я плохъ. Такъ я думалъ нынче утромъ, п[отому] ч[то] б[ылъ] плохъ. Но это — постыдное уныніе и близорукость мысли. Меня7 огорчаетъ то, что слово, сказанное Христомъ и за которое онъ умеръ, въ 1800 лѣтъ завладѣло такъ мало человѣчествомъ при моей жизни, тогда какъ я и не умеръ для него, и не жилъ; но дѣло въ томъ, завладѣваетъ ли оно людьми или нѣтъ. И по себѣ я чувствую, что завладѣваетъ. То же, чтò, мнѣ кажется, мало завладѣваетъ другими, это происходитъ отъ моей близорукости. Мнѣ 1800 лѣтъ — одна безконечно малая частичка времени кажется большою. И отъ того, что при моей жизни — мгновеніе въ 60 лѣтъ — я не вижу быстраго движенія впередъ того, чтò должно двигаться вѣчно, я отчаиваюсь. Вотъ къ этому-то я и писалъ вамъ, и вы какъ будто не согласились, что Христосъ запретилъ ученикамъ радоваться тому, что бѣсы имъ повинуются, а сказалъ: ищите только того, чтобы имена ваши были записаны на небесахъ. Т. е. повинуются или не повинуются, все равно. Не смотрите на результаты, a дѣлайте дѣло. Ненадеженъ для Ц[арства] Б[ожьяго] тотъ, кто, взявшись за соху, оглядывается.
Бродитъ у меня мысль пѣшкомъ пройтись и придти къ вамъ. Не знаю, исполню ли этотъ планъ, или пріѣду. Очень мнѣ хочется повидать васъ. Передайте мой поклонъ Княгинѣ и вашимъ. Наши васъ поминаютъ безпрестанно и вспоминаютъ съ любовью. Страховъ, к[оторый] у насъ,8 вамъ кланяется.
Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Впервые опубликовано
А. Е. Грузинским в «Вестнике Европы» 1915, 2, стр. 19—20. Датируется на основании пометки кн. Л. Д. Урусова: «В Дятькове 21 июня 1885 г.».
В данном письме Толстой отвечает на письмо кн. Урусова от 13 июня 1885 г. (из Дятькова), в котором последний писал: «Мне получшело, я немного отдышался здесь теплым смолистым воздухом и отпился парным молоком, да еще доктор молодой помог неожиданно настойкой из ландыша, которая прямо, несомненно, устранила удушья, приступавшие вместе с кашлем.... Я отсюда впился в Ваш спор с Самариным. Когда Самарин утверждает, что собственность есть свойство прирожденное человеку, то вся сила аргумента в слове прирожденное; поэтому мне хочется только спросить Самарина, что он разумеет под этим словом. Он должен определить точно и ясно, что такое природа человека и чем она управляется. Есть ли это понятие неизменное, косное, или подлежащее изменению, как всё сущее в природе. Чтобы решить этот вопрос надо спросить себя, чем была природа человека (т. е. как проявлялась она) прежде и в позднейшее время. Если эти проявления не схожи — ясно, что природа изменилась, и необходимо определить каким путем произошли
