орудія). Начальникомъ отряднаго штаба назначенъ начальникъ штаба 3-й пѣхотной дивизіи, генеральнаго штаба подполковникъ Сосновскій, а генеральнаго штаба подполковнику Сухомлинову предписано состоять при начальникѣ траянскаго отряда для порученій.
- ↑ Мара-Гайдукъ возвышается на 6,900, а Траянъ 6,600 фут. надъ уровнемъ моря, но такъ какъ держаться зимою на Мара-Гайдукѣ нѣтъ никакой возможности, то онъ, какъ показали развѣдки, оставленъ турками; мы со своей стороны тоже не дѣлали попытокъ къ переходу въ этомъ пунктѣ, тѣмъ болѣе, что Мара-Гайдукъ зимою непроходимъ окончательно ни въ ту, ни въ другую сторону.
- ↑ Составъ эшелоновъ слѣдующій:
1-й эшелонъ, подъ начальствомъ командира 10-го стрѣлковаго батальона полковника Бородина: 10-й стрѣлковый батальонъ, 3-я рота 6-го сапернаго
батальона, 3-я и 4-я роты 9-го пѣхотнаго Старо-Ингерманландскаго полка, шесть орудій 3-й батареи 3-й артиллерійской бригады, 1-я, 2-я и 6-я сотни донскаго казачьяго № 30-го полка и болгарская чета горскихъ добровольдевъ — всего, вмѣстѣ съ четой, 8 ротъ, 3 сотни и 6 орудій. 1-й эшелонъ прибываетъ на перевалъ 23-го декабря. 2-й эшелонъ, подъ начальствомъ командира 9-го пѣхотнаго полка, флигель-адъютанта полковника графа Татищева: 1-я и 2-я линейная и 1-я стрѣлковая роты 9-го пѣхотнаго полка, 3-й батальонъ того же полка, 3-я, 4-я и 5-я сотни донскаго казачьяго № 30-го полка — всего 8 ротъ и 3 сотни, къ перевалу подступаютъ 24-го декабря. 3-й эшелонъ, подъ командою командира 2-го батальона 9-го пѣхотнаго полка маіора Духновскаго: 2-й батальонъ 9-го пѣхотнаго полка и 6-я рота 10-го пѣхотнаго Ново-Ингерманландскаго полка, 1-я сотня и двѣ полусотни 3-й и 6-й сотень донскаго казачьяго № 24-го полка, всего 6 ротъ и 2 сотни; на перевалъ приходятъ 25-го декабря. Начальникъ траянскаго отряда предоставлялъ себѣ слѣдовать съ 3-мъ эшелономъ. - ↑ Составъ 4-го или шипковскаго эшелона: 5-я и 7-я линейныя роты 10-го пѣхотнаго Ново-Ингерманландскаго полка и 4 сотни донскихъ казачьихъ № 24-го и № 30-го полковъ: на перевалѣ быть 23-го декабря.
- ↑ Вотъ туда, на верхъ, немного пострѣлять турокъ.
- ↑ 6-я сотня 30-го полка, сотника Кудинцева.