который я люблю больше добра — славу. Я такъ честолюбивъ и такъ мало чувство это было удовлетворено, что часто, боюсь, я могу выбрать между славой и добродѣтелыо первую, ежели бы мнѣ пришлось выбирать изъ нихъ. ______________
Да, я не скроменъ; оттого то я гордъ въ самомъ себѣ, а стыдливъ и робокъ въ свѣтѣ. ______________
Утромъ писалъ эту страницу и читалъ Louis Philipp’a. Послѣ обѣда уже очень поздно началъ писать 3[аписки] Ф[еерверкера] и до вечера написалъ довольно много несмотря на то, что у меня были Олхинъ и Андроповъ. Послѣ ухода Андроп[ова] ю я облокотился на балконъ и глядѣлъ на свой любимый фонарь, который такъ славно свѣтитъ сквозь дерево. Притомъ же послѣ нѣсколькихъ грозовыхъ тучь, которыя проходили и мочили нынче землю, осталась одна большая, закрывавшая всю южную часть неба и[1] какая-то пріятная легкость и влажность въ воздухѣ.
Хозяйская хорошенькая дочка также, какъ я, лежала въ своемъ окнѣ, облокотившись на локти. По улицѣ прошла шарманка, и когда звуки добраго стариннаго вальса, удаляясь все больше и больше, стихли совершенно, дѣвочка до глубины души вздохнула, приподнялась и быстро отошла отъ окошка. Мнѣ стало такъ грустно — хорошо, что я невольно улыбнулся и долго еще смотрѣлъ на свой фонарь, свѣтъ котораго заслоняли иногда качаемыя вѣтромъ вѣтви дерева, на дерево, на заборъ, на небо, и все это мнѣ казалось еще лучше, чѣмъ прежде. —
Я долженъ упрекнуть себя нынче въ 3-хъ неосновательностяхъ:[2] 1) что я забылъ о фортепьянахъ, 2) не позаботился о рапортѣ перевода и 3) что я ѣлъ боршъ съ поносомъ, который все усиливается. (3)
8 Іюля. Утромъ читалъ и писалъ немного. Вечеромъ побольше, но все не только безъ увлеченія, но съ какою-то непреодолимой лѣнью. Рѣшился не брать фортепьянъ и отвѣтилъ Олхину, что у меня денегъ нѣтъ, чѣмъ онъ вѣрно обидѣлся, тѣмъ болѣе, что я подписалъ просто «весь вашъ». Открылъ я нынче еще поэтическую вещь въ Лермантовѣ и Пушкинѣ;
