Вечеръ ясный, пахнетъ вонью пруда, одна баба моетъ бѣлье, галки на балконѣ убираются на ночлегъ, одна баба моетъ, мужикъ на сохѣ ѣдетъ мимо. Когда молодъ,[1] встрѣчая въ жизни прелестныя лица и вещи, думаешь:[2] нечего обращать особенное вниман[іе], еще не разъ и лучше встрѣчу, а проживешь всю жизнь и не[3] встрѣт[ишь] больше. Т[етушка] [Пелагея] И[льинична], пріѣхавъ ко мнѣ, удержала отъ монашества только черную повязку и низкіе поклоны, и ей страшно, что вдругъ не останется между ей и нами никакой разницы; a всѣ неуда[чи] жизни, всѣ ошибки, оправдываются и объясняются для нея этимъ будто бы отреченіемъ отъ свѣта. — Часто я мечталъ о жизни земледѣльческой, вѣчный трудъ, вѣчная природа, и почему-то грубое сладострастіе примѣшивалось всегда къ этимъ мечтамъ: толстая баба съ заскарузлыми руками и крѣпкими грудями, тоже съ голыми ногами, всегда передо мной работаетъ. —
Наибольшая заслуга въ жизни передъ Богомъ и разумомъ — сдѣлать какъ можно больше пользы и какъ можно меньше вреда своему ближнему. Дѣйствуя въ малой сферѣ, скорѣе можно достигнуть этой заслуги. Сидишь въ комнатѣ, чѣмъ нибудь занятъ, вдругъ нечаянно взглянешь въ окно — квадратъ темно-лилово-зеленоватой листвы аллеи — и солнце садится, воздухъ колеблется. —
Двѣ праздныя старушки бесѣдуютъ, одна говоритъ: погода хороша. Другая говоритъ: а теперь нужно дождя. Первая говор[итъ]: этакъ Богу надоѣстъ — тотъ того хочетъ, тотъ другого, скажетъ: «убирайтесь вы всѣ». — «Такъ зачѣмъ онъ насъ такихъ сотворилъ?» Дѣвчонка сидитъ на берегу пруда и что не видитъ, все поетъ: птичка-а-а лети-итъ, баринъ купаться хочии-и-ть. Мужикъ утонулъ, его вытащили. 2 бабы пришли, палочкой открыли его лицо и убѣжали, махая локтями, потомъ прибѣжали маленькія дѣвчонки, потомъ толпа; мать и сестры стали выть, старуха сѣла: — желанный мой братецъ, у кого спросился, что ты ничего не скажешь. Отецъ его разсказываетъ, какъ это случилось: «онъ пріѣхалъ да и
