Индоевропейские языки разделяются на следующие большие семьи языков: I, арийская: древне-индийский (или санскритский) язык, средне-индийский (или пракрит), ново-индийские языки (несколько языков и множество диалектов), а также древние иранские языки: восточный (язык Авесты) и западный (язык клинообразных надписей), пехлеви (или среднеиран. язык) и ново-персидский; II, армянский язык и его предок, древний фракийский; III, древний иллирийский язык, от которого в известной степени произошел современн. албанский; IV, древне-греческие языки (7 групп диалектов) и ново-греческий язык; V, италийские языки: латинский и оско-умбрийские диалекты, а также происшедшие от латинского языка в средние века романские языки; VI, кельтские языки, разделяющиеся на три группы: островную (кимврийский, бретонский, корнуэльский яз.), гаэльскую (ирландский, шотландский, мэнский) и континентальную (галльский язык); VII, германские языки, состоящие из трех групп: готского, северных (исландского, шведского, норвежского и датского) и западно-германских языков (англо-саксонского, фризского, нижне-немецкого, нидерландского и верхне-немецкого); VIII, балтийские языки, к кот. относятся прусский (язык вымершего прусского племени), литовский (с жмудским) и латышский; IX, славянские языки, распадающиеся на группы: западно-славянскую (польский, полабский, вымерший поморский, верхне- и нижне-лужицкий, чешский, словацкий), южно-славянскую (сербско-хорватский, словинский, болгарский) и восточную, или русский язык. Ограничивается ли перечисленными семьями языков состав индоевропейских языков, сказать теперь трудно: недавно открытый тохарийский язык восточно-туркестанских скифов не подходит ни к одной из указанных групп, приближаясь в некоторых отношениях к европейским языкам (о нем см. Е. Sieg u. W. Siegling, „Tocharisch, die Sprache der Indoskythen“, „Sitz. Ber. d. Kgl. Preus. Akad.“, 1908). Вполне возможны и другие открытия этого рода (см. Ed. Meyer, „Geschichte d. Alterthums“, I; S. Feist, „Europa im Lichte der Vorgeschichte und die Ergebnisse der vergleich. indogerm. Sprachwiss.“, 1910).
Названные группы индоевроп. языков распадаются, с точки зрения своего состава согласных звуков, на два главные отдела: в одном из них общеиндоевр. к передненебное перешло в свистящие и шипящие с и ш, в другом оно сохранилось. Если предположить праиндоевр. „сто“ — kntom с таким к, то мы получим восточную группу (авест. satǝm, откуда эта группа и получила название — языки сатем): санскр. çatám, слав. съто, лит. szimtas, и западную группу (от лат. centum она называется языки кентум): лат. centum, гр. (he-)katón (одна сотня), ирланд. cēt, гот. hund. Но к области гласных звуков это деление на две группы, оказывается, не подходит: в то время как арийские языки инд.-евр. е и о слили в один звук с а, остальные сохранили древний вокализм. Новые открытия и здесь вносят необходимость пересмотра: тохарийский-скифский, т. е. арийский, язык имеет, однако, е и о и приближается к языкам centum. Так же трудно установить генеалогические отношения между инд.-евр. языками: Авг. Шлейхер полагал возможным установить генеалогическую классификацию, „родословное древо“ инд.-евр. языков, исходя из деления их на западно- и восточно-арийские, но т. к. эта классификация не выдерживала во многих отношениях критики, то были сделаны иные попытки сгруппировать инд.-евр. языки: так, И. Шмидт предложил (1872) теорию „волнообразного“ (Wellentheorie) распределения фонетических и морфологических признаков среди сопредельных языков. Праязык был в его глазах лишь ученой фикцией. В настоящее время вопрос о ближайшем родстве языков почти не поднимается исследователями; только вопрос о славяно-литовском языковом единстве еще не установлен окончательно (см. И. Эндзелин, „Славянобалтийские этюды“, 1911). Вообще же, только индо-иранское, итало-кельтское и славяно-литовское языковые единства остаются пережитками шлейхеровского генеалогического древа; господствует убеждение, что уже в инд.-евр. праязыке были выработаны диалектические особенности, кот. легли в основание отдельных языков (подробное изложение с литературой предмета A. Meillet, „Les dialectes indo-européens“, 1908). Термин индоевропейские языки был установлен еще Боппом: он должен был указывать на распространение родственных языков во всей Европе и в Индии, как будто к той же семье не принадлежат языки Ирана. Термин этот так же неточен, как и введенный Клапротом („Asia polyglotta“, 1831) термин индо-германский, основанный на крайнем распространении родственных языков, в Индии на востоке и в Исландии (германский язык) на западе; на самом деле, было бы правильнее говорить об индокельтских языках. В немецкой науке эти языки принято называть индогерманскими, тогда как в английской, французской и русской более распространен термин: индоевропейские языки. Название арийские в применении к целой семье языков индоевропейск. неправильно, так как арийцами называли себя лишь индусы и иранцы, и именно в применении к индоиранской группе в науке употребл. термин арийские.
Родство индоевроп. языков. Бопп полагал, что И. языки родственны малайско-полинезийским, что уже давно опровергнуто. Точно также едва ли имеются в настоящее время серьезные защитники первоначального родства инд.-евр. и семитических языков, хотя их соприкосновение уже в древнейшее время не подлежит сомнению (см. Joh. Schmidt, „Die Urheimat der Indogermanen und das europäische Zahlensystem“, 1890). Гораздо более вероятным представляется или первоначальное родство инд.-европейского праязыка с финноугорским или весьма древнее соприкосновение их на территории средней России. На это указывает как близость самого принципа словообразования в этих семьях языков, так и поразительное сходство суффиксов (А. Погодин, „Следы корней-основ в слав. яз.“, 1903; Nik. Anderson, „Studien zur Vergleichung der ug.-fin. u. indogerm. Sprachen“, 1879; K. B. Wiklund, „Finnisch-Ugrisch und Indogermanisch“, в „Le Monde oriental“, I. 1906), но, прежде всего, много общих слов, кот. указывают или на родство языков или на очень древнее время заимствований (большой, но некритически собранный материал в книге Ф. Кеппена, „Материалы по вопросу о первонач. родине и первобыт. родстве инд.-евр. и ф.-угор. племени“, 1886; вполне научно: Н. Paasonen, „Zur Frage von der Urverwandtsch. der fin.-ugr. und ind.-europ. Sprachen“, Журнал Fin.-Ugr. Forsch., т. 7). Разрешение этого вопроса бросит настолько яркий свет на этнологию древней Европы и на все те древнейшие отношения, в которых слагался инд.-евр. язык, что на него обращено в последнее время все более пристальное внимание. Указывается и на сродство двух культур в древнейшую эпоху, устанавливаемую языкознанием. Об этой культуре (см. арийцы) ср. еще Н. Hirt, „Die Indogermanen“, 2 тома (1905—1907); H. Brunnhofer, „Arische Urzeit“ (1910); А. Погодин, „Новые сочинения о родине и культуре индо-европейцев“ („Журн. Мин. Нар. Просв.“ 1911); Schrader, „Die Indogermanen“ (1910; рус. пер. 1913); S. Feist (выше назв. соч.). Отличное излож. соврем. антропол. знаний об арийцах см. Н. Жупанич в изд. Серб. Акад. Наук, „Глас“ (кн. 86 за 1911 г.). Об особенностях и.-е. праязыка см. приложение.
Приложение править
Индо-европ. праязык представляет совокупность восстановляемых, путем сравнения родственных языков, грамматических форм и звуков, „общий фонд всех отдельных его ветвей“ (Поржезинский). Разумеется, при таком понимании его можно указать, какие именно формы и звуковые сочетания могли быть в языке при выделении из него той или другой ветви, но нет возможности доказать одновременное существование этих языковых явлений. Т. обр., в понятии праязыка есть нечто условное: если это и не просто символы, то все же схематический характер восстановляемого праязыка, как и его словаря, не подлежит сомнению. Это относится как к звуковому и формальному составу праязыка, так и к его словарю. Попытки восстановить этот последний представляли особый интерес для определения родины и культуры „пранарода“, самое понятие которого представляет нечто еще более условное, чем понятие „праязыка“: ведь языки могли распространяться и среди неродственных народов, стоявших на разных ступенях культурного развития, путем завоевания их или внедрения в их среду во время передвижений и т. п. Поэтому история восстановления этой культуры дает за истекшее столетие множество трудов, в которых критическая мысль становится все более тонкой: от простого заключения от общего слова к наличности предмета уже в древнейшую эпоху наука пришла к необходимости изучать не только общие или родственные словари, но и самую бытовую старину. Т. обр., на помощь лингвистике пришла археология, доисторическая ботаника и зоология, этнография, а для определения родины „индоевропейцев“ и география. История этих изучений дана Шрадером „Sprachvergleichung und Urgeschichte“, 3 изд. 1907, и его же, „Reallexicon der indogerm. Altertumskunde“, 1901), Гиртом („Die Indogermanen, ihre Verbreitung, ihre Urheimat und ihre Kultur“, 1905—1907), Мелье, а в новейших трудах Фейста, Шрадера идет речь уже не столько о „пранароде“ и его культуре, сколько о том древнейшем культурном уровне, который можно приписать Европе в ту пору, когда народы, принявшие инд.-европ. языки, еще не настолько дифференцировались, чтобы не понимать друг друга, и не развились своей материальной культурой. Для таких народов, кот. лишь в условном смысле могут быть названы индо-европейскими, и которые могли быть разного антропологического происхождения, отыскивается и район распространения, который в настоящее время обыкновенно определяется очень широко в средней Европе, может быть, в восточной ее части и на западе Сибири.
Звуковой состав инд.-евр. праязыка. В фонетике инд.-евр. языка имелись три группы звуков: гласные, сонанты и согласные, разделяющиеся на взрывные и спиранты. Из гласных особенно часто употреблялись е и о, кот. в арийских языках совпали в одном а (напр., sákate, следует, = гр. ἔπεται, литов. sekù, следую, лат. sequitur или санскр. bharami, арм. berem, гр. φέρω, др.-ирл. berim, гот. baira = бэpa, несу: слав. беру; слав. то = санскр. tad, греч. τὸ, лат. istud из istod). Кроме этих кратких е и о инд.-евр. праязык знал еще один краткий, но неясный звук, кот. в отдельных инд.-европ. языках развился в другой звук, чем эти е и о; его принято теперь обозначать буквой ǝ (скр. pitā, отец, = лат. pater, греч. πατήρ, гот. fadār и т. д.). Реже, чем e и о, в индо-евр. праязыке встречалось а, кот. в своем дальнейшем развитии слилось в целом ряде восточных инд.-евр. яз. с о (слав. ось, лит. asis, санскр. akšas, гр. ἄξων, лат. axis, др.-нем. ahsa). Мелье предполагает наличность еще другого неясного гласного звука в праяз., но это еще невыясненный вопрос, опирающийся на слишком незначительное число материалов. На ряду с е, а и о праязык знал и краткие звуки i и u, кот. в праслав. языке перешли в глухие звуки ь и ъ (слав. вьдова, санскр. vidhàvā, лат. vidna, гот. widuwō и ъ в слав. мед = гр. μέδος, санскр. màdhu, лит. medùs). Кратким гласным в праязыке соответствовала система таких же долгих гласных: ī (слав. вить = лат. vītis), ū (слав. сын = санскр. sūnus), ē (слав. семя = лит. sēmen), ō (два = ведийск. dvō), ā (слав. брат = санскр. bhrātar). Сочетание гласных е, о, a, ē, ō, ā, с i и u дало ряд дифтонгов, двугласных, в которых вторая часть то приближалась к согласным j и v, то произносилась, как самостоятельный звук. В слав. праязыке двугласный характер этих сочетаний сохранился только перед гласными, в том числе и перед древними ь и ъ (т. наз. разложение ѣ и у: вѣнок — повойник, слути — слово).
Сонанты — „звуки, характеризуемые большим сужением пути, проходимого воздухом, чем при образовании собственных гласных, и потому дающие более определенную артикуляцию“ (Мелье). К ним относятся такие звуки, которые могут быть то гласными, то согласными, в зависимости от того, выступает ли на первый план (гласная) звучность и непрерывность их, или артикуляция затвора. Это — j, v, r, l, m, n. Учение о сонантах составляет достояние новой школы в развитии индо-европ. сравнительного языкознания. Оно представляет одну из темных областей его и едва ли будет когда-нибудь совершенно разработано уже вследствие незначительности материала, представляемого праязыком (Ср. Iohan. Schmidt, „Kritik der Sonantentheorie“, 1895; H. Hirt, „Der indogerm. Ablaut“, 1900, литер. во втором издании фонетики Бругмана и др.).
В области консонантизма различаются взрывные звуки, которые производятся мгновенным раскрытием затвора, образовавшегося в полости рта; раскрытие вызывается напором воздуха, выходящего из легких. Инд.-евр. праязык, как полагает современное языкознание, обладал очень сложной системой взрывных: кроме чистых р, t, b, d, еще и придыхательными ph, th, bh, dh и тремя родами „гортанных“ звуков: к, g, которые во всех инд.-евр. яз. отразились в виде гортанных или их смягчения, k и g, которые в одной группе языков дали гортанные звуки, а в другой спиранты, и наконец, k и g с призвуком w (лабио-велярные взрывные звуки). Т. обр., слав. гореть соответствует греч. θερμός, лат. formus, санскр. gharmàs, слав. зерно, лит. granum и т. д. На ряду с этими звуками чистыми стоит и система придыхательных: kh, gh и т. д. Такого рода сложность системы взрывных звуков в инд.-евр. праязыке устанавливается на сличении, в сущности, весьма незначительного материала. М. б., современное языкознание грешит чересчур поспешным обобщением „праязыков“ вообще. При большом обилии взрывных согласных праязык отличался бедностью в области спирантов („длительных согласных, образуемых простым сужением на пути потока воздуха“, Мелье): несомненно, он имел звук s, в известных сочетаниях (перед звонкими согласными) z, но ни х, ни ш, повидимому, в нем не употреблялись. Во всяком случае, многие вопросы инд.-евр. фонетики еще не разрешены, и дело представляется современным исследователям гораздо более сложным, чем это было во времена Шлейхера и старой школы. Именно, новейшей школой создано сложное учение об ударении в индо-евр. яз., под влиянием которого происходили различные фонетические перемены: одно и то же звуковое сочетание в зависимости от восходящего или нисходящего ударения дает в отдельных индо-евр. языках различные отражения (см. об этом H. Hirt, „Der indogerm. Akzent“, 1895 и литерат., здесь приведенную; ср. также в разных местах книгу О. Hufer, „Slovanská deklinacie jmenna“, 1910). Т. обр., современная грамматика инд.-евр. языков тесно связывает две эти области, фонетику и морфологию. В области формообразования инд.-евр. праязык еще сохранил следы того уровня, на кот. глагольные основы не отличались от именных (ср. А. Погодин, „Следы корней-основ в славянских языках“, 1903 и литер.), но обычно каждое слово его состоит из корня, суффикса, служащего для более точного определения коренного значения, и окончания, благодаря которому определяется отношение слова к другим словам того же предложения. В виду этого система склонения и спряжения была разработана уже в праязыке, при чем образование форм склонения и спряжения происходило здесь не только по способу присоединения суффиксов и окончаний к корню, как в агглютинирующих языках, но и с помощью изменения гласных в самом корне или в суффиксах, образующих основу, с помощью теснейшего слияния окончаний с гласными и согласными звуками основы и т. п., так что уже в инд.-евр. языке были нередки формы, представлявшие точное и неразделимое соединение всех частей. Это типичный флексирующий язык, в основе которого лежит, однако, принцип агглютинации. Именные основы разделялись на три группы: существительные и прилагательные, местоимения указательные и им подобные и местоимения личные. Первая группа выработала основы трех родов: о с окончанием s или m для мужеск. и среднего родов в имен. пад. един. числа, a или i и т. п. без всякого окончания в том же падеже для женского рода или os — для среднего; в других основах точного различения родов не замечается. В склонении различались семь падежей и три числа (единств., множеств., двойственное); падежи именит., винительн., родит., отложит. (Ablativus), дательн., местн. (Locativus) и творительн. (Instrumentalis). Звательный падеж чаще всего представлял краткую основу имени без всякого окончания, родительный един. чис. оканчивался на es, os, s или sio, so (санскр. vrkásya-волка), дат. ед. ч. на ai (слав. руцѣ с ѣ из дифтонга), отложит. на od, ed (рус. волка, из od), местный на i (ц.-слав. влѣцѣ с ѣ из двугласного), или просто этот падеж представлял удлиненную основу: творит. пад., как дател.-отлож. множ. числа и двойств. числа, имел существенной частью окончания звук bh, которому соответствовал в слав., литов., отчасти герм. и кельт. яз. m. На чем было основано это соответствие, этот вопрос не разрешен до сих пор. В окончаниях множественного числа господствует s: так, имен. пад. имеет es, винит. муж. и жен. р. ns (при m в един. числе), местный пад. — su и si (при i един. числа), творит. — bis и bhis, mis (при bhi, mi в един. числе). Здесь обнаруживается более, чем в других падежах, агглютинативное происхождение именных окончаний в инд.-евр. яз. Род. мн. ч. имеет окончание om, дат. и отлож. bh (m) с прибавлением различных гласных. В двойст. числе было лишь 3 падежа: имен. и вин., дательн., отложит. и творит. с согласными bh или m в окончании; родит. и местн.
Так же, как имена существит., склонялись и прилагательные, но в местоименных основах, которых праязык представляет значительное число, наблюдаются известные отступления от приведенной системы флексии: таковы наращения или присоединения различных суффиксов к корню (напр., дат. ед. от основы to — *tosmoi, род. мн. *toisom и т. п.). Местоимения личные представляют еще в склонении праязыка многие чрезвычайно древние особенности, которые указывают, по-видимому, на древнейшую стадию в развитии индо-европ. яз. К этим особенностям относятся различные основы в един. и множ. числах (ты — вы, я — мы), одна и та же форма для обозначения различных падежей и т. п. Самая краткость личных местоим. остаток старины. Чрезвычайно сложна в индо-евр. языках и была еще более сложной в праязыке система глагольной флексии. Здесь больше еще, чем в склонении, обнаруживается, как крепко сливались в одно целое все части глагольной формы в инд.-евр. языке. Этот последний выработал множество основ для обозначения различных оттенков глагольного корня; в спряжении различались также залоги, представлявшие в свою очередь глагольные основы; для образования времен в спряжении употреблялись опять-таки отдельные основы. Т. обр., учение о спряжении в сравнительной грамматике инд.-евр. языков сводится к изучению основ и к изучению окончаний. Одним из принципов в образовании основ, притом, вероятно, чрезвычайно древним, служило удвоение корня или нескольких звуков его (рус. то-роторить, да-дут); другим — прибавление к корню гласного e (греч. ἔφερον от φέρω), далее — вставка между корнем и окончанием целых слогов (двиг-a-ть, подвиг-ну-ть, где вставлено древнее инд.-евр. no; или — sko, лат. nosco, vo — или по-живу, жить и т. п.) или отдельных гласных (и, ѣ, а) и согласных (иду при ити, пле-т-у — лат. plec-t-o). Благодаря таким различным способам образования, основы распределились между глагольными временами, залогами и видами; так, прошедшее время аорист образовался с помощью согласного (откуда ц.-слав. х в несох и т. п.), другое прош. вр. perfectum с помощью удвоения (греч.λείπω — оставляю, λέλοιπα — оставил и т. д.). Наконец, уже в праязыке ряд глагольных форм образовывался с помощью описательных выражений, подобных по своему значению старослав. ходил есмь (ходил — причастие) или теперешн. рус. бывало ходил, буду читать и т. под. Различались по залогам и глагольные окончания, кот. распадались в общем на две группы: действительного и среднего залогов. В обеих группах были окончания настоящего и прошедшего времен. Так, глагол есмь представлял в настоящем времени в праязыке след. спряжение: *esmi 1 л., essi 2 л., esti 3 л. ед. чис., çmes 1 л., ’ste 2 л., sonti или senti 3 л. мн. ч., sves 1 л., stes 2 и 3 л. двойст. чис. (слав. есмь, еси, есть, есмь, есте, сѫт и сѫть, есвѣ, еста, есте), а глагол *bhero (несу, беру) след.: bhera, bheresi, bhereti, bheromes, bherite, bherovti, bheroves, bheretes, bheretes (слав. берѫ, берешь, берет, берем, берете, берѫт, беревѣ, берета, берете). Из этой парадигмы видна близость системы слав. спряжения к праиндо-евр. Такую же близость обнаруживают и другие древние инд.-евр. языки, при чем многие из них (особенно, греческий, санскрит. и отчасти латин. языки) сохранили и древние формы среднего залога. Древнейшей формой, представляющей чистую глагольную основу, служило второе лицо повелит. наклон. (греч. φέρε), тогда как славян. повел. наклон. (бери) представляет лишь второе лицо желательного наклон. (греч. φέροις optativus). Что касается личных окончаний, то не подлежит сомнению, что в основе их лежат те же характерные звуки, что и в соответствующих личных местоимен. (1 лиц. mi в настоящ. вр., m в прошед., основа местоим. ме-не и т. п.), но индо-евр. праязык пережил уже ту стадию развития, когда к основе глагола приставлялись только личные местоим. для образования форм. Уже он достиг гораздо более сложной системы образования основ времени и залога и присоединения к ним окончаний.