Алексей Николаевич Мошин править
Толстой у Поленова править
Весной 1901 года знаменитый художник, профессор живописи Василий Дмитриевич Поленов, показывая мне в своей мастерской начатые работы, вспомнил о своем первом знакомстве с Л. Н. Толстым.
Вот что рассказал мне знаменитый художник о визите к нему великого писателя:
«В 1888 году я кончил мою картину „Христос и грешница“. Много перестрадал я из-за этой картины: получил ужасные головные боли, расстроился нервами так, что Шарко запретил мне два года работать… Эта картина долгое время поглощала все соки моих нервов; я отдавался ей весь…
Ездил в Палестину, чтобы изучить колорит местности… Много я работал над картиной, и все-таки она не вполне удалась… Теперь мне ясны все ее недостатки…
Картина была почти закончена; я отделывал кое-какие детали. В мастерской у меня сидел молодой художник Сергей Алексеевич Коровин; с ним я за работой беседовал. Вдруг, взглянув на дверь, я увидел Льва Николаевича Толстого, с которым до того не встречался ни разу. Я был поражен неожиданностью.
— Лев Николаевич!.. — воскликнул я. — Чему обязан я таким счастьем, такой честью?!
Граф не ответил на мое приветствие и спросил как будто с раздражением:
— Да вы почему меня знаете?..
— Кто же вас не знает!..
Лев Николаевич молча подошел к моей картине и стал рассматривать. Я предложил ему отойти на достаточное расстояние, но он ответил, что плохо видит… Я предложил бинокль.
— Это что за штука? — спросил Лев Николаевич.
— Это бинокль… — ответил я, не понимая, почему граф не хочет обнаружить свое знакомство с этим общеизвестным оптическим аппаратом.
Лев Николаевич принял бинокль и начал смотреть не в маленькие стекла, а в большие. Я его поправил. Тогда он стал смотреть, не выдвинув винтом трубки с малыми стеклами, и сказал:
— Ничего не вижу…
Я показал, как нужно действовать винтом бинокля, но граф отказался от аппарата.
Долго смотрел Лев Николаевич на мою картину и наконец, указывая на нее, сказал:
— Вот Этого вы не любите!..
— То есть кого?..
— Вот Этого, который сидит посредине…
— То есть Христа?!
— Ну да, вы Его не любите…
И с этими словами Лев Николаевич ушел.
Я был до такой степени ошеломлен, что несколько минут не мог вымолвить ни слова… А когда немножко пришел в себя, спросил Коровина:
— Что все это значит?..
— Ничего не понимаю!.. — пожал плечами в ответ мне молодой художник…
Так это для меня и осталось загадкой…».
И высококультурный, умный человек В. Д. Поленов развел руками.
Я не счел себя вправе таить от общества этот эпизод из жизни великого писателя.
Из воспоминаний о Чехове
Мне вспоминается небольшой уютный кабинет А. П. Чехова в его ялтинской даче. За письменным столом и за изящным рабочим креслом — в алькове оттоманка, а над нею — картина Левитана. И на противоположной стене на камине — фреска Левитана «Стога сена». Под широким окном — диван, а к нему повернуто приставленное боком к письменному столу большое удобное мягкое кресло. Панно из покрытых автографами фотографий знакомых Чехова — на столе у входа в кабинет.
Сюда 25 августа 1901 года из соседней комнаты провел меня Антон Павлович Чехов, заслоняя на минуту дверь своей большой высокой фигурой; крепко, энергично пожимая мою руку, усадил радушно на кресло, а сам сел на диван под окном и откинулся на спинку дивана, заложив ногу на ногу. Этой спокойной удобной позы он не переменил, пока мы беседовали.
Сквозь пенсне он смотрел на меня открытым, прямым умным и внимательным взглядом.
Как-то своеобразно приятным, симпатичным казался его грубоватый жесткий, «толстый» голос, и звучало в этом его голосе как будто что-то надтреснутое, больное.
Он говорил простым, почти народным языком, и в каждом его слове чувствовалась правда, искренность и доброжелательство.
— Мне кажется, не совсем удачно вы назвали свою книжку: «Штрихи и настроения». Штрихи — не русское слово…
— Что за дивная эта маленькая фреска у вас над камином, Антон Павлович, — эти стога сена там, в нашей московской полосе… Это Исаака Ильича, должно быть?..
— Да, это Левитана… А каким он вам казался сам?.. Плох был здоровьем… Умер…
— Очень был слаб… А какое было сердце!.. Непременно хотел меня порадовать, новые работы в своей мастерской показать… Там в Москве, в Трехсвятительском переулке… Лестница в мастерскую только на высоту комнаты, а и трудно же было ему подниматься… Поднимет ногу на ступеньку, другую ногу на ту же ступеньку поставит и на несколько секунд остановится, передохнет, потом так же на вторую ступеньку… И так — пока в мастерскую поднялся… А там сразу сел и несколько минут отдыхал… Потом стал показывать картины, и только лишь те, что закончены, а начатых работ очень просил меня не смотреть… В другой день приготовил к моему приходу множество своих этюдов и за мои небольшие деньги разрешил мне выбрать любой этюд из всех. Я выбрал очень маленький по размеру, но такой, который как раз и самому Левитану нравился, как он мне потом сказал, подписав этюд, и он этому был рад… Потом написал мне, звал радушно опять… Что за милый он был человек — этот гениальный пейзажист… А вас он как любил, Антон Павлович!..
— Да ведь, Алексей Николаевич, и я его очень любил…
Мы заговорили о Мачтете, который умер в Ялте несколько дней назад.
— Зря помер человек… — сказал Чехов и спросил меня: — Вы давно познакомились с Григорием Александровичем?
— Я привез ему в 1891 году из Сибири, из Ишима и Тюкалинска, письма его товарищей по ссылке… Тогда Мачтет жил в Москве, на Плющихе… У него собирались писатели… Бывал у Мачтета и Лев Николаевич Толстой, с которым тогда еще мне не выпадало счастливого случая встретиться… Встречал я В. Е. Ермилова и других… Потом, живучи в разных городах, мы с Мачтетом переписывались, потом был в гостях он у меня в Петербурге и я у него в Житомире… В 1897 году снялся он со мной вместе в Петербурге в фотографии Ануфриева… А за несколько лет до того он помог мне пристроиться на службу в железнодорожный контрольный отдел… Он и сам до того служил там некоторое время… Нуждался в определенном заработке, чтобы не слишком насиловать свое литературное творчество…
— Да, я знаю… У вас целы его письма?..
— Конечно, храню… Больше двадцати его писем.
— Отдадите в печать?
— Много мест в его письмах ко мне не могут пройти в печати по цензурным условиям…
Заговорили о Кучук-Кое, куда я собирался ехать.
— Я люблю Кучук-Кой, — сказал Чехов. — Тихий уголок… Жаль, редко приходится там бывать…
Когда я начал прощаться, Чехов встал и опять энергично, крепко пожал мне руку и шел со мною до передней.
На террасе ждали Чехова сидевшие там в это время Орленок и Дорошевич.
Из-под тени чеховского дома я вышел на залитую ярким солнцем дорогу, что шла по улице Верхней Аутки мимо кипарисов и небольших домиков, спускаясь с горы к богатым улицам Ялты и к морю. Широкий, дивный вид открывается с того места, где приютилась дача А. П. Чехова.
Но не любил Чехов ярких красок юга и в тени своего кабинета отдыхал усталым взором на пейзажах своего друга Левитана, так живо и верно передававших настроение серенького северного дня.
Опубликовано: Мошин А. Н. Новое о великих писателях: Мелкие штрихи для больших портретов. СПб., 1908.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/tolstoy/moshin_tolst_u_poi.html