Утро... Летнее утро. Солнце высоко поднялось из-за леса и своими золотыми лучами осветило роскошные луга... Роса миллионами искр сияла и горела на лепестках цветов и травы, золотистые пчёлки весело жужжали над цветами... Птицы пели гимн Творцу... Леса благоухали ароматом... Крестьяне трудились на полях... Реки блестели серебром... И дали синеющие, дали манили к себе каждого, кто хотел жить... И всё здесь и жило и наслаждалось жизнью и люди, и животные, звери и птицы... А в городе было не то. Душно и тяжко. Дым и пыль смешались вместе и носились в воздухе.
В комнате Сидора Петровича Кащеева было тяжко. Царил полумрак. На столе кипел вёдерный самовар. В переднем углу пред иконой теплилась массивная вызолочная лампада. У карниза потолка в сетку паутины попала муха; паук с жадностью набросился на неё и стал высасывать из неё кровь... Бедная муха билась, испуская пронзительный звук, силясь вырваться из лап своего мучителя. Но усилия её были тщетны. Паук так ловко опеленал свою жертву тонкими сетями, что никакая сила не могла спасти её от гибели. И паук торжествовал, чувствуя победу над слабым... Долго билась бедная мушка, наконец, выбилась из сил, и голос её из резко пронзительного стал редким и тихим. Наконец голос её совсем затих и она перестала биться. Паук видя, что жертва, вверх и готова, быстро поднялся, спрятался в гнезде... Откуда вновь насторожил свои зоркие глаза, поджидая новую жертву... А внизу за столом сидел мужчина лет пятидесяти, плотного телосложения с красным, припухшим лицом, с выпуклым брюхом, брови его были нахмурены, он, видимо, чем-то быль расстроен.
Визг мухи и проделки паука он не замечал, ему было не до того.
Вдруг он встал, взял счёты и начал, не торопясь, перекладывать косточки, приговаривая вслух:
— Я отдал ему бумаги под закладную дома на пять тыщ все, по номинальной цене, т. e. по тыще рублей каждая, а покупал я их по 660 рублей за штуку, это выходит польза каждой тыщи 340 рублей, да процентов с каждой тыщи сто двадцать рублей, всего выходит чистого барыша четыреста шестьдесят рублей, польза хорошая почти что сто на сто, — в раздумье проговорил он про себя, и лицо его просияло, глаза замаслились, брови приняли обыкновенное положение. Он ловко смахнул жирной рукой косточки и отодвинув счёты в сторону принялся за чай. Он не торопясь налил чаю, мелко щипчиками наколол сахару, облизал крошки прилипшего сахару с пальцев, широко перекрестился и поднёс к губам блюдечко с чаем.
В это время в дверь кто-то постучался.
Войдите! сухо и отрывисто проговорил Кащеев.
Дверь отворилась и в комнату вошёл пожилой человек, измученный и утомленный на вид.
Гость робко поздоровался с Сидором Петровичем и встал почтительно к сторонке.
— А это вы, Иванов, как бы очнувшись проговорил Кащеев, — а я только что про вас думал, подсчитывая ваш должок.
Вот и отлично, что пришли а я, было, хотел ехать к судебному приставу...
Гость замялся... Из рук его выпала порыжелая старая фуражка, и он смущенно проговорил:
— Нет, Сидор Петрович, уж вы того, повремените, недельку другую, я вам заплачу. Видит Бог, нету, жена померла, сына похоронил, да ещё пяток один одного меньше на руках остались, а тут ещё на грех покража случилась, уж вы будьте так добры, отложите продажу-то, не разоряйте, пожалейте хоша малых ребятишек... При этом Иванов опустился на колени и упал Кащееву в ноги.
— Нет, Иванов, вы так говорите, когда с вас деньги спрашиваешь. Я ждать больше не могу, потому мне самому деньги нужны до зарезу. Мне хоть умрите, но достаньте денег, а иначе я не могу, придётся ваш домик пустить с торгов. У вас вот нужда, а у меня вы думаете нет, у меня побольше вашей этой нужды-то. Вот за вами гуляет пять тыщ, за Петровым десять, за Карповым двадцать и все просят подождать... Ведь так с вами по миру пойдёшь! Нет больше ждать не могу, как хотите, сейчас еду к приставу!
Сидор Петрович порывисто встал со стула, на его жирном брюхе блеснула толстая золотая цепь...
— Марфа, дай мне пальто? Кащеев поспешно оделся и хотел было уходить, но в прихожей чьи-то послышались шаги.
Самовар, как бы в предсмертной агонии порывисто пищал: паук, паук, паук! А вверху новая муха попала к пауку в сети и пронзительно завизжала, паук с прежней жадностью бросился на жертву.
Иванов опечаленный ушёл от Кащеева, а пред Кащеевым сидел уже другой человек.
— Вы говорите, домик ваш нигде не заложен?
— Так точно, Сидор Петрович, нигде.
— Только у меня условия такие: бумаги по номинальной цене, проценты за два года вперёд, двенадцать годовых, за комиссию два процентика, это уж со всех так, по Божьи...
Гость сидел и морщился, наконец собравшись с духом он проговорил:
— А что же мне от ваших денег останется?
— А уж это дело не моё, не выгодно не берите.
— Да вы сочтите, Сидор Петрович, вы, допустим, мне дадите тысячу рублей, ваша бумага стоит только шестьсот рублей, процентов за два года двести сорок рублей, остаётся триста шестьдесят, да сорок рублей ещё вам отдать за комиссию, остаётся от тысячи триста двадцать рублей только... Так ничего не выйдет, Сидор Петрович.
— Э, да вы ещё разговаривать стали? Вы цены деньгам не знаете, теперь за рубль пять дают кому нужно, а я только два беру, а вы ещё не довольны. Вон!
— Посетитель как ужаленный вскочил со стула...
— Что вы, Сидор Петрович, выручите? — взмолился бедняга.
— Вон!!! — ревел Кащеев, — у меня для таких умников денег нету... Пришёл с нуждой, да ещё учитывать меня стал, ишь какой умный выискался... Своих бы нажил, да так бы и учитывал,... а то чужие-то можно считать... Голтяпа этакая... Не унимался Кащеев, ходя из угла в угол... А паук вверху делал своё дело, он доканчивал новую жертву, та бедная билась и жалобно визжала... Но спасения не было... Кащеев сел на старый табурет, тот зашатался и заскрипел: паук, паук, паук...
Иванов от Кащеева пришёл домой... В квартире его было темно и грязно... ребятишки ходили и ползали по полу... Он опустился на стул и задумался... В голове его роились не весёлые мысли: жена умерла, сын Вася тоже, на которого я возлагал все мои надежды, учился он хорошо, мальчик он был тихий, скромный, умный...
— Да, хорошие должно быть и Богу нужны? — Как-то не важно вырвалось у него из груди и он тяжело вздохнул. Детишки взглянули на отца и видя его печальное лицо как-то сжались, ушли в себя, как улитки, и тихо притаились...
— Что вы, мои сироты... Плохо нам.... Как-то несвязно проговорил отец и заплакал... Ребятишки глядя на отца тоже принялись плакать...
— Сегодня нас из этого гнезда выгонят... выгонит паук проклятый... Обобрал и выгонит... Дети слыша это ещё пуще залились слезами...
— Марфуша, поди сходи в аптеку купи на гривенник нашатырного спирту, что-то голове больно, хочу понюхать.
Марфуша, двенадцатилетняя дочка Иванова, мигом надела на себя худое пальтишко и побегла в аптеку.
— Всё равно... Махнул Иванов рукой, облокачиваясь на стол, — двух смертей не быть, а одной не миновать... А эти крошки; разве они виноваты? Мелькнуло у него в голове... Нет, нет, не надо, буду жить, работать... Бог даст, как-нибудь оправлюсь... Бормотал Иванов, смахивая бежавшие по щекам слёзы.
В это время двор стал наполнятся какими-то людьми... Все они ходили по двору и что-то осматривали. Марфуша пришла из аптеки и передала отцу спирт, отец не развёртывая склянки положил ее в карман. Марфуша поглядела на отца, что-то подумала и светлые слезёнки одна за другой покатились из её голубых глаз.
В дверь постучали. Идите, кто там? Не поднимая головы проговорил Иванов.
— Я, судебный пристав! — проговорил вошедший; — Вы будете Иванов?
— Я!
— Распишитесь, вот вам повесточка. По которой вы должны уплатить Кащееву пять тысяч сейчас же, а в случае неуплаты я приступлю к продаже вашего дома.
— У меня денег, кроме этих малых ребятишек нету, продавайте! Как-то решительно проговорил Иванов.
— Может проценты уплатите, тогда я сниму продажу, а господин Кащеев вам подождёт.
— Я прошу вас, господин пристав, отсрочьте мне на неделю или на две, я ему тогда заплачу.
— Я не могу, просите Кащеева.
— Господин приставь, я ждать и отсрочить не могу! раздался голос Кащеева, стоявшего у двери...
— Сидор Петрович, подождите хоть одну неделю... Взмолился снова Иванов, — Вот они, поглядите, куда я с ними пойду? Указывая на детей, закончил он...
— Сказал не могу, и не могу. Сухо проговорил Кащеев.
— Значит надо приступать к продаже? — спросил пристав Кащеева.
— Прошу, — промолвил тот.
Небольшая квартира, наполнилась людьми... Детишки с перепугу спрятались по углам.
Частный пристав и околодочный заняли свои места, судебный разложил бумаги, написал какую-то бумагу и приступил к продаже дома:
— Продаётся с предложенной цены дом со всеми надворными постройками Подольского мещанина Фёдора Егорова Иванова... произнёс пристав...
— Тыщу рублей! раздалось из толпы... и молоточек стукнул:
Паук!
— Кто больше? Молоточек повторил:
— Паук, паук...
— Третий раз, кто больше? и молоточек отчеканиль: Паук, паук, паук!
— Человек отравился!!! Послышался голос со двора. Толпа хлынула во двор, полиция направилась туда же...
У выгребной ямы лежал и корчился в судорогах Иванов... А летний ветерок тихо похлопывал калиткой:
Паук, паук, паук.