Борьба «разума» и «предрассудка», трезвого реализма и абстрактно-гуманистической проповеди глубоко проникает в художественную структуру «Воскресения», сказывается на многих страницах романа. Противоречивость воззрений Толстого обнаруживается в его отношении к революционерам, которые изображены с явным авторским уважением, но в то же время отягощены многими случайными, нетипичными чертами, искажающими их облик. Противоречивость эта сказывается и в том, что писатель, рисуя широкую картину народной жизни, показывая бесправие и нужду народных масс, почти не касается положения рабочего класса и его освободительной борьбы. Явно несостоятельной оказалась попытка Толстого воплотить протест народа против угнетателей в образе старого сектанта, который «от всего отрекся» и никому не верит, «окроме себе».
Внутренняя борьба, происходившая в сознании Толстого в период работы над романом, с наибольшей ясностью отразилась в судьбе центрального персонажа повествования, князя Нехлюдова.
Приведя героя романа к разрыву со своей средой и сближению с порабощенным, страдающим народом, Толстой завершает повествование религиозным «просветлением» Нехлюдова, находящего искомую правду жизни на страницах евангелия. Осознав свою вину перед трудящимися и угнетенными, Нехлюдов сам закрывает для себя возможность помочь этим трудящимся и угнетенным изменить жизнь, разрушить социальное зло. Он находит иллюзорный выход в христианском милосердии и слепой покорности судьбе.
Последние страницы романа вялы, риторичны. Слабость этих страниц — не только с идейной, но и с чисто художественной точки зрения — была сразу же замечена наиболее проницательными современниками, в частности А. П. Чеховым.
Однако главное в романе «Воскресение» — это, конечно, не его елейная концовка, не евангельская проповедь, а страстный протест против угнетения человека человеком, против общественной лжи и фальши.
«Воскресение» очень убедительно утверждает мысль самого Толстого: «как нельзя утаить в мешке шила, так нельзя в художественном произведении скрыть того, что составляет предмет любви автора» (логически продолжая эту мысль, мы можем добавить: и предмет его ненависти). Гениальный художник-реалист
