Дневники Толстого содержат многочисленные записи, рассказывающие о его тяжелых душевных переживаниях, вызванных расхождением во взглядах на жизнь с членами семьи.
«Очень тягочусь дурной, праздной, городской роскошной жизнью», — записывает он в Дневнике во время пребывания в Москве весной 1895 года (стр. 18). Через год — в мае 1896 года — он снова отмечает: «Дурное расположение духа, усиливаемое пустотой, бедной, самодовольной, холодной пустотой окружающей жизни» (стр. 95).
«Вчера, — рассказывает он в Дневнике 12 января 1897 года, — сижу за столом и чувствую, что я и гувернантка мы оба одинаково лишние, и нам обоим одинаково тяжело. Разговоры об игре Дузе, Гофмана, шутки, наряды, сладкая еда идут мимо нас, через нас. И так каждый день и целый день... Бывает в жизни у других хоть что-нибудь серьезное, человеческое — ну, наука, служба, учительство, докторство, малые дети, не говорю уж заработок или служение людям, а тут ничего кроме игры всякого рода... Отвратительно. Пишу с тем, чтобы знали хоть после моей смерти» (стр. 131).
Все чаще и чаще задумывается Толстой над необходимостью уйти из дома, зажить простой крестьянской жизнью. Но нежелание огорчить близких, причинить им страдания удерживают его пока от этого шага.
Значительный интерес представляют вошедшие в настоящий том записи, относящиеся к завещанию Толстого (см. запись 27 марта 1895 года). Завещание, написанное им в этот период, отмечено глубоким демократизмом и горячим стремлением сделать свое творчество достоянием всего народа. Сочинения свои он завещает народу и просит наследников отказаться от права собственности на них. «То, что сочинения мои продавались эти последние 10 лет, было самым тяжелым для меня делом в жизни», — пишет Толстой.
Незадолго перед смертью, в 1910 году, желая придать своим распоряжениям юридическую силу, Толстой составил новое, официальное завещание. Разъясняя его смысл, он снова подчеркнул свое желание, чтобы его литературные произведения не составляли после его смерти ничьей
