что я мало виноват. Пошел с Чертк[овым], говорил ему о его недоброте к М[арье] А[лександровне] и Озм[идову]. Потом к рабочим. Слава Богу, не забываю «единого на потребу». Вечером разговор с Левой. Он упрекает, что я мало верю в его болезнь. Можно было мягче и добрее быть с ним.
Нынче 27 Июня 1894. Я. П. Утро встал с дурными мыслями, ничего не писал. Читал Шопенгауера. У него карма только в смысле приготовления в прошедшей жизни характера к этой, а нет в этой борьбы света с тьмой. Он отрицает это и непоследователен.
Разговор с В[ладимиром] Ф[едоровичем] о критике. Вспомнил знаменитое Количкино изречение, что критика — это когда глупые говорят об умных. Пробовал писать изложение учения — не могу, нет охоты. Всё слабость, боль спины. Только бы не переставая делать дело Божие — в себе. Помоги, Господи. 12-й час дня.
29 Июня 1894. Я. П. Утро. За эти два дня ничего интересного. Был Цингер Ив[ан]. Поползновения изменить жизнь, не глубокие. Девочки Толстые. Я вчера усердно косил. Пробовал писать. Не идет. Хотя казалось, что всё уяснилось тем, что надо начать с уяснения того обмана и вытекающих из него бедствий, от к[оторых] избавляет учение Христа. Продолжаю быть осторожен к себе: чувствовать свое посланничество, хотя результатов мало. Г[осподи], п[омоги] мне. — Вернулись вчера Таня и Миша. Были два офицера: один старый, закурившийся, нервный, другой юноша. Оба ничего не читали. Едва ли не одно любопытство. — Потерял странно часы. Всё чаще и чаще и живее думаю о смерти, смерти только плотской. Той, к[оторая] ужасала меня прежде, уж не вижу теперь. Отчего бы не дожить до страстного любопытства? Но нет, нельзя, не дано. Лучше в этом отношении только готовность. Читаю Шопенгауера Parerga[1]. У него странная ошибка: характер неизменен, всякая борьба бесполезна, а между тем характер есть последствие предшествующей жизни. Отчего же он стал таким, а не иным? Он изменился. Вот эти-то изменения и составляют задачу нашей жизни. Производятся они не рассуждением,
- ↑ [«Побочные заметки».]
