— Не очень-то наслаждаемся жизнью. А если и сидим здесь, то обязаны этим реакции, а реакция произведение именно террористов.
Меженецкий замолчал, потому что чувствовал, что сейчас расплачется, так ему было больно.
Да, это преемники его. Вот они, эти представители нового поколения. По-ихнему, всё, что они, Меженецкий и его друзья, делали, всё это было не только не то, что нужно, но и нехорошо. За всё время своего заключения Меженецкий утешал себя мыслью о том, что если он и его друзья гибнут и страдают, то дело их зато двигается, растет, поставленная ими цель достигается.
И что же? Он видел теперь, что направление до такой степени отклонилось, что цель эта теперь уже не может быть достигнута.
«Весь народ должен переделаться в фабричных»... Да разве это возможно? А если это возможно, то можно ли желать тех страданий, которые связаны с этим переходом, и можно ли этому содействовать? Честно ли содействовать этому, не разделяя этих страданий? Но если и допустить, что весь народ переделается в пролетариев, то почему думать, что он сложится в ту вперед предназначенную ему теоретиками форму? Если же допустить и это, будет ли он счастливее? Мы работали для достижения целей, которые мы ясно видели: для уничтожения тех страданий народа, которые были явны. А эти холодные доктринеры, во имя чего стараются?
Меженецкий подошел к нему.
— Вознал? — спросил старичок.
— Как же, вы тогда о вере спрашивали.
— Спрашивал, — подтвердил старичок.
— Что же, нашли? — спросил Меженецкий.
— Нашел, милок. Слава тебе, господи, — с трудом выговорил старик и иссохшей рукой, в которой была одна кость, перекрестился по-старообрядчески. — В виденьи открылось.
— Что же открылось?
— А что в духе всё. Как живы теперь, так и живы будем. Как тот въюнош, так и я, всё знаю теперь. Искать нечего. Жив бог, жива душа моя. Так и ты, милок. А тогда ты дурно говорил. Дурно говорил. Не так надо. В духе понимать надо. Всё в духе. А в духе всё благо. Теперь, слава господу, всё мне открыто.
И действительно, старик чувствовал, что вся тайна жизни и смерти была открыта ему. Тайна была в том, что весь мир и всё в нем и, главное, свое тело — была одна видимость, а что жизнь в духе, и нет ей ни умаления, ни стеснения, ни пресечения. Только живи в духе, и всё будет одна радость. И потому
