до акта своего рождения и, бывши ничем, начать быть. Если, таким образом, я замечаю, что одно скрывается у меня из виду неведомо куда, а другое появляется неведомо откуда, и притом то и другое имеет одинаковую форму и сущность, одинаковый характер, но только не одну и ту же материю, которая, впрочем, и в продолжение их существования непрестанно отбрасывается и заменяется новой, — то само собой напрашивается предположение, что то, чтò исчезает, и то, чтò становится на его место, есть одно и то же существо, испытавшее лишь небольшое преобразование, обновление формы своего существования, и, стало быть, то, чтò сон для индивида, то смерть для вида.
Атеизм — признак ума, но только до известной степени.
Атеисты должны говорить вещи совершенно ясные, а между тем только человек, совершенно лишенный здравого смысла, может сказать, что совершенно ясно, что душа смертна.
Если есть жизнь, то есть и то, чтò сознает ее: есть я. Жизнь, это — я; без я мы не можем представить себе жизни. И потому, когда я вижу, что человек умирает, и мне перестают быть видимы проявления сознания в той частице тела, в которой оно было, я знаю, что сознание оставило эту частицу тела, но, хотя и ничего не знаю о том, чтò сталось с тем, чтò сознавало, несомненно знаю, что это сознающее не могло уничтожиться, не могло и не может уничтожиться, потому что оно одно есть.
Сколько царств не знает нас! Вечное молчание этих бесконечных пространств ужасает меня. Когда я размышляю о краткости моей жизни среди предшествующей и последующей вечности, о ничтожестве пространства, которое я занимаю, и даже того, которое вижу, — пространства, пропадающего в бесконечной неизмеримости других пространств, которых я не знаю и которые меня не знают, то я прихожу в ужас и изумляюсь, почему я в одном, а не в другом месте; ибо нет никакого основания быть мне здесь, а не там, в настоящую минуту, а не
